Милая трагедия

- Не шуми, Коль. – тихо произносит Акутагава, проходя в квартиру и вернув ключи альфе. Гоголь раздевается медленно, практически теряет равновесие, и приходится опереться на стену, чтобы унять головокружение. Руки не слушаются, ботинки становятся испытанием, и неловкость перед омегой, что так пристально наблюдал за слабыми попытками раздеться, заставляет тяжело выдохнуть. В квартире темно и тихо, и эта тишина слишком давит на мутный разум. Каждый чертов раз Коля обещал себе не пить так много – по его меркам -, и каждый раз лгал. Хорошо, что Акутагаве нельзя было пить. Хотя это была очень сомнительная радость: что лучше, иметь возможность напиться в хлам или сидеть на антидепрессантах? Впрочем, в его случае, определенно второе. В коридоре Коля идет медленно, спотыкается об свою же ногу и чуть не падает, задев тумбочку. Морщится от созданного шума, не такого сильного, чтобы кого-то разбудить, но достаточного, чтобы негромкий грохот отозвался в пьяном разуме резким звуком. Неприятно. Акутагава, идущий за ним по пятам, закатывает глаза, недовольно цокнув. - Не говори мне, что я должен тебя поддерживать, ты нормально шел. – без недовольства в голосе, лишь с наигранной укоризной говорит омега. - Все нормально. – отвечает Коля, распрямляясь стараясь идти более уверенно. Выплеснувшиеся эмоции за этот вечер сейчас где-то тлели в глубине души, оставив сладко послевкусие полученный объятий. Он будто до сих пор сжимал куртку, до сих пор стоял в ночи, ощущая в руках такое хрупкое тело, отдаленно вспоминая запах и практически чувствуя, как он коснулся носа. Конечно, это было лишь плодом фантазии, но это успокаивало, возвращало в то сладкое время, когда они были так близки. Растроганный разум шептал, что все налаживается, постепенно, но неумолимо. Коля слабо улыбнулся своим мыслям. В темноте гостиной он едва нащупывает лампу на рабочем столе Марата, включает, на секунду прикрыв от непривычки глаза, а потом устало заваливается на диван в одежде, не имея ни малейшего желания сейчас раздеваться. Его сильно клонит в сон: слишком круто раскачались эмоциональные качели за этот день. Переводит взгляд из-под прикрытых ресниц на Акутагаву, который лишь скрестил руки, встав напротив. - Тебе нужно переодеться. Я не думаю, что твой папа будет рад, если увидит тебя сопящем в уличной одежде. – говорит он, наблюдая за пьяным альфой. Разнеженный, он даже не вызывал отвращения, как бывает с заядлыми пьяницами, не источал ауру агрессии. Гоголь, жалобно сведя брови, вытянул руки вперед, будто прося помощи. Рюноскэ вновь цокнул. - Ну уж нет, давай как-то сам. – Акутагава, не дождавшись ответа, уходит в комнату. Коля вздыхает, сбросив руки вниз. Хотелось назвать его врединой, даже мельком проскальзывает такая мысль, но быстро отметается: у него был весомый повод вредничать. Неслушающиеся руки лениво стягивают одежду, с ремнем на джинсах он возится особо долго, даже не заметив вновь пришедшего омеги, лишь подняв взгляд, когда ему протянули привычную пижаму. Наверное, сейчас он выглядел крайне нелепо: растрепанный, с замыленным взглядом и наполовину снятыми штанами. Вспомнит это на утро – определенно сгорит со стыда. Но сейчас было все равно. Он принимает вещи из рук Акутагавы, коротко вздохнув. Сон настигал неумолимо, глаза слипались, и состояние было похоже на полубред: он едва понял, как уже укрылся легким одеялом, не осознал, как начал сопеть, забываясь в фейерверке бессвязных вспышек, которые определенно не дадут нормально выспаться. Рюноскэ допускает на лице тень улыбки. Не часто выдавалась возможность рассмотреть альфу – точнее, их было предостаточно, только вот почему-то омега их не использовал. А сейчас... Умиротворенное лицо без слез сейчас было особенно спокойно. Наверное, сон для него, как и для самого Акутагавы – единственное, что и осталось для покоя души и тела, время, когда можно хотя бы немного забыться, может быть, даже погрузится во что-то более приятное, чем обычные будни. Акутагава едва хмурится, стоит вспомнить взгляд возлюбленного: до жути нежный, растворяющий в себе и во вселенской тоске, что в нем отражалась. Он говорил о многом, заставлял чувствовать себя чертовски виноватым, а этот день на маленькую толику лишь усугубил положение. Скучает, да? Сердце глухо стучит, тело сводит от осознания всей неблагодарности ситуации. Для него делают многое, а он… Он не давал ничего в ответ. Конечно, голос разума, что пытается робко проклюнуться сквозь безграничную боль внутри, старается объяснить и утешить, но логика задыхается в чувстве вины. Акутагава резко отворачивается, будто в желании сорваться тут же с места и бежать, бежать от этих мыслей, бежать так далеко, как это только возможно. Может, стоило так же напиться, наплевав на лекарства? Наверное, ему бы удалось впервые за долгое время ощутить что-то отдаленно похожее на умиротворение. Или все бы чувства возвелись в абсолют, заставляя драть волосы и задыхаться в собственном немом крике. В комнате и его одежда сменяется на домашнюю, приходит искреннее желание выпасть из памяти под весом куда более тяжелого одеяла, и почему-то возникает уверенность, что так оно и будет. Только вот когда оно натягивается на плечи, а голова проваливается в подушку, размышления никуда не уходят. Организм был против сна и, наверное, стоило вместо энергетика взять какой-нибудь тархун или что-то вроде. Акутагава закрывает глаза, пытаясь насильно погрузить измотанный мозг в прострацию, только вот тело дрожит как от холода – не физического, душевного, будто само сердце облили жидким азотом. И хочется закрыться одеялом с головой, молиться, чтобы оно стало невыносимо горячим, обжигающим, заглушая визг плачущего омеги внутри, так желающего, но бесконечно боявшегося собственного альфы. А стоила ли игра свеч? Обычно, со страхом борются от противного, и может стоить просто сделать первый шаг навстречу? И уйти с головой в воспоминания – какие, уже должна решать разбитая психика. Омега рвано дышит, хмурится, когда в нос бьет эфемерный запах инжира, когда невидимые руки обнимают талию и прижимают к несуществующему телу. И эти касания, так заботливо наглаживающие перебинтованные руки, этот едва ли искаженный фантазией голос, твердивший как мантру «Все хорошо, я рядом», это ощущение кого-то возле обливают тоску кислотой, словно надеясь, что она растворится, дав шанс спокойствию и неге завладеть плачущим нутром. Акутагава раньше не допускал фантазии разгуляться, в страхе, что станет еще хуже, но сегодня, ощутив тепло через куртку, излишне слабое от количества одежды на теле, но достаточное, чтобы в груди усилился стук, он допустил сомнение в своем суждении «Надо потерпеть, со временем все станет лучше». Сколько это продлится? Сколько слез еще должен выплакать его альфа прежде чем исполнится его небольшое, но такое понятное желание? Абстрактных объятий не хватает. Пропитанные лишь воспоминанием нежности, они не сравнятся с настоящими, и Акутагава, вдохнув, переворачивается на спину, смотря на потолок, переставая концентрироваться на ощущениях. Невыносимо. Руки заходятся в волнении, когда он поднимается с постели и идет в гостиную вновь. Присаживается перед сопящим телом, сгорбившись и рассматривая чужое лицо. Оно чертовски близко и не обременено муками, лишь слегка обеспокоено внутренним осознанием, что он совсем не выспится. Взгляд падает на руку, свисающую с дивана и касающуюся пола. Руку, которая зажимала струны, пытаясь развлечь, зарывалась в волосы, касалась лица и твердо сжимала чужие пальцы, руку, которая никогда не давила на оголенную спину, прижимая испуганное тело к полу. Акутагава практически бессознательно тянется к ней, дотрагивается неуверенно, тут же отчего-то вздрогнув. Взгляд метнулся на лицо, чтобы удостоверится, не наблюдает ли оно с легкой улыбкой. Спит. Наверное, крепко. Его ладонь теплая, и прикосновения становятся смелее: Рюноскэ, увлеченный, переплетается пальцами, одновременно и желая, и боясь ответа. Тело в напряжении, дыхание сбитое, но это оказалось не так уж и страшно, верно? Рюноскэ придвигается ближе, тянет чужую руку на себя и прижимается к насильно раскрытой ладони щекой, прикрыв глаза. Душа наслаждено всхлипывает, отзывается на такое жизненно необходимое, и Акутагава млеет, усиленно представляя, как эти же пальцы наглаживают кожу под ними, робко, на пробу, а потом все смелее, ощутив вкус дозволенного, даруя спокойствие и умиротворение… Но когда хватка едва усиливается в реальности, Рюноскэ подскакивает как ошпаренный. Страх, сковавший тело, заставляет глаза распахнуться, часто задышать, сверля взглядом Гоголя. Вот-вот откроет глаза, вот-вот непонимающе уставится, вот-вот на его лице мелькнет недоумение: почему его омега, так рьяно отталкивающий от себя в реальности, сейчас жмется будто ласковый кот, лишая возможности прочувствовать касание в полной мере. Но Гоголь лишь хмурится сквозь сон, подтягивает к себе руку и отворачивается к спинке дивана, вновь затихая. Волнение немного притупляется, но все еще бьет в груди набатом. Наверное, то, что он сейчас сделал – чертовски несправедливо. Акутагава, понимая, что в ближайшее время обрек себя на муки совести, уходит в комнату. День до выходных проходит в страданиях. Голова отказывается работать, тело ломит, но Коля помнит практически все, что было. Ничего не поменялось с тех пор. Акутагава был все так же отстранен, только, почему-то, стал более тосклив и явно нервничал, когда альфа находился рядом. Это практически не было заметно: он вел себя как обычно, только вот раздирал губы в кровь и иногда перебирал пальцы, отводя смутный взгляд в сторону. Конечно, Коля списывал все на свой поступок. Сдержись он, не вынудив, может, Рюноскэ не пришлось бы сейчас чувствовать себя беспокойно рядом с ним. Естественно, это убивало. Но он банально не был в состоянии попросить прощения, а еще школа отняла все остатки сил, что в принципе были. Возможно, он и сам был отрешенным в этот день, может, даже излишне, но ничего не смог с собой поделать. Суббота была более приветлива. По крайней мере можно было выспаться, голова не болела так рьяно и спала муть перед глазами. Все равно понадобилось много времени, чтобы прийти в себя. - Что делаешь? – с улыбкой спрашивает он, опершись на стул сзади и заглядывая в монитор, вкладка из которого тут же свернулась, лишь мелькнув какими-то цветными картинками. - Рисую. Как всегда. – ответил Рюноскэ, повернув голову к альфе. Коля тут же обиженно выпячивает нижнюю губу. - Ну, покажи, чего ты? – канючит он, вдобавок еще и жалобно сдвинув брови. - Нет. – легкой хитрецой отвечает Акутагава. – Доделаю, тогда покажу. - Гоголь вздыхает, отстраняется и отходит на кровать, вернув взгляд на омегу, который, практически тут же вернулся к своему занятию. От внимания не укрылось, как зубы вновь терзают корки на губах. Коля хмурится. Он совсем не хотел, чтобы Акутагава нервничал рядом с ним. - У нас все хорошо? – осторожно спрашивает он, и получает в ответ оторопелый взгляд. Он неловко чешет затылок. – Ты просто стал очень беспокойным после того вечера… Я обидел тебя, да? - Рюноскэ коротко мотает головой, рвано вздыхает, вновь выдавая себя с головой. - Нет, все в порядке. – отвечает он, неоднозначно вновь отвернувшись к экрану, пытаясь сделать вид увлеченной работы. - Просто я вынудил тебя и… - продолжает Гоголь в попытках оправдаться, но его практически тут же перебивают. - Коль, все хорошо. – тон успокаивающий, даже несколько нежный, ведь Рюноскэ до этого не предполагал, что альфа примет все на свой счет. Хотя это было так очевидно. Гоголь кивает, на самом деле совсем не убежденный таким ответом. - Я пойду с Димой погуляю, он какой-то закрывающийся магазинчик нашел, там все распродают! – слышится голос Марата из-за приоткрытой двери. - Ну нет, только не Дима! – взмолился Василий. – Ты с ним синдром Плюшкина заработаешь и будешь потом по помойкам шариться! - - Я просто покупаю нужное по скидке, что в этом такого? – настаивает омега, попутно шурша своей сумкой. - Нет, ты ВСЕ покупаешь по скидке. – делает акцент альфа. – Уймись, а? - - А ну цыц! – шикает Марат, весьма четко дав понять, что его убеждения не сломить уговорами. Тяжелый вздох Василия Колей услышан не был. - Я ушел! – оповещает омега, звеня ключами. Акутагава робко улыбается. - Забавные они у тебя. – тихо комментирует он. - Есть немного. – отвечает Гоголь. Он отвлекается на пришедшее сообщение от Пушкина. «Играть пойдешь?» Коля метнул взгляд на работающего Рюноскэ, сдув с глаз челку. «Нет» Потом правда замирает. Это могло отвлечь их обоих, почему нет? - Рю, помнишь, я тебе об игре рассказывал? – напоминает Гоголь о давнем разговоре: планы на вечер тогда совсем не состоялись в силу плохого самочувствия омеги, а потом как-то забылось, отложившись на второй план. - Да. – омега поворачивает к нему голову. – Хочешь показать ее? - - Очень. – расплывается Гоголь, внимательно наблюдая. Акутагава, кинув взгляд на свой рисунок, сохранил и закрыл программу, немного отодвинувшись от стола. - Давай. – соглашается он. – Надеюсь, она не особо сложная? - - Ну, как сказать. – Коля приносит стул из гостиной, усаживаясь рядом. – Больше ста сорока чемпионов разной роли, у каждого по пять умений, еще больше ста пятидесяти предметов разного уровня, опять же поделенных на роли, еще там моментики разные. – рассказывает Гоголь, открывая игру. - И ты все это знаешь? – пораженно спрашивает омега, сверля полоску загрузки. - Ну, я в нее четыре года играю, конечно знаю. – хмыкает Коля, расположившись на столе и подперев ладонью щеку. - А в школе ты одиннадцать лет и до сих пор путаешь законы Ньютона, которые изучаются с девятого. – иронизирует Акутагава. - Зато я в превосходстве знаю закон Архимеда. – хвастается Гоголь. - Ну давай, блесни. – скептически складывает руки на груди Рюноскэ, откидываясь на спинку кресла. - После плотного обеда полагается поспать. – довольный собой дурачится Коля, посмеиваясь. - Какой ты молодец! – закатывает глаза омега. – Придурок. - - Ну а какой ответ ты хотел от меня услышать? Могу только наглядно продемонстрировать: подуть в крышку маленького чайничка, чтобы вода через носик полилась. – Коля поднимается, смотря на открывшуюся главную страницу. - Это закон Паскаля. – цокает омега, взявшись за мышку и недоуменно нахмурившись. – Тут тебя какой-то «Ауе таджик» в группу приглашает. - - Отклони, на крестик там. – жмет плечами Коля, открыв чат в вк, чтобы еще раз донести информацию, что играть сейчас он не станет. - Кто это вообще? – Рюноскэ закрывает окно. - Это Саша. – отвечает Гоголь, подавив смешок, столкнувшись с непонятливым взором Акутагавы. - А ты у нас… - Акутагава ищет ник, после приподнимая несуществующую бровь вверх. – Кумысчик. Серьезно? – он еще раз посмотрел на имя игрока, где вместо буквы «ч» была выставлена четверка. - Ну да, а что? Брось, это еще нормальные, однажды мне в тиме попался чел с ником «Накончал», причем это написано было капсом. Мы с Сашей всю игру жрали как дибилы. - - Знаешь, ты только что сказал, что у тебя айкью как у Моргенштерна. – цокает Акутагава. Гоголь коварно ухмыляется. - Бич я молодой аристократ… - начинает он, явно чтобы немного поиздеваться. - За-ткнись. – шипит Акутагава, и снова этот взор, выжигающий все на своем пути. - Да ладно тебе, его еще по рофлу слушать можно в отличие от какого-нибудь Кэннибал Корпс. – на ломанном английском произносит Коля. - Не смей мешать говно с искусством. – тыкает в альфу пальцем Акутагава. – Давай, показывай, что делать надо. - Гоголь тихо смеется, берет мышку, создавая свою игру против ботов. Рюноскэ следит внимательно, стараясь запомнить порядок действий, но когда дело доходит до выбора чемпиона, он заметно теряется. - И… Кого? – спрашивает он, наблюдая, как Коля мотает вниз по обширному списку из иконок. - Кого-то попроще. – пожимает плечами Гоголь. Взгляд омеги цепляется за короткостриженого чемпиона с большим мечом. - Он мне нравится. – в довесок к словам кивает в сторону монитора Акутагава. - Сложный. – шипит Коля. – Три версии одного умения плюс две версии ульты. – он выбирает блондинистого парня, подтверждая его. – Этот будет более тривиальный. Обездвиживание, урон по площади, щит. Обычный маг. - - А ты с кого начинал? – Рюноскэ разглядывает сплешарт, подмечая, что дизайн персонажа ему не особо заходит. - С ассасина по глупости. Сливал людям игры только так, благо, первые уровни сами ничерта не понимают, так что не я один такой был. – Коля возвращает мышку омеге, когда они переносятся на карту. – Давай объясню азы. - - Да как это использовать? – злостно шипит Акутагава, пытаясь нажать на все кнопки подряд, путая умения. - А я говорил, что он сложный. – ехидничает Коля, наблюдая, как Рюноскэ уже жалеет, что настоял на том чемпионе, на котором хотел играть изначально, подумав, что уже со всем разобрался. В коридоре слышится открывающаяся дверь, мурлыкающий голос довольного Марата и шум пакетов. Акутагава, прислушавшись, отвлекается на часы, удивленно нахмурившись. - Мы в этой параше уже несколько часов… - комментирует он, нажав на возвращение. - Мне нравится, что ты уловил суть этой игры! – довольно хлопает в ладоши Гоголь. – Это та еще параша! Вообще время утекает сквозь пальцы, некоторые игры затягиваются минут на пятьдесят. Было время, когда я проиграл в нее шестнадцать часов подряд… - Гоголь недовольно морщится, вспоминая не особо классный период. - И тебе ничего не сказали? – Акутагава отстраняется, от компьютера, посмотрев на альфу. - Это было летом, родители в деревне, так что они не узнали. – улыбнулся Гоголь. - Не хотел бы я такой для себя участи. - произносит Рюноскэ, вновь потянувшись к мышке. - А ты что, хотел бы продолжить? - ехидничая, тянет Коля. - Можно будет завести тебе отдельный аккаунт, ты быстро все схватываешь. Пару месяцев и разберешься со всем окончательно. - - Я не знаю. Это прикольно, но тратит столько времени. - вопреки словам он продолжает пытаться убить бота, растягивая пребывание в игре. - Ну, ты сам для себя решаешь, сколько ты в игре будешь. На самом деле часто от нее устаешь, причем сильно, так что отрываться не составит труда. Попробуй, если решишь, что слишком затратно по часам и нервам, тогда бросишь. - Коля отвлекается на разговор в гостиной, где Марат, видимо, весьма увлеченно разбирал пакеты. - Опять херни накупил. - сетует Василий. - Ну где, где херня-то, скажи? - возникает в ответ омега. - Вот это вот что? - тон становился все более недовольным. - У Тимура такой красивый омега родился, вот, играть будет. - Марат не уступал в напоре своему мужу. - Тут для детей от трех лет. А ему год! Год, понимаешь? - - Ну вырастет! - Василий непонятно ругнулся, отчего Коля тихо посмеялся. От компьютера их отвлек стук в дверь, а потом в комнату заглянул весьма довольный омега. - Сидите? Аку, тут и для тебя кое-что нашлось. - произносит Марат, заходя и протягивая две небольшие упаковки масляных красок. Рюноскэ, изначально отлипший от экрана, тут же удивленно взял их руки, после подняв оторопелый взгляд на мужчину. - Не нужно было... - говорит он, но Марат с улыбкой отмахивается. - Они по сто пятьдесят рублей были. Магазин и вправду в спешке распродавал все накопившееся, вообще удача, что я смог это выцепить. - Акутагава слабо улыбается, сжимая упаковки пальцами. - Спасибо. - искренне благодарит он, жмурясь, когда теплая рука треплет его по волосам. - Да не за что. Ладно, развлекайтесь. - он оставляет парочку наедине, продолжая перепалку с мужем, который все пытался запоздало вдолбить о ненужности той или иной вещи. - Я не умею ими рисовать. - шепчет Рюноскэ Гоголю, будто боясь, что его услышат. - Научишься, почему нет? Ты цвета хорошо чувствуешь. Холст найдем, кисточки, что там еще нужно? Напишешь какого-нибудь котика? - предлагает Гоголь, наблюдая, как Рюноскэ, открыв краски, рассматривает небольшие тюбики. - Могу тебя написать. - задумчиво, но с задорной хитринкой произносит омега, и Коля чувствует, как тепло от улыбки распространяется по телу, заставляя млеть и едва ли не стекать на пол восторженной лужицей. - Ради этого я куплю ободок с ушками и с удовольствием тебе попозирую. - так же широко улыбается он, слыша сдавленный смешок. - Ты не выдержишь несколько часов без движения. - произносит Акутагава, запаковывая все обратно. - Тогда просто сфотографируешь меня. - Рюноскэ кивает, убирая подаренные краски в стол. Хочет возвратится к игре, но вновь голос Марата, раздающийся уже за пределами комнаты, заставляет отодвинуться от стола в недоумении. - Аку, тебе тут письмо пришло! - Коля с Рюноскэ переглянулись. У обоих сжалось в непонимании сердце, а Акутагава вдобавок нахмурился, чуя неладное. - От кого может быть? - спрашивает Коля, будто пытаясь найти ответ в недрах Вселенной. - Откуда я знаю? - фыркает омега и первым выходит из комнаты. - Вот, держи. - Марат протягивает ему конверт. - На столе ножницы, только осторожнее будь. - сам он разворачивает квитанцию, поджав губы. - Ну откуда двадцать восемь тысяч за воду?! Ну в который раз уже, когда они себе пометку сделают, что у нас долгов нет?! - папа раздраженно машет бумажкой в воздухе. - Я схожу на днях. - говорит Василий, рассматривая счет за свет. - Да сколько можно ходить уже?! - А Гоголь внимательно следит за Акутагавой. Он крайне нерешителен, отрезает так медленно, будто старается отсрочить нечто неприятно-неизбежное. Да и сам Коля начинает волноваться. Кто мог отправить? Дазай? Зачем ему? Не дай бог Чуя? С каждой строчкой, что читает Рюноскэ, его руки начинают трястись все больше и больше. Взгляд расширяется, и Коля всем нутром чует весь страх, что отражался в теле омеги. Создавалось ощущение, что, став ватными, ноги могли в любой момент подкосится. Акутагава поджимает губы, поднимая влажный взгляд на Колю, который отвечает ему таким же сильным волнением. - Что там? - спрашивает Гоголь, обращая внимание родителей на омегу. Марат тут же хмурится, видя состояние Рюноскэ, который едва держался. - Приглашение на судебно-психиатрическую экспертизу в понедельник... - приглушенно говорит он дрожащим голосом. Волна мурашек пробегается по позвоночнику, сердце рухает куда-то вниз, и Гоголя практически трясет. Все-таки Дазай добрался... Акутагава всхлипывает, стискивает бумагу в пальцах: та немного мнется, а хотелось бы разорвать ее в мелкие клочья, будто избавляясь этим ото всех проблем. А Гоголю хотелось бы крепче обнять, чтобы скрыть от будущего ужаса, сцеловать слезы с глаз, забрать все-все, что ему приходится переживать, на себя: он бы справился. И он не хотел бы видеть, как снова плачет Рюноскэ, который буквально несколько минут назад внимал новому и искренне улыбался. - Что мне делать?.. - спрашивает омега, когда соленые капли падают на письмо. - Посмотри на меня. - неожиданно говорит Василий, нахмурившись. Акутагава поднимает глаза и замирает, стушевавшись под строгим напором. Его нутро в страхе сжимается, словно его собирались сейчас грубо отчитывать, ведь отец выглядел именно так. Но, не смотря на свой вид, его тон был достаточно мягок, хоть и нес в себе совсем слабые приказные нотки. - Во-первых, не плачь. - фраза твердая, звучащая не как просьба, а как рекомендация авторитетного человека, ослушавшись которой, сделаешь себе только хуже. Акутагава испуганно кивает, стирает слезы, держась изо всех сил и даже едва дыша, чтобы не дай бог не спровоцировать альфу на что-то - будь то крик или ругань -, что мозгом считалось реальным, а в настоящем не представлялось возможным. Марат хочет осадить мужа, сказать, чтобы он не пугал и без того ошарашенной новостью организм, но лишь поджимает губы, взволнованно перебирая пальцы. - Во-вторых. - продолжает альфа, отложив квитанцию. - Мы поедем туда в понедельник. Я отвезу. Ты должен рассказать комиссии все, как есть, ничего не скрывай. Ты адекватный, понимаешь? Да, мысли у тебя дурные иной раз, но они не бессвязны. Говоришь: поступок, дальше причина. Покажи, что ты мыслишь своим умом, что ты знаешь, на что ты шел или идешь, знаешь последствия, и, главное, почему ты делаешь то или иное. Врать им не надо, врачи не идиоты, и если ты что-то скроешь, будет только хуже. - Акутагава чувствует себя солдатом, вынужденным стоять по струнке и отвечать "Так точно!". Пусть ему страшно от вида сурового альфы, но частью незаглушенной логики он понимал, что его не отчитывают, лишь хотят передавить авторитетом. Наверное, это работало, ведь если бы его тут же начали жалеть, он бы ревел в три ручья, сгорая в дрожи. А сейчас мозг лишь лихорадочно принял то, что ему пытались донести, тут же положив это на полочку приоритета. Рюноскэ кивает, когда Василий смолк, поджимает губы, опуская взгляд в пол. - Вот и не бойся. - завершает он свой монолог. - Нечего. Мы тебя в обиду не дадим. - альфа берет из рук Марата счет за воду, изучая его. - Я тоже хочу с вами поехать. - говорит Гоголь уверенно, едва не сжав руки в кулаки. - Нет, ты отправишься в школу. - говорит отец, строго взглянув. - Я понимаю в больнице встретить, но в понедельник мы как-нибудь сами. Вон, Мара поедет в качестве компенсации. Если что, развеетесь вечером, сходите куда-нибудь. - Акутагаве хочется робко возразить, сказать, что Коля нужен, но смолкает, так ничего и не проронив: он и так будет не один, да и действительно нельзя было пропускать занятия накануне экзаменов. Ему и самому тяжело нагонять этот материал, а Коле... Гоголь не посмел больше ничего сказать, лишь бросил просящий прощения взгляд. Акутагава лишь робко улыбнулся, кивнув. "Все в порядке"