Милая трагедия

Гоголь так и не дождался приезда родителей. Заверенный под вечер Акутагавой, что все будет хорошо, и что тот обязательно разбудит, если ему будет плохо, Коля все-таки с не особо чистой совестью лег поспать, искренне думая, что он встанет по будильнику часа через два. Не было ясно, не услышал ли он мелодию или кто-то отключил ее, чтобы не тревожить лишний раз измотанного за день альфу, но факт был один: заснул он на целую ночь. Проснувшись по привычке рано утром, он долго не мог понять, почему дома оказалось очень тихо. И только когда он увидел время, пришел в ужас, испытывая моментальное чувство стыда в первую очередь перед Рюноскэ. Он же должен был за ним следить. Конечно, он тут же попытался себя успокоить: по крайней мере омега был под присмотром приехавших родителей, и те в опеке ничуть не уступали самому Гоголю, но все равно Коля чувствовал себя неуютно. Родители, конечно хорошо, но забота любимого альфы была более приятна, разве нет? Глубоко вздохнув, Коля поднялся, протер кулаками глаза, и в первую очередь пошел в комнату. Мрак комнаты веял спокойствием. Зашторенные окна практически полностью поглощали свет пасмурного утра, омега мирно спал, обнимая большую акулу, радужно светящаяся клавиатура оповещала о не выключенном компьютере. Только лег спать? Сидел всю ночь? Или так же решил потом проснуться и сесть вновь за работу? Наверняка рисовал. Ну или вновь штурмовал мозги домашними заданиями. Тихо прикрыв дверь с другой стороны, Гоголь прется в ванную. Раннее пробуждение утром сулило катастрофическую скуку: нужно было что-то делать до того, как встанут домочадцы. А это будет нескоро: выходной все-таки, да и родители наверняка очень устали после поездки. Искренне хотелось проиграть это утро, ведь он так давно не заходил в эту маленькую зависимость – в основном финансовую, ведь там такой вкусный пропуск за не особо большие для игры деньги -, но стук по клавишам и желание повышать матерный голос явно могли разбудить омегу. Опять надежда на фильмы? Умей он рисовать, время бы шло быстрее. Пряжи осталось слишком мало, чтобы начинать какую-то новую вещь, уроки – да к черту эти уроки. Выбора было так мало… Для того, чтобы полноценно мыться, не было сил. Даже голова, на которую нужно минут пять, если не меньше, заняла куда больше времени. Чтобы проснуться и отогнать самобичевание от слишком долгого сна, Коля сидел на полу, склонившись над ванной, и дрожал от холодной воды из душа. Мысли и правда успокаиваются, и разум тут же подкидывает сон, моментально забытый от оглушающего познания времени. А ведь это было совсем не то, что хотелось забывать. Яркое сновидение, подробное настолько, что ощущалось тепло чужого тела, нежность бледной кожи, такую светлую улыбку, которую хотелось завязать в узелок на память. Акутагава так трепетно прижимался к оголенной груди, и пусть были бинты, пусть были старые шрамы, практически зажившие побои, но жар этого момента не могло перекрыть ничто. Эта интимная обстановка была залита солнцем, гладкое тело не позволяло не восхищаться им, и, наверное, они были после бурной ночи, а сейчас миловались в постели. И Акутагава был полностью расслаблен. Гоголь грустно улыбнулся сну, выключил воду, и посмотрел на пальцы, на которых все еще оставалось ощущение Рюноскэ. Может, этот сон был пророческим, и когда-нибудь они так же будут лежать утомленные в постели с минимум слов, лишь громкоговорящими касаниями, чувствовать эту такую нужную любовь? Коля поникает. Возможно, так и будет, но когда? Через месяц? Больше? С каждым днем ожидание становилось все более невыносимым. Но Коля готов был ждать. Акутагаве было слишком тяжело, чтобы угнетать его эгоистичными хотелками и сетованиями на то, что он просто боится. Но Коля был его альфой, разве его прикосновения будут такими же отталкивающими? Он не требует большего, лишь просто обнять и успокоить, но если Акутагаве тяжело на это решится… Ситуация казалась патовой. Удручающей. И чтобы отвлечься от таких размышлений, Коля, так и не высушив волосы, вновь идет в комнату, где коротает время за просмотром какого-то не очень умного фильма. Девять часов освещается тихой мелодией, и это уже не вызывает удивления: Акутагава был в своем репертуаре. Он практически тут же поднимается, не дав себе привыкнуть к после сонному состоянию, идет к столу, игнорируя сидящего альфу, и выпивает очередную таблетку. Только после этого и садится вновь на кровать, потирая лицо ладонями. - Как ты? – спрашивает Гоголь с особенным беспокойством. На него переводят мутный взгляд. - Нормально. – сипло отвечает Акутагава. – Ничего не чувствую после таблеток, наверное, к лучшему. – прокашливается. – Ты снова не спал ночь? - - Нет, я встал часа два назад. – произносит Гоголь и останавливает видео на мониторе. – Прости, я вчера хотел побыть с тобой, но как-то не рассчитал время… - - Все нормально. Я рад, что ты поспал. – Рюноскэ заваливается на бок, вновь притягивая к себе игрушку. – Что с твоими волосами? - - Я не высушил. – улыбнулся Коля. - Выглядишь нелепо. – Акутагава прикрывает глаза. – Не хочу вставать, такая дымка перед глазами. - Гоголь вздыхает. Рюноскэ был совсем не в состоянии выдержать поездку ко врачу, наверняка еще сохранялась температура, организм начал давать сбой после переутомления, явно намекая на отдых. - Может, поспишь еще немного? – предлагает Гоголь на свой взгляд единственное правильное решение. - Нельзя. Я должен быть там до двенадцати. Иначе опять пизды вставят. – Акутагава тяжело дышит, не открывает глаз. – А туда еще доехать надо. - - Я буду с тобой. – приободряет Гоголь. – Я же могу надеяться, что со мной тебе будет легче? - - Больше, чем ты можешь себе представить. – Акутагава позволяет себе подобие улыбки, отчего Гоголь облегченно трепещет. Тепло от таких слов быстро растекается по телу. Он нужен. Это главное. - Ладно, тогда поднимайся. Покушаем хотя бы. – произносит Гоголь и подходит к кровати, встав над душой. - Еще пять минуточек. – капризно тянет Рюноскэ, сморщившись. - Пойдееем. – зовет Коля. Потянул бы за руку вредного утреннего Акутагаву. Тот измученно стонет и все же поднимается. - Я так херово уже давно себя не чувствовал. – сетует он, бессильно вздыхает. – Ладно, оклемаюсь. Наверное. - - Сходи в ванную. Я пока еду согрею. Хорошо? Договорились. – не дает ответить Гоголь, первым выходит из комнаты, позволяя омеге немного прийти в себя: в том, что он уже не ляжет, не было никаких сомнений, ведь то не было в его принципах. Как они доедут, Коля даже предполагать боялся. Дорога не близкая, тело омеги дрожащее, и Гоголю словно передалась эта безграничная слабость Акутагавы, будто он тут же прочувствовал весь раздрай состояния. Ситуация совсем не радовала. Тяжелые шаги в сторону кухни совсем не похожи на практически бесшумную походку Акутагавы. Тут же к чайнику подходит отец, кряхтя, с видом не выспавшимся. Достает банку кофе под удивленный взгляд Гоголя. - Что? – немного недовольно спрашивает он, садясь за стол. - Обычно ты встаешь в двенадцать. – произносит Гоголь, переведя взгляд на застывшего в проеме Акутагаву. - Ну как видишь. – отвечает Василий. – Аку вчера говорил, что ему ко врачу надо. - Рюноскэ тут же тушуется, проходит в поле обозрения альфы. - Доброе утро. – неловко здоровается он. Отец лишь коротко кивает. - Доброе. – звучит настолько хмуро, что никто в это не верит. – Тебе во сколько надо в больнице быть? - - Как можно раньше. – отвечает Акутагава, чувствуя крайнюю неловкость. - Собирайтесь тогда, завтракайте, я подвезу. – говорит Василий, глухо прокашлявшись. - Да, мы сами можем… - начинает Акутагава, но замолкает, заткнутый до боли недовольным взглядом. - Ты посмотри на себя, ты едва на ногах стоишь, ты действительно считаешь, что сможешь сам доехать? – произносит альфа. – Не дури. - - А это… Не будет затруднительно? – Рюноскэ опускается на стул, смотря так жалобно, что тушуется даже Василий, впрочем, не подавая виду. - Нет. – твердо отвечает он. – Поспать я и днем могу. А за рулем я лет двадцать пять, если не больше. Так что выкини все это из своей головы. - - Спасибо. – тихо благодарит Рюноскэ, но Василий лишь отмахивается. Чайник вскипает. Василий отходит к нему, чтобы заварить крепкий кофе, Гоголь разогревает еду, не дав немного похозяйничать Акутагаве на кухне. Молчание на кухне кажется неловким только Акутагаве, для которого предложение просто подвезти до больницы казалось чем-то запредельным: особенно учитывая то, что Василий сам встал пораньше, чтобы исполнить свое маленькое, но твердое решение. Если забота со стороны папы Гоголя была уже понята и принята, то отец всегда внушал нечто такое, что внимание казалось чем-то непонятным. Пусть он все равно давно показал себя человеком добродушным. Василий смотрит на время. - Ладно, пойду оденусь. Не буду вас смущать. – альфа бросает короткий взгляд на Рюноскэ, едва жующим картошку. Забирает с собой кружку с кофе. – Поторапливайтесь. - Как только отец покинул кухню, Рюноскэ облегченно вздыхает. - Мне неудобно принимать помощь твоего отца. – делится он переживаниями, но Коля лишь улыбнулся. - Не волнуйся. Мой отец человек принципов, так что если он что-то решил, то отговорить его может только папа, и то не всегда. Он бы не стал делать что-то, что будет для него трудно. – Коля садится за стол, наблюдая, как Акутагава старается есть быстрее, без особой охоты заставлять Василия ждать. – Тем более, что нам вдвоем действительно будет трудно добраться своим ходом. - Акутагаве ничего не остается, кроме как принять ситуацию. Коля был прав: слабость была сильнее, чем когда-либо, и было страшно думать о том, что завтра придется так же куда-то переться и не дай бог снова заставлять Василия садится за руль с самого утра: хотелось надеяться, что это лишь разовая акция, ведь в мутном разуме такой расклад считался крайне неловким. Заставлять ждать не хотелось. Совсем скоро они уже были одеты, ждали отца, и как только он вышел в коридор, только удивленно вскинул брови. - Шустро вы. – произносит он, стаскивая с вешалки легкую куртку. – Поехали. - Тихое радио крутило какой-то шансон, в машине было тепло, но Акутагава всю поездку чувствовал себя неуютно. То ли это было из-за утреннего заявления, то ли от непривычной обстановки, непонятно, но он искренне был благодарен всему, что случилось: сидеть в машине было куда приятнее, чем мотаться по улице. Да и отдохнуть можно было, с учетом того, что он практически всю дорогу, запрокинув голову, дремал, наверстывая упущенное утром время. Гоголь только и мог, что со спокойствием смотреть в окно, понимая, что сейчас омегу ничто не напрягает – если не внутренне, то хотя бы физически. Василий заезжает на небольшую парковку перед самыми воротами, останавливается. - Ну и склон. – произносит он, повернувшись к паре. – Долго вам переться? - Акутагава едва разлепляет глаза, протирает их кулачками, смотрит в окно на КПП, облегченно вздыхая, что не придется преодолевать препятствие с самого низа до входа в больницу: это казалось самой трудной частью всего пути. - Прилично. – говорит Гоголь. - С вами сходить? – спрашивает Василий, переведя взгляд на заспанного Акутагаву. - Да нет, сами дойдем. Там все равно делать нечего. – жмет плечами Гоголь, так же смотрит на Рюноскэ. Тот обнимает себя руками, будто пытаясь защититься от двух пар глаз. - Ну смотрите сами. – кивает альфа, отворачиваясь к рулю. – Я вас подожду. - - Спасибо. – говорит Рюноскэ и практически одновременно с Гоголем выбирается из машины. Акутагава немного пошатывается, делает пару неуверенных шагов, но вновь останавливается, сверля взглядом кирпичную стену. - Что с тобой? – подходит Коля, обеспокоенно смотря на то, как Рюноскэ жмурится. - Голова кружится. – жалуется он, но потом коротко выдыхает. – Все нормально. Пойдем. - Акутагава идет к КПП первым. Коля следует за ним. Они идут к корпусу прогулочным шагом. В этот день в больнице было оживленнее, чем обычно: сновали врачи, медбратья, куда-то вели группу больных в старых потрепанных халатах, летали даже редкие птицы. Все будто ожило, но это лишь напрягало. - Раньше тут было меньше народу. – вспоминает Гоголь свои немногочисленные приходы на территорию. - Так только кажется. – отвечает Акутагава. – Когда я по врачам мотался, в кабинетах тоже было много людей. Обращения, конечно, с ними ужасное. Какого-то престарелого буквально за шкирку кинули на стул, когда он попытался куда-то пойти. - Гоголь ежится. - Ужасное место. – говорит он. - Согласен. – кивает Рюноскэ. Уже в корпусе Коля садится у кабинета, рядом с которым сидел раньше. Акутагава ненадолго садится возле, сгибается в три погибели, закрывает лицо руками. Гоголь наклоняется к нему. - Я волнуюсь за тебя. – с искренностью произносит Гоголь. - Все в порядке. – распрямляется Рюноскэ. Гоголь понимал – ничего не в порядке. Вид омеги оставлял желать лучшего: его трясло, слабость отражалась в измученных глазах, он практически засыпал и в целом выглядел ужасно болезненно. Болезнь, кажется, накатила с новой силой, отчего даже Коля начал дышать рвано. Волнение захватило все тело, Коля будто задыхался, и ком в горле не давал нормально существовать. Сердце билось сильнее, и Гоголь искренне хотел забрать все плохое из Акутагавы, чтобы было плохо не ему, ведь он совсем этого не заслуживает. Похолодели даже ладони, но Коля старался сохранять вид. Не особо получалось. Правда, Акутагава этого будто не замечал. Белая пелена перед глазами заставляла взгляд расфокусироваться, голова кружилась настолько, что казалось плывут стены. Но Акутагава, пересилив себя, поднимается со стула и идет в соседний кабинет, и только когда Рюноскэ скрылся за дверью, Гоголь распрямился, прислушиваясь к глухому стуку в груди. Эта поездка была ужасной ошибкой, и Гоголь чувствовал, что должно произойти что-то плохое. Да еще и этот чертов врач… Волнение смешалось со злостью. Рюноскэ просто обязан был сейчас мирно спать. Не быть здесь, ведомый цинизмом психиатра, просто отдыхать, ведь ему это сейчас так нужно. Внутри все сводило от переполняющих чувств. И к сожалению, неприятных. Несправедливость, вся жизнь Акутагавы сквозила несправедливостью, и ничего нельзя было поделать. Хотя Коля лжет – сделать было можно, и он старался, изо всех сил, не ощущая того, что с каждым днем изматывается все больше. Все эти противоречивые ощущения, эмоциональные качели, Коля не замечал, как организм работает на износ, а собственная чувствительность играет злую шутку. Никогда раньше он не убивался так сильно, как за последние два месяца. И хотелось просто отдохнуть, немного, прочувствовать то, что он чувствовал куда раньше до этого. Просто вернуть все на круги своя. Но для этого нужно было, похоже, выжать из себя все, что только можно. В этот раз Рюноскэ долго держать не стали, чему Гоголь был несказанно рад. Сначала улыбнулся вышедшему, но улыбка тут же спала с его лица, когда походка Акутагавы стала еще более шаткой, чем прежде. Он даже не мог идти. Рюноскэ даже не дошел до стульев, как ноги подкосились, и он просто рухнул на пол. И Гоголь понял, что все то волнение до этого было просто пустым звуком в сравнении с тем, что он прочувствовал в этот момент. Альфа тут же метнулся к своему омеге, и, не задумываясь сейчас о том, будут ли его касания неприятны, подхватывает его за талию, помогает подняться и усадить на стул. Дотрагивается до лица, чтобы Акутагава смотрел лишь в обеспокоенный взгляд Коли, чувствовал прерывистое частое дыхание, но Рюноскэ будто ничего перед собой не видел. - Что с тобой, Рю? – спрашивает Гоголь, рассматривая черные глаза. – Скажи, просто скажи. - рука опускается, когда Рюноскэ вновь сгибается, чтобы унять сильнейшее головокружение, держится за голову. - Ничего не слышу. – шепчет он. – Уши заложило, все так приглушенно… Еще этот писк… - Гоголь отходит на пару шагов назад, когда подбегают медбратья, один из которых тащит тонометр, тут же суетятся над омегой, пытаясь привести его в чувства. Кто-то даже достал нашатырный спирт, от которого Рюноскэ так старался отвернуться, лишь бы не дышать едким запахом. - Какое у тебя обычно давление? – интересуется бета, тут же используя агрегат по назначению. - Сто двадцать на восемьдесят. – произносит Акутагава, все еще слыша голоса будто в отдалении. - Пониженное. – озвучивает через короткое время медбрат. Гоголь смотрит на экран, где четко отпечатались цифры: девяносто на шестьдесят. - Ел сегодня? – продолжает спрашивать бета. - Да. И спал хорошо. – предугадывает следующий вопрос Акутагава, постепенно приходя в себя. - Он болеет еще. – добавляет растерянно Гоголь, ощущая себя ужасно беспомощным в такой ситуации. - Артем, тащи градусник. – приказывает молодому альфе, и тот быстро возвращается с нужным предметом. Гоголь не мешает медбратьям, уходит к кофейному автомату, изучая ассортимент, а потом останавливается на ореховом мокко. Как только он был готов, Коля отходит вновь к омеге, вручает ему кофе, слыша слабую благодарность в ответ. Бета внимательно изучает градусник. - Сколько? – спрашивает Коля, чувствуя, как его всего трясет. - Тридцать восемь и три. – озвучивает мадбрат. – Вот ну какого ты пошел сюда, если ты болеешь? – пусть вопрос и был адресован стушевавшемуся Акутагаве, ответил на него Гоголь. - Его врач заставил. – как только мысли находят крайнего, Коля почувствовал нестерпимую злость. Кулаки сжались, глаза блестели яростью, и от чуткого Рюноскэ это не укрылось. - Коля… - тихо говорит он, и Гоголь шумно выдыхает. - Погоди, я на минутку. – говорит он, и подходит к злосчастному кабинету. Какая-то часть внутри орет, что то, что он хочет сделать, чертовки неправильно и наверняка будут последствия, но все нутро просто горело от бешенства, заглушая голос благоразумия. Поэтому он, недолго думая, заходит в приятный на вид кабинет. Взгляд выискивает врача, и видит надменного омегу с прямыми длинными пепельными волосами, струящимися по черному костюму. Рядом на стуле висел белый халат. - Что вы хотели? – голос оказался неприятным, самоуверенный, присущий людям с большим стажем работы в сфере медицины, ведь с каждым годом работы вся человечность будто изничтожалась. - Я бы хотел спокойствия для своего омеги. – шипит Гоголь и подходит к столу, яростно упираясь в него ладонями. – Какого черта вы выдернули его, больного, на бесполезный прием, скажите мне?! – Коля не может сдержать себя, повышая голос. - Во-первых, не кричите. – хмурится омега, даже не стушевавшись, держась излишне уверенно. - Нет, я не могу не кричать! Он сидит сейчас в коридоре, потому что чуть не грохнулся в обморок, у него температура за тридцать восемь! Вам было мало, когда он приходил с дичайшими побочными, едва переставляя ноги?! Или вы питаетесь плохим состоянием пациента, скажите мне?! - - Я должен контролировать его состояние. – продолжает врач. - Доконтролировались?! Як молодец, вы совсем из ума выжили?! Или у вас правда мозгов нет, чтобы понять, что человеку плохо?! – Гоголя трясет, он думает лишь о том, как Акутагава сейчас сидит обессиленный в окружении медбратьев, единственных, кто действительно за него запереживали. - Не переходите на оскорбления. – гнет свою линию врач. - Я вам еще и не такое скажу. – пылко шипит Гоголь, наклонившись к самому лицу омеги. – Вы сволочь, которых только поискать надо! Бездушная сволочь, которая будет плясать на костях своих пациентов, раз вы такое себе позволяете! Болезнь не уважительная причина, да? А кто отвечать будет, если он загремит в больницу с обмороком?! Вы?! Вы будете отвечать?! У вас кишка тонка взять на себя ответственность за такое, вам проще сделать свою работу с чистой душой, не зная, что стоит за такими походами к вам! Вы тварь, знайте это, натуральная тварь! И я желаю, искренне желаю, чтобы вы оказались в подобной ситуации, чтобы вас накачали препаратами до такой степени, что единственное, что вы хотели сделать, это сдохнуть в канаве! – Гоголь едва может себя остановить. Он смотрит в эти циничные зеленые глаза и понимает, что он не достучится до души врача, если такова у него вообще имеется. Поэтому он даже не ждет ответа, лишь вылетает из кабинета, немного уняв злость, шумно выдыхает и отходит к Рюноскэ, прижимающим ватку к своему плечу. На него все смотрят с удивлением, Рюноскэ – с благодарностью, пусть и неоднократно в голове называл его тем еще придурком, идиотом, долбоебом, в конце концов. Оба не знали, к чему приведет такая выходка, но оба чувствовали некое облегчение: Гоголь оттого, что наконец-то высказал все психиатру, Акутагава – что его защитили. К ним подошел еще один медбрат, рослый альфа, при взгляде на которого Рюноскэ инстинктивно сжался, отвел взгляд, медленно допивая свой кофе. Но медбрат не обратил на него никакого внимания, пошел прямо к Коле, остановился, поравнявшись с ним. - Пойдем. – твердо сказал он. Гоголь нахмурился, чуя неладное, отступил от альфы. - Никуда не пойду. – твердо говорит он, не без еще не утихшей злобы. - Пойдем-пойдем. – продолжает обманчиво мягко говорить медбрат. – Успокоишься немного. - - Не пойду! – стоит на своем Гоголь. Но как только альфа протягивает руку, чтобы насильно утащить Колю с собой, со стула неожиданно вскакивает Рюноскэ, с силой ударив медбрата по руке. - Мы уже уходим. – неожиданно грубо, с решимостью, не присущей больному, произносит Рюноскэ. А потом, стараясь идти не шатко, направляется к выходу. Не дождавшись реакции медбрата, Гоголь стремится вслед за Акутагавой, и оба облегченно выдыхают лишь на улице. - Как ты? – переживающе спрашивает Гоголь, ощущая, как неприятный пыл в груди медленно угасает. - В порядке. – кивает Рюноскэ, а потом смотрит укоризненно. – Вот кой черт тебя понесло в этот кабинет? - - Накипело. – злостно говорит Гоголь. – Не смог сдержаться. - - Придурок, тебя чуть дурью не накачали. – в голосе Рюноскэ сквозит неприкрытое волнение, от которого сердце сладко екает. Гоголь нежно улыбается. - Но ты меня защитил. Спасибо. – искренне благодарит Коля, и Акутагава смущенно отводит взгляд. - Я не знаю, как на это решился. – честно признается он, а потом вновь смотрит на Колю. – И тебе спасибо. Сказал то, на что у меня бы духу не хватило. - - Пустяки. – Гоголь закидывает руки за голову. – Ну, теперь мы свободны. Чем займемся днем? - - Я бы еще немного поспал. – хмыкает Акутагава. - А вечер? О, хочешь, я научу тебя играть в одну игру? – плохое настроение будто полностью испарилось. - Почему нет. – жмет плечами Акутагава. – Интересная? - - Конееечно. – тянет Гоголь. – Столько познавательного про свою семью узнаешь, кошмар! - - Многообещающе. – усмехается Рюноскэ. Потом мнется, остановившись. – Можно я за тебя… - Гоголь понимает без слов – просто стоит посмотреть на это шатающееся тело, как локоть сам собой оттопыривается, за который омега тут же цепляется. В течении всего пути до машины оба успокаиваются. Уже в транспорте Рюноскэ обессиленно вздыхает, откидываясь на спинку кресла. Следом забирается и Гоголь. - Как все прошло? – спрашивает уже порядком заскучавший Василий, переключая станцию за станцией, в желании найти хотя бы какую-нибудь понравившуюся песню. - У меня упало давление, поднялась температура, и я чуть не упал в обморок. Вкололи что-то для повышения давления и дали парацетамол. – отвечает Рюноскэ. - А я наорал на врача и, если бы не Рю, меня бы накачали успокоительным. – добавляет Гоголь, и на них удивленно оборачиваются. - Ну вы даете, конечно. Всего чуть больше часа прошло, а вы уже дел натворили. – произносит Василий. - Извините… - тихо произносит Акутагава, но от него вновь отмахиваются. - Было бы за что извиняться. Ну а ты, балбес? – обращается он к Коле. – Сдержаться совсем не мог? - - Ну а че он. – оправдывается Гоголь, и Василий лишь хмыкает. - Справедливо. – кивает он и отворачивается обратно. – Ладно, поехали домой. -