Милая трагедия

Гоголь сидел над вариантом ЕГЭ, пытаясь сконцентрировать мысли на одном задании, которое он читал уже в сотый раз под пристальный взгляд преподавателя. С момента последнего разговора вживую с Акутагавой Гоголь действительно окунулся в учебу как никогда раньше. Тогда он пообещал Рюноскэ вернуться к учебным будням, посвятить все свое время – ну или большую часть – на подготовку к экзаменам и подтягиванию по предметам за пропущенный период, и он совсем не хотел нарушать это обещание. Конечно, тупить меньше он не стал, но зато сейчас, на удивление быстро запоминая материал, во многих аспектах отвечал правильно и по теме. В основном это, конечно, относилось к гуманитарным предметам. Технические он так и не смог освоить. - Тебя что-то тревожит? – спрашивает историк, уже успев порадоваться успехам Коли – а этому стоило радоваться, ведь укрепилась уверенность о прохождении порога -, подмечая настроение альфы, который, впрочем, не особо-то его и скрывал. - Я, наверное, просто не выспался и все. – пытается отмазаться Гоголь, не желая исповедаться перед учителем. Не его это дело, да и как объяснить ситуацию? Нельзя было даже придумать правдоподобную альтернативу, мол «заболел» или что-то в этом духе, чтобы это описало весь раздрай Гоголя. «Не выспался» уже звучит хорошим оправданием. Историк смотрит на часы. - Мы засиделись тут, мне еще нужно журналы заполнять. У тебя есть прогресс. Много занимаешься дома? – с маленькой хитринкой спрашивает преподаватель. - Стараюсь. – грустно отвечает Коля. - Ты молодец. Ну ладно, иди. Не буду тебя больше задерживать. - Гоголь лишь кивнул, забрал варианты для домашнего изучения, и выдохнул только тогда, когда вышел из кабинета. Голова болела. Может быть даже не из-за учебы, из-за постоянного чувства вины, сильного, сдавливающего шею до удушья. Коля до сих пор думал, что он не должен был быть здесь. Он должен быть там, с ним, ждать, когда он выйдет с больницы, помочь хоть в чем-нибудь, ведь один только бог знал, с чем мог столкнуться Акутагава, будучи одиноким в многокорпусном мире с заплетающимися ногами. Конечно, они созванивались каждый день, и Рюноскэ заверял, что все в порядке, особенно после недавнего ультиматума для психиатра, что он больше не будет пить эту дрянь. Надеясь на смену препарата, он, конечно, расстроился, узнав, что ему только снизят дозировку, но это было уже что-то. По крайней мере по рассказам Акутагавы, у него были уже не такие яркие побочные эффекты. - А если совсем не пить? Как врач это узнает? – спросил тогда Гоголь. - Я пью под присмотром папы. Он не позволит мне забросить лекарства. – ответил Рюноскэ. Для обоих это звучало удручающе. Неделя практически кончилась. Коля ждал выходных страстно, уже предвкушая встречу с возлюбленным, ведь он совсем точно поедет его встретить, несмотря на все уговоры Пушкина отправится к Достоевскому. Даже не будь Рюноскэ в больнице, он бы все равно не пошел. Алкоголь может развязать язык – а если Гоголь выпьет, он обязательно напьется как можно сильнее – и Коля возможно расскажет друзьям всю правду. Им нельзя было этого знать. Не потому, что они не смогут понять или посочувствовать, или вообще отговорить Гоголя встречаться с омегой, у которого не все так приятно в жизни, а потому что Акутагава этого не хотел. Для него нужно было сохранить все в секрете. И для этого нужно было не пить. А в компании Федора это казалось просто невозможным. Гоголь уже подходил к дому, когда его телефон издал бодрую песню звонка. Свернув на площадку, Гоголь снял трубку. - Рю? – спросил он. - Он откупился. Представляешь?! – первое, что произнес Акутагава истеричным голосом. Без слез, один только надрывный крик под ветер улицы. - Что?.. – тихо переспросил Гоголь. Сердце рухнуло вниз. - А вот так! – Акутагава смеется. – Я не знаю, сколько он заплатил моему папе, но это явно перекрыло его ненависть! Я в пролете! Просто замечательно! Папа уничтожил все документы, что мы собирали, все, понимаешь?! На моих, сука, глазах! – Рюноскэ орет в трубку, будучи на улице. – Я проиграл эту жизнь, Коль, он ведь даже наказания не понесет! Наверняка органы еще на лапу получили, и дело замяли! Я остался один в этом блядском котле извращенной жизни! - - Нужно обращаться выше, в прокуратуру. – твердо произносит Гоголь, чувствуя, как тело начинает трясти. - А с чем, Коль?! Все уничтожено! Нет больше ни улик, ни снятия побоев, ни заявления! Ничего нет! - - Нужно сказать, что была взятка. – продолжает гнуть линию Коля, ощущая, как трясучка охватывает все тело, родившаяся после мгновенного появления злобного отвращения ко всему окружению Акутагавы. - А как ты это докажешь, м? В нашем-то городе, где абсолютно всем похую на все?! Презумпция невиновности, знаешь? Чтобы все это провернуть нужен адвокат, а на адвоката нужны деньги, и папа этим заниматься не будет, ведь он уже получил свою взятку! И тратить ее на доказательство вины Чуи он не будет, скорее всего спустит все на отличный отдых на море! – Акутагава отнимает трубку от уха, чтобы заорать сильнее куда-то в небо. – Да где блять справедливость, скажите мне!! Почему я должен страдать, а?! - Гоголь не находит, что сказать. Он ошарашен, он озлоблен, и его порыв вершить самому правосудие искренне ненавистен. Он должен был тогда размозжить лицо Накахары до безобразия, чтобы тот не смог остаться без наказания. Синяки на его лице были слишком невинны. - Ладно, я спокоен, спокоен. – с отдышкой говорит Акутагава, немного затихнув. – Ладно, откупился и хер с ним. Будет на его совести. Чтобы он мучился до конца жизни, обмудок. Знаешь, я ведь мог его оправдать, простить, но он, хах, он купил мое благополучие за деньги! Поступил как последняя скотина! Ведь ему страшно, знаю, страшно, очень, он сделал все, чтобы не попасть в тюрьму! Ой в пизду. – Акутагава неожиданно резко бросает трубку, оставив Гоголя стоять на краю площадки. В нем кипела ненависть. Хотелось достать подонка из-под земли, чтобы потом закопать снова. Или разрушить его жизнь так же, как он это сделал с Рюноскэ. Но что Коля мог? Наверняка этот Чуя уже в другом городе, наверняка его больше не найти, оставалось только вариться в ненависти до конца своей жизни. Но не дай бог он попадется на глаза снова, хребет ему сломают точно. Если он у него есть, конечно. Домой он вернулся озлобленный, нервный, от его взгляда съежился даже вышедший встретить его Марат. - Что случилось? - Гоголь молчит, понимая, что еще немного, и он психанет так же, как психанул Рюноскэ. Разувшись, он проходит на кухню. Несмотря на то, что там сидит отец, приехавший совсем недавно, радость даже не колыхнулась внутри. - Чуя откупился от дела. – шипит Коля, плюхаясь на стул. Ему стоит больших усилий, чтобы не хлопнуть ладонью по столу. Марат трет переносицу. - А его папа? Мне показалось, он сделает все, чтобы его посадить. - - А ему тоже денег дали. – нервно и нарочито фальшиво улыбается Гоголь. Отец с хмурым видом опирается на стол локтем. - Какое дело? Что произошло? - Марат с Колей переглядываются, первый сильно мнется, думая, стоит ли выдавать все, как на духу. Хотя, они уже затронули тему, скрывать уже нечего. - Рюноскэ изнасиловал его знакомый. – говорит Гоголь, расфокусировано смотря куда-то вперед себя. – Завели дело, а я только что узнал, что его закрыли, потому что этот знакомый, Чуя, дал денег всем, кому возможно. - - Чуя. – повторяет Василий. – Он вроде о нем хорошо отзывался. - - Как видишь. Гнилым человеком оказался. – горько усмехается Коля, откидываясь на спинку стула, растерев лицо ладонями. – Еще и в день рождения. Подонок. - Отец хмурится еще сильнее. - И сколько ему исполнилось? - - Восемнадцать. – отвечает Гоголь. – А сейчас он из-за всего этого вынужден ходить в психиатрическую лечебницу и страдать от абсолютно незаинтересованных надменных врачей, которые даже не могут найти нормальный препарат. Дали какую-то... Фигню, от которой он ходить не может. И пить он вынужден на глазах папы, и не дай бог что. - - Восемнадцать, значит. – вновь повторяет за сыном отец. - Тебя только это волнует? – возмущенно гаркнул Марат. – Ты хоть слышал, что тебе сказали?! - Василий отмахнулся. - Слышал я все. – говорит он, вновь повернувшись к Коле. – Любишь его? - - Безумно. – отвечает Гоголь, ломая пальцы от неоднозначных эмоций, волнующих душу, которые рвались вперед, желая выплеснуться хотя бы как-нибудь. Пусть даже болью в костяшках. Кажется, он подсел на самоповреждение… - Он пытался с собой покончить. – недовольно добавляет Марат к сказанному Колей, и Василий очень тяжело вздыхает. - Ему не светит ничего хорошего в той семье. Если они его чуть не погубили. - - Да ты что?! – саркастично всплеснул руками Марат. Василий порыв проигнорировал. - У меня есть предложение. Неоднозначное, но весомое. – произносит он. – Может, ему переехать сюда? - Гоголь замирает. Сердце начинает биться куда чаще. Да, да, еще раз да, пусть он будет с ним, под его крылом, чтобы ему точно ничего не угрожало. Пусть он живет здесь, пожалуйста, пусть только… - Переехать? – переспрашивает Марат. – Как ты себе это представляешь? - Вопрос Марата заставляет осесть. Коля искренне считал, что его папа тут же согласится, ведь сам любит Рюноскэ чуть ли не как сына, а тут такой гадкий вопрос. - Ему уже восемнадцать, взрослый парень. – продолжает Василий. – Коля вон его любит. Мало ли семей, где омега живет у своего альфы. Тебе напомнить, во сколько ты ко мне ушел? – спрашивает Василий, и Марат лишь вздыхает, не найдясь, что сказать на весомый аргумент. - Ты видел его всего пару раз, Вась.– говорит Марат. - Ну давай подождем, пока его убьют. – Василий на толику повышает голос. – Ты его хвалил столько, почему ты сейчас-то отнекиваешься? - - Я не отнекиваюсь, правда. – честно вздыхает Марат. – Я согласен, чтобы он жил с нами. Хороший он парень. - - Вот и договорились. – Василий переводит взгляд на Гоголя. – Ты сам как считаешь? - - Ты шутишь сейчас? – Коля спрашивает с придыханием. Воодушевление от предложения – и особенно от согласия на него родителей – перекрывает злобу на Чую. – Конечно да! Я не хочу, чтобы он жил там! - - Отлично. С условием. Ты… - направляет он указательный палец на Колю. – После школы ищешь работу и обеспечиваешь его сам. До конца школы мы и так протянем. - Гоголь счастливо улыбается. - Само собой. – соглашается он, уже мысленно перебирая то, куда он может устроится. Правило справедливое. И не так уж и трудновыполнимое. Зато Рюноскэ будет под боком, под присмотром любящего сердца и мягкости родителей. Он наконец-то сможет выдохнуть спокойно. Только вот согласится он сам на это? Хотя, как от такого отказаться… По крайней мере не было предпосылок к тому, чтобы остаться в гнобящей семье. - Не к слову сказано. – начинает недовольно Марат. – Твой сын курит, представляешь? - - И что куришь? – спрашивает Василий, пристально посмотрев на Колю. - Винстон… - отвечает Гоголь, немного осев. - Ну хорошо, что не Тройку. – говорит отец и тут же получает от Марата. - Ты сдурел?! Он курит, курит, понимаешь?! - - Я в его возрасте тоже курил… - оседает Василий. Решив не участвовать в семейных разборках, Коля уходит к себе. Восьмое марта наступило медленно, будто нехотя зайдя в календарь. Выходной, сделавшийся из буднего дня мог бы порадовать, если только Акутагава был рядом. Коля уже давно фантазирует о том, как он уже под боком, как позволяет себя обнять, как полноценно здесь живет – все же, слова отца произвели несгладимое впечатление. Он мечтал и мечтал много, эти мысли помогали успокоится, но только был маленький вопрос: а как преподнести это Рюноскэ? Почему-то, Коля не хотел с этим спешить. Каждый момент казался неудачным, хотелось предложить это с глазу на глаз, а не по телефону. А когда они встретятся, совершенно непонятно. Желая хоть немного порадовать Акутагаву в этот день, Гоголь заходит на сайт, где продают цветы – первый попавшийся, может, не прогадает с этим. Он очень долго выбирает то, что может понравится его омеге, перебирает каждый цветок. Не хотелось дарить сто и одну розу, ведь навряд ли оценят такую банальщину. Черт, он ведь даже не знает, какие цветы любит Акутагава. Выбрав букет на свой страх и риск, Гоголь в дополнение пишет небольшую записку, по памяти вбивает адрес. Кажется, доставки два часа. Терпимо. Лишь бы его порадовать… От ожидания чесались руки. Он только-только отправил заказ, а уже предвкушение заполнило все тело. Конечно, он же никогда не дарил цветы, но, может, первый раз окажется удачным? Решив скоротать время за каким-нибудь фильмом, Гоголь немного успокоился. Конечно, время пролетело не так быстро, как того желал Коля, но в итоге Акутагава все-таки набрал его номер. Коля не мог сдержать улыбки, когда наконец ответил на звонок. - Да? – попытавшись скрыть радость, произнес Гоголь. – Как ты? - - Могло быть хуже. – отвечает Рюноскэ. Потом немного молчит. – Нормально. А ты как? - - Да так, фильм смотрю. - - Я тебя отвлек? - - Нет. – мягко говорит он. – Я рад, когда ты мне звонишь. - Гоголь говорит это с особой нежностью, надеясь, что с того конца хотя бы едва-едва улыбнулись, прочувствовав весь трепет слов. - Знаешь, моему папе букет привезли. Непонятно от кого. – говорит Акутагава. – Красивые… Тайный поклонник, видимо. - - Вообще, эти цветы тебе. – с широкой улыбкой говорит Гоголь. Он угадал с ними, он точно сумел порадовать омегу. – А твоему папе так, небольшая открыточка. - - Мне? – тихо произносит Акутагава, как будто не веря своему маленькому счастью. – Они… Замечательные. Спасибо. А что за открытка? - - Так, пустяки. Оставил небольшое пожелание. «Наша последняя встреча была великолепна. Надеюсь на новое свидание. С любовью» - горделиво отвечает Гоголь, слыша в трубке тихий смех, который явно пытались подавить. - А я думаю, что они с отцом двадцать минут уже ругаются. – сквозь смех произносит Рюноскэ, вновь срываясь в подавленный смех. – Это ты хорошо придумал. Радостно слышать, как папа пытается оправдаться. - Этот смех въедается в душу. Столько времени не видеть улыбки на изнеможденном лице, чтобы сейчас слышать маленькую радость, сквозящую в голосе, этот маленький момент, совсем маленький, когда Рюноскэ на секунду отвлекся от обреченной рефлексии. - Я старался. Только вот твой папа все равно будет считать, что букет специально для него. - - Будет. И поэтому не выкинет, как бы ни стоял на своем отец. Но, достаточно того, что только мы знаем, кому он принадлежит. – последнее Акутагава произносит с особой нежностью. Прикрыв глаза, Коля смакует эту нежность, старается сохранить ее в мыслях как можно дольше,. - Ладно, я не могу долго говорить. – Рюноскэ отвлекается на шум, на брата, который, видимо зашел в комнату. – Спасибо тебе. Правда, большое спасибо. Мне приятно. - Не описать словами, что сейчас испытывает Гоголь. Воодушевление? Радость? Бесконечную упоенность? Все и сразу, а сверху еще пласт неизведанной печали, что он не видит сейчас Акутагаву. Оставалось довольствоваться его голосом, таким душевным… - Всегда к вашим услугам. – произносит он на благодарность. - Я еще позвоню. – обещает Рюноскэ. Гоголь не сомневается в этом. - Буду ждать. - Разговор закончился, оставив в сердцах друг друга давно забытое теплое ощущение.