Милая трагедия

- На этом все, все свободны. – оповещает классный руководитель, и ученики облегченно выдыхают. Гоголь, практически уснувший на распинаниях о скорых экзаменах, потягивается, разминая затекшую спину. - Воды больше чем в Тихом океане, честно. – сетует Пушкин, поднимаясь со своего места. - А будет еще больше. – сонно зевает Коля, не спеша покидать стул, пока его не пинают в бок. - Выше нос. – неожиданно говорит Достоевский. – Нам еще бухать. - Гоголь ехидно смеется, предвкушая желанную попойку. Хмыкает и Акутагава, уже настроив себя на роль такси, которое отправит выпившего Колю домой, не дав ему надраться вдребадан и уснуть где-то на кухне, прикрывшись старой газетенкой времен СССР. - Ваня, ты с нами? – спрашивает Пушкин, с надеждой, что омегу отпустили на всю ночь. Такое, конечно, было особой редкостью, все-таки строгости его родителей не занимать. - Да. – улыбнулся Гончаров. – Только я сказал, что буду ночевать у тебя, Саш, поэтому если они позвонят, ты должен весьма убедительно рассказать им, что мы сидим цивильно, не шалим, никого не трогаем. - - Починяем примус. – завершает фразу Гоголь, подавив в себе смешок. - Тебя отпускают на всю ночь к альфе? – неверяще спрашивает Рюноскэ, смотря со скептицизмом. Это как-то не укладывалось в ту картину, которую Гончаров иногда красочно расписывал, жалуясь, что на него вновь наорали за плохие оценки. - Да. Саша прекрасно знаком с моими родителями и зарекомендовал себя как хороший друг, не имеющий за собой каких-то намерений, которые могут быть у альфы к омеге. Честно, я удивлен, мое окружение никогда не одобряли, и вообще запрещали водиться с альфами в свое время, но Саша каким-то неописуемым способом сломал стену недоверия к себе, так что… Я с вами. – Гончаров вновь улыбнулся. Акутагава понятливо кивнул. Рюноскэ не спешил собирать свои вещи. Он явно ждал, когда весь класс выйдет за дверь, и только потом поднялся со своего места под взгляды троицы. Он чувствовал себя неуютно, что заставляет ждать, но одно дельце нужно было провернуть без посторонних глаз. - Я вас догоню. – неловко произносит он, и Гоголь повернулся к друзьям, кивнув. - Все в порядке. – заверяет он, и те, лишь пожав плечами, удалились в коридор. Акутагава достал из учебника вдвое сложенный лист и нерешительно подошел к учителю. - Это… Справка, почему я не был последний месяц. – протягивает он бумагу. Развернув ее, руководитель вскинул брови в удивлении. - Только можно это останется между нами? – просит Акутагава, и преподаватель, лишь улыбнувшись, кивнул. - Хорошо. Только тут за март, а где ты был весь февраль? - - Там… По семейным обстоятельствам. Мы уезжали в другой город. Извините, что не предупредил, да и не было возможности отказаться. Но у меня есть материал за пропущенный период, не должно возникнуть проблем. – практически врет Рюноскэ, оглядываясь на Гоголя, который почти безучастно перекатывался с пятки на носок, заложив руки за спину. - Верю. – кивает учитель, убирая справку в ящик своего стола. Акутагава рвано кивает. - До свидания. – прощается он и спешит покинуть кабинет вслед за вышедшим Гоголем. - Ну что, сразу к Феде? – спрашивает Пушкин, но Достоевский мотает головой. - Надо сначала в магазин зайти. Нужно же взять какую-то закуску. – отвечает он. - С каких пор ты закусываешь? – с иронией спрашивает Гоголь, едва хмыкнув. - А при чем тут я? Я конченный алкаш, но в нашем обществе омеги, ты думаешь целесообразно оставлять их без какого-либо фрукта, который уймет вкус алкоголя? – приподнимает одну бровь Федя. И все четверо видят, как Гончаров от простого жеста вежливости расцветает так, будто ему только что поклялись в вечной любви. - Какой ты галантный. – восхищенно выдыхает он, а Пушкин только и может, что расстроенно фыркнуть. - Я не пью, я пас. – произносит Рюноскэ. – У меня… Лечение. - - Нам больше достанется. – невозмутимо произносит Достоевский. Пусть и у всех вертелось на языке простое любопытство. - И что подойдет к коньяку? – спрашивает Гоголь, наблюдая, как где-то в стороне Пушкин с явным энтузиазмом рекламирует Гончарову простые сушки. - Фрукты какие-нибудь. – Достоевский разглядывает в руках грушу. – Эти подойдут. - - Набирай, на себя тоже возьми. Я заплачу. – пожимает плечами Коля, легко улыбнувшись. - Конечно заплатишь, др ведь у тебя. – отвечает Федя, и, немного подумав, перешел к картошке. Гоголь рассмеялся. Немного подумав, Коля оставил Федора на попечении сложного выбора между яблоками и бананами и пошел на поиски затерявшегося в не особо большом магазине Акутагаву. Проходя мимо Пушкина, который довольно наблюдал, как Ваня задумчиво крутит в руках упаковку, он хлопнул друга по плечу. - Тебе бы в менеджеры. – пошутил Гоголь. - Иди ты. – ответил Пушкин, и Коля пошел дальше со счастливой улыбкой. Акутагава был найден возле полки с энергетиками, внимательно изучающим весь ассортимент. - А тебе можно? – спрашивает Гоголь, смотря после на близстоящие газировки. - Можно, я спрашивал. Главное не каждый день. – Рюноскэ берет с полки сомнительную банку, зачем-то сверля буквы названия. Гоголь цокает. - Если хочешь взять что-то, бери более нормальное. Ред булл. – предлагает он. Рюноскэ мотает головой. - Нет, он доро… - осекается Акутагава, столкнувшись со взглядом Коли, который скептически поднял одну бровь, вздыхает. – Я хотел чего-то более сладкого. - Гоголь удовлетворенно кивает и берет ягодный адреналин, вручая его Рюноскэ. - Еще что хочешь? – спрашивает Коля. Акутагава мотает головой. - Этого хватит. – отвечает Рюноскэ, опуская руку с банкой. - Отлично. Думаю, наши не будут долго думать, пойдем на кассу. – Гоголь только было потянулся, забывшись, чтобы взять Акутагаву за руку, как тот весьма резко обошел его, пойдя вперед. Ладонь разочарованно сжалась в кулак. Назвав себя дураком в голове, Гоголь пошел следом. Встретившись с остальными возле кассы, Гоголь наблюдает, как весьма разошедшийся Достоевский выкладывает на ленту продукты первой необходимости, решив затовариться за чужой счет. Это вызывало лишь дружеский смешок, а не негодование: пока есть возможность, можно было и помочь другу. Пока он, конечно, не просит вместо молока купить виски за две тысячи. - А тортик? – внезапно и очень жалобно спрашивает Пушкин, не увидев хотя бы чего-то мучного среди обилия продуктов. - Мы идем бухать, Саш, какой нахер тортик? Мы нажремся в говно, и там уже не до сладкого. – отвечает Гоголь, а потом улыбается на расстроенное личико друга. – Ну не грусти, я потом куплю тебе плюшку. - - Обещаешь? – жалобно смотрит Пушкин. - Да. – ехидно улыбается Гоголь. – После того, как ты меня жарко поцелуешь. - Саша корчится в обиде. - Козел… Вот как Феде, так ты покупаешь! – показывает рукой на продукты Саша. - Я готов его поцеловать. – по серьезному лицу не было видно, шутит ли Достоевский или нет. Гончаров округлил глаза. - А так можно было, что ли? – пораженно спрашивает Ваня, а потом якобы смущенно заправляет прядь волос за ухо. – А может я тебе что-то куплю, Федь? - - Коля уже купил все, что мне было нужно. – Достоевский складывает купленное в пакет, пока Гоголь расплачивается с кассиром. - Я тебя ненавижу. – тихо произносит Ваня, проходя мимо Гоголя. - Да ладно вам, ребят. – смеется он, посмотрев на Акутагаву, плетущегося сзади. Немного сбавляет ход, чтобы омега мог его догнать. - Чего такой хмурый? – спрашивает Коля. - Просто… Все напьются, я останусь в стороне, и как-то это… Грустно звучит. – вздыхает Акутагава. - Думаешь, я забуду о тебе? Слушай, ты главная конфетка этого вечера, Рю. – ободряет омегу Коля. - Врешь. – усмехнулся Акутагава, подняв не него взгляд. - Ну, после меня. – пытается увильнуть Коля. – И вообще на тебя возложена славная миссия. Ты должен потом отвести меня домой. - - Тогда тебе нужно контролировать себя в том, сколько ты в себя вливаешь. - - Ничего не обещаю! – поднимает ладони Гоголь. Рюноскэ лишь закатил глаза. В квартире Достоевский как всегда провел компанию в комнату, достал из серванта бокалы, похожие на коньячные, если глаза закрыть, а потом ушел на кухню разгрузиться и промыть посуду от пыли. Гончаров увязался за ним в искреннем порыве помочь, на время оставив троицу наедине. - А все-таки, какие у тебя таблетки, что пить нельзя? – вновь включает любопытство Пушкин, обращаясь к Акутагаве. Тот тяжело вздыхает. - Любые, Саш. – отвечает он, пытаясь отмазаться от порыва допытываний. - Ну не все же. - продолжает он. Акутагава немного склоняется к нему. - А давай я выпью. Посмотрим, за какое время я откинусь. – взгляд Акутагавы такой пронзительный, что Саша тут же ежится. - Да ладно, чего ты сразу завелся, я просто спросил… - бурчит он. Гоголь, наблюдающий за всей этой картиной, только хотел сказать что-то, чтобы разрядить обстановку, как в комнату заходит Гончаров с тарелкой нарезанных груш. - Мальчики, что за напряженная аура? – приятно спрашивает он, устраивая тарелку на небольшом столике. – Расслабьтесь, сейчас обиды ну совсем не уместны. - Пушкин, в знак извинения, протянул руку Акутагаве. Гоголь едва ли нахмурился, видя смятение на лице Рюноскэ. Тот явно был растерян, занервничал, теребя край толстовки. - Прощаю. – вместо пожатия говорит он, мягко улыбнувшись, стараясь сделать тон максимально дружелюбным, чтобы не дай бог Пушкин не свалил все на себя. - Какой ты все-таки. – улыбнулся в ответ Саша и все-таки опустил руку, не став дальше настаивать. Гоголь смог спокойно выдохнуть. Комфорт Акутагавы не был нарушен. - Аку, лови. – заходит Достоевский, сходу кидая банку Рюноскэ. Тот едва успел ее поймать прежде чем она врезалась в лоб. Раздав бокалы, Федя устраивается на полу, в ожидании смотря на Колю. - Ну давай, покажи главную сучку этого вечера. – так же в нетерпении потирает руки Пушкин. Гоголь тут же тянется к рюкзаку и, нарочито медленно, достает бутылку, «поиграв» бровями. - Оооо, чистый секс. – ехидно смеется Саша. – Наливай. - Коля резво расправляется с крышкой, не долго думая, разливая янтарную жидкость. - Мне чуть-чуть. – предупреждает Гончаров, остановив Колю, когда количество коньяка едва превысило один палец. - А ты, Федя, наливаешь себе сам. – передает алкоголь Коля другу. – Я хрен знает, сколько тебе надо, ты из бутылки хлещешь в три горла. - - Наливай сразу до краев. – хмыкает Достоевский, тем самым подчеркивая шутку. Акутагава щелкнул, открывая свой энергетик. Когда бутылка отставилась в сторону, Гончаров глубоко вдохнул. - Ну, дорогой наш, с днем рождения тебя! – с улыбкой произносит Ваня, начиная песню, которую поют все в такой день. – Счастья, здоровья. - - Усидчивости. – добавляет Достоевский, уже в желании приложится к алкоголю. - Поступить в колледж хотя бы на маляра на бюджет. – продолжает Акутагава, явно с иронией. Коля тихо смеется. - Я бы пожелал омег и побольше, но так как у тебя уже есть Акутагава… - Пушкин махнул рукой, щелкнув пальцами. – Пожелаю бурного секса между вами. - Акутагава поперхнулся, благодаря себя за благоразумие не отпивать из своей банки. - Господи, Саша! – возмущенно произносит Гончаров. - Что? – с таким же энтузиазмом отвечает Пушкин. - Забей, у него просто перманентный недостаток внимания омег в крови. – смеется Коля. – Спасибо ребят. – он тянется бокалом, чтобы чокнуться. – Аминь. - Звон стекла, и наконец горячий напиток будоражит кровь. Ваня тут же закашливается, лишь слегка пригубив жидкость и тут же стягивая грушу, Гоголь морщится, но решает не закусывать, в отличие от Саши. Единственный Достоевский практически не отреагировал на крепость. - А теперь сладкое. – намекает на подарок Ваня, и Гоголь тут же оживляется. Достоевский отыскивает в недрах комнаты небольшую коробочку, аккуратно завернутую в дешевую подарочную упаковку. Коля с энтузиазмом открывает, рассматривая ассортимент. - Бумага для полароида от меня. И фотоальбом. – улыбнулся Гончаров, когда Коля аккуратно рассматривает книжку с каким-то пейзажем. - Носки от меня. – хмыкнул Пушкин, довольно улыбаясь. - Боже, они с уточками! – в восторге произносит Коля, а потом берет в руки портсигар из розовой эпоксидной смолы, украшенный более темной точной копиркой мармеладных мишек. - На это скидывались все, но дизайн выбирал я. – произносит Достоевский, не менее ожидающий реакции на свое творение. - Ха, мой любимый цвет, ты слишком хорошо меня знаешь. Только я курить бросил… - отвечает Гоголь. - Да Бога ради, ты сорвешься через месяц. – хмыкает Федя. - Ну, теперь точно придется! – искренне радуется Коля, а потом смахивает вполне себе реальную слезу, растроганный вниманием к себе. – Ребят, я так вас люблю! - - Наслаждайся. – улыбнулся Гончаров. Акутагава грустно улыбается, наблюдая за этим торжеством. В сердце больно колет от того, что ему совсем нечего подарить своему альфе в такой важный день. А он ведь должен, просто обязан… Хотя, на честность сказать, он слишком поздно обо всем узнал, и искренне готовился, с большим рвением рисуя стикеры, которые после легко можно будет напечатать, но они пока так и не были завершены. Пока. Бокалы вновь наполняются коньяком. За добавкой тянется даже Ваня. - Я бы предложил что-то иное, но давай-ка вспомним былое, а? – начинает Саша, и Гоголь в стыдливости закрывает лицо ладонью. - Может, не надо? – произносит он. - Нааадо, Коля, наадо. – тянет Пушкин. - Да все обо всем знают уже. – продолжает отнекиваться Гоголь, тихо смеясь, понимая, что в ближайшее время за себя придется краснеть. - Не все. Акутагава не знает о твоей жизни. Как думаешь, тебя стоит просветить? – обращается Саша к омеге, и тот увлеченно подсаживается поближе к остальным. - Мне интересно. – черные глазки тут же заблестели, предвкушая занимательное времяпрепровождение. - Ну Рю. – молебно смотрит Коля, а потом машет рукой. – Ладно, что ты хочешь услышать? - - Что-то из твоего детства. – Акутагава отпивает энергетик. - О, это вообще песня. – разулыбался Пушкин. – Расскажи ему про борщевик. - - Глупая история. – чешет затылок Гоголь. – Я короче лет в шесть пошел рвать борщевик. - - Ты что?... – с тихим удивлением, вкрадчиво переспрашивает Акутагава. - Я на спор! – будто в оправдание произносит Коля. – Я был мелким, про борщевик вообще ничего не знал, а вот эта падла… - показывает он на Сашу. – Знал, и ничего мне не сказал! - - У тебя потом все руки в ожогах были. Я хер знает, как у тебя шрамов не осталось. – тихо смеется Пушкин. - Я душу продал за свою шикарную внешность. – Коля провел по косичке, спадающей с плеча, ладонью. - Вы с детства вместе? – спрашивает Акутагава, втянувшись в беседу. - Мы соседи по деревне. – кивает головой Пушкин. – Там родители живут, и получилось так, что мой дедушка купил квартиру в том же районе, где живет Коля. Удобное стечение обстоятельств. И так как я слезно молил родителей отпустить меня жить в город, к дедушке, да и они были в очень хороших отношениях с родителями Коли, согласились. Не бросили, конечно, приезжали часто по возможности, так что считай, что мы всю жизнь вместе. – Саша делает глоток, тут же фырча. - Много глупостей в жизни совершали. – кивает Коля. – Вообще были странными пиздюками. Собирались немногочисленной компашкой из пяти человек, бегали по деревне, орали «ЦИРК! ЦИРК!», собирали взрослых, которым явно делать нехуй, возле дома с поляной и творили всякую дичь, представляя себя акробатами. При этом никто из нас не мог даже нормально колесо сделать. - Акутагава тихо смеется, уже представляя маленького Колю, возящегося с обручем. - Короче мелкие были и глупые. – завершает повествование Гоголь. - Да ты и сейчас умом не блещешь. – хмыкает Пушкин. – Ты года два назад хотел пройти марафон желаний Блиновского. - - Серьезно? – скептически спрашивает Рюноскэ. - Он таак убедителен. – кладет руку на сердце Коля. - А что не так? Я и сейчас хочу пройти. – поддерживает Гончаров. - Херня. – произносит Достоевский, сделав глоток. – Слушал я этого Блиновского, ссыт в уши он, конечно, знатно, этого не отнять, но если вслушиваться, он несет такую хуйню, на подобии «похлопайте в ладоши, покрутитесь три раза и будет у вас под подушкой новый айфон с логотипом самсунг на загрузочном экране». - Ваня знатно тушуется, будто только что у него отняли смысл жизни. - Гоголь бы покрутился. – смеется Пушкин. - Иди ты. – беззлобно отвечает Коля. - А вот лагерь. Там наверняка у тебя куча историй. – интересуется Акутагава. - Ну, я бы не сказал, что прямо много, но мне ярко запомнились два вожатых альф, которые постоянно пидарасились. Мы собирались небольшой шипперской компашкой, и как только они цомкались между собой или катались на руках друг друга, мы такие «ЛГБТ тревога, ЛГБТ тревога!». Оставалось только фанфики писать, честно. О, кстати об историях! – Гоголь в воодушевлении допивает свою порцию и тянется к бутылке. – Какой-то пацан короче задвигал свою тему страшилок и познакомил соседов по комнате со Слендерменом. Причем шикарным способом: он короче нам зачитал какой-то фик, где Слендермен насилует жертву своими щупальцами. Мы там с одного слова «анус» угорали. - - И с этих пор у нас Гоголь по альфам. – встревает Пушкин. - А будь я омегой, ты бы стал со мной встречаться? – игриво спрашивает Коля. - Я бы на тебя даже не посмотрел. – отвечает Саша. - Обидно. – улыбается Гоголь и вновь отпивает. - Вообще этот додик так увлекся этой темой, что мы потом собирались в деревне, когда он иногда приезжал, ходили в лес, делали записки и развешивали их на деревьях. Потом выбирали одного считалкой, он был Слендером, а мы от него бегали. – рассказывает Пушкин под тихий смех Горчарова и Акутагавы. - Вообще в лагерях было не все так радужно, на самом деле. – продолжает Гоголь. – Походы, тренировки, все это, конечно очень классно, но наскучивает, когда это систематизация. Да и неприятных личностей много. Одного мальчика на дискотеке, который меня задирал за длинную шевелюру, схватил за волосы и заломил голову так, что у того пена пошла изо рта. Я тогда испугался, конечно, но я до сих пор не жалею об этом. - - Тогда я, пожалуй, не буду тебя злить. – сделал вывод Акутагава. - Да ладно, если он и натянет твои волосы, то только в пост… Ауч! – Саша осекся, получив смачный подзатыльник от Вани. - А как вы компанией собрались? – спрашивает Рюноскэ, чувствуя, как до этого завладевшее тело неуверенность исчезла с концами. - Я присоединился классе в третьем. - встревает Достоевский, поправив волосы, спадающие на лицо. - Были семейные обстоятельства, по которым я не мог пойти в школу раньше. Но меня с легкостью приняли, когда я сдал экстерном остальные два класса. Я мог пойти дальше, конечно, но не хотелось как-то учиться, будучи маленьким, в обществе более взрослого поколения. Я не блещу здоровьем, меня бы просто зачмырили. А потом Коля как-то втянул в быт, и я отложил мысли о «досрочном» окончании школы на потом. – - Я перевелся в шестом классе. Мы переехали, и так я оказался в их компании. – поддерживает диалог Гончаров. - Да все мы знаем, почему. – иронизирует Пушкин. - Заткнись. – закатывает глаза Ваня. - О, шестой класс, я тогда впервые влюбился. – улыбнулся Коля. – Правда, безответно, да и с агрессией со стороны омеги, подарил ему цветок, а он разорвал его. – Гоголь хмыкает, слабо улыбнувшись. - Он тогда плакал! – замечает Пушкин, обращаясь скорее к Акутагаве, и для убедительности ткнув в Колю пальцем. - Он преуменьшает. – смеется Коля. – Я ревел в голос просто. – Рюноскэ грустно улыбнулся. С одной стороны, и было жалко Колю, а с другой, если бы тот уже был в отношениях, то где бы тогда был сейчас сам Акутагава? - Ага, а когда ты перевелся, у него вообще башню снесло. – вновь говорит Саша омеге. – Ты посмотри его тетради, у него где-то имя твое в сердечке написано! - - Саша, блять! – восклицает Гоголь. – Вот этого мог бы не говорить. - - Ну а что? Имеет право знать! – протестует Пушкин, а Акутагава удивленно смотрит на своего альфу. - Я просто хотел запомнить. – оправдывается Коля, чувствуя возникшую неловкость. Какая-то часть все же упорно противилась осознавать, что Рюноскэ одним своим появлением заставил влюбиться по уши. - Да он ни за кем так не бегал, как за тобой. Обычно получал отказ со стороны и отставал. – продолжает Пушкин под ненавистным взглядом краснеющего Гоголя. - Я даже как-то неловко, будто я во всем виноват. – тихо хмыкает Рюноскэ, вновь пригубившись к банке. - Виноват, но в хорошем смысле. – кивнул Гончаров. – Так что не переживай. Все мы рады, что вы сошлись. Это круто. - Коля закрывает лицо ладонями. Стыдно, чертовски стыдно, хотя, казалось бы, из-за чего? Они уже давно вместе, но сейчас будто обнажили душу, и Коля чувствовал себя неуютно: вдруг в нее плюнут? Но никто плевать не собирался. - Это мило. – скромно улыбнулся Акутагава. – Если честно, всегда думал, что не могу кому-то понравится, тем более Коле. Думал, он проспорил кому. - - Гоголь даже на спор не стал бы разбивать кому-то сердце. – поизнес Достоевский и потянулся к макушке Коли, ероша волосы. – Он у нас романтик. - - Вы меня уже в краску вогнали! – сетует Гоголь, а потом сталкивается с нежной улыбкой Рюноскэ, адресованной ему, а не ситуации в целом. И сердце колотится, и смущение как в первый раз, и вновь глухой трепет в душе … Чтобы избавиться от вновь всколыхнувшихся чувств к настоящему и ностальгии, Гоголь наливает себе больше коньяка, чем обычно. - Давайте еще что расскажу. – переводит он тему. – Я, короче, однажды взял укулеле и поехал в город… - Иссякала уже вторая более дешевая бутылка, купленная дополнительно до десяти вечера, Коля уже замыленно наблюдал за Пушкиным, который ласково гладил Ваню, устроившим голову на его плече, по волосам. - Я в зюзю. – жалобно всхлипывает Гончаров. - Заночуем у меня? Дедушка спит, не услышит, как мы придем, я на диване посплю. – предлагает не менее пьяный Саша. - Да, давай. – легко соглашается Ваня, почему-то без охоты оставаться у Достоевского. Гоголь хмыкает, такая знакомая ситуация, крайне знакомая, и он тоже уже представляет, как спит на диване без возможности ночью уткнуться в своего омегу, и лишь представлять на его месте подушку. Желая хоть как-то скрыть свою грусть, Гоголь пытается отпить вновь, но бокал закрывается ладонью Рюноскэ. - Тебе хватит. – мягко говорит Акутагава. - Ну еще чуть-чуть. – жалобно противится Коля, но омега мотает головой. - Ты идти не сможешь. - Грустно всхлипнув, Коля отставляет недопитый бокал, слушаясь возлюбленного, и поднимается с места. – Ладно, ребят, спасибо вам за все. – он складывает коробочку в рюкзак, пьяно улыбается. – Мы пойдем. - Федя кивает, Пушкин машет рукой. - Покааа. – тянет разнежено Гончаров, и пара покидает квартиру. На улице ночью холодно, но Коля даже не знает, который час. Знает только, что далеко за двенадцать. Вывалив на стол практически всю свою жизнь, он чувствовал некое опустошение. Или это алкоголь спутал чувства, заставляя в непонимании копаться в себе, что его беспокоит? Акутагава идет немного впереди. Гоголь тяжело дышит, немного покачиваясь, задирает голову к небу, вновь опускает, скользя глазами по стоящим машинам, по детской площадке, по мимо пробегающей кошке. И вновь возвращает взор на Рюноскэ. И сердце наполняет такая нестерпимая грусть, что хочется выть, как волк на луну. Желания от выпитого обостряются настолько сильно, что Гоголь едва сдерживается, чтобы тут же не прорваться к Рюноскэ через ледяную стену, но оставшийся рассудок вторит громкое «НЕТ!». И это «нет» звучит настолько ясно, что Коля в бессилии останавливается. Он хочет, так хочет просто передать любовь, просто получить ответ, хотя бы просто подержаться за руку. На глаза наворачиваются слезы. Рюноскэ, практически тут же заметив, что Коля прекратил идти, поворачивается к нему, тут же оседая, увидев слезы альфы. - Ты чего?.. – взволнованно спрашивает Акутагава, подойдя к своему альфе. Вечер не должен был кончаться так. Все же было хорошо… - Я скучаю. – только и может ответить Коля, чувствуя, как течет влага по щекам, и старается заставить себя не плакать, ведь это так было не нужно! Акутагава испытывает острое чувство вины. Он прекрасно понимает состояние тактильного Гоголя, но не может сломать внутренний барьер. Казалось, позволь Гоголю, получив неожиданный поцелуй, прикосновение к коже, как все воспоминания накроют с головой, все то, что так хотелось забыть, всплывет обратно. Правда, видеть слезы расчувствовавшегося Гоголя было больнее. Поджав губы, Рюноскэ поддается вперед, обнимая альфу и сжимая в пальцах его куртку. - Прости, это большее, что я могу тебе дать. Просто… Дай мне немного времени. – произносит Рюноскэ, облегченно выдыхая: на все свои опасения, запах инжира, робко ворвавшись в нос, успокоил волнение, и Акутава ко всему прочему испытал еще глубокий стыд. Это же его альфа, тот, которого совестно бояться, который совсем не хотел обидеть. Он не Чуя… Гоголь, слабо улыбнувшись, обнимает в ответ, сначала осторожно, а потом крепче, прижимая к себе, подавляя желание зарыться в волосы и еще более сильное желание поцеловать макушку: все-таки, ощущение куртки под руками было более безобидным для Акутагавы. - Спасибо. – тихо произносит Гоголь.