Милая трагедия

Коля не может сомкнуть глаз. Часы показывали два ночи, а сна не было ни в одном глазу. Он пытался считать овец, он пытался убаюкать себя медленными песнями, но даже самая сладкая дрема рано или поздно развеивалась в тишине комнаты, оставляя Колю на попечение шепота мыслей. Обвиняющие, угрожающие, жалеющие, их было много, они путались друг у друга под ногами, создавая в голове неразборчивый белый шум. «Как он?» пронеслось в разуме и тут же укрепилось в лидирующей позиции. Другие мысли робко пытались перебить возникшее волнение, но тут же испарялись, не выдерживая конкуренции. И конечно же Коля понимал, что теперь он точно не уснет под гнетом беспокойства. Сев на диване, он растер лицо ладонями, а потом поднялся, рассматривая привыкшими к темноте глазами пространство гостиной. Аккуратно обходя мебель, он идет в комнату, благоразумно не включая свет. Он садится на кресло, чтобы потом подтянуть к себе ноги и склонить на колени голову, наблюдая, как спит его омега. Говорят, что если долго смотреть на спящего человека, то он обязательно проснется. Но, кажется, Акутагава уже давно начал спать беспокойно. Дыхание заметно стало частым и тяжелым. Его лицо было нахмуренное, Рюноскэ то скидывал одеяло, то снова закутывался, впрочем, не просыпаясь. Бред захватил его голову, тревожа спокойствие сна. Коля вздохнул. Стоило даже одного наблюдения чтобы понять, что температура вновь вернулась. Не нужен был даже градусник. И Гоголь отошел на кухню только за таблеткой парацетамола: заставлять Рюноскэ пить разведенный порошок, когда он находится под влиянием галлюцинаций, было как минимум неправильно. Он просто не сможет выпить всю кружку. Гоголь подходит к кровати, медлит, отставив кружку с водой на стол. - Рю… - шепчет он, тормоша одеяло. – Рю, проснись. - Чуткий настрой Акутагавы принуждает его разлепить глаза, расфокусировано смотря на Гоголя. Они закрываются практически тут же, и Коле приходится будить его вновь. - Рю. – зовет он более твердо. - Рю, выпей. - Коля подносит таблетку с воду ко рту омеги. Тот под бременем состояния непонимающе подчиняется, с трудом глотает горькое лекарство, после поворачиваясь на другой бок прочь от Гоголя, вновь забываясь сном. Гоголь отходит от омеги и вновь садится в кресло. Он понимает, что теперь он совсем не ляжет, будет стоять на страже спокойствия омеги, не будет спать столько, сколько это потребуется, встретит рассвет в этой комнате, закроет утром шторы, чтобы солнце не лезло в глаза, принесет снова таблетку, если это будет необходимо. Сейчас как-то все свое ушло на второй план, наверное, так чувствует себя папа, когда его сын слег с простудой. И Гоголь был даже рад этому чувству: впервые за долгое время появилось ощущение, что он может помочь. Помогал ли он морально? На какую-то степень – которую сам Коля не ощущал – да. А сейчас, когда появилась возможность помочь физически, Коля не хотел упускать ни минуты такого краткосрочного мирного времени. Дремота даже не думает появиться, чтобы унести с собой немногочисленные мысли, а время все идет. И на удивление это не чувствовалось каким-то бременем, наоборот, спокойствие ночи обволакивало и заставляло прочувствовать что-то особенное. А стоило включить в наушниках музыку, как ожидание утра стало слишком тихим, чтобы не упасть в приятную рефлексию. И это было даже немного странно: раньше он делал хоть что-нибудь, не сидел без дела, если, конечно, его не поглощало чувство апатии из-за наплыва негативщины, а теперь можно было просто смотреть в окно, туда, где еще нескоро проклюнется солнце, где горят фонари и светятся пару окон в многоэтажке напротив. Такие же бессонные пташки… Беспокойство омеги на кровати вновь обратило на себя внимание, но на этот раз Гоголь лишь облегченно выдохнул: просто ворочается. Он позволил себе даже слабую улыбку – болезнь Акутагавы не отменяла того, что он был мил, когда закутывался по самый нос. Душевное волнение скоро совсем растворилось в воздухе комнаты. Коля прикрывает глаза, поддаваясь неге, и теряет счет времени, очнувшись лишь тогда, когда за пределами комнаты появляются тихие голоса родителей, шум чайника на кухне – слишком далекий, чтобы он мог кого-то разбудить -, кашель отца. Гоголь поднимает голову, смотрит на время. Забылся на два часа. Все-таки задремал? Посмотрев на Акутагаву, он поднимается, чтобы тихо выйти и, прикрыв за собой дверь, зайти на кухню, аккурат на разговор о том, что нужно сделать за лишь один выходной день в деревне. - Ты чего не спишь? Время четыре утра. – удивленно спрашивает Марат, только завидев в дверном проеме Колю. - Рю было ночью плохо. – отвечает он, опираясь плечом о холодильник. - И ты решил посторожить? – вклинивается отец, заваривая крепкий кофе. - Все равно не мог уснуть. – пожал плечами Коля, наблюдая, как Василий отхлебывает кипяток, даже не поморщившись. - А сейчас он как? – Марат заливает горячую воду в термос, утопив там чайный пакетик. - Спит. Вроде как спокойно. Все хорошо. – заверяет Гоголь, и папа только кивает головой. Чтобы не путаться под ногами, он присаживается за стол, наблюдая за утренней суетой сборов. - Вы поешьте обязательно, там в холодильнике все готовое стоит, его заставь обязательно! – наставляет Марат, отчего Василий закатывает глаза. - Все, Мара, собирайся, они что, маленькие? Время, время! - Марат махнул рукой, и только собрался уходить одеваться, как обернулся к мужу, так и не сделав пары шагов. - Я там вещи перебрал, может, отвезем сегодня? – Глубокий вдох отца надо было слышать. - Хватит таскать всякий хлам, и так уже там места нет, три шкафа забиты, никто ничего не носит. Некуда деть, выкини. - - Но они хорошие! – продолжает стоять на своем Марат. – Жалко выкидывать. - - Ну давай они тогда пылится будут сто лет на чердаке! Если ты их и вынесешь из дома, то только на помойку, пусть хоть бомжи порадуются. - - Какой ты все-таки. – цокает омега. - Иди одевайся. – кивает в сторону выхода Василий, и Марат гордо удаляется. Коля слабо улыбается. Может, они с Рюноскэ когда-нибудь также будут обсуждать бытовые вопросы? Так же собираться куда-то, так же… Проводить всю жизнь вместе? По уши влюбленный разум сразу стал нежничать с этими мыслями, как с чем-то ну очень ценным. - Куда поступать надумал? – спрашивает Василий, вновь отхлебывая кофе. Мечты Коли на время развеялись. - Да я не думал… Скорее всего отдохну после школы. Не буду поступать. – отвечает он, и отец удивленно приподнимает брови. - А экзамены тогда зачем сдаешь? - Коля жмет плечами. - Папа насел. Сказал «сдавай экзамен и делай что хочешь». - - Ты же понимаешь, что его «делай, что хочешь» подразумевает «иди в юридический»? – Василий коротко смотрит на время. - Для юридического нужна еще общага, а я ее не сдаю. Если я куда-то и буду поступать, то только в колледж. Но если честно, я не хочу. Учеба весь мозг выела, я бы поработал где-нибудь. – Гоголь смотрит на отца с молебным выражением, будто ищет поддержки, понимая, что папе такой расклад не особо понравится. - Ну смотри сам. – кивает альфа. – Только с плеча не руби. Постепенно начни говорить об этом, пока время есть. А то заявишь, а его Кондратий хватит. - Коля улыбнулся. - Само собой. - - Так, все. Прекрасно. Время, время… Пошел я. Мара! – негромко зовет он. - Да иду, иду. – Марат, на ходу натягивая кофту, выходит в коридор. После ухода родителей дом вновь вернулся в ночное состояние тишины. Пользуясь тем, что чайник уже был горячим, Коля заваривает себе кофе из отцовской банки и – обязательно – с сахаром, а потом возвращается к себе в комнату. И только спустя время, когда солнце робко выглядывает из-за горизонта, мало-мальски освещая помещение, Коля берется за вязание, задергивая шторы только тогда, когда лучи становятся более назойливыми. Будильник в девять утра звучит слишком неожиданно для Гоголя. Он дергается, отвлекается от горделивого рассматривания готовой вещи, смотрит на кровать, где уже недовольно ворочается Рюноскэ. Выключив мелодию, он садится в постели. Передергивает плечами и тут же натягивает на себя одеяло, вновь кутаясь. - Забыл выключить? – негромко спрашивает Гоголь, опустив шарф на колени. Акутагава, щурясь, смотрит на Колю. Заходится в кашле. - Нет. – хрипло отвечает он. – Вчера пообещал Валерию, что начну лекарства пить, на ночь не выпил, то хотя бы утром. - Гоголь коротко вздыхает. - Даже в болезни не даешь себе отдохнуть. Может, выпьешь и ляжешь спать? – предлагает Коля, но Акутагава мотает головой. - Проснулся уже, незачем спать. – Рюноскэ коротко зевает. – А ты чего не спишь? - - Тебе плохо ночью было. Температура была. – напоминает Коля ничего не помнящему Рюноскэ. - Что, следил за мной? – усмехнулся он. - А как же. – улыбается Коля. - Стой, ты действительно всю ночь сидел тут? И не спал? – спрашивает Акутагава, не особо желая получить положительный ответ: такая опека жутко смущала. - Да. – кивает Коля, смотря в пустую кружку. – Кофе выпил, так что все нормально. - Акутагава недовольно пыхтит, а потом смотрит на вязанную вещь. - А это что? – интересуется он. - А это подарок для тебя. – сияет Гоголь и пересаживается с кресла на край кровати. Протягивает руки, оборачивая шарф вокруг шеи Рюноскэ. – Я хотел доделать его зимой, чтобы ты не мерз, но… Да и вспомнил недавно. Может быть, он не особо уместен сейчас, хотя ветра все еще холодные. - Рюноскэ цепляется за вещь, смущенно утыкается и прикрывает глаза, так робко пытаясь прочувствовать запах альфы, сталкиваясь с лишь духотой пряжи. - Спасибо. – тихо благодарит он, поднимает взгляд и кротко улыбается. Нежное воодушевление растекается теплом по всему телу, и Гоголь улыбается в ответ еще шире. Такое простое слово. И так много ласковых эмоций. - Хочешь, еще что свяжу? – с энтузиазмом предлагает Коля. – Хочешь, свитер? Любой! Все сделаю! - - Не надо. – смущенно тупится Акутагава, не стаскивая с шеи мягкий шарф. - Тебе в любом случае нужно гардероб обновить. Как поправишься, пойдем с тобой по магазинам. – азарт Гоголя, кажется, уже не унять ничем. - И мне нельзя отказаться? – жалобно спрашивает Акутагава. - Тебе ходить не в чем, Рю. – мягко говорит Гоголь, стараясь не давить на омегу пылкостью. – Так что нет. Хотя бы что-нибудь, но мы должны тебе купить. - - Трачу только твои деньги… - бурчит Рюноскэ, чувствуя себя крайне неловко. Навряд ли он сможет это все окупить. - Деньги на то и нужны, чтобы их тратить. – тихо смеется Коля. – Ладно, гружу тебя с утра… Какие тебе таблетки пить? - - В белой упаковке. – выдыхает Рюноскэ. Коля кивает, поднимается и протягивает коробочку Рюноскэ. - Сейчас воды принесу. - С кухни в придачу захватывается градусник. Акутагава долго сверлит взглядом таблетку. Хотя, сверлят ее оба, словно смотрят на яд, который убьет за считанные секунды. - Страшно. – честно признается Акутагава. - Но выбора-то нет. – с переживанием отвечает Гоголь. Омега коротко кивает и наконец-то выпивает лекарство. - Будем надеяться. И верить. – Рюноскэ отдает кружку Гоголю и только хочет лечь обратно, как ему всучают градусник. Гоголь только указывает пальцем на Рюноскэ, как тот закатывает глаза, зажимая градусник под мышкой. - Точно не хочешь еще вздремнуть? – спрашивает альфа, пересаживаясь на кресло. С легкой грустью наблюдает, как Акутагава стаскивает шарф, аккуратно укладывая его возле себя. - Точно. – отвечает Рюноскэ. – У меня еще куча домашек висит, я не знаю, как все сделать. Английский это вообще пиздец. - - Ты болееееешь. – тянет напоминающе Гоголь. - Я знааааю. – передразнивает Акутагава. – Но объективно, ты бы вот сам смог лежать просто так и ничего не делать? - Гоголь ненадолго задумывается. - Я бы сдох хотя бы от тридцати семи. Но так да, страдаешь еще больше, когда ничего не делаешь. - - Вот именно. – Рюноскэ. – А я даже с температурой не чувствую себя так плохо. - - Ага, особенно когда в бреду по кровати метаешься. – скептически произносит Коля. Акутагава лишь цыкает. - Тридцать семь с хвостиком. – оповещает Акутагава, возвращая градусник владельцу. – Все нормально. - - Это радует. – улыбнулся Гоголь, откидываясь на спинку кресла. – Ты уверен, что хочешь заняться уроками? - - А чем еще? – вздыхает Акутагава. – Меня одно существование семи пересказов дизморалит. - - Но ты знаешь английский чуть ли не лучше всех. – говорит Гоголь и тянется к рюкзаку. Хочется достать сигареты, но на их привычном месте попадается лишь одноразка. - Одно дело сдавать все в срок, сдал пересказ и забыл, а другое дело запомнить весь материал и сдать его сразу. – Акутагава вновь закашлялся. - Ну, я не думаю, что тебя заставят сдавать все сразу. У препода времени-то столько нет. – Коля затягивается, выпуская пар в комнату. - Но знать-то материал надо, а… Куда ты дел сигареты? – Акутагава в непонимании смотрит на новый девайс. - Дома курил, на балконе. А потом папа запах учуял. – произносит Коля, вновь затягиваясь. - Смелым себя почувствовал? – хмыкнул Акутагава, а потом протянул руки. – Я тоже хочу попробовать. - - На. – Коля кидает электронку омеге, и тот, успешно поймав, вдыхает ароматный дым. - Какая охуенная штука. – выдыхает Рюноскэ. – Это виноград? Все, я тебе не отдам! – он затягивается снова. - Эй! – смешливо восклицает Гоголь. – Верни! - - А ты вообще несовершеннолетний, тебе нельзя. – так же шутливо отвечает Рюноскэ. - Да тут до апреля-то осталось! – Коля с легкостью наблюдает, как через болезнь дурачится Акутагава. - У тебя день рождение в апреле? – спрашивает Акутагава. - Да. Первого. – кивает Гоголь. - Дурак родился в день дурака, иронично. – произносит Акутагава и кидает одноразку в руки альфы. – Но это же через… Неделю? - - Ага. – довольно говорит Гоголь. - Вы бы вытер хоть, микробное же… - замечает Акутагава перед тем, как Гоголь сделал еще затяжку. - А это ментальный поцелуй. – улыбнулся Коля. Пусть это и было именно так. Маленькая вещь и так много значит, просто поймать этот крохотный момент, просто почувствовать хотя бы что-то. Словно оправдания любви на расстоянии «мы дышим с ним одним воздухом». Раньше это, конечно, было смешным слышать, а сейчас… Гоголь с особенным удовольствием впускает ароматный яд внутрь легких. - Придурок. – беззлобно, смешивая смущение и чувство вины в голосе оскорбляет Акутагава. – Значит, первого, да? Как будешь справлять? - - В твоей компании. – без зазрения совести отвечает Гоголь. – Если ты до этого дня сможешь в школу выйти, то можем собраться компанией, а если нет, то… Махнем куда-нибудь после твоих врачей? Куда угодно, в антикафе с кошками, хочешь? - - С кошками? – тихо улыбнулся Акутагава. – Можно. Только давай ты и с друзьями отпразднуешь. А то как-то выдернул тебя из всей твоей жизни, аж тошно от этого. - - Да все нормально, Рю. – пытается заверить Гоголь, но, понимая, что в чем-то Акутагава прав и он правда давно забил на прежние посиделки, лишь кивает. – Хорошо. А ты заберешь меня пьяного? – с хитрецой спрашивает Коля. - Ммм, насколько пьяного? – поддерживает шутливость Рюноскэ. - В хламину. – Коля произносит это с таким смаком, что остается только причмокнуть губами. - Я брошу тебя на улице. – звучит с наигранной серьезностью. Гоголь смеется. Затемненные шторами лучи света так тепло мешаются с общей атмосферой и непринужденностью в общении, что душа Коли в легкости трепещет. Уют только для них двоих, они знают, что чувствует другой, испытывают одно и то же: эту наслажденную взволнованность, обремененной, разве что, температурой омеги, но и она не могла передавить сладостного ощущения внутри. По всем законам сейчас они уже должны были быть в обнимку. Их пальцы уже должны были быть переплетены. Они уже должны были чувствовать тепло друг друга, комфортность плеч, пусть даже и без поцелуев. Но оба остались на своих местах. Только это и утяжеляло короткую тишину между ними. Рюноскэ требовательно вытягивает ладонь, выпрашивая еще пару сладких затяжек. - Не понимаю, как с твоим уровнем беспалевности ты на учете еще не состоишь. – произносит он, когда в руку ложится электронка. - Ну так-то меня забирала полиция. – жмет плечами Гоголь. Акутагава оторопело смотрит, забыв выпустить пар. - Ты серьезно сейчас? - - Да. – кивает Гоголь. – Тупая история. Мы с моим знакомым, сейчас уже не общаемся, стрельнули сигареты и закурили возле метро. Ну нас и забрали, записали все данные, такие «ну все, на учет». Лично я пересрал знатно. Знакомый, Даня, был больше спокоен, а хули, он на три дома жил, сказал адрес дома, в который он не приезжал хер знает сколько. Я попытался доказать, что мы взяли только попробовать. Конечно мне никто не поверил. Нам повезло, у них главный, ну, кто, насколько я понял оформлять должен был, был на совещании и оно в ближайший час не могло закончится. Нас час держать не стали, махнул рукой и отпустили. – рассказывает Гоголь так непринужденно, что оставалось только ножками в воздухе болтать, если бы они, конечно, не упирались в пол. - И вот после этого ты идешь на балкон при папе дома? – скептически спрашивает Акутагава, не собираясь в ближайшее время отдавать ашку. - Придурок. – с улыбкой цитирует Гоголь Рюноскэ. Тот хмыкает. - С языка слизал. – омега пододвигается ближе к стене, опираясь на нее спиной. – Дашь учебник по английскому? - - Все-таки не дашь себе отдохнуть? – Коля тянется к книге, сам не понимая зачем пролистав ее пару раз. - Нет. – отвечает Акутагава. – Так что дай мне немного поучится. - Гоголю хочется вздохнуть. Но он только отдает учебник, обменивая его на электронку. - Может, поешь? – спрашивает альфа, но омега лишь мотает головой. - Позже. – Акутагава сталкивается с укоризненным взглядом, тушуется. – Но обязательно. - - Ловлю на слове. – улыбнулся Гоголь, а потом отворачивается к монитору. – Мне бы твое усердие. Так-то тоже надо заниматься, но я не думаю, что прямо сейчас смогу сесть за уроки. - - Тебя никто и не заставляет. Какие там страницы? – Акутагава смотрит тексты по небольшим закладочкам. - Сто тридцать восьмая первый. – отвечает Гоголь, открывая вкладку с социальной сетью. Пусть и было немного совестно за то, что он так же не может заставить себя сесть заниматься – даже если это и было после бессонной ночи -, Гоголь отложил занятия, чтобы немного потупить в компьютер, дав себе обещание, что после обязательно просмотрит хотя бы математику, чтобы не прослыть полным раздолбаем, коим он, впрочем, и являлся. Ну кухне тихо тикали часы, отстукивающие уже вторую половину дня. Акутагава медленно поглощал овощной суп, сломившись под напором Гоголя, который яро настаивал на том, чтобы омега немного перекусил после трудного мозгового штурма, длящегося уже несколько часов. Выполнивший обещание позаниматься Гоголь чувствовал себя как выжатый лимон, да и, честно сказать, Акутагава чувствовал себя не лучше. - Давай сделаем перерыв. – молит Коля, и Рюноскэ вздыхает, потирая свой лоб. - Да, можно. – соглашается он. – Все равно уже ничего не могу запомнить. Голова уже разболелась… - Гоголь понимает. Недостаток сна сейчас проявлял себя во всей красе, разум то и дело отключался, заставляя Гоголя быть в некой прострации, находится между сном и явью, ошибочно полагая, что он успешно делает вид, что все в порядке. Но на все ранние призывы немного поспать Гоголь отвечал отказом, так что теперь Акутагава молчал, смирившись с тем, что его одного уж точно не оставят. И он ценил это. Причем больше, чем сам он думал. Все-таки, было в этом некое чертовски теплое отношение, греющее душу сильнее самого горячего обогревателя. Чувство поддержки, до сих пор непривычное, не воспринималось как должное, и хотелось благодарить Колю как только вообще возможно. Но, почему-то, какая-то часть заставляла не высказывать простое слово «спасибо» так часто, как того хотелось бы. А Гоголь и не требовал. Любая благодарность закреплялась настолько крепко в голове, что даже воспоминание о ней воодушевляло делать все, чтобы Акутагаве было немного легче. - Чем тогда займемся? – спрашивает Гоголь, убирая отодвинутую пустую тарелку в раковину. Акутагава недолго молчит, обдумывая дымчатым разумом все возможные варианты, не упуская из виду даже самые глупые. - Научи меня играть на гитаре. – неожиданно просит он. Коля сначала удивленно смотрит, а потом расплывается в слабой улыбке. - Это будет труднее, чем на укулеле. – предупреждает он. - Да, я знаю, просто хочется как-то… Попробовать. – отвечает Акутагава. – Хотя бы что-то самое простое. - - Могу предложить что-то, что я уже подобрал для тебя. Хочешь? Там слишком простые мелодии, для начинания подойдет. - Рюноскэ кивает. - Доверюсь мастеру. – хмыкает омега и встает из-за стола. Стоит, опершись на гладкую поверхность, покрытую скатертью, чтобы унять головокружение. Гоголь смотрит на омегу, уже было хочет предложить помощь, но Рюноскэ распрямляется, первым ковыляя в комнату. Коле ничего не остается, как пойти следом. Уже там Гоголь снимает со стены инструмент, протягивая его Акутагаве. Тот, приняв вещь, устраивается на кровати поудобнее, чтобы после неумело расположить гитару на коленях, неловко прижимая ее к своей груди. Коля садится возле, вспоминает недавно разученную песню про закопанную любовь, вновь встает, чтобы отойти к столу. - Напишу, как играть. – отвечает он на немой вопрос и достает небольшой лист бумаги, садясь за стол. - Надеюсь, это будут не ноты? – усмехается Рюноскэ, тихо трогая струны, прислушиваясь, как те отзываются, растворяя звук в воздухе комнаты. - Нет, конечно. – улыбнулся Гоголь. – Ноты вещь слишком страшная, чтобы разбираться в них. - - Тут соглашусь. – кивает Акутагава. Проводит по струнам полностью, слушая какофонию бряцания. Он терпеливо ждет, когда Гоголь, часто поглядывая на гитару и вспоминая что-то действительно для него важное, пишет, а потом вновь подсаживается к Рюноскэ, положив табулатуру прямо перед ним. Акутагава берет написанное, внимательно изучая. - Линии, это струны. – объясняет Гоголь. – А цифры, это лады, на которых нужно играть. Я выбрал самое простое. - - Всего шесть нот? – немного удивляется Акутагава. - Это практически целая песня. Тебе понравится. – отвечает Гоголь, подтянув к себе ногу и устроив голову на коленке. Акутагава кивает. А потом начинает подбирать каждый лад, высчитывая их пальцами. Найдя нужную ноту, он зажимает струну, но глухой звук немного расстраивает. - Придется зажимать крепче. – говорит Коля. – Если получится. - Акутагава кивает, с особым усилием давит пальцем, и внутренне радуется как ребенок, когда звук становится звонче. - Больновато. – произносит омега, а потом снова утыкается в лист, вновь отсчитывая лады. - Да, не без этого. – кивает Гоголь. Вспоминает и свой болезненный опыт, когда гитара только-только появилась у них дома. Правда, тогда энтузиазм взял верх над страданиями пальцев. И Коля ни капли не жалел. Воцарившееся молчание заставляет Акутагаву сосредоточится. Он все делает вдумчиво и очень медленно, неуклюже перебирая пальцами по найденным струнам, иногда шипя от боли, но упорно продолжая наигрывать мелодию знакомой песни. И счастье отражается на его лице, когда с перерывами музыка складывается воедино. Он пытается играть быстрее в желании как можно скорее подстроится под ритм умелого музыканта любимой группы, но часто ошибается, вновь возвращаясь к медленному темпу. - Ты молодец. У тебя хорошо получается. – прибадривает Гоголь, сам радуясь успехам не меньше, чем сам Акутагава. - Для новичка да. – соглашается Рюноскэ, продолжая неумело наигрывать. – Знаешь, в какой-то период жизни я хотел играть на гитаре. – признается он и поднимает взгляд на Гоголя. – Вообще лет в пятнадцать мечтал стать хиппи. Жалел, что эта субкультура давно вымерла, если можно так сказать. Просто хотелось убежать из дому, шляться на улицах, побираться, а потом путешествовать. Представлял сходки, где плетут фенечки и все так тепло и непринужденно, без всего этого пиздеца, где душевно, где поют песни на улицах и курят траву. – Акутагава хмыкает. – Мечтал, что когда-нибудь обязательно буду, скурив косяк, танцевать с каким-нибудь красивым альфой под дождем, ни о чем не думая. - Гоголь тихо смеется. - Ну, знаешь, дожди будут теплее с каждым месяцем. Да и красивый альфа есть. – горделиво рекламирует себя Гоголь. – Только травы нет. Но можно заменить это обычными сигаретами. - - Время не то. – грустно вздыхает Акутагава. – Да и желание как-то давно пропало. Мечты мечтами, а реализовать этого не получилось. А теперь как-то поздно, да и взгляды изменились. Может, такой образ жизни это состояние души, но я оставил надежды в том же пятнадцатилетнем возрасте. - - Как-то грустно звучит. – произносит Гоголь. – Но, знаешь, в поминание тех дней можно сплести фенечки. Хочешь, парные браслеты? – Коля тут же воодушевляется идеей. - Было бы неплохо. – Акутагава слабо улыбнулся, а потом вновь уткнулся в гитару. - Тогда давай сплетем? Я тебе, а ты мне. Будет такая маленькая связь. – предлагает Гоголь, уже представляя, как на их запястьях красуются феньки из разноцветных ниток. - Давай. – кивает Акутагава. Вновь смотрит на Колю. Было в этой идее нечто такое интимное и такое важное, и Акутагава внутренне трепещет, будто ему только что сделали предложение. Маленькая вещь для таких ярких эмоций. Да и Гоголь не отставал в этом, словно это будет навсегда. Может быть потом, в далеком будущем, они и не будут вместе, но эти браслеты – если не износятся, конечно – всегда будут напоминанием о тех светлых временах, когда они были так счастливы. Звонок прерывает их маленькую идиллию. Акутагава смотрит в телефон, хмурится, видя незнакомый номер, хочет сбросить трубку, считая, что это звонят какие-то рекламщики, но потом все же отвечает на звонок. Вдруг это что-то важное. - Где вы? – слышит Гоголь из-за громкого звука на телефоне. – Почему вы не пришли на прием? - - Я приболел немного. – оправдывается Рюноскэ, стушевавшись. – Извините. - - В этом случае нужно, хотя бы, предупреждать. – голос недовольный. - Я не знал номера. – продолжает Акутагава. Его голос начинает дрожать, пальцы нервно постукивают по гитаре. - Вы понимаете, что нужно приходить каждый день? Я должен следить за вашим состоянием. Это необходимо для вас же. – цинично продолжают с другого конца трубки. - Но у меня температура, я чисто физически не смог бы прийти. – Акутагава растерянно смотрит на Гоголя. - Люди приходят и в худшем состоянии, чем ваше. – слова режут слух. - Я понимаю, но… - договорить Рюноскэ не дают. - Завтра чтобы были на приеме. До свидания. – тон, не терпящий возражений, прерывается короткими гудками. Акутагава расстроенно откидывает телефон на кровать, тяжело вздыхая. Гоголь оторопело смотрит на Рюноскэ. - Они совсем офонарели. – констатирует альфа. – Может, сходим ко врачу, пусть он выпишет больничный, у тебя будет справка и они не приебутся. - - Приебутся. – хмыкает Акутагава. – Ты слышал, что он сказал. Да он всегда такой, ему плевать абсолютно на все. Завтра придется переться в эту чертову больницу… - - Тогда я пойду с тобой. Вдруг тебе станет хуже. – Гоголь не предлагает, настаивает, ведь другого выхода абсолютно не было. Наглость психиатра не знала предела, возмущение росло с каждой секундой, и хотелось высказать все, что думает Гоголь – да и Акутагава тоже – в лицо врачу, хотя бы на пару мгновений поставить его на место. Безнравственность сквозила из всех щелей. - Да, давай. – кивает Рюноскэ. – А то, боюсь, я без тебя не дойду. - Все поднятое настроение успехами в музыке улетучилось в одно мгновение, и Рюноскэ испытывал чувство вины больше, чем раздражение. Лицо вновь приобрело тень серого оттенка, и это чертовски печалило. Рюноскэ хотелось вновь сжаться, исчезнуть из этого мира, отложить гитару и поддаться рефлексии, в какой-то степени жалея себя, впрочем, приглушая эту жалость самобичеванием. Подумать только, такая бесцеремонность… Гоголь тяжело вздыхает. Он видит, как Акутагава сник, и хотелось вновь его развеселить хоть чем-нибудь, но он не мог придумать ничего лучше, чем просто смолчать. Акутагава возвращается вниманием к гитаре, вновь пытается играть, но уже без особого воодушевления, возникшего раньше. Но в любом случае, он мог делать сейчас только это, отогнав мысли о сне куда подальше. Коля вновь тяжело вздыхает, едва подавив желание согреть и успокоить Акутагаву теплыми объятиями.