We fell in love in October
That's why, I love fall
* * *
В квартире пахнет перегаром, едой и, конечно же, мандаринами. Все спят, а тишину перебивает шум включенного телевизора. Вне этой идиллии осталась только Виолетта. Девушка просто сидит на краю кровати, на которой спит Вероника; держит дрожащими руками телефон, снова и снова перечитывая эти несчастные пятнадцать сообщений, в которых написаны просьбы о встрече. Всё это время она ждала её, ждала, пока та вернётся. Глаза были красные, лицо опухшее а голова очень сильно болела, будто так и норовила расколоться на две половины. Если не знать причину, то можно подумать, что Малышенко как обычно была инициатором новогоднего веселья и пьянки, но не в этот раз. Малышенко стала другой, в то время как жизнь осталась прежней: такой же не складной, тревожной и попросту отвратной до дрожи в коленях. Теперь она не понимает, что делать; она не понимает, сможет ли опять что-то почувствовать* * *
— Блять, я уже нихуя не понимаю, — кладёт голову на руки, которые сложены на столе. Пытается заставить себя хоть что-нибудь почувствовать, но опять не получается. — Я уже не уверена, нужна ли мне эта Индиго. — Сегодня воскресенье? — блондинка будто в своём мирке, вдумчиво смотрит в пол, пытаясь придумать, как помочь подруге. — Да, Новый год же на субботу выпал, точно. — К чему это? — а Виолетта глаза не поднимает, потому что сил на это нет; у неё нет сил ни на что. — Да вот пытаюсь вспомнить, когда у твоей Индиго смены в кафешке, — на губах появляется самодовольная улыбка, а в глазах виден азарт, похожий на огонёк; но этот самый «огонёк» пропадает моментально, стоит Вербицкой глянуть на морально раздавленную и убивающуюся подругу. Она не любит смотреть на Вилку в плохом, а ещё хуже в подавленном настроении; картина эта удручает и вызывает чувство тоски. — Вторник и пятница; иногда суббота, если напарницу заменяет, — звучало так заученно, будто очередной из бесполезных стихов Пушкина, которые зубрят дети в школе. Она всё ещё помнит подобные мелочи, значит, не всё потеряно. — А зачем тебе? — Блять, не попадаешь. Ты же знаешь, где она живёт? — все вопросы игнорировались, а в голове явно шёл сильный мыслительный процесс. — Знаешь, конечно. Постоянно к ней с пар убегала, — ответы Виолетты на вопросы не нужны. Всё это было скорее монологом и банальными мыслями в слух. — Собирайся и едь к своей Лизке. Она же поговорить хотела. — Никуда я не поеду. Мне с ней говорить не о чём. — Блять, Вилка, ты видишь до чего себя довела? — протест подруги начинал злить, но Вербицкая держится, чтобы не устроить скандал и не уйти, хлопнув дверью. — Говорить не о чём? Да вы обе жить друг без друга не можете. Помнишь, что вчера Мишка рассказывала? — не помнит. Всё, что осталось в памяти Малышенко — это куранты, звон бутылок, смех подруг и сообщения Лизы; дальше лишь белый шум и обрывки. — Она, блять, с крыши чуть не сбросилась. Пиздуй к ней, иначе я сама поеду. — С крыши? — наконец-то её внимание было полностью сконцентрировано на блондинке и её словах. — Лиза? — Да.* * *
Лиза уже как полтора месяца не живёт, а выживает. Ви полностью исчезла из её жизни после того самого, брошенного невпопад, «оставь меня». Серые дни раньше скрашивала Вилка со своими шутками, постоянными прогулками и любовью. Теперь Вилки нет и казалось, что никогда не будет; теперь дни обратно стали серыми и однообразными, будто те самые «дни сурка»; теперь то самое едкое тёмное одиночество вернулось в её жизнь и пыталось опять стать её лучшим другом, не давая и шанса убежать от него. Каждый день, уже даже не думая, по отработанной схеме она: просыпается, наливает стакан воды, который на протяжении дня постепенно опустошается и ложится обратно; перечитывая сообщения Виолетты. Изредка, по вторникам и пятницам, выходила на работу, глазами ища её, но она так и не пришла. Всё это время Лиза надеялась и ждала, что Виолетта вернётся; Лиза надеялась, что Виолетта не сможет оставить её.* * *
Знакомый подъезд, знакомые серые дома, знакомый двор. Опять номер квартиры, глупое «гав», в ответ на вопрос «кто? , и писк домофона. Она не предупредила подругу о своём приходе, но та явно против не была. Опять Виолетта бежит по лестнице, считая этажи и часто дыша; опять в старых шипящих наушниках излюбленная песня Майли Сайрус; опять она торопится к Лизе, глаза теперь не те — без того влюблённого огонька и желания действовать. Четвертый этаж, та самая приоткрытая дверь и лёгкое чувство дежавю. — Лиз? — аккуратно приоткрывает дверь, с неким чувством страха, которое не чувствовала уже достаточно давно. — Я тут, — проходит внутрь, разуваясь и швыряет куртку на пол возле ботинок. В комнате слышится какой-то звук, а потом знакомый, приятный голос — Лиза. — Привет, — девушка выглядит потрёпанной. Волосы небрежно лежали на голове и казалось их не мыли неделю, если не две; одежда помята, а и так всегда грустные карие глазки, казалось, впитали в себя всю боль, обиду, разочарование и тоску в этом, казалось ненавистном ею, мире. — Поговорим? — младшая решила не тянуть и сразу перейти к причине её резкого визита. — Нам это нужно. Андрющенко против и не была; она только «за». Обе сейчас понимают, что им плохо друг без друга; обе настрадались за это время и обе не представляют, как будут выбираться из этого. — Что между нами? — лучшая защита — это нападение, поэтому старшая начала задавать вопросы первой, чтобы избежать неприятных для неё моментов. — А чего хочешь ты? — Ви дурой не была и стратегию подруги сразу раскусила. В комнате повисло напряжённое молчание, а глаза девушек бегали по комнате рассматривая все предметы, лишь бы не столкнуться взглядом. Старый диван заправленный пушистым пледом, на котором они вместе спали, когда Вилка пьяная приехала к Лизе поздно ночью; небольшая деревянная тумба, на которую Лиза ставила воду и таблетки для Вилки; приоткрытый шкаф, из которого торчала кофта, которую Вилка подарила Лизе; стол, на котором стопками лежали старые сборники Грибоедова и других писателей, которые Лиза часто читала Вилке; а рядом стоит тот самый чёрный котёнок, которого вместе с кофтой Вилка подарила Лизе. — Я? Я хочу пельменей, — штуки были частью их диалогов и Лиза уже привыкла к ним, так же как и к Вилке. — А я тебя, — обе наконец-то смогли посмотреть друг на друга и хоть это была привычная шутка, которую Ви говорила в любой относительно подходящий момент, сейчас звучала как никогда серьёзно и в какой-то степени приятно. — А если серьёзно? — Давай я набью тебе какую-нибудь татуировку, — улыбается, впервые за это время; но улыбка уже не та, менее жизнерадостная. Они обе пережили многое и обе сейчас были не в лучшем состоянии; Лиза беспокоится за маму и бабушку, которые остались в Донецке и не могут выехать; Вилка пытается пережить смерть мамочки, утопая в алкоголе; обе не могли найти себе места, потому что были не вместе и уже не представляли жизнь друг без друга; но сейчас эти две, вымотанные и возможно несчастные девушки улыбаются, потому что именно сейчас они рядом, вместе. Именно сейчас они осознали, что никогда не оставят друг друга, просто потому что не смогут. — Только, если мне кто-нибудь признается в любви, — понимает, куда ведёт подруга, но продолжает; ждёт развития событий и надеется. — Я люблю тебя, — звучит неловко и тихо, так не похоже на неё, но в то же время максимально искренне; именно так и хотела Вилка. — Если любишь, то поцелуй там. Мало ли, обманешь и исчезнешь опять, — опять эта неловкая улыбка и бегающие глаза — волнуется. Виолетта ничуть не лучше, готова провалиться под землю, потому что боится; этот липкий монстр опять появился за спиной, заставляя почувствовать её что-то полноценное, впервые за месяц. Но она его впервые в жизни игнорирует, не убегает; лишь тянется к своей возлюбленной, аккуратно заключая ту в объятия, которые пропитаны теплом и заботой. — Я тебя никогда не оставлю, обещаю.