Милая трагедия

- Я не могу уснуть. Какие уже сутки не могу, одни кошмары. Я будто вновь и вновь окунаюсь в тот день и все так… Красочно, реалистично. Я снова и снова переживаю это. Я чувствую даже боль, понимаешь? – Акутагава по ту сторону трубки плачет. Не навзрыд, слабо, но Гоголь чувствует это. Дыхание неровное, всхлипы. Гоголь прикрывает глаза, будто бы ощущая влагу на своих пальцах. Он далеко, так далеко… - Еще все эти побочные. Я каждую ночь чувствую, как отнимается тело, у меня сводят ноги, чертова тахикардия, дрожь. Как будто лихорадка. Мне даже говорить трудно. - Гоголь не знает, что говорить в ответ. Он лишь слушает. Слушает и слышит обреченность Акутагавы. Он не мог бодрствовать, не мог спать, не мог прочувствовать хоть что-то хорошее. Не мог даже существовать. Коля делает затяжку. Ситуация казалась патовой. Если бы хоть идея, совсем крохотная, дала надежду, то Коля бы сейчас не затягивался уже четвертой сигаретой, пытаясь заглушить рвущуюся наружу всхлипы сердца. Это немножко отрезвляло. - Я проклинаю всех, кто меня спас. – говорит Рюноскэ, и Гоголь страдает. Балконный холод заставляет плечи дрожать, он сидит на холодном полу, не обращая внимания физические муки: может, так он даже будет ближе к Рюноскэ. - Все это можно пройти, Рю. – произносит он, чувствуя, как ком подкатывает к горлу. – Я знаю, тебе ужасно плохо, но я помогу это пережить. - - Как ты поможешь? – немного раздраженно спрашивает Акутагава. – Я не могу уже, Коль, я просто хочу все повторить снова, и у меня это получится, я знаю. У меня нет сил переживать все это. Все это слишком пустое, у меня нет ничего, кроме боли. У меня нет тяги жить, я все, я не могу больше. У меня отняли все, что было для меня важно. Я каждый миг жду опасности со стороны этого гребанного мира. Что от Чуи, что от папы. У меня нет ничего, кроме дома сейчас. Хотя я даже домом это назвать не могу, так, притон мучений. – Акутагава всхлипывает сильнее обычного. – У меня даже тебя отобрали. Мне нельзя гулять, хотя я даже не смогу этого сделать, оставили только разговоры, но ты даже не представляешь, как мне тошно, когда тебя рядом нет. Я хочу вернуть то время, когда все так тепло, когда я не боялся даже твоих прикосновений. Я только сейчас понял, насколько я был тогда счастлив. - Коля не чувствует стука своего сердца. Будто весь его организм замер, остекленел от холода глубокого вечера, от ужаса, который бил по вискам. Рюноскэ говорил, и это были худшие вещи, что мог сказать любимый омега. Тем более сказанные так, с ужасающей искренностью, оседающие внутри Коли как никотин на горле. Он рвали все тело изнутри, до настоящей дикой боли, и хотелось кричать, так громко, чтобы заглушить все ощущения. Но Коля только и мог, что вдыхать за один раз сразу треть сигареты. - Мы обязательно вернем то время, Рю. Просто потерпи, а я буду рядом. Пусть даже пока по телефону, но я буду делать все для того, чтобы встречаться с тобой, чтобы видеть тебя. Даже это можно пережить. – Гоголь достает очередную сигарету и вновь закуривает. Пачка стремительно редела. - Я устал жить. – Акутагава говорит это более обреченно, чем все до этого. – Я не могу ждать. - - Ты сильнее, чем кажется, помнишь? Рю, ты вынес все, что только можно, тебя били, над тобой издевались, но ты жил несмотря ни на что. – Коля прислоняется головой к старой стиральной машине, которую так и не выкинули. Он пытается поддержать и, может, это звучит дежурно, но Гоголь правда чувствовал только это. Он мог сказать только это. Наверное, это было достаточным: Гоголь чувствовал, что не будь его, Акутагава уже был закопан. Если нужно стать соломинкой для утопающего – конечно, он ею будет. Он подаст руки, чтобы вырвать и прижать к себе. Никуда не отпустить. - У меня была поддержка. – рваный вздох в трубку. – Я знаю, сейчас остался только ты, но я не знаю, хватит ли этого мне. Не обижайся на это, пожалуйста. - - Рано или поздно я вытащу тебя из этой пучины. Все у нас будет хорошо. Знаешь, а может мы потом будем жить вместе? Почему нет? Может, ты омега всей моей жизни? – старается приободрить Коля. - Это слишком хорошее стечение обстоятельств, чтобы я смог в это верить. – отвечает Акутагава. – Ладно, я пойду. Уже заряда на телефоне не осталось. - - Сможем переписываться? – спрашивает Гоголь. - Да, думаю да. Только у тебя завтра школа, не выспишься ведь. - - А у тебя больница. И если не спать, то вместе. – говорит Коля. - Я буду чувствовать себя виноватым, что ты из-за меня не спал. - - Это чисто моя инициатива. Поверь, если бы я хотел спать, я бы ушел. – Гоголь врет. Спать хочется, но Акутагаве как никогда нужна поддержка. И если она заключается в том, чтобы не спать ночь – пожалуйста, Коля это исполнит. Он будет рядом, даже если самому будет плохо. Это жертва, которую не стыдно положить на алтарь благополучия омеги. - Ну, как скажешь. – говорит Рюноскэ. А потом немного молчит. – Спасибо. – коротко произносит омега, настолько тихо, будто хочет, чтобы его не услышали. - Я буду с тобой. Не теряй. – отвечает Гоголь. После вынужденного прощания, Коля откладывает телефон и смотрит на улицу, туда, где горят фонари и светятся окна домов. Темно, по-особенному темно на улице, и это можно было бы назвать это эстетичным, почувствовать себя героем фильма, который так наигранно курит на балконе практически в двенадцать ночи, если бы не было этого мерзопакостного чувства беспомощности внутри. Коля начинает плакать. Тихо, слабо, от осознания, что он не может помочь, когда душа рвалась спасти возлюбленного и делать сверхъестественные вещи, лишь бы тому стало легче. Но Акутагава же должен бороться? Хотя бы немного, просто найти внутри себя даже самый маленький мотив продолжать жить. Просто жить, перетерпеть все, что с ним делают, а Коля потом обязательно что-то придумает. Точнее не так, он сейчас будет что-то придумывать. И сейчас, и завтра, и в течение недели, и на следующей, и через месяц, он будет думать и перебирать в голове варианты. Голова начала болеть все сильнее и сильнее. Кружится, перед глазами все плывет, в теле появилась ужасная слабость. Наверное, он настолько вымотался морально, что организм требует сна. Очередная затяжка только усугубляет состояние. Иногда так кружится голова от сильных вдохов – при враче однажды такое было, когда тот просил дышать долго и глубоко -, и Коля верит в это. Появляется тошнота. Особенно сильная. Гоголь старается ее игнорировать, но как только все содержимое желудка просится наружу, он выкидывает бычок и стремительно, минуя кухню, закрывается в ванной. Виной всему волнение? Страх за Рюноскэ? До такой степени, что организм начинает отказывать? Головокружение только усиливается, все ранее съеденное рвотой отправляется в толчок. Так стало немного легче. Гоголь садится на кафельный пол, прикрывает глаза, чувствуя, как голова постепенно проходит. Но стоит только подняться, как головокружение с особой силой возвращается. Нажав на кнопку смыва, Коля выходит из ванной, шатаясь и держась за стену. Взволнованный Марат выходит ему на встречу, забив на какую-то интеллектуальную программу по телевизору. - Что с тобой? – спрашивает он, и Коля мотает головой. - Все нормально. – со слабостью говорит он. Омега подходит к сыну, чтобы проверить ладонью температуру. А потом сильно хмурится. - А ну дыхни. – говорит он, и Коля внутренне оседает, до холода в пальцах. - Все нормально. – повторяет он, желая избавится от расспросов и стараясь избежать дальнейшей трепки. Но его грубо хватают за руку, поворачивая лицом к Марату. - Если будешь мне перечить, будет только хуже. – шипит он. Гоголь, понимая, что кары ему не избежать, коротко выдыхает, искренне надеясь, что запах никотина не будет прочувствован омегой. Правда, все надежды разбиваются, когда его трясут за плечо. - Ты курил?! – злобно орет омега, отчего Коля морщится и тупит взгляд в пол, ощущая легкий стыд перед папой. Ему нечего ответить. - Да я так… Немного… - пытается он оправдаться, но Марат непреклонен в своем гневе. - И как давно?! – все еще на повышенных тонах спрашивает Марат, с таким нажимом, что Коля ощущает себя ужасно маленьким в сравнении с выливающемся на него потоком ярости. - Год… - тихо отвечает Коля, понимая, что сейчас лучше не врать. Марат отпускает альфу, оттолкнув его от себя. - Год! Потрясающе! Не ожидал от тебя такого! Ты совсем идиот, скажи мне?! Ты хоть знаешь последствия? - - Знаю… - - И продолжаешь это делать, да?! Водил меня за нос, считаешь меня тупым?! И как долго ты собирался скрывать это от меня?! Мало того, что пьешь, теперь вот это! - Гоголь ежится. Разочарование папы сквозит в каждом слове, от чего становится ужасно неуютно. Да, он не собирался говорить еще очень и очень долго, настолько долго, насколько это возможно. Знал же реакцию. Такая же была, когда он впервые пришел выпивший. Но, может, со временем, его примут и таким, курящим? По крайней мере папа отходчивый. - И сколько ты выкурил? – недовольно спрашивает Марат. – Я-то думал, что ты час делаешь на балконе, а тут такой сюрприз! - Гоголь мысленно подсчитывает сигареты. - Пять. – говорит Коля, понимая, что этого оказалось слишком много для его организма. - За час?! – все еще кричит Марат. – За час?! Ты хоть знаешь последствия?! Молодец, Коля, нравится тебе передозировка?! Хорошо, что дома, а не под забором каким-нибудь! Да о чем я, это отвратительно! – он вздыхает, трет переносицу. – И зачем? Чего ты хочешь этим добиться, м?! Думаешь, как это круто, мнишь себя взрослым, или как?! - - Я пытаюсь успокоится. – уже более твердо говорит Гоголь, чувствуя, как через стыд и чувство вины проклевывается раздражение. Совсем маленькое. - Отчего успокоится, скажи мне?! – давит Марат, и раздражение резко заполняет кружащуюся голову. - Не твоя пара желает вспороть швы, чтобы закончить то, что начал! – неожиданно громко рявкает Коля, отчего Марат немного оседает. Он понимает, что сказать-то и нечего. Слишком весомый аргумент. - Совсем других способов нет? – уже более спокойно пытается вразумить сына Марат. – Ну не таким же способом, Коль! Если тебе плохо, ну подойди ко мне, я тебе лекарства накапаю, почему доводить себя вот… До этого вот, ты совсем сдурел? - - А чтобы сделал ты, если бы отец, накачанный какими-то нейролептиками, постоянно говорил о смерти, скажи? Чтобы ты делал, если единственное, о чем он мечтает, это умереть, а ты даже не можешь ему помочь?! Когда твоей поддержки было бы недостаточно?! – продолжает вещать на повышенных тонах Гоголь, чувствуя, как слезы заполняют глаза. – Скажи, тебе бы помогла валерьянка или ты бы напился до беспамятства, чтобы хоть немного забыться от этих будней?! Чтобы хоть немного облегчить свою душу и заглушить чувство вины?! - Марат молчит. Он понимает, практически понимает весь ужас и безысходность. Но стоит на своем. - И что? Помогло тебе? – едко спрашивает он, и Коля немного успокаивается, понимая, что папа прав. - Нет. – отвечает альфа. – Не помогло. Но это было единственное, что я мог сделать. - - Единственное… - повторяет Марат, а потом буквально тащит сына на кухню, заставив его сесть на стул. – Совсем плохо? - - Голова кружится сильно. – жалуется Гоголь, наблюдая, как Марат достает активированный уголь, чтобы хоть тошноту унять, и ставит стакан с водой и таблеткой возле на стол рядом с Колей. Тот, немного посмотрев на выданное, выпивает таблетку. Он немного отдыхает на стуле, прикрыв глаза, ощущая слабость, растекающуюся по телу. Наверное, он действительно придурок… - Тащи сюда пачку. – твердо произносит Марат, и Гоголь понимает, что сейчас отнимут у него одно из самого ценного в его жизни. - Ну пап. – молебно смотрит он, но омега непреклонен. - Живо. – говорит он, и Коле не остается ничего, кроме как принести сигареты с балкона и вручить их папе. Тот, сильно скрутив пачку, разрывая внутри оставшиеся сигареты, отправляет их в мусорное ведро. - Еще раз узнаю, что ты продолжаешь курить, я тебя задушу. – недовольно произносит Марат. – Я сейчас скорую вызову. – он уже тянется к телефону, но Гоголь опережает, стиснув чужой мобильник в руках. - Не надо скорую. – говорит он. - Да? И как ты собираешься с этим справляться?! – тон излишне взволнованный, от которого Коля лишь отмахивается. - Мне уже лучше. Правда. – стоит на своем Коля. – Я просто пойду полежу. Все нормально, пап, не переживай. - - Да как тут не переживать! – восклицает омега. Коля лишь поджимает губы. Действительно, ему стоило подумать заранее о том, какая реакция будет у папы. Его волнение было понятно, но Коля был просто не в состоянии, чтобы выдержать приезд врачей. Марат это видел. - Ложись тогда. – недовольно говорит он и отбирает мобильник у сына. Тот не перечит, уходит в свою комнату, действительно ложится на постель, чтобы взять в руки телефон и открыть диалоговое окно с Рюноскэ. Он же обещал быть рядом всю ночь, пусть и завтра школа. Он ни за что не скажет, что только что словил передоз от никотина. Акутагаве нечего волноваться, у него и так проблем хватает, чтобы еще вешать на него трудности чужой жизни. Может быть когда-нибудь Коля расскажет об этом, но не сейчас. Гоголь с утра сказал, что уходит в школу. Правда, учебников в рюкзаке не было. Тетрадей тоже. Был термос, пару блинчиков в контейнере, и то не для себя. Коля шел туда, в больницу, забив на школу, на все уроки, которые сейчас казались абсолютно бессмысленными. Как можно было сконцентрироваться на материале, когда его милый сейчас тянет ношу обремененности своей же жизни? И Гоголь хотел быть рядом, хотел, чтобы Акутагава чувствовал малейшую поддержку, которая, впрочем, все равно будет растворена в яде отравленной души. В этот день снова светило солнце, будто тучи ушли навсегда, было даже немного теплее, чем обычно. Возможно, потом вновь будет снег, метель, для тепла сейчас было очень рано, мартовская погода зла. Гоголь вдыхал воздух, уже пахнущий весной, шел по дорожкам, разглядывал деревья и почему-то пытался запомнить каждую деталь: каждое деревце, каждый крик птиц, каждую клумбу. Даже остановился, чтобы поглядеть на церквушку с облупленной краской. Он приехал слишком рано, сообщение о том, что Акутагава движется в сторону нужного корпуса, пришло всего полчаса назад, но Коля готов был подождать. Всю жизнь бы ждал, зная, что Рюноскэ когда-нибудь выйдет навстречу. Гоголь сел на скамейку, прикрыл глаза. Внимание, подхваченное легким ветром унеслось куда-то к крикам птиц, к разговору мимо проходящих людей в халатах. А после к мыслям об одном и том же, ведь Коля просто не мог сейчас думать о чем-то ином. Утро было более оживленнее, чем когда он пришел сюда вчера. Из корпуса выходили и заходили больные, медбратья, сопровождающие их на какие-то процедуры. Коля видел даже Акутагаву, которого куда-то тащили. Переглянулись, Коля улыбнулся, коротко махнув рукой. Рюноскэ также ответил на приветствие, впрочем, потом понуро отвернувшись, следуя за медбратом. Время шло. Ожидание все сильнее волновало тело. Третий час казался невыносимым, но все это стоило того, чтобы потом увидеть с концами выходящую из дверей черную фигуру. Гоголь встретил омегу с улыбкой, похлопав ладонью рядом с собой. И как только тот опустился рядом, Коля спешно достал свой «школьный» обед, протягивая его Акутагаве. - Наверняка ничего не ел с утра. – мягко говорит Коля без укоризны в голосе, просто констатируя факт. Акутагава кивает. - Спасибо. – говорит он, дрожащими пальцами открывая контейнер. – Почему ты не в школе? - - Тебе с твоими ногами будет тяжело добраться до остановки одному. Я не думаю, что за три дня тебе стало лучше. – говорит Гоголь, смотря, как Рюноскэ медленно ест блинчик. В душе он радовался, что хотя бы на еду у Рюноскэ остались силы. - Не такая уж и проблема. – тихо отвечает омега, смотря куда угодно, только не на Гоголя. Его движения были медленнее, чем обычно, вид более понурый, будто его что-то сильно тревожит. Это заставляло насторожиться, волнение колыхнулось в чуткой душе. - Что-то случилось? – аккуратно спрашивает он, но Рюноскэ лишь вздыхает. - Нет, ничего. Опять водили везде, снова разговаривал с психиатром, он настоял на том, чтобы я записывал все, что я ем в течение дня и приносил ему. - - Зачем? – спрашивает Гоголь, но Акутагава лишь жмет плечами. - Не знаю. Наверное его смущает моя худоба. Конечно, я буду ему врать, а то узнает, что я ем дай бог один раз в день, напичкает чем-нибудь. И так тошно. – Рюноскэ опускает глаза в пол, грустно доедая выданный ему обед. – Я не хочу, чтобы ты пропускал школу. – неожиданно говорит он. - Это пустяки, Рю, тебе нечего беспокоится… - начинает Гоголь. - Есть чего беспокоится. – перебивает его Акутагава. – У тебя и так проблем хватает, чтобы еще школу туда приписывать. Тебе просто необходимо туда ходить. До экзаменов осталось всего ничего… - - А ты? – спрашивает Коля, жалобно сведя брови вместе. – Ты для меня важнее школы. - - Я не хочу, чтобы так было. – отвечает омега. – Я не хочу, чтобы я был у тебя на первом месте. - Гоголь удивленно смотрит на Рюноскэ, на спадающие на лицо черные пряди, которые так и хочется убрать, чтобы увидеть его профиль. - Но так будет. – твердо, но осторожно произносит Гоголь. - Такими темпами я просто разрушу твою жизнь, Коль. Я не хочу этого. Ты… Должен сдать экзамены, пройти порог по истории. Ты просто обязан выучиться и найти работу. Жить как все… - Акутагава произносит это рвано и до боли печально. Коле не нравится то, что говорит Рюноскэ. - А ты? – спрашивает альфа, нутром чувствуя, что что-то не так. - А я… Балласт, наверное. Тяну тебя назад, да и только… - - И что ты хочешь сказать? – Гоголь старается подавить в себе желание дотронутся до руки Рюноскэ. - Давай расстанемся. – произносит Акутагава. Старается говорить твердо, даже смотрит на оторопевшего Гоголя, только в глазах читается такая вселенская боль, что у Коли все внутри переворачивается. - Ты сейчас серьезно, да? – будто обухом по голове. Коля не замечает, как сердце от вспыхнувшего невыносимого волнения, от мыслей «это не может быть так», начинает биться быстро и до жути громко. Слова ранят, очень сильно, но вместо «и после всего, что я сделал?» в голове лишь «я недостаточно стараюсь?». - Я приношу тебе одни беды. – говорит Рюноскэ и отводит взгляд, снова смотря вниз, стараясь скрыть стоящие в глазах слезы. – Ты на свою жизнь забил… - - Потому что я беспокоюсь о тебе. – Коля практически шепчет, все еще ошарашенный предложением. – А беспокоюсь потому что люблю, Рю. Ты неотъемлемая часть моей жизни, и ты действительно хочешь от меня уйти? - - В моей жизни нет ничего хорошего. – на асфальт капают первые капли. – Ты страдаешь вместе со мной, а так ты найдешь себе лучшего омегу чем я, у которого будет нормальная жизнь, который будет ментально здоров и… - - Рю. – произносит Коля, мотая головой. – Не найду я себе другого омегу. Не такого как ты. Да, у тебя неважная жизнь, у тебя куча проблем, но я искренне хочу быть с тобой. Ты достоин иметь что-то хорошее в своей жизни, я хочу стать этим «хорошим». Я смогу им стать для своего маленького комочка нервов? - Гоголь смотрит, как Акутагава коротко кивает головой, все также смотря в пол. Коля успокоившись, выдыхает. Просто загоны, ничего больше. Кажется, сам Рюноскэ боялся получить положительный ответ, который в больном разуме считался единственно правильным. - Ну все, не плачь. – хочется приобнять, чтобы Акутагава склонился к плечу, устраивая голову на нем. – Выбрось эти глупые мысли из своей головы. Я люблю тебя, слышишь? И это ничего не изменит. Мы переживем это вместе, как бы трудно ни было. - - Спасибо… - сквозь слезы произносит Рюноскэ.