Первая и последняя осень с тобой

И вновь они смотрят на друг друга. Их взгляды не изменились, лишь стали более разборчивыми и четкими. Взгляд Сигмы был поистине детский, наполненный искренним удивлением и страхам. А глаза, точнее глаз, Николая был будто затуманенный, хоть под светом яркой настольной лампы это зелёное око выглядело куда более живым, нежели в обычное время. Гоголь задумчиво наклонил голову в сторону. Его улыбка выглядела куда более яростнее, чем раньше, и она без проблем указывало на внутреннее недовольство похитителя, но одновременно он словно был чем-то рад, как будто кот, поймавший и убивший мышь, загорающий на теплом солнышке. Зато Сигма, не желавший находится в одном помещении со озлобленным убийцей, был готов в любой момент ринуться назад, забежав и закрывшись в какой-нибудь комнате. Но бесполезность этого проступка заставляла лишь стоять на месте, не дёргаться и не издавать и звука, глядя на Николая. — Я не люблю, когда мне врут. — сказал Гоголь, зная, что на это ничего не сможет ответить его жертва. Лишь нервно взглотнув, Сигма опускает голову вниз, будто он ребенок, получивший плохую оценку в школе, а Николай — злая мама после работы. — Ну раз тебе нечего сказать, то идём ко мне! — весело промолвил Нико́ля, раскидывая руками в разные стороны. Опять подняв на похитителя, в глазах двуколора без изъян читалось — «Подойти к тебе, что-бы от меня потом мокрого места не осталось?!». На это Гоголь лишь усмехнулся, подперая подбородок рукой, согнутой в кулаке. Что может сделать Николай, что хочет сделать Николай, что мог сделать Николай — вот что пугало. Эта ситуация действительно была безвыходной, точнее, выход то был, но последствия этого выхода могут оказаться плачевными. Всё походило на поимку мышки в мышеловку, где роль грызуна непосредственно выполнял Сигма. — Тогда я поговорю с тобой по другому! — эта фраза вывела из колеи размышлений, заставляя вновь устремить на себя взгляд. Гоголь зачем-то достал из шкафчика его стола зажигалку. Сигма с непониманием начал смотреть на попытки Николая зажечь вещицу, но потом до парня дошло: Николай собирается поджечь эту фотографию. — Что ты делаешь?! — наконец-то хоть как-то отреагировав, прокричал школьник, делая шаг вперёд, раскрывая удивлено глаза. — Уничтожаю эту фотографию, разве не видишь, птенчик? — как только на зажигалке показался мягкий синий огонек, Гоголь с какой-то подозрительной радостью подносит фотографию к огню. — Стой! — Сигма понимал, что если пропадет эта фотография, то пропадут и ответы. Эта была единственная бумажка, за которую можно было ухватиться, можно было попробовать вспомнить и понять. Но пропади она, как и все остальные фотографии, то хоть как-то подобраться к разгадке этих преступлений Николая и похищения Сигмы стало бы сложнее. — Что ты от меня хочешь? Словно этого вопроса и ожидал Николай. Он медленно убирает фото от огня, растягивая улыбку до ушей. Его хитрый взгляд намекал на какие-то намерения, как будто он всё тщательно спланировал для этого момента. — Я хочу, чтобы ты сел рядом со мной. Увидев, как Сигма недоверчиво нахмурился, Гоголь не удержался от смешка, настолько ему сейчас было весело и интересно. В свою очередь, Сигма начал перебирать в голове все возможные варианты дальнейшего развития событий. Что может сделать ему этот сумасшедший? Да всё что угодно… Но время на размышления особо не было, ведь тут же он замечает, как похититель вновь подносит фотографию к огню, ещё в добавок так самодовольно крутя бумажечкой вокруг зажигалки, что по нескрываемому выражению лица так и говорилось — «часики то тикают!». Сделав глубокий вдох грудью, двуколор начал приближаться к кровати похитителя, ощущая на себе его внимательный взгляд. — Неплохой выбор, Сигма. — как только школьник оказался на его кровати, зажигалка с фотографией, как будто, улетают куда-то на другой план, ведь сразу же двуколор ощущает на своей щеки холодную руку Гоголя. — Зачем ты это делаешь?... — не желая в очередной раз играть с Николаем в гляделки, спросил Сигма, стараясь устремить свой взгляд куда-нибудь в стену. — Я уже отвечал на этот глупый вопрос! — внезапно, Гоголь осторожно подсаживается ближе к пленнику, но тот в ответ пытается отстраниться назад. — Нет! Присваивать сюда свои чувства и эмоции не к чему! Обычные люди не достойны смерти, они лишь хотят спокойной и умеренной жизни! — Сигма замечательно знал, что затрагивать тему про эмоции и чувства Николая очень плохая идея, но бегать вокруг да около он не желал. Хватит. Надо прекращать этот цирк. — Мой прекрасный Сигма, я помог этим людям обрести покой и вечную тишину. — хоть на первый взгляд и не скажешь, что на лице похитителя что-то изменилось, но двуколор уловил странную измену в этом лице, хотя, сказать что именно изменилось он не мог. — Даже твой друг?! — и вот этот момент, если до этого на лице Николая стояла обычная ироничная усмешка, то сейчас он опять натянул на себя эту пробирающую до мурашек ухмылку, словно Сигма снова оказался в своем сне с похорон отца. — Он слишком много знал, в общем-то, как и ты. — теперь рука Гоголя плавно оказалась на подбородке Сигмы. Школьник содрогнулся, осознавая, что именно этот жест позволяет Николаю совершить это… Эта позиция была крайне пассивной для Сигмы, он даже не мог повернуть голову в сторону, или даже полностью всем телом откинуться назад, он был так слаб. Их губы соприкоснулись. В этот раз, двуколор постарался закрыть глаза, а его руки, которые упёрлись в плечи Николая (с целью изначально оттолкнуться от того), ещё сильнее сжались в футболку Гоголя, чуть ли не впиваясь ногтями в кожу похитителя, из-за тонкости ткани. И опять этот мерзкий поцелуй. Гоголь заметно пытался показать, кто тут сильнее, показать, что лучше слушаться его, а не вести себя глупо и необдуманно. Но Сигма не собирался принимать этот провал, его проигрыш и неудачу, ведь он не собирался отдавать свою свободу. Николай с обидой отстраняется от пленника, наблюдая за тем, как тот, тяжело дыша, убирает с губ непрошенную влагу. Хоть Сигма и был красный как помидор от нахлынувшего напряжения, на лице его продолжала сохранятся серьезность, что забавило Николая. — Прекрати это делать, прекрати вести себя как шут в цирке, просто давай поговорим! Я хочу понять тебя! — уже перейдя на крик, промолвил Сигма. Он прокричал это с такой надеждой, лишь бы его услышали. Но эти слова лишь заставили Гоголя залиться громким смехом, да настолько тому стало смешно, что он даже начал вытирать с глаза имитированную слезу. — Тебе не понять меня. — Да ты просто не пытался стать понятым! — Нет-нет-нет, меня поймет только он. — Да кто он, черт возьми, такой?! — Мой приемный отец. — Что? То что Николай прямо и без загадок даст ответ на заданный вопрос ввело в тупик, что на секунду парень даже завис, размышляя о правдивости этого ответа. Но внезапная нахлынувшая сосредоточенность на лице визави ненароком припугало Сигму. — Отец?... — единственное, что успел спросить двуколор до того момента, пока не почувствовал на своей груди чужую ладонь. Выкрикнув что-то на подобии «Что ты творишь?!», школьник, из-за неожиданного толчка назад, падает на кровать, встречаясь взглядами с нависшим над ним Николаем. — Не считаешь, что за ответ на вопрос, я должен получить что-то взаимно? — Взаимно?... — нет, нет, нет, Сигма точно подумал не о том, он не хотел верить в то, что сейчас может сделать Николай, нет, он же ошибается, верно? — Да! — на мгновение злое личико похитителя пропало, отдаваясь радостному взору, вокруг которого мысленно летали звёздочки, но тут же, над ним словно туча нависает, а глазах появляется горесть, быстро сменяющаяся темнотой. — Я думаю, что плата телом будет подходящей! В этот момент Сигма почувствовал себя будто парализованным. Он даже не старался унять знакомую раздражающую тряску по всему телу. И снова появился он — страх. Страх, который стал уже неотъемлемой частью местонахождения Сигмы в этом месте. Именно эта эмоция заставляла двигаться хоть куда-то, но иногда она заставляла замереть, не давая даже и пальцем двинуть. Безысходность. Вот, что ощутил парень. И как же школьник желал оказаться в той комнате, где держит его похититель, и хоть в том помещение и было мрачно, но там не было его — Николая. — Зачем ты пытаешься это сделать?! — невинно бегая глазами из стороны в сторону, двуколор ощутил как в груди вновь забилось с бешеной скоростью сердце, как на лбу выступил холодный пот. Но было ожидаемо понять, что данный вопрос проигнорировали, такое обреченное состояние приносило сумасшедшему истинное удовольствие, он словно питался этим страхом, пожирающим тебя с ног до головы. Но было совершено не ожидаемо, почувствовать как под твоей спальной футболкой оказалась чья-то леденющая рука. Сигма вскрикнул, но вместо слов, он, от изумления, лишь шокировано раскрыл рот. Глаза стали на подобии фарфоровых чайных блюдец, а руки без конца продолжали трястись. — Отпусти меня! Прекрати это делать… — но кто его будет слушать? Ощутив, как рука преступника уже оказалась в области груди, Сигма всё же решает окинуть взглядом Гоголя, который почему-то примолк. Этот взгляд… В нем присутствовало столько ужаса, словно Николай не мог осознать, что делает, будто тело не слушалось его, а он, в не силах сопротивляться, продолжал свою переходящую за границу деятельность. — Остановись… — ещё раз попробовал сказать Сигма. Он не собирался сдаваться. Он не собирался терять свое достоинство, которое заставляло держатся независимым, даже в таком положении. — Разве не прекрасно осознавать, что тебя любят, Сигма? — хриплым голосом вдруг спросил Гоголь. И вновь двуколор смотрит на этого разностороннего Николая. — Любят? Это не любовь! Это насилие. Нико… — Сигма не успевает договорить, ведь чувствует, как к его шее прислоняется Гоголь. Это был такой странный, мимолётный поцелуй в шею. Но он, на неожиданность, заставил пробежаться новую партию мурашек по спине. Стало одновременно так тепло, но тут же мерзко с самого себя. Губы начали дрожать, особенно после того, как его футболку задрали по самый максимум, открывая вид на бледный живот. Если бы не рукава, Сигма бы остался на половину голым, и от этого факта у него чуть ли не кружилась голова. Ему было так страшно, что просто не описать словами эту боль, эти слезы, которые смог сдержать парень, на глазах. Нет, так дело не должно идти! Поняв, что словами делу не поможешь, двуколор начинает из всех сил дергать ногами, а руками, опять схватившись за плечи Николая, пытается скинуть его со своего тела. Но ноги помогли откровенно нечем, ведь на них и сидел похититель, а вот руки даже заставили того состроить недовольную гримасу, ведь они просто напросто отвлекли того от внимательного рассматривания тела визави. В конечном итоге, под резвым смехом, руки Сигмы быстро ликвидируются, ведь, Николай, обхватив обе руки в области кистей своей одной ладонью, прижимает те к кровати, в то время как вторая рука продолжает задирать вверх футболку двуколора. Было смешно смотреть на то, что одна рука Гоголя была способна обхватить две руки Сигмы, из-за чего разница в телостроение ощущалась ещё сильнее. — А ты упертый мальчишка, птенчик! — Нико́ля с улыбкой схватил щёчку школьника и потянул её в сторону, довольно смеясь. На такое действие Сигма лишь оскалил зубы, не принимая этого поражения. — Ты понимаешь, что такими действиями ты не добьешься любви, что ты будешь в глазах человека уродом?! — последние слова школьник сказал с заметной дрожью, ведь по его животу начали водить неразборчивые узоры пальцами, чьи подушечки обдавали холодом нежную кожу двуколора. — Неужто, я делаю что-то не правильно? — а Николай с наигранностью хлопал глазками, будто совершенно не понимал, о чем идёт речь. — Да! Ты делаешь всё неправильно! — хватка на руках усилилась, заставляя двуколора направить глаза чуть выше Николая, но как только он возвращает их в прежнее положение, тут же чувствует на своей щеки поцелуй. — У всех свое правильное и неправильное. — Верно, но когда это «правильное и неправильное» переходит границы адекватности, это уже совершенно не что-то нормальное. Но Николай лишь посмеялся, прикрывая глаза. — Ещё с самого моего детства я выстроил свои границы… — Точно сам?! — перебив Николая, огрызнулся Сигма. Улыбка спала с лица Гоголя, а его зрачок заметно сузился. Поняв, что Сигма наконец-то попал хоть в какую-то точку, его брови расслабились, стараясь придать лицу умиротворённый образ. — Скажи мне, спишь спокойно ли ночами? Сколько уже можно думать о себе?! Подумай о людях, о их чувствах, о их свободе. Разве можно решить всё только таким путем? Но между ними повисло молчание. Оно пугало. Что сейчас думает Николай? — Какой ты всё-таки глупый. Эта фраза ненароком испугала школьника, ведь он, кажись, заставил открыться нечто другое, не такого Николая, который был раньше. Что может сказать Гоголь? Но внезапно комнату озаряет до жути болезненный хохот. Гоголь начал смеяться настолько сильно, что схватился руками за живот, не унимая смех. Сигма попытался что-нибудь сказать, но его перебивало нервное «ха-ха», из-за чего парень просто продолжал молчать, даже не обращая внимания на то, что его руки освободили. — Каждый день ощущался как ад. Надо было вставать в шесть утра и начинать учить уроки, поглощать это огромное количество информации, которое в юной детской голове улаживалось слабо. И сидя за столом, он подходил ко мне. Мою детскую головушку мягко гладили, приговаривая «Ты молодец, Николай.», но потом же, через тщетные секунды, я прилетал головой в стол, а мне отвечали «Плохо стараешься.» — Сигма, почему-то, сразу понял о ком говорит Гоголь. — Этот человек знал меня лучше всех людей на свете, лучше моих родных родителей. Лишь поняв по тому, как я дышу, он мог узнать нервничаю я или нет, или заняты мои мысли чем-то кроме учебы. Да… Тогда я понял, что испытывать чувства равняется горю. — Николай решается снять карту с глаза, но улыбка не пропадает, как будто она была пришита к лицу сумасшедшего. — Тогда я и понял. Если я убью его, своего самого близкого человека, разве это не станет доказательством нашей истинной свободы, подобной свободной птице, свободы от промывки мозгов, под названием «чувства»?* — Нико́ля говорил это настолько искренне и великодушно, что Сигма не мог поверить в то, что бывают такие люди, которые могут заставить других думать так, как думает Николай. Кто же этот человек? — Николай… — Он понял меня. Он всегда понимал меня. Он всегда говорил о том, что чувства это клетка, тюрьма, лишающая тебя всего в этом мире. Но… Я его ослушал. — Гоголь посмотрел на двуколора. Взгляд был не с отвращением, но заставил Сигму почувствовать себя виноватым, словно он вообще был как-то связан с этой ненормальной семейкой. — Но я понял это слишком поздно. Он ушел. Но я найду его. И ты мне в этом поможешь. Странно было то, что именно в это мгновение в голове Сигмы пробежался недавний сон и тот человек. Йокогама… И опять на его груди рука Николая. Его пальцы оказались прямо на сердце Сигмы. Гоголь закрыл глаза, чувствуя бешеный ритм сердечка двуколора. Такое горячее чувство… Начав водить новый узор в виде детского сердца, Гоголь больше ничего не сказал. Да он и не нуждался в словах. И на радость, это понял Сигма. Поняв, что лежать без действия он не может, школьник осторожно прикасается к руке Николая, в которой он так грустно сжимал карту. — Но ведь можно ещё пойти по другому пути… Ещё ничего не поздно… — Нет, нет, всё уже давно поздно. Есть только один путь — убийства. — Нет! Выход есть всегда! — но Сигму уже никто не слушал. Гоголь, тихонько усмехнувшись, вдруг резко спрыгивает с кровати, оставляя двуколора с протянутой рукой вперёд. Оказавшись спиной к школьнику, тот вновь начинает смеяться. Но смех был совершенно другой. Неискренний, фальшивый, ненастоящий. Прям злоба начинала брать. Но что сказать? Гоголь боялся открываться, и наверное этот недолгий диалог заставил чувствовать его себя отвратительно. Сигма попытался тоже слезть с кровати, но его остановила вытянутая в сторону рука, что заставило школьника лишь принять сидячее положение, продолжая смотреть в спину Николая. — Ах, Сигма, Сигма, и вновь загадка! — услышав тот самый наигранно радостный голосок Гоголя, двуколор значительно опечалился. — Что могло из этого быть враньём? А? А может меня не били о стол или не заставляли вставать в шесть утра? В нашем мире столько всего загадочного! — Николай, продолжая стоять спиной к Сигме, поворачивает голову в сторону. Глаза были умиротворённо закрыты, но было видно некое раздражение на лице сумасшедшего. — Даже если что-то из этого чистое враньё, фактом остаётся то, что из тебя хотели сделать другого человека, заставить быть бездушной куклой, которая должна была приносить пользу тому человеку. — свесив ноги, Сигма уже не боялся сказать что-то выходящее за рамки Николая. На такое заявление Гоголь лишь пожал плечами, принимая изначальное положение головы. Школьник замечает, как тот поднимает руку с картой вверх, кажись, с целью вернуть карту на прежнее место, что ещё сильнее огорчает Сигму. И вновь между ними неосязаемая стена. — Так-так! — теперь уже совершенно другой, знакомый до дергания глаза, Николай разворачивается к двуколору. — Мне надо сделать ну о-очень важное дельце, поэтому оставлю тебя наедине с своими запутанными мыслями! Но как только Сигма собирался раскрыть рот чтобы что-то вымолвить, Гоголь резко опережает его, подскочив к столу и выключив свет на настольной лампе. Перед, ещё не привыкшими к свету, глазами предстала кромешная темнота и только лишь какое-то пугающее хихиканье Гоголя указывало на его передвижение. Дверь громко закрывается, словно её с силой пихнули назад, что даже заставило Сигму инстинктивно отпрянуть назад. Сидя в этой неизведанной тьме стало как-то не по себе. Даже не было слышно, где там ходит Николай, будто он вовсе испарился, оставляя за собой неприятное покалывание в груди. Томно выдохнув, с помощью метода тыка, Сигма включает свет. Где-то здесь должна быть та фотография. Быстро начав осматривать каждый уголок кровати, вдобавок повалив на пол подушку и покрывало, двуколор нашел лишь одиноко лежащую зажигалку. — Черт! — недовольно выругавшись, прокричал парень, ударяя кулаком в поднятую им подушку. Обречено подая на кровати, юноша устремил свой взгляд на потолок, вновь отдаваясь размышлениям. То что он услышал может с большей вероятностью являться правдой, но это не может оправдывать поступки, совершенные Николаем. Сигма плохо разбирался в психологии, но с уверенностью мог понять, что это психическое расстройство. Но чем может помочь он, Сигма, обычный, глупый школьник? Подарить свою любовь? Да он был готов голодать, лишь бы не идти на контакт с Николаем. Особенно учитывая тот факт, что несколько минут назад, он мог стать жертвой насилия. Двуколор совершенно не обращал внимание на то, что они оба парни, это было где-то на заднем фоне, что заставляло ещё сильнее кривить лицо. Единственный вариант, что-бы разобраться в этой непонятной истории, это понять Николая и узнать чуть больше информации о сломавшем его человеке. Но сейчас усталость брала свое. Лениво встав с кровати, парень отключает единственный источник света и снова оказывается в темноте, которая хоть и продолжала пугать, но не до скрежета зубов. Укутавшись в одеяло так, что было открыто только одно лицо, парень попытался расслабиться, отвлечься и попробовать уснуть. Кажись, новый день уже начался, поэтому Сигма желал просто нормально поспать, чтобы проснуться утром под весёлым лепетом Николая, вновь поесть новый завтрак и познакомиться с Гоголем поближе, с каждым разом узнавая что-то необычное и шокированое. Странное чувство не покидало парня вплоть до попадания в мир грез, казалось, что кто-то находится рядом и чуть ли не дышит рядом с тобой. А мог ли Николай наблюдать за ним эту ночь?..