Милая трагедия

Неделя прошла настолько спокойно, что Коля даже забыл о переживаниях: срыв на психиатра принес свои плоды и Акутагаве все же дали отсрочку на время болезни, поэтому он круглосуточно находился под пристальной опекой родителей, и Коля со спокойной душой мог посещать школу, понимая, что пока Рюноскэ ничего не угрожает. Погода располагала хорошему настроению, и к апрелю стало так тепло – конечно, временно -, что забытое пальто грустно висело на вешалке, променянное на легкую куртку. Но несмотря на все хорошее, Гоголь так и не мог полноценно вернуться в нормальную жизнь. Прогулки и вечерние посиделки манили своей ностальгией, но Коля всегда делал выбор в сторону своего омеги, ведь как его можно было оставить одного? Загрызут не только родители, но и совесть, что Рюноскэ оставался так долго в одиночестве, пусть и сам был рад, что Гоголь отдыхает после школы, возвращаясь в привычное русло до февральской обыденности. Перед друзьями было стыдно. Но перед Рюноскэ было стыднее за все то, что Гоголь хотел исполнить в угоду компании, за свои маленькие желания и прихоти, пусть они и не исполнялись. С тех пор, как Акутагава переехал к нему, Коля стал остро чувствовать ответственность за него и его состояние, и скидывать эту ответственность на родителей было бы верхом сволочизма. И, казалось, Коля все жизнь будет торопиться к нему. Но все равно разлад не чувствовался. Пушкин, забытый в своей любви, относился с большим пониманием, чем остальные – хоть и постоянно сетовал -, Гончаров уже давно погряз в мечтах о скором выпускном и о вальсе, в котором он обязательно будет кружится в объятиях Федора, а Достоевский… Никто не знал, что чувствует Достоевский. Иной раз даже радость нельзя было прочитать на его лице, что уж говорить об отдалении Гоголя. Зато вернулась искренность. Пусть она и была разбавлена перманентным волнением, но Гоголь мог открыто смеяться, шутить и вести себя «как раньше», конечно, не без утайки того, что чувствует наравне с весельем. Все постепенно становилось на круги своя. И Коля трепетал, от всей души, чувствуя, как весенний воздух заполняет легкие, насыщая тело привычной любовью ко всему живому и дурью совершать что-то глупое. Особенно для Рюноскэ. - Ну остааанься. – тянет Пушкин, как только они вышли на улицу после штурмового дня в школе. - Не могу, Саш. – отвечает Гоголь. – Я бы сам хотел, но не могу. - - Твой Акутагава скоро сдохнет от твоей опеки. – в сердцах бросает Пушкин, за что тут же получает подзатыльник. - Это прозвучало крайне грубо! – поддерживает друга Гончаров, возмущенный такими словами. – Вот если бы обо мне так заботились, я бы боготворил этого альфу до конца своей жизни. - Саша от несправедливости этого мира хнычет, и даже Гоголь, разозленный недавно сказанной фразой, жалеет Пушкина, понимая, как жестко сейчас обесценили его долгие старания в сторону объекта обожания. - Пусть идет. – говорит Достоевский. – Но я искренне надеюсь, что это все закончится скоро. Я устал пить один. - - Кстати у тебя завтра день рождения. – замечает Пушкин, обращаясь к Коле. – Может хотя бы в этот день мы соберемся вместе? - - Не могу обещать. – со вздохом произносит Гоголь, понимая, что в такой день Рюноскэ рядом был особенно важен. - Сволочь. – бросает Саша. - Ну не волнуйся, сладкий. – обнимает Гоголь друга. – Мы когда-нибудь обязательно выпьем вместе на брудершафт и сольемся в страстном поцелуе. - - Да иди ты… - грустно сбрасывает объятия Саша под тихий смех Гончарова. - Ладно, я домой. – улыбнулся Гоголь, на прощание махнув рукой. - Если надумаешь, проставляешься ты! – говорит вслед Достоевский. - Что, не дашь своей волшебной настойки? – произносит весело Гоголь. - Ни бутылки. – мотает головой Федя. – Меня тошнит уже от этой херни. - - Как скажешь! – смеется Коля и спешит покинуть территорию школы. Он идет домой в приподнятом настроении, уверенный, что этот день просто не может закончится плохо. И даже пришедшее сообщение «Заберешь меня от Валерия?» не вызывает чувство острого переживания. Ведь если что, он обязательно поделится своим хорошим расположением духа. Он так и не заходит домой. Тут же едет, ведомый геолокацией – так, на всякий случай, чтобы точно не заблудится -, в воодушевлении весной и скорым праздником, не мог сдержать улыбки и, наверное, выглядел крайне глупо среди вечно хмурых лиц. Чувства охватили эмоциональный разум, и они лились через край, и так хотелось поделиться ими, проявить в чем угодно, и руки чесались сгрести в объятиях омегу, встретившего Колю уже на остановке, расцеловать его лицо, но Гоголь мог лишь сгорать в этом наслажденном омуте. - Как ты? – первое, что спрашивает Гоголь, сев на лавочку рядом с Акутагавой. - Лучше, чем могло бы быть. – омега и сам был расслаблен, что было удивительно, и, кажется, так же пребывал в приятном настроении. – У меня для тебя хорошая новость. - Гоголь ожидает продолжения с придыханием, излишне нетерпеливо, заглядывает прямо в глаза выжидающему паузу Рюноскэ. - Ну не томи. – жалобно просит он. - Меня перевели в диспансерный кабинет. – с легкой улыбкой говорит Акутагава. - И… Что это значит? – Гоголь немного склоняет голову на бок. - Что мой врач решил, что с меня довольно. Не знаю, что повлияло, что ты наорал и теперь он не хочет со мной работать и просто бросил на произвол судьбы, так сказать, или что-то другое, но теперь меня снимают с тотального контроля. Теперь мне нужно просто появляться пару раз в месяц, чтобы отметить мое состояние. – отвечает Рюноскэ. – Так что… Мне не нужно теперь мотаться в больницу каждый день. - Гоголь воодушевляется явно сильнее, чем омега. - Это просто прекрасно! – Коля не может сдержать широкой улыбки и энтузиазм мог выразить лишь в подергивании ногой. Он просто не мог нормально усидеть на месте. - И… - продолжает Акутагава. – Я завтра выхожу в школу. - Гоголь радостно пищит будто омега, которому только что сделали предложение руки и сердца. Все складывалось как нельзя лучше. - Меня звали вновь собраться у Феди. Отметить праздник. Я хочу пойти, если только ты будешь со мной. – с особой нежностью произносит Коля, но Акутагава лишь тупит взгляд. - Я буду плохим собутыльником. Мне нельзя алкоголь… - произносит омега с грустными нотками. - Это не проблема, Рю! Безалкогольное пиво. Ну или сладкий чай? – предлагает Гоголь. - С лимоном? – шуточно поддерживает Акутагава, и Гоголь тихо смеется. - Выберу самый кислый. - Акутагава не без грустных ноток смеется в ответ. - Все равно звучит не очень. Я не буду лишним? - - Тебя все ждут. – отвечает Гоголь. – Так что если ты думаешь, что от тебя успели отвыкнуть, то нет. - Акутагава слабо улыбнулся. - Никогда не думал, что скажу такое, но я соскучился по нашему маленькому социуму. Конечно, сидеть дома это круто, мне нравится, но… Устал как-то. Нужна разрядка после всего, что произошло… - - Вот и развеешься как раз! – все нутро трепетало в воодушевлении. Казалось, эта неделя восполнила все утраченные силы и нервы, а перспектива теперь собираться всем вместе радостью заполонила все мысли. - Мне кажется, ты рад больше, чем я. – замечает Акутагава, хмыкнув. - Конечно я рад, Рю! Тебе становится лучше. Тебе же становится лучше, верно? – надежда сквозит в голосе. - Наверное. Мне трудно себя оценивать, но… Не знаю, насколько мне помогает все медикаментозно, но с Валерием мы прорабатываем все травмы. Их оказалось куда больше, чем я думал… - Акутагава смотрит на свои руки, перебирая пальцы. – Знаешь, он рассказал мне практику радикального принятия. Это когда ты принимаешь факты из своей жизни, не оценивая их. Например, я… Всегда думал, что дело во мне. Что я недостаточно стараюсь, что я такой плохой, раз ко мне так относятся, что я виноват в том, что Чуя… Мне сказали, что это поможет мне самому избавиться от таких мыслей. Реальность такая, какая есть, и нет смысла с ней бороться. Папа никогда не любил меня, и мне сложно принять этот факт, мне горько и больно от этого, но мне сказали, это нормально. Так и должно быть. Если я этого не сделаю, я буду вечно варится в страдании, так что, если я хочу потом испытывать покой даже от простых воспоминаний, нужно практиковать эту штуку. Процесс медленный, очень, и мне придется очень много работать с собой, но мне сказали, это того стоит. Мне просто нужно пересилить себя, пережить все печаль и боль, чтобы потом свободно избавится от груза того, что я «не такой». Это ведь не так, верно? – Рюноскэ грустно вздохнул. - Почему ты не рассказывал мне этого? – расстроенно спрашивает Гоголь, уже надумав себе, что ему недостаточно доверяют. - Я не знаю, правда. Мне всегда казалось, что это ничего не изменит, я не хотел думать об этом, думал, что если я буду рассказывать, это вернет меня в то время и к тем эмоциям, что я испытывал и испытываю до сих пор. С тобой я просто хотел забыться, вот и все. – Акутагава смотрит на Гоголя, у которого на время спала улыбка. – Мне сложно бороться с отношением папы, мне сложно понимать, что я лишился поддержки Чуи, что больше не будет того времени, когда кроме тебя у меня еще кто-то был. – Рюноскэ слабо улыбнулся. – Но кроме всего, что я потерял, я что-то и приобрел, верно? Теперь ко мне теплое отношение, я теперь живу с вами, и Валерий говорит, что это огромный шаг к успеху. И что я наорал, это тоже прекрасно и в норме вещей. Обижаться это нормально, даже если это и твои родители. – Рюноскэ вновь опускает глаза. – Мне просто нужно время, Коль. Много времени, очень, но оно того стоит. - - Тебя никто не торопит. – вновь улыбается Коля, понимая, что сейчас это то, что должен знать Акутагава. – У тебя есть время на все, столько, потребуется. Ну и я, в качестве бонуса. - - Очень приятный бонус. – тихо улыбается Акутагава, смотря на номер подошедшего автобуса. – Наш. Поехали домой. - Утро нового дня сопровождалось таким нетерпением, которое Гоголь ранее не испытывал даже в свои предыдущие дни рождения. Дело было даже не в ожидании глобальной попойки, радость была от мыслей, что в такой день Акутагава будет с ним все время: и сейчас, и в школе, прямо до самого вечера и ночи, и не нужно было себя терзать мыслями о его благополучии, ведь если вдруг что, Коля сразу это заметит. Да и что могло быть лучше, чем нахождение любимого омеги под бочком, даже если это «под бочком» не носило исключительно прямое значение. Сонливость тут же ушла с будильником. А какие-то несуразные сновидения – с прохладной водой душа. Коля смотрит на себя в зеркало, поправляя спадающие на глаза пряди, улыбается в отражение. Сегодня просто не могло пойти что-то не так. Казалось, что любая проблема, что могла возникнуть, по щелчку бы решалась. И с такой уверенностью, Коля вышел ка кухню на глаза обоих живших в квартире омег. - Коля, доброе утро. – с улыбкой произносит Марат, отвлекаясь от готовки. – С днем рождения, сынок. – он ласково чмокнул Гоголя в лоб, и тот засиял. - Поздравляю. – так же на время забывает о нарезки салата Рюноскэ. - Спасибо. – тепло отвечает Коля и садится за стол, пытаясь стащить половинку огурца. Его тут же шлепают по руке. - Сегодня вернусь поздно. – сразу оповещает Гоголь, на что Марат недовольно вздыхает. - Опять напьешься. – констатирует он. Коля жмет плечами. - Сегодня можно. – Коля смотрит на Рюноскэ, который лишь закатывает глаза. - Никогда нельзя, сын мой. – произносит папа, махая деревянной лопаткой в воздухе. – Пригласил бы их, я бы еды наготовил, посидели бы цивильно. - - Ну пааап. – тянет Гоголь. Марат отмахивается. - Черт с тобой. Аку, ты с ним? – смотрит он. - Скорее всего. – жмет плечами Рюноскэ. - Споишь его, - обращается омега к сыну. – Я с тебя три шкуры спущу. - - Да я и сам пить не буду. – заверяет вместо Гоголя Рюноскэ. – Мне нельзя. Таблетки. - - Тем более. – Марат включает чайник. – Чтобы до часу ночи дома был. - - Не могу обещать. – улыбается Гоголь, понимая, что сам папа не верит в такой исход событий. - И вот что с тобой делать? – риторически спрашивает омега, мысленно прекращая сетования в сторону Гоголя. – Ладно, ешь давай. - В воздухе витала непринужденность, время летело мягко и стремительно, и если бы не напоминание папы, Гоголь бы пропустил из виду время выхода, тем более, что он до этого решил покинуть дом немного раньше. - Рю, возьмешь паспорт? – в комнате, застегивая рубашку, просит Гоголь. - Зачем? – омега складывает в рюкзак учебники, пролистав одну из тетрадей на наличие домашней работы: несмотря на то, что он выполнил абсолютно все, что было в графике, в голове все же сидела мысль «а точно ли сделал?». - В магазин зайдем. Федя сказал, что алкоголь с меня. А так как я пока еще не могу купить, это придется сделать тебе. - - А твой хваленый продавец сигарет? – с ухмылкой спрашивает Рюноскэ. - Ну, он очень расстроился, когда я зашел с новой прической за электронкой. Сказал, что теперь я похож на альфу. – отвечает Коля, отходя от шкафа. - Ну все, потерял доверие. Будешь теперь без курева. – Акутагава смотрит на время. - Не прав. Мне же сегодня восемнадцать, так что уже с завтрашнего дня могу покупать, что хочу. – довольно улыбается Гоголь. - Какая жалость. Ладно, пойдем, а то опоздаем, если еще в магазин заходить будем. - Правда, им потребовалось лишь десять минут, чтобы уже довольно изучать многочисленный ассортимент алкоголя. - Вино? – предлагает Акутагава, сверля взглядом одну из бутылок. Гоголь мотает головой. - Не, херня. Сегодня все хотят нажраться в говно. Нужно что-то крепче. – Коля тянется к бутылке коньяка, внимательно читая этикетку. Это ему ничего не дало, но обратно на полку его уже не поставил. - Хватит на четверых? – скептически смотрит Рюноскэ. - Ваня много не пьет, если будет такое пить в принципе, Саша тоже не будет заливаться в хлам. Главный алкоголик Федя, он больше всех выжрет, а мне надо хотя бы держаться на ногах, потому что я не хочу у него оставаться на ночь. – жмет плечами Гоголь. – Пойдем на кассу. – Гоголь передает деньги из кармана в руки Акутагавы. Продавец смотрит с таким недовольством, что оба тут же укрепились в сознании, что сейчас им ничего не продадут. Но стоило показать паспорт, как полный омега цокает языком, принимая деньги и возвращая сдачу. - Молодые еще, чтобы пить. – брюзгливо бросает он вслед. - Тебя спросит забыли. – под нос произносит Акутагава, передав бутылку Коле, который тут же отправляет ее в рюкзак. - Лишь бы в школе не спалили. – выражая волнение, произносит Гоголь. - Не спалят. – махнул рукой Акутагава. – В моей предыдущей школе одноклассник жрал водку на перемене. Всем похуй, поверь мне. - - Ну, в школе мы пить, наверное, не будем. – улыбнулся Коля. - Наверное. – повторяет омега. Мимо поста охранника в школе Гоголь проходил с опаской. Пить – одно, таскать алкоголь в школу – совсем другое, и казалось абсолютно все об этом знают, и как-то взгляды на Колю перманентно осуждающие, отчего в душе становилось неуютно. Но стоило только зайти в кабинет, как настроение тут же вновь подскочило. Особенно увидев ажиотаж друзей. - С днем рождения! – приветствует Гончаров, обняв друга. - Теперь можешь официально смотреть порнуху. – «поздоровался» Пушкин, в голове крайне довольный такой шуткой. - Нашел, что сказать. – закатывает глаза Ваня, но Коля только хитро улыбается. - Я с удовольствием буду пересматривать хоум видео с тобой, сладкий. – Гоголь посылает в сторону Пушкина воздушный поцелуй. - На этой ноте ты идешь нахуй. – тыкает Саша в Гоголя пальцем, отчего тот рассмеялся. - Поздравляю. – так же произносит Достоевский, пожав руку Коли. - Спасибо. – кивает он, а потом приободряется. – Джентельмены, он. – Гоголь наклоняется, выставив руки в сторону, «представляя» Акутагаву. Тут же получает легкий подзатыльник. - Угомонись. – произносит Рюноскэ, и Коля распрямляется, ничуть не обиженный действием омеги. - Аку! – обращает внимание Гончаров, тут же обнимая в приветствие омегу, оставляя под носом шлейф сладких духов. – Давно тебя не было. - - Да уж. – произносит Пушкин. – Колю у нас отнял полностью. Ну рассказывай, что с тобой было? К тебе этот овощ не пускал. - - Правильно делал. – хмыкает Рюноскэ. – Вообще, я не должен удовлетворять твое любопытство. - - Не только мое! – говорит Пушкин, и Достоевский с Гончаровым кивают, поставив Акутагаву в неловкое положение своими пристальными взглядами. - Да там так… Омежье. – пытается отвертеться Акутагава. - Венерическое подхватил? – продолжает с интересом допытываться Пушкин. - Да. – скептически произносит Рюноскэ. – От Коли. И сдохнем с ним в один день. - - От Коли?.. – переспрашивает Саша, и теперь уже смотрят на него с непонятливыми видами. Тот, впрочем, этого не замечал. - А от кого еще? Ты знаешь, скольких шлюх он переебал? Ммм, сказка! – продолжает подшучивать Акутагава. - Ну это… Надо предохраняться как-то… - неловко произносит Саша. Гоголь пытался подавить смех. - Господи, Саша, ты настолько тупой или прикидываешься? – закатывает глаза Гончаров, а Коля, уже не в силах сдерживаться, расхохотался в голос. - Тьфу… - разочарованно сплюнул Пушкин, после растерянно пытаясь оправдаться. – Ну ты посмотри на его ебальник, вообще не понятно, шутит он или нет! - - На свое ебало посмотри, а то не поймешь, тупой ты или... тупой. – защищает Гоголь, стирая с глаз проступившие слезы. - Да ну. – отмахивается Саша, а потом возвращает свой интерес. – Ну а все-таки, что с тобой было? - - Саша, оставь его. Видишь, не хочет он говорить, значит, причины свои есть. – произносит Гончаров. Пушкин с разочарованием прекращает свои допытывания. - Раз так складываются обстоятельства, значит, мы соберемся сегодня вместе? – спрашивает Достоевский, садясь на свое место и повернувшись к остальной части компании. - Соберемся. – кивает Гоголь. – У меня с собой коньяк. – довольно хвастается он. - О, хорошее начало дня. – ободряется Пушкин, тут же занимая место рядом с Колей, не дав и шанса Акутагаве опередить его. - Эй. – говорит Рюноскэ. - Ничего не знаю, ты с ним и так постоянно. Украл его у нас, только школа и осталась, чтобы с ним пообщаться. – укоризненно говорит Пушкин. - Саааш. – тянет Гоголь, но тот мотает головой. - Ничего не знаю. - Коля растерянно смотрит на Акутагаву, но омега лишь пожимает плечами. - Справедливо. – отвечает он, и садясь сзади всех. Звенит звонок.