Милая трагедия

Утренние процедуры смогли убрать сонливость. Уже давно Гоголь не ощущал необремененного пробуждения, такого, которое было очень и очень давно, ведь последнее время – очень долгое, длинною в пару месяцев – душу терзали сильные волнения, от которых так нелегко было избавиться. А теперь состояние было такое расслабленное, что позволило наконец-то вдохнуть полной грудью, прикрыть глаза и не думать ни о чем. Гоголь даже не понимал, что всему виной, ведь переживания должны были быть, ну, по логике вещей, а теперь даже стыд за хорошее состояние не колыхал все внутри. Было ощущение, что сегодня все пройдет как надо. Что пройдет – дело второстепенное. Он вышел из ванной потирая глаза, сталкиваясь на кухне с обоими омегами, живущими в это квартире. - Доброе утро. – произносит он, наблюдая, как Акутагава стоит возле плиты, пока Марат моет посуду. - Доброе утро. – практически в унисон говорят Коле. Тот садится за стол, смотря, как Акутагава хлопочет возле еды, неотрывно залипая на омлет. - Давно встал? – спрашивает Гоголь, и Рюноскэ поворачивается к нему, держа деревянную лопатку в руках. - Нет. Где-то полчаса назад. - Коля смотрит на время. Они разминулись всего на десять минут, но этого было достаточно, чтобы не заметить омегу. - Как себя чувствуешь? – продолжает расспрос Гоголь. Акутагава жмет плечами. - Нормально. – произносит он, вновь отворачиваясь. – Лучше, чем вчера. - - Температуру мерил? - - Нет. - На этот раз отвлекается уже Марат. - Температуру? – удивляется он. – Аку, ты заболел? - Омега мотает головой. - Нет, просто была небольшая температура. - - Небольшая. – недовольно кивает Коля. – В тридцать восемь градусов. - - И вы молчали? – немного повышает голос Марат, смотря на Акутагаву. Тот немного вжимает голову в плечи. - Да как-то забылось… Я правда чувствую себя хорошо. Я думаю, это все от переутомления. - Марат отходит к холодильнику. Потом вручает градусник Рюноскэ. - Это не шутки. – повторяет папа слова Гоголя прошлым вечером. – Надо было предупредить, почему меня не разбудили? - - А чтобы ты сделал? – спрашивает Коля. – Я навел ему ринзу, он и уснул. Причем весьма крепко. - - Да. – кивает Акутагава, засовывая градусник под мышку, все же отходя от сверления взглядом омлета на стул. – И спал хорошо. - - Ну ребят, нельзя так. – волнительно сетует омега. – А если что-то серьезное? - - Навряд ли. – произносит Рюноскэ. Вздыхает, переводит взгляд на Гоголя, который смотрит с легкой укоризной, от которой становится не по себе. – Просто вы спали, поэтому не хотелось вас тревожить. - Марат поджимает губы, но ничего не отвечает. А сам Коля, на укор себе, надеется, что у Рюноскэ будет температура. Хотя бы небольшая, ведь даже по уговору с Акутагавой не оставаться дома при отметке в тридцать семь и пять, папа не позволит куда-то идти. Чуть ли не насильно заставит остаться в квартире, ведь нечего шататься по пусть и теплеющей к апрелю улице. - Тридцать шесть и восемь. – после пары минут оповещает Акутагава, и Гоголь грустно вздыхает, понимая, что теперь аргументов не ходить ко врачу у альфы нет. – Это просто была разовая акция. - - Все равно тебе бы отлежаться. Вдруг снова поднимется? А ты гулять будешь, и что тогда? – говорит Марат, всколыхнув волнение единодушно со своим сыном. - Все будет нормально. – заверяет Акутагава, убирает градусник в холодильник, вновь отходит к плите, проверяя омлет на готовность, а потом поворачивает переключатель на отметку «ноль». – Тем более пропускать врачей себе дороже. С их-то недовольством. - Марат кивает, все еще переживая за омегу, но теперь и у него, как и у Коли, не осталось аргументов. - В любом случае, если станет плохо, сразу домой. - Рюноскэ едва-едва улыбается, впрочем, передавая этой улыбкой все то тепло, родившееся в душе: во-первых, за него волнуются, во-вторых, это прекрасное слово «дом». Не тот шалман вечных криков, а настоящий дом, с уютом и приветливой атмосферой, то место, которое уже врезалось в подсознание. Уловив нежность в таком слабом выражении лица, Гоголь сам улыбнулся. - Хорошо. – обещает Акутагава. Тема затихла, оставив лишь легкое беспокойство в воздухе. Утро отсчитывает секунды неумолимо, пододвигая стрелку ко времени выхода из дома. У них было мало тем сейчас, оба разнеженные, утоляющие голод свежей едой, практически все время молчали, чувствуя это молчание не чем-то неловким, тягостным, а вполне себе спокойным. Правда, Коля замечал, как иногда моргание Рюноскэ было особенно тяжелым, как бывает после пересыпа, но ощущение у него проходило быстро или он просто не подавал вида. Весьма убедительно, стоило сказать. К восьми Коля поднялся из-за стола. - Пойдем? – спросил он Рюноскэ. Тот, подняв расфокусированный взгляд, кивнул и тоже поднялся. Пошатываясь, он пошел вслед за Гоголем, уже в комнате опускаясь на кровать и облегченно выдыхая. Гоголь смотрит на него, и брови сами собой складываются жалостливым домиком. - Не ходи сегодня. Я же вижу, как ты слаб. – произносит альфа. Акутагава мотает головой. - Нет, все действительно в порядке. Я выспался, поел, мне скоро станет лучше, правда. – заверяет Рюноскэ, и Коля понимает, что Акутагава вновь не отступится. Непробиваемый, он вселял переживание, сам не понимая, насколько сильное. Оставалось только смириться и действовать так, как того хочет омега. - Тогда пиши. – говорит Гоголь. – Как доедешь пиши. И после стационара. И после Валерия. Я хочу знать, все ли с тобой в порядке. - - Не думаешь, что это гиперопека? – с ухмылкой спрашивает Акутагава, но даже на половину не всерьез, понимая, что это было действительно необходимо для такого альфы, как Коля. Хотя, честно сказать, для любого альфы, который по-настоящему любит своего омегу. И будь Гоголь в такой же ситуации, Акутагава сделал бы все, что в его силах, лишь бы устроить Колю дома под угрозой обиды, если он метнется куда-то на улицу, будучи температурным если не в данном моменте, то в недавнем прошлом. - Нет, не думаю. – отвечает Коля. – Это просто беспокойство за тебя. - Коля смотрит на время. Без десяти восемь, и это оптимальное время для выхода из дома. - Тебя проводить до остановки? – спрашивает Коля. - Нет. Я сам дойду. – отвечает Акутагава. - Бешеный день сегодня. – сетует Гончаров, вымученно выдыхая куда-то в небо. – Я чувствую себя выжатым до мозга костей. - - Я ненавижу ЕГЭ всем своим малодушным сердцем. – поддерживает Достоевский. – Концепция садиста, которая, к сожалению, воплотилась в жизнь. - - Да тебе-то что, всегда пишешь на высокие баллы даже не запариваясь. – произносит Пушкин. - Это не отменяет того, что я волнуюсь. – невозмутимо отвечает Федя, убирая руки в карманы. Три пары глаз с удивлением смотрят на Достоевского. - Ты умеешь волноваться? – положа руку на грудь, склоняется Гоголь, выражая в голосе всю оторопелость. - Я скорее волнуюсь, что занимаюсь не тем, чем надо. Пустая трата времени. – пожимает плечами Достоевский. Пушкин в разочаровании сплюнул. Гончаров расстроенно вздыхает: только подумал, что Федор мог поддержать обыденность простых смертных, как все надежды тут же рассыпались. - Коль, а ты что думаешь? – переводит взгляд на друга Пушкин. Гоголь, вместо внятного ответа, издает измученный возглас птеродактиля. - Все понятно. – смеется Пушкин. – У тебя же вроде история должна быть? - - В пизду. – произносит Гоголь. – Я предупредил, что меня не будет, я после этого пробника по математике отходить буду дольше, чем от пары литров бодяжной настойки из полыни. - - Ну у тебя же база, там ничего сложного. – Гончаров откидывает волосы назад. - Да что ты. – со скепсисом начинает Гоголь. – А ты сдай физику, чего сложного. - - Я ее не понимаю. – отвечает Ваня. Коля разводит руки в стороны, мол «я ответил на твое высказывание?». - Все ясно. – закатывает глаза Ваня. - Кстати. – вспоминает Пушкин, обращаясь к Гоголю. – У тебя же день рождения скоро. Будешь отмечать? - - Пока не знаю. – жмет он плечами. – Думаю. - - День открытий! Ты всегда тащил нас куда-то, а теперь даже задумываешься, а праздновать ли? – смотрит Гончаров. - Да как-то… Не знаю. Настроения нет, что ли. Точнее, я хотел бы, но… - мнется Коля. - Но Акутагава. – завершает предложение друга Пушкин. – Как он хотя бы? Скоро выйдет? - - Прогнозы складываются так, что никто ничего не знает. – вздыхает Гоголь и практически не врет. Никто правда не знал, что и когда будет. - Его держат уже два месяца. Для такого срока он в коме должен быть. – произносит Достоевский. - Ага, и на вентиляции легких. С его-то кашлем. – посмеивается Пушкин и от шутки Гоголь может лишь нервно улыбнуться: на деле врезал бы за такое, даже злость в груди появилась, да и кулаки едва не сжались. Не понимая предмета насмешки, Пушкин неволей оскорбил омегу, но Коля понимал – он не со зла, просто по жизни дебил, вот и все. Хотя в прошлом он, может быть, посмеялся над этим. Да и Рюноскэ, как любитель черного юмора. - Не смешно. – озвучивает настроения друга Гончаров, и Саша тут же тушуется. - Да ладно вам. – говорит он. – Ты все эти два месяца вообще как покойник ходишь. Думаешь, мы не замечаем? - - Да знаю я, знаю. – отмахивается Гоголь. – Только не могу по-другому. Вот если бы твой любимый омега болел серьезно, ты как себя чувствовал? - Взгляд Пушкина неволей метнулся на Гончарова. - Я не знаю. – честно отвечает он. Слишком ярко представив картину чуть ли не умирающего Гончарова, Пушкин даже вздрогнул, понимая, что и сам бы счах вместе с омегой, выпав из реальности на весь период его выздоровления. - Отстань ты от него. – вступается за Колю Гончаров. – Любовь штука сильная, погружаешься с головой, даже не замечаешь, что вокруг происходит. - - Тебе ли не знать. – грустно иронизирует Пушкин, и Ваня недовольно цокает, замолчав. Гоголь, и без того утомленный днем, принесшим не только пробник по ЕГЭ, но и более сложную контрольную по химии, окончательно сник разговором. Любовь штука сильная, да… И было стыдно перед друзьями, что он не мог по-прежнему веселиться и забивать на все время, прогуливая каждый час в энтузиазме, сжигая секунды в бессмысленных прогулках. Но Коля был уверен – еще немного и все встанет на круги своя. Как только Рюноскэ выйдет в школу, все станет хоть немного лучше. По крайней мере омега сможет отвлечься – всего на мгновение -, избавится от тотального контроля врачей, да и рано или поздно подействуют антидепрессанты и дышать станет куда легче. И не только Рюноскэ. - Ладно, пойду я домой. – вымученно зевает Гоголь. – Сил катастрофически нет. - - Солидарен. – произносит Достоевский. – Скоро олимпиада по физике от какого-то вуза, нужно хотя бы почитать материал. - - Опять гоняют? – спросил Пушкин. - Это только моя инициатива. – отвечает Федя. – Интересно испытать свои знания. - Гоголь коротко вздыхает. Голова уже постепенно начинала болеть. - Ладно, пока. – прощается он на перекрестке. – Не теряйте! - - Хочешь собраться на выходных? – спрашивает Саша вслед. - Не могу! – отвечает Гоголь, отдаляясь от компании. – Дела! - Дела… Точнее одно маленькое дело, которому Коля готов был посвятить каждую минуту своей скоротечной жизни. И к которому он сейчас очень спешил. Гоголь появляется дома куда раньше, чем заявлял накануне. - Ты же говорил, что возвратишься к семи. – первое, что говорит Марат, выглянув в коридор. Где-то в гостиной шумит пылесос вперемешку с телевизором, и ожидания отдохнуть от школьной суеты растворились в суете домашней. - Я не могу, сегодня была такая мозготрепка, что я не смог сидеть на истории. – отвечает Гоголь, проходя вглубь квартиры. Его больше не допытывают, позволив уставшему мозгу не отвечать на бесполезные высказывания по типу «ну как так можно?», «ну экзамены же на носу» и все в таком духе. Выйдя в гостиную, Коля улыбнулся Рюноскэ, который весьма усердно пылесосил ковер. Как только Акутагава заметил альфу, он тут же выключил пылесос и, устало выдохнув, сел на диван. - Трудишься? – с особой нежностью спросил Гоголь. - Да я уже закончил. – отвечает Рюноскэ, вытерев лоб краем кофты. – Как дела? - - Лучше не спрашивай. – хмыкнул Коля. – Могу сказать только два слова: ЕГЭ, математика. - - Как ты жив вообще остался. – иронизирует Акутагава. - С божьей помощью. – Гоголь жмет плечами. – А ты как? Как себя чувствуешь? - - Неплохо. Помогал твоему папе по дому. У Валерия сидел три часа, обсуждали… - Акутагава тяжело выдохнул. – Не важно. В целом хороший день. Лучше, чем предыдущие. - Гоголь расплылся в улыбке. - Я рад это слышать. – В гостиную заглянул Марат. - Закончил? – спрашивает он Рюноскэ, но ответа не требует. – Умница. Спасибо тебе, очень помог. – он треплет черную макушку. - Рад был помочь. – кивает Акутагава и поднимается, чтобы убрать пылесос на законное место. - А отец где? – обращается Коля к папе. - Поехал в ремонт, у машины что-то барахлит. Скоро должен вернуться. Есть будешь? - - Попозже. – Коля устало потягивается, а потом скрывается в комнате, желая избавиться от груза пусть и легкой школьной одежды. - Ты перефоткал конспекты у Вани? – немного погодя заходит к Гоголю Акутагава. - Лучше! – машет пальцем в воздухе Коля. – Смотри, что я сделал. – он тут же тянется к включенному компьютеру: наверное, Акутагава вновь что-то рисовал; открывает ворд с таблицей, хвастаясь трудами многочасовой работы, большее время которой он посвятил оформлению. Акутагава заинтересованно смотрит в монитор. - Это все задания за тот период, что ты пропустил. – горделиво озвучивает Гоголь. Рюноскэ присвистнул. - Да, это мы надолго здесь… - говорит он, пролистывая то, что ему предстоит сделать. – Я, конечно, занимался дома, может, что-то из этого я уже сделал. - - Тебе в любом случае придется это сдавать. – сочувствующе говорит Гоголь. - Да я понимаю, конечно… Ладно, разберемся. – Рюноскэ садится за стол, решив не откладывать дело на потом. - Ты прямо сейчас хочешь заниматься? – удивленно произносит Гоголь, смотря, как Рюноскэ уже достает тетради. – Отдохнул бы. - - Отдых, это смена занятия. – сообщает омега. – Тем более, времени у меня не так много. Чем раньше сяду делать, тем быстрее освобожусь. - - Иногда я тебя совсем не понимаю. – Коля измученно плюхается на кровать. – Как можно делать столько дел? – Гоголь столкнулся со скептическим взглядом. Точно, он же привык… - Мне стоит с таким же усердием сесть за уроки? – жалобно спрашивает альфа, но Акутагава лишь жмет плечами. - У тебя нет такого количества работы, так что смотри сам. - Гоголь прикрывает глаза, ощущая приятную темноту. Усталость с новой силой легла на плечи. Измотанный разум в неге посчитал, что сейчас можно будет вздремнуть, но Коля имел собственные планы: ему было неловко, что Рюноскэ, посвятив день не только врачам, но еще и уборке по дому, теперь сидит, трудясь над домашними заданиями, когда сам Коля хочет нихрена не делать, привыкший после школы большую часть времени тратить на что-то пустое. Мотивированный трудолюбивостью омеги, он твердо решил тоже заняться уроками. Конечно, после того, как немного перекусит и уймет до сих пор кипящую голову. Девятый час вечера стал невыносимо тяжелым. От переизбытка информации Гоголь уже просто не мог соображать, все чаще отвлекался на Рюноскэ, увлеченно жующего карандаш, вниманием уже давно прислушиваясь к его состоянию. Акутагава все чаще напряженно вздыхал, тер лоб ладонью, что-то перечеркивал и писал заново. Его энтузиазм делать все домашние задания как можно быстрее уже давно иссяк, и Коля понимал, что сейчас примеры для Рюноскэ худшая пытка, которую только можно придумать. Отложив в сторону учебник по английскому с заданным пересказом, Коля с переживанием взглянул на омегу. - Может, отдохнешь? – предлагает он. Акутагава со стуком кладет карандаш на стол. - Да, надо бы. – соглашается он. – Уже совсем не могу думать. Голова болит… - Нахмурившись, Гоголь подходит к Рюноскэ практически вплотную, заглядывая в глаза. Мутная чернота взгляда была настолько неподъемной, что сам Гоголь прочувствовал ее физическую боль. Акутагава не был сломлен морально, просто усталость текла через край, а плечи вновь подрагивали, словно в комнате шалил сквозняк. - Пойдем температуру померяешь. – зовет Гоголь мягким тоном. - Опять? – измученно спрашивает Рюноскэ, понимая, что лучше не препираться. - Пойдем-пойдем. – настаивает Коля. Акутагаве хватило сил только на то, чтобы подчиниться. На кухне вновь достается градусник и тут же вручается омеге. - Что такое? – взволнованно спрашивает Марат. – Снова плохо себя чувствуешь? - - Да не то, чтобы… - Акутагава вздыхает, садясь на стул. – Просто голова разболелась. - - В прошлый раз у тебя тоже «просто голова разболелась». – с легкой укоризной напоминает Гоголь, да и то из-за обеспокоенности. Марат садится за стол, наблюдая за Рюноскэ практически неотрывно, оглядывая его с ног до головы, не задерживаясь на лице, но Акутагава все равно чувствовал себя неуютно: не так, как если бы ему смотрели только в глаза, конечно, но все же. Гоголь, уверенный в том, что температура есть, уже достает из коробки пакетик с порошком. - Тридцать восемь и пять… - произносит Марат, когда даже и пары минут не прошло. – А я тебя гоняю весь день! Сказал бы, что плохо себя чувствуешь! - - Да я хорошо себя чувствовал, правда… - пытается оправдаться Акутагава, уже совсем не понимая, когда начал ощущать хреновую тяжесть в теле. - Завтра никуда не ходи. – просит Марат. – Отлежись дома, врачи и подождать могут. – омега запоздало прикладывает ладонь ко лбу Рюноскэ. – У тебя только голова? Ничего не болит? Горло? - - Да ничего такого нет… - смущенный вопросами тихо отвечает Акутагава. Гоголь протягивает разведенное лекарство. - Выпей и сразу ложись. Ты хорошо потрудился сегодня, так что просто отдохни. Поспи. – продолжает Марат, и Рюноскэ кивает, медленно выпивая розоватую воду. Морщится от мерзкого привкуса. - Завтра мы с отцом в деревню уезжаем, так что, Коля, ответственность на тебе. Не дай бог что. - Гоголь уверенно кивает. - Он говорил, что у вас деревня далеко. – говорит Акутагава, отдавая пустую кружку альфе. Марат махнул рукой. - Три часа на электричке. - Рюноскэ со скепсисом смотрит на Колю. - И это по-твоему далеко? - - Для меня целая вечность! – разводит тот руками. Омега вздыхает. - Все, ложись. – Марат гладит Рюноскэ по плечу. Тот поднимается, шатаясь, будто несет груз, и, провожаемый Гоголем, уходит в комнату, тут же скрываясь под одеялом по самый нос. Гоголь слушает глубокое истощенное дыхание, садится в кресло, не трогая разложенные на столе учебники. - Я побуду с тобой, пока ты не уснешь. – оповещает он. - Спасибо. – изнуренный голос звучит до боли отчаянно. Акутагава стихает, плененный скорым сном: натруженный организм явно был доволен продыхом, расслабляя мышцы на лице, делая Рюноскэ более умиротворенным, чем когда-либо. Коля не может отвести взгляд. Акутагава спит, отросшая челка закрывает лоб, он обнимает подушку одной рукой, стискивая ее как самое дорогое, что у него есть, вторая свисает с края кровати, так маняще подзывая к себе. Гоголь, не удержавшись, подходит к омеге. Он хочет прикоснуться. Акутагава ведь спит, совсем не чутко, убаюканный температурой, он никогда не узнает об этом. Сердце начинает бешено биться. Желания Гоголя верны со стороны этики, но не со стороны морали. Он волнуется так, будто он хочет признаться в любви в первый раз, слабеют даже ноги, а короткие импульсы морозят кончики пальцев. Бледная кисть манит прикоснуться, прижаться губами к этой фарфоровой коже, прочувствовать весь тот трепет, который копится в Гоголе уже очень долгое время. Этого сейчас так не хватает… Коля мешкается, будто хочет сделать что-то до ужаса непристойное. Ангел и демон на плечах кричат в уши наперебой, Коля практически поддается искушению и тянется к ладони Акутагавы, но потом он сжимает кулак и опускает руку. Он просил не прикасаться. И нарушить обещание значило предать самого себя. Рюноскэ, может, и не узнает, но совесть Гоголя сожрет все нутро, он предаст самого себя, свои убеждения и принципы, если сделает это. Нет, первое касание после такой долгой разлуки должно было быть осознанным, таким, чтобы и Рюноскэ в трепете сжался, уняв свой страх. Он лежит сейчас в полуметре от альфы. Всего полметра, а казалось, что между ними огромная пропасть, куда большая, чем разделяющая рай от ада. Рюноскэ был рядом. И был недоступен. Это было похоже на пытку, Гоголь страдал и никак не мог унять бешеный стук сердца внутри. Тоска пожирала всю душу, разъедала ее, каплями кислоты оседая на ребрах. И Гоголь ничего не мог с этим поделать. Пересилив себя, альфа отошел от кровати, выключил свет и ушел в гостиную. Ему тоже нужно было немного поспать.