Письмо в почтовом ящике

—Знаешь, иногда бывает такое странное чувство, будто всё это происходит где-то за бортом моего сознания, —с едва заметным вдохновением произнёс Алекс.       Я сижу на старом деревянном лежаке; белая краска, что была нанесена немыслимо давно, с того же времени и по сей день принимается обширно облупливаться на большие и маленькие кусочки. Мои ботинки пыльные в неспешно остывающем, невидимом в темноте ночи, мелком песке, какие необходимо возобновляют утратившую ностальгию о звенящем в колокола прошлом.       Алекс находится чуть поодаль от меня, воодушевленно устремляясь взглядом вдаль уснувшего озера, наподобие фигуры какого нибудь великого полководца. Вокруг никого не наблюдается, и лишь терпко-медовый, ласковый, словно шёпот невинной девушки — джазовый гул на фоне из огромных динамиков, где-то за чёрным горизонтом, в каком месте неуставающий персонал фестиваля, что оперативно убирает всё ценное со сцены, вселяет ненавязчивое упоминание о нашем не одиночестве.       А пока... Ныне мой давний «знакомый» стоит на месте и делает это, как внезапно пришло мне на ум, столь по-французски романтично и непринуждённо, вследствие чего я жалею, что не захватила с собой свой старый фотоаппарат... —О чём ты? —Смотрю на него снизу вверх, стараюсь рассмотреть каждую деталь, предоставленной взору, части мужского лица, что освещается теперь лишь лунным светом и отблесками того же на едва спокойной водной глади.       Я чувствую его космические мелодии из глубин оседающей в грезах на этот момент памяти. Уникальная линия мужского профиля, до которой невозможно дотронуться... ведь каково же желание, которое я испытываю: протянуть руку и проникнуться теплом всего его тела человеческого!.. Словно к запретному плоду, тянусь я Евой своенравной мысленно и без излишних психов, самозабвенно принимая всё же некогда наставшую действительность.       Сосуд алкоголя, что всё никак не имеет свойства закончиться, был поднят моей рукой с песка, теперь же собираюсь сделать очередной глоток... —Об обыденности, —ответив, незамедлительно повернул голову на меня, в это же время не осознавая, какую волну крайне эксклюзивных ощущений по всему внутреннему телу вызвал той же жидкостью по пищеводу, контрастным душем по утру. —Всё пролетает, будто бы угарелая летучая рыба над бесконечной поверхностью океана, от чего сразу становится не по себе: от собственной же никчемности. —Не сказала бы. В моем случае, обыденность нечто большее, чем просто лишь скорость повторяющихся событий, кхм, которые не запоминаются от своей иногда всё же тошнотворной схожести. —Не осознаю, как мой слог вдруг предстал столь грамотным и глубоким в скором воспроизведении, но сладость его присутствия здесь влияет не только на мой едва расслабленный мозг. —Да? Неплохо. —Скрестил руки на груди, пока солнцезащитные очки в металлической оправе небрежно так и висят, и изредка покачиваются на горловине футболки. —Как кто-то сказал: «Если случайности неслучайны, то и обычности необычны».       Мы находимся на пустынном пляже, на пляже где, с уверенностью, случилось столько всего значимого и неважного, от веяния сей строки мысли о которой непременно хочется открыть пыльные альбомы из домашней каморки под лестницей и вспоминать, улыбаться временами, быть может и плакать, по причине того, что по фото возможно проявить столько забавных ситуаций за каждым дивным кадром...       Все приезжие уже несколько часов назад покинули французскую лагуну и вернулись в не менее зелёный пригород, где ныне продолжаются свои разновидные празднества и гуляния, а отчаянные смельчаки, кто-то вроде нас, остались скучать и в добавок допивать весь забытый неуклюжим барменом алкоголь. —А ты изменился за это время, —моя ухмылка на красных губах в полумраке и глаза вот-вот слипнутся от желания сна до этапа перехода на режим «успокоение» и чистоты вновь работающего разума: необходимо продержаться ещё немного.       Внезапная вибрация в левом кармане ветровки. Кто-то строчит мне тонны сообщений. —Стал более назойлевым? —Произнёс тот спокойно, с практически неощутимой долей самоиронии. —Нет, вовсе нет, но просто... улавливаешь?.. —Поставила бутылку обратно в песок, справа от себя; выключила телефон. —Тебя не смущает вся эта беспечная перспективность нашей встречи и необоснованность абсолютного молчания до? —Сказав это, я подняла на него свой взгляд. —Я вообще думал, что ты вежливо отошьешь меня ещё на парковке, —его маленькая ухмылка и отчётливое выражение добрых глаз, в который раз накладывают бинт на душу. —Это время, чёртово время... не понимаю, что произошло тогда и... и что случилось позже, но, во всяком случае, я больше не пропущу ни малейшего шанса на контакт с тобой. —Почему же? —Делаю глоток прохладного питья, толком не осведомляясь. —Потому что... потому что, Элизабет... —Ясно, ладно, —чертовщина бытия на данный момент впечатляет, но от вялости мне абсолютно наплевать.       Эту минуту никак нельзя испортить лишним дознанием справедливости. Безмолвность окружения и лёгкая рябь волн на воде, ох, уж этот ночной воздух у приятно-прохладного озера... —Я хотел сказать, что... —запнулся, будто потерял ход мысли где-то на репиде слов в такой же неугомонной голове.       Шаги его неуверенны, но надёжны в проваливающемся под такими же пыльными туфлями песке; я наблюдаю за каждым новым движением, предполагаю, что сарванец предпримет делать дальше, и не имею никакого отношения к собственному запрету на это весьма исключительное влечение к человеку столь далёкому, но и в тоже время вновь близкому по уму, но и всё же довольно далёкому от моих вовсе недавно произнесенных слов... —Алекс?.. —Опираюсь руками о поверхность дерева и на секунду замираю, словно зверёк, широко раскрыв глаза, я медленно опускаюсь спиной на лежак.       Вселяющее животный страх молчание мужчины и пристальный взгляд чёрных очей его в темноте неизменной ночи, тот нависает надо мной, от него веет пьянящим вихрем изнеможения... Моё скрытое прерывистое дыхание и его приближающееся тепло от крепкого тела, выявляют свержение всяческого законодательства девичьего разума. Алекс, словно песня из 70-х, в бассейн которой тот окунулся в старых украшениях и при помощи неуловимого хитреца-времени механизма — меня тянет к нему мухой к мёду, как никогда прежде.       Одна рука его в паре сантиметрах от моего виска, в превосходстве упирается в деревянную перекладину того же лежака и добротно сжимает её, пока вторая крайне боязно прикоснулась к моей натянутой талии —апокалипсический сегмент не менее нескольких минут.       Чего же ты, мать твою, ждёшь?       Вдовец отчаяния, моё лицо омывает яркий свет фонарного столба, какой существует так далеко от всё также широко открытых глаз. Я смотрю на него глазами новорождённого олененка, утопая в приятной до костей бездне истинно любимых очей, я не нуждаюсь в спасении от кого либо ещё.       Закрытие зрительный органов и моментальное соприкосновение «юных», жаждущих испепеляющего огня друг друга, губ. Моя ладонь, мои влажные и холодные пальцы, что так инстинктивно проникли в его свежие волосы, не имеют точного пути путешествий в данном море, и чей синоним определённо не найдётся до конца моих дней.       Примечаю еле ощутимый аромат строгого парфюма вперемешку с красным Marlboro, я добровольно принимаю полный переход от земного воздуха на его. Я схватываю идею за лодыжку: закидываю на мужчину свою личную ногу, стараясь прочувствовать всё предоставленное существо целиком и полностью, прочувствовать власть и превосходство, но эта игривая энергия, совершенно противоположная по направлению, и какая столь страстно бьётся передать весь спектр испытываемых им же чувств —сокрушает моё единоличное правление. И ведь те(чувства) не больно отличаются от переносимых мною за весь этот невыносимый промежуток... Алекс, да...       Пылкость нутра и свобода действий, он невольно узнал мою невинную слабость: крайне чувствительное верхнее нёбо, при проведении по вышеназванному, ответное вздрагивание и весьма наивное примыкание к нему всем женским телом, не заставит себя долго ждать в осмысленном затемнении откровенности. Моя всё также прохладная рука, что так всесильно управляется сигналом дополнения, стекла к его безмятежной шее — сея неожиданность? Как я думаю, едва ощутимо обведение неглубоких складочек кожи моими пальчиками-ниточками, ведь познаю всё искусство мужских мышц, вен и невидимых глазу — костей... Сей тотчас будет более, чем что либо до ныне. Алекс, да!       Строчка из его песни ненарочно исполняется наяву, что так курьёзно при упоминании, всё же понятной слушателю в имени, девушки. Мелодия того самого трека в тот самый день. Я углубляю связь наших уст, притягиваю к себе поближе и как же глупо выявлять всю привязанность так скоро.. Моё счастливое сердце привычно сжимается от боли, от боли, какую зачем-то вспоминаю сейчас, и которую определённо не вынесу на следующее трезвое утро. Я верю, верю, что мне станет намного лучше!..       Западные мотивы. Его колено, чувствую собственным бедром, я желаю чувствовать твоё присутствие повсюду, Алекс.. Его временами будоражащая ухмылка сквозь поцелуй; искренне расслабленное лицо закрытых глаз; его страдание; он совершенен. Присуща характерная элегантность движений человека культуры, какую я предполагала, к счастью; и статичное положение рук. Он желает насладиться, но и одновременно рассказать свою, закопанную ото всех, историю.       Отросшие волосы спадают на мою кожу, обладая бактерицидным влиянием на восприятие, мои губы переносятся на его снежные щеки, его нежные скулы, островатый нос и, теперь же, доступную кровопийце шею... Тот томно вздыхает и выпрямляется, временами вздрагивает и напрягается от чувствительности собственной же тонкой кожи. Вовсе скорое, излюбленное мной, состояние издевательства над возбудимостью нейронов иного человека, позволяет увидеть в новый раз всю скрытую от мира — мужскую натуральность ощущений.       Еле доносящийся ветерок окутывает всё сознание и пробегает по широким брюкам, и моё имя, которое Алекс произносит так индивидуально низко в тоне и так близко к моему уху, возбуждает большее вожделение от взаимных неисчисляемых поцелуев и робких ласок. Ледяная кожаная куртка его, какая своими рукавами простреливает прямым попаданием мои ключицы, бока и плечи... Я сохраню этот билет, ведь я могу чувствовать тебя, чувствовать повсюду, не задумываясь о той горькой истине, что совсем скоро настанет новый рассвет и кто-то всё же настигнет наше откровение, кровоточащих в грешном изобилии, душ.       Крик только что проснувшиеся чайки в нескольких десятках метров, чрезмерная прямолинейность и ослепляющая до краёв мозга, вспышка фотоаппарата...