Чистота доказательства

Гром. Густая тьма, что расползлась по комнате, навевала страх и ощущение, будто кто-то за тобой смотрит, готовый вот-вот напасть, схватив за ноги, и утащить в своё мрачное царство мëртвых. Там озлобленные духи, жаждущие отмщения, там крики и боль, там бесконечные страдания, красные стены и спëртый воздух. И комнату не может осветить единственный приглушëнный одеялом свет от фонарика. Под ним, не обращая внимания на монстров, ждущих в тени, грозу, ударяющую по перепонкам каждый раз, сидит мальчик, листающий книгу. Ночь уже давно спустилась на землю и бережно укрыла всех, напев прекрасным закатом колыбельную. Часы гласили: три часа ночи. Одеяло шевелится и следом слышится тихий смех и причмокивание губами, а следом тело вздрагивает и чуть было не подпрыгивает на кровати, когда звучит раскат грома сильнее, чем до этого и комната словно сотрясается… Будто вот-вот упадёт и мальчик вывалится из окна, падая в глубокую пучину уличной темноты. Блондинистая голова высовывается, пока ручки осторожно закрывают книгу. Кровать поскрипывает, когда с неё сползают. Мальчик подбегает к окну, чтобы посмотреть. И хоть мама с папой и говорят, что нельзя смотреть в окно во время грозы, всё равно же интересно! Вдалеке сверкает яркая кривая молния, небо словно полыхает огнëм, всполохи то тут, то там и действительно хочется выйти на улицу, посмотреть вживую. Постояв у окна ещё какое-то время, мальчик кивает чему-то своему в голове, видимо, поклявшись, что когда-нибудь он посмотрит на гром и молнии, стоя на улице, и возвращается в кровать, чтобы быстро провалиться в сон. Запах. Носик морщится, когда рецепторы неприятно раздражаются, бровки хмурятся и потом глаза лениво разлепляются. За окнами всё так же темно. Мальчик сонно приоткрывает глаза, видя всю ту же темноту перед собой, и шумно вздыхает, поднимаясь. Трëт глазки кулачком и мотает головой, пытаясь понять, откуда этот странный запах. Слух улавливает всё тот же гром и, вопреки всем убеждениям, практически рядом с окном сверкает настолько яркая молния, что мальчик подпрыгивает на кровати и поджимает губы. Страшно. По стеклу расползается трещина, копирующая саму молнию. — Мама… — голос мальчика сбивается, дрожит, словно беззащитный осиновый лист под сильным порывом ветра. И буквально через секунду по комнате проносится громкий всхлип. Яркие рубиновые глаза сверкают от слëз, одеяло сжимают сильнее в кулачки, ноги прижимают к груди плотнее, словно пытаясь так защититься. Мальчик снова громко всхлипывает и, рискнув, осторожно поднимается с кровати. Крупно вздрагивает от очередного раската грома, над головой будто проходит ожесточëнное сражение. — Мама! — кричит уже блондин, боясь подойти к двери, потому что тëмный дым, что просачивается через щëлки, его до ужаса пугает. Но надо найти маму с папой, с ними будет безопаснее. Мальчик кашляет, стоит только вплотную приблизиться к двери, и прикрывает рот и нос ладошкой. Что там происходит? Почему так сильно пахнет, что даже дышать невозможно? Совсем юное сознание охватывает паника. Легкие продолжают наполняться едкий дымом, голова кружится, а за дверью не слышно ничего, кроме потрескивания, кажется, огня и звуков чего-то падающего. В кровь стреляет адреналином, руки тянутся к дверной ручке, однако тут же мальчик громко вскрикивает. Нежную кожу, по запястья, обжигает раскалëнное железо, и рыдания от страха и боли лишь усиливаются. Мальчик, прижимая израненные руки к груди, отходит от двери и вспешке осматривается, где бы ему спрятаться. И первым делом взгляд падает на потрескавшееся окно. Глаза расширяются, стоит увидеть с десятках деталях искривлëнные отражения танцующих языков пламени. Пожар. Снова всхлип и шмыг носом. Окно не подойдëт, слишком высоко. А вот шкаф. В шкафу спрятаться… Добежать ему так и не удаётся. Глаза закатываются, дыхание становится редким и тело падает на пол без сознания. Отравление угарным газом.

Кадзуха подрывается на постели и испуганным, шумным и частым дыханием, судорожно хватает ртом воздух, будто всего несколько мгновений назад он не мог дышать. Парень сжимает одеяло в кулаки и морщится от боли в запястьях. В голове пустота, виски неистово пульсируют, мерзкий шум в ушах, в горле ужасно сильно пересохло и шрамы ноют. Он банально пытается отдышаться и заставить себя вернуться из кошмара в реальность. А когда дело сделано, прикрывает глаза и делает глубокие вдох и выдох, концентрируясь. Всё хорошо. Гарью не пахнет, треска огня не слышно и за окном больше не видно вспышек молний и стены не сотрясают раскаты грома. Кадзуха в безопасности. Парень поднимает трясущиеся руки, ощущая пульсацию. Каждый раз. Каждый раз он видит этот кошмар его прошлого, стоит только рукам начать болеть. Глубокой ночью это сны, после которых не понимаешь, спишь ты или нет, а при свете дня это стойкий запах дыма в носу и горечь в глотке. Сдув чëлку немного в сторону, чтобы хоть чуть-чуть не мешала, парень встал с кровати и осторожно вышел из комнаты. В гостиной тускло, за окнами ещё темнейшая ночь, но дорогу до ванной найти более чем возможно. Самая большая проблема — Комната Скарамуччи. Кадзуха не знает, спит ли он или нет, однако, когда через открытую дверь не наблюдается свет и звучит тихое посапывание, младший спокойно выдыхает и проходит мимо, спускаясь по лестнице и шмыгая в ванную. Первым делом — найти свою аптечку. Так как Эи знает о проблеме Кадзухи, они вместе с приëмным сыном договорились и вместе спрятали лекарства подальше от посторонних глаз. Парень не хочет это распространять среди других людей. Даже в дет.доме обо всём знали только воспитатели и директор. И даже если юноша с кем-то общался там из сверстников, то и те не знали, но зрили в корень. Некоторые догадывались, что скрывается за бинтами, но никто не осмеливался спросить. Чтобы и Скарамучча узнал, Кадзуха не хочет. Он осторожно разматывает бинты на каждом запястье, открывая вид на уродливые шрамы, местами розовые, где-то белые, а где-то и чуть покрасневшие из-за легкого воспаления. Собственно, поэтому они и периодически болят. И вроде бы парень привык вот так обрабатывать мазью, пить обезболивающее, но до сих пор ему ужасно больно осознать, что это с ним на всю жизнь. Пятнадцать минут в ванной и парень выходит, однако не спешит идти обратно в комнату, а идёт прямиком на кухню. Срочно нужно подышать свежим воздухом. Пространство озаряется нежным и мягким светом. Шаркая тапочками по полу, парень подходит к окну и открывает, чтобы следом забраться на широкий подоконник. Затылок упирается в раму, глаза устремляются куда-то вдаль, до куда невозможно добраться пешком и нереально доехать на машине. Выходит так, что где бы Каэдэхара не находился, всюду его будут преследовать страхи. Потерять семью, почувствовать запах дыма, оказаться в эпицентре грома, из-за которого потерял всё и навсегда. Из-за которого получил подарок в виде вечного напоминания о случившемся на запястьях. — Блять. — Кадзуха усмехается своей же никчëмности и прячет голову в согнутых руках, обнимающих колени. Как долго он будет вот так вот сидеть, вспоминать прошлое и переживать всё снова и снова, будто попал в день сурка? Как долго он будет таким слабым? И как скоро у него появится хоть какой-то смысл жить? — Хэй. Ты в порядке? — знакомый голос звучит недалеко, отчего младший крупно вздрагивает и поднимает голову со слезящимися глазами. Блондин дрожаще выдыхает… — Не думаю, — и с замиранием сердца смотрит, как Скарамучча приближается к нему и становится напротив, рядом-рядом. — Хочешь поговорить об этом? Младший отчëтливо слышит эту неуверенность и некий страх в чужом голосе. Вероятно, старшему тяжело даются эти вопросы, учитывая как он смотрит сейчас. Жалостливо. И от всего этого у Кадзухи комок в горле застревает, а глаза вновь наполняются горячими слезами. — Я пока не готов…поделиться этим с кем-то. — Выдавливая это из себя, говорит Каэдэхара и прячет лицо по нос в сгибе локтей, при этом косясь в сторону старшего. Скарамучча молча соглашается и просто остаётся рядом с Кадзухой до тех пор, пока тот не засыпает на подоконнике в его объятиях. И даже после этого парень продолжает прижимать младшего к себе, поглаживая по спине, волосам, целуя макушку и впитывая его краткие вздохи вперемешку с редкими вхлипами в себя. Парень проснулся как только услышал шум в ванной. Спасибо чуткому сну и хорошему слуху. Но как только захотел проверить, всё ли нормально у младшего, в ванной его не обнаружил, а затем до ушей донëсся всхлип. Редко было такое, чтобы он не знал, как реагировать, потому что у слëз всегда, абсолютно всегда, есть причина. Старой давности или же свежие раны. И Скарамучче очень сильно кажется, что в случае с Кадзухой это именно первое. Ведь не просто так его запястья и ладони перевязаны. Не просто так его руки дрожат, когда он что-то готовит. Не просто так у него страшная фобия грома. Неужели, это всё взаимосвязано… Парень прижимается губами к макушке и сдерживает в себе порыв обнять младшего так сильно, чтобы никто не смог их оторвать друг от друга. Вместо этого он подхватывает парня на руки и относит к себе в комнату, укладывая на кровать и устраиваясь рядом, накрывает одеялом, прижимая к себе. Это ценное сокровище нужно беречь настолько тщательно, как не берегут ничто в этом мире.

***

Коридор кишит студентами и шум стоит такой, что уши могут завянуть, и их только отрезай, да выкидывай. И чего людям неимëтся, спали бы и спали, укутавшись в одеяло и булькая себе под нос. Скарамучча презрительно фыркает и поворачивается, прижимаясь спиной к стене, когда мимо него и его группы проносится стая других первокурсников, которых возглавляет ответственный староста. Поиски кабинетов вначале своей учёбы — дело весьма затруднительное. Хочешь найти какую-нибудь 3314 аудиторию, а приходишь в столовку или в туалет. Вообще, это довольно забавная тема. Например, когда Скарамучча поступал сюда с Тартальей, первым, что сделал младший — исследовал каждый туалет и запомнил местоположение столовой, потому что пожрать для него — святое. Но нажраться ещё светлее, но суть не в этом. Сейчас вот рыжий придурок вполне себе сыт и поэтому шебечет на ухо, не замолкая. — Мне интересно, кто у нас будет графику вести сейчас. — Размышляет он, припарковавшись рядом со Скарой. — Не похуй ли, главное, что это последняя пара. Пережить её и пойти домой. Это всё, чего надо хотеть. — Второй же явно не настроен на диалог с другом. Он правда очень хочет пойти домой и провести больше времени с Кадзухой, а не вот это вот всë. Да и отвратительный сегодня день. Преподов сменили студенты и вместо них проводили пары. Да, все они знали свой предмет, но до чего же некоторые были скучные и нудные. Ëбнуться можно. А сейчас эта тупая графика последней парой и Скарамучче уже не терпится свалить отсюда к ебеням. Может, прогулять? — Привет всем. У вас по расписанию графика? — до ушей долетает знакомый голос и все устремляют взгляды на подошедшего. Скарамучча застывает буквально на минуту, чтобы в следующую мысленно послать весь мир. Снова Альбедо. Уже который раз события заставляют их пересечься. Специально, назло? Но темноволосый понимает, что теперь ему ещё больше хочется уйти. Видеть это лицо равносильно пытке. И пусть их больше ничего не связывает, всё же парень чувствует толику своей вины. Их взгляды пересекаются лишь на короткое мгновение. И в голубых глазах мелькает…огорчение? Оно такое еле уловимое, но всё же его вполне можно поймать, если сосредоточиться. Однако после Альбедо обращается к старосте и так мило ей улыбается, что Скарамучча выдыхает со спокойствием. Всё нормально. Хватит надумывать. Ничего не было. Пара начинается. И проходит, к счастью и удивлению, также быстро, но за это время Скар уже решает для себя кое-что. Поэтому стоит звонку оглушить, прервав лекцию и объяснения Альбедо, младший начинает вспешке собирать все принадлежности, и когда все без исключения выходят из аудитории, подходит к старшему. — Альбедо. — начинает было он, только открыв рот. — Зачем ты постоянно ко мне лезешь? — как его немедленно перебивают, с силой захлопывая блокнот с заметками. Холодный голубой взгляд устремляется в чужой и режет, будто настоящий нож. Внутренности пронзает морозом, кончики пальцев вмиг холодеют. — Я хочу извиниться… — решает снова рискнуть младший, делая шаг навстречу к другому. — Извинения приняты. Что-то ещё? — И почему Альбедо выглядит так…безразлично. Он так быстро охладел, так быстро отрëкся от своих чувств, а кажется, так сильно жаждал взаимности. И у Скарамуччи весьма двойственное ощущения. Ему с одной стороны наплевать. Ну понравился он там кому-то, ладно, пусть нравится дальше, и в то же время ему непонятно, как можно так усиленно отрицать или же быстро забыть. Вот он например, если ему кто-то сильно понравился, то ни за что так легко от него не откажется… — Мы правда не можем быть просто друзьями? — и это касается не только отношений, но и друзей. В жизни парня их не настолько много, хоть и вертится вокруг дофига народа. Альбедо же какое-то время колеблется, не зная, что ответить, но потом отвечает прямо и без колебаний: — Я подумаю над этим. Старший собирает вещи и спешит покинуть кабинет, пока Скарамучча назойливо идёт за ним, чувствуя воодушевление. Если подумает, значит не всё потеряно. Это даёт надежду, что удастся сохранить дружеские взаимоотношения. — Давай сходим куда-нибудь сейчас? Думаю, нам следует поговорить. Парни приходят в уютную кафешку в двух кварталах от университета, в сторону, как оказалось, где живёт Альбедо, и сели в самом дальнем углу за столик. Что удивило Скарамуччу больше всего, так это факт того, что никого до этого президент сюда не приводил, даже друзей, потому что для него это место особенное. Здесь он может спокойно отдохнуть, раствориться в атмосфере комфорта и просто подумать о насущном, о том, что его беспокоит. А беспокоило парня многое. Особенно человек перед ним, смотрящий так напряжëнно, словно выискивает в чужих голубых глазах подвох. Помешивая чайной ложечкой содержимое в кружке, Альбедо задумчиво смотрел в неё. Он, честно признаться, не знает как начать диалог и даже не знает, должен ли он начинать что-то говорить. Но слова в горло не лезут и это факт. Возможно, всë дело во внутренней неуверенности, возможно в том, что он хочет поговорить с человеком, что его отверг. Довольно-таки неприятно с одной стороны, и волнительно с другой. Однако оба эти чувства положительных эмоций не вызывают. Альбедо по-прежнему кажется, что ни к чему хорошему всё это не приведëт. Они сидят в молчанке ещё минут десять, тянущихся мучительно долго, пока Скарамучча не выдерживает. — Скажу честно, меня не волнуют твои чувства и что ты там ко мне испытываешь. Но мне важно знать, когда ты это понял и… Всë же прими мои извинения. Моё поведение заставило тебя мыслить не совсем правильно, вернее сказать, вообще не правильно. — Младший поджимает губы, внутренне надеясь к разгрому и полному отчуждению со стороны Альбедо. Но тот перестаëт мучить свой напиток и откладывает ложечку. — Всё, что происходит сейчас и происходило до этого — не чисто моя прихоть, а скорее последствия былого, — Старший прочищает горло и продолжает, — это во-первых. Во-вторых, я не принимаю твои, уверен, искренние извинения, потому что это не твоя проблема, а моя. Я позволил себе слишком много и то наше…общение дало мне надежду. — Парень, вдруг смутившись, отводит взгляд в окно, прослеживая движения прохожих. Он до сих пор ощущает эти фантомные прикосновения к собственным губам. Это было приятно, даже очень. И, возможно, будь они в другом, более закрытом месте, Альбедо бы ни за что не отпустил младшего. Но тогда это было бы эгоистично и неправильно, резануло бы ножом сильнее. Это было бы гораздо больнее, чем сейчас. Скарамучча откидывается на спинку кресла и даже на минуту не прекращает смотреть. Ему интересно, его это интригует, однако что-то подсказывает, что ничего хорошего услышать не удастся. — Это чисто конфиденциальная информация, которая не указана в моих документах. — Утихомирив своё сердце, начинает рассказывать Альбедо, и эта история продолжается около часа, за который Скарамучче открываются многие аспекты жизни президента, включая причины его поведения, быстрой привязанности. И, к сожалению, правда оказалась куда печальнее, чем можно было себе представить. Отстойная жизнь, в которой тебя никто никогда не любил и не полюбит. Всё детство со стойким запахом алкоголя в носу, поплывшее выражение лица матери, которая, слава богу, хоть не поднимала руки на своего ребёнка. Скара уже начинало подташнивать, и чувства обострялись с каждым новым словом, что слетало с чужого языка. А Альбедо так и продолжал говорить, говорить, говорить, будто не просто делился воспоминаниями, а выливал из себя все боль и негатив, что копил долгое время. Для него — это было освобождением, для младшего — сокрушительным цунами. Скарамучча рос в благополучной семье. Да, без отца, но любви матери ему хватало с достатком и не было такого, чтобы хотелось сбежать из дома, не провести с мамой свободное время. Ему никогда не хотелось другой жизни. — Мисс Джинн стала единственным человеком, который спас меня и вытащил из грязи, отмыл, согрел и дал шанс жить нормально. — Альбедо усмехается, сверля пустым взглядом своё уже остывшее кофе. — Знаешь, когда я собрал свои вещи и съехал в общагу, матери было также наплевать. Она мне ни разу не позвонила. А знаешь почему? — Парень поднимает голову, словно желая услышать ответ от собеседника, но не даёт ему выдвинуть предположения. — Она даже не знала моего номера. Я сам купил себе телефон на с трудом наскрëбанные с подработок деньги. С тех пор мы так и не виделись, хоть и разделяют нас несчастные пару кварталов. Может быть, она живёт в другом месте, может спилась вовсе. В любом случае, я не желаю ей всего наилучшего, каким бы человеком она не стала. Скарамучча на такие слова кивает, тем самым соглашаясь. Будь он на месте старшего, поступил бы также, не задумываясь. Но, как бы ужасно это не звучало, парень рад, что у него всё нормально. Да, несправедливость убивает, причиняет боль. А семьи бывают очень разные, теперь Скарамучча усвоил эту простую истину. И…ему бы хотелось дать шанс, хотя раньше он себе бы такого не позволил. — Ты обращался в органы опеки? — И не раз. Даже Джинн со мной ходила, но правда в том, что всем всё равно. Я одевался, ел, был всем обеспеченным за счёт алиментов от отца. И это было единственной причиной, почему никто и пальцем не пошевелил. Всем всё равно. И даже если бы я сдох в какой-нибудь подворотне, история бы не изменилась. Больше Скарамучча вопросов задавать не осмеливается, и парни покидают кафе, напоследок, правда, заказав по десерту и новым напиткам. Проводят оставшееся время за пустыми разговорами, обсуждая некоторых отвратительных преподавателей и в конце концов сходясь во мнении, что быть друзьями — не такая уж и плохая перспектива.

***

Домой Скарамучча возвращения в приподнятом настроении и абсолютно довольным собой. А как иначе, он смог сохранить дружбу с хорошим человеком и при этом не послать всё и всех в пешее эротическое. Можно считать, что день очень даже ничего. Осталось только найти Кадзуху и обнимать его весь вечер. Но в квартире абсолютная тишина и нет ни намëка на живую душу. — Кадзу, ты дома? — Осторожно окликает его парень, проходя в гостинную и скидывая рядом с диваном, на пол, рюкзак — уже просто надоело таскать, до комнаты не протянул бы. Ответа не следует. И тут в горлу подкрался страх. Реальный страх за чью-то жизнь. Точно как в прошлый раз, когда, всё бросив, Скар примчался домой, чтобы найти трясущегося в углу младшего. Однако из ванной слышится еле слышный грохот и парень выдыхает. Дома. Значит, всё в порядке. Он спешит проверить младшего, уже надеется обвить руками крепко талию, оставить нежный поцелуй на щеке, но судьба подкидывает ему очередной подарок. В виде шокированных глаз и ужасающих шрамов от запястий вплоть до ладоней. Вторая рука плотно забинтована, но, вероятно, за тканью скрывается то же самое. И Скарамучча не был готов увидеть. Потому он стоит как истукан, устремив взгляд, вопреки всему на свете, на истерзанную прошлым руку, а после делает шаг вперёд, в то время как Кадзуха прижимается поясницей к раковине, прячет руки за спину и опускает голову. Почему. Почему его раскрыли так рано. Почему его вообще раскрыли? Он никогда не хотел, чтобы его видели таким. Именно жалким, именно уродливым, с этими мерзкими шрамами. Он не хотел, чтобы это увидел именно Скарамучча. Но разве долго получится что-то скрывать? Не всю же жизнь носить бинты и прятать своё прошлое за ними? Вообще-то, да, всю жизнь. И Кадзуха для себя уже всё решил. — Это то, что ты не хотел мне показывать? — Скарамучча приближается вплотную, берёт чужие, дрожащие руки в свои и так нежно гладит большими пальцами, смотря в чужие глаза с искрящейся теплотой, что Кадзуха в эту минуту не ощущает никакой физической боли. Шрамы не пульсируют, глаза не наполняются слезами, не щиплят, да и плакать…уже давно не хочется. — Я не… — младший заикается, поджимает губы, — это больно… — Они болят? — обеспокоенно спрашивает Скара, тянет «открытую» руку младшего к своему лицу, чтобы коснуться шрамов тëплыми губами. Блондин же от такого жеста теряет всякий дар речи и словно перестаëт дышать на мгновение. Чувства его захлëстывают с небывалой силой, хочется броситься в чужие родные объятия и потерять себя в них. Это как местное успокоительное. — Они…как напоминание о том, что случилось когда-то. Это причиняет мне много боли… — честно признаëтся младший и тянет руку подальше от лица Скарамуччи, лишь бы тот не прикасался к нему вот так, словно в этих шрамах нет никакого значения. Словно старшему на них всё равно. Ровно также, как наплевать человеку, у возлюбленного которого неизлечимая болезнь. Они продолжают видеться, встречаться, любить друг друга, даже если время одного может отнять навсегда. Кадзухе банально больно думать о подобном, чувствовать это. Он хотел бы избавиться от всех своих проблем и начать простую человеческую жизнь. Чтобы в него не указывали пальцем, стоит только снять перчатки. Носить перчатки в принципе нет желания. И парень не хочет больше никого терять, не так, как раньше. У Скарамуччи же внутри ураган, уничтожающий всё на своём пути, разрушающий всякие стены и, казалось бы, непроходимые барьеры. Он обнимает лицо близкого для себя человека ладонями, стирая крупинки слёз под его глазами и тычется лбом в другой. Как бы говоря «ты под защитой, всё хорошо, не бойся». Я рядом. Остаётся неозвученным, но каждый из них понимает всю суть и читает по движениям, взглядам, неровному дыханию, доверительному теплу, что исходит от тел. Кадзуха обнимает так сильно как только может, слышит хруст позвонков, но в ответ его прижимают трепетно и нежно, пальцы старшего лишь слегка пробираются под домашнюю футболку, оглаживая почти невесомо кожу и вызывая мурашки. И после же Каэдэхара успокаивается, решая что сегодня он впервые хочет быть полностью открытым для кого-то. Парни сидят в гостиной перед камином на пушистом коврике в обнимку. Ступни приятно греет, тепло расползается по ногам и делается так приятно на душе, что уже больше не получается не улыбаться. Кадзуха умиротворëнно вздыхает, потираясь щекой о плечо старшего, пока тот, не переставая, водит пальцами по очертаниям шрамов, озвучивая каждую игру собственного зрения, а блондин на это только смеëтся. Он посторонним не показывал шрамы, оттого считает, что в них нет ничего красивого и особенного. Всё, что они дают — боль. Но почему, когда Скарамучча говорит «а вот это похоже на утëнка», Кадзуха хочет с ним согласиться? Это своеобразная попытка сознания вылезти из той ямы комплексов, в которую загнал себя парень? Или же просто Скарамучча имеет способность убеждать… Собственно, уже не так важно. Сейчас Кадзуха больше не хочет думать об этом и снова копаться в прошлом. Он хочет расслабиться, понежиться на любимом пушистом коврике перед камином вместе с любимым человеком. Что может быть лучше? Блондин улыбается своим же сумасшедшим мыслям, что вмиг заполонили голову, но не в состоянии себя от этого отгородить. Он утыкается тёплым носом в такую же тёплую шею темноволосого и чувственно целует. Что же ты делаешь, Кадзуха? Разве не будешь жалеть Перелезть на чужие бëдра оказывается не таким уж смущающим действием, как представлялось. Но Скарамучча заметно напрягается и удивляется, робко укладывая ладони на талию младшего, словно боится, что, опусти ниже — сгорит со стыда. Кадзуха же, при виде лёгкого румянца на щеках, по-доброму усмехается, озорно сверкая глазами. Скарамучча в свою очередь шумно сглатывает. Кадзуха никогда не был с ним в такой позе, при таких обстоятельствах и с таким взглядом. Никогда. И боже, кровь то стынет, то нагревается до невозможного перенести градуса. А может, это всё из-за близко находящегося камина. — Заставь меня забыться, Скар. — Внезапно просит Кадзуха, шепча в самые губы, и что ж, нет смысла отвечать отказом. Старший поддаётся слегка вперёд, накрывая губы блондина в желанном поцелуе. Тяжëлые вдохи, сладкие и требовательные прикосновения языков, покалывание чувствительных губ, причмокивания: сплошная какафония звуков, соединяющихся воедино. Кадзуха отдаёт себя без остатка, ластится к возлюбленному, обнимая его за шею, целуя как никогда умело, используя свои навыки на полную катушку. И незаметно ныряет одной рукой в карман шорт, чтобы вытащить и положить рядом лубрикант, который по-тихому стащил у Скарамуччи из комнаты. Вот и пригодился. Футболки с обоих летят куда-то назад, криво приземляясь на пол. Дыхание учащается вместе с новыми исследующими прикосновениями, влажными поцелуями в шею, покусыванием ключиц. Скарамучча не упускает ни одного места, которое бы не обласкал или не оставил еле заметный след от зубов. Ладони, направленные самим Каэдэхарой, уже во всю сминают ягодицы под шортами и боксëрами, причëм с таким, кажется, удовольствием, что младший задыхается. Ему нравится, нравится, нравится. Как его целуют, прижимают к себе и всё остальное. Но в какой-то момент и ему надоедает, поэтому, стянув тёмные волосы в кулак, Кадзуха тянет старшего за голову, обнажая его шею, но вместо того, чтобы впиться в неё кусачими поцелуями, смотрит пронзительно в синие глубокие глаза с угрозой и двигает тазом, задевая полувставшую эрекцию Скарамуччи. У того расширяются ноздри вместе со зрачками, глаза судорожно бегают по лицу напротив и картинка складывается в настолько прекрасный пазл, что нарисовать и нарезать по кусочкам его не сможет никто. Яркий свет от огня очерчивает контуры оголëнных плеч, блестящий пот на шее так и манит, чтобы собрать его языком. Господи блять, Скарамучча точно уверен, что существует вера в Кадзуху. И пусть это звучит как бред сумасшедшего. Все те люди, кто унижали, оскорбляли его прекрасного во всех смыслах Кадзуху поплатяться, сойдя с ума первыми. Весь низ летит как только Скарамучча нетерпеливо порыкивает на блондина, убирая его руки от своих волос, но тот и не против. Оказавшись теперь уже полностью обнажëнными друг перед другом, никто не испытывает страх, смущение. Кадзуха жмëтся всем телом, захватывает своими губами другие и не может усидеть на месте. Тело отзывается на все касания, мурашки бегут каждый раз, когда старший пересчитывает нижние рëбра. Но когда его подхватывают под ягодицы и чуть поднимают, а грудь оказывается атакована поцелуями, вылизываниями — думать и как-то здраво рассуждать больше не предоставляется возможности. Младший судорожно сжимает в кулаки подушки дивана и оттопыривает ягодицы, стоит между ним пробежаться влажным пальцам… Когда он успел?.. Кадзуха расслабляется по-максимуму, когда в него погружается первый палец, и прикусывает губу, представляя, что будет дальше. Парень много читал, интересовался, как и многие люди в его и ранее возрасте, поэтому в теории немного осведомлён. Да и живот приятно стягивает так, что не расслабиться не получится даже при желании. Скарамучча слишком аккуратен. — Скажи мне что-нибудь, Кадзу. — Младший чувствует мягкий поцелуй в подбородок и опускает голову вниз, сталкиваясь с мутным от желания взглядом. Синий стал ещё темнее. Блондин ему нежно улыбается и сладко, долго целует губы, пока резко жарко не выдыхает в рот, когда внутри оказываются уже три пальца. — Я… — щёки краснеют так сильно, они буквально горят, грозясь отразится ожогом дикого смущения. Потому что движения внизу не прекращаются, старший растягивает, ласкает нежные стенки, будто издевается, — блять, я не могу сформулировать… — Парень скулит от своего же бессилия что-то выдавить цельное, но он не может сопротивляться. Скарамучча слишком умело делает приятно, и младший разрывается от желаний остановить его, чтобы договорить, и плюнуть, поддавшись, сказав потом. Убедившись, что из блондина и слова нормального не вырвать в такой ситуации, Скар только тихо посмеивается, вновь концетрируя всё внимание на растяжке. На удивление, мышцы поддаются легко, да и младший выглядит более чем расслабленным. Интересно, как он будет реагировать на что-то сильно смущающееся… — Не знаю как ты, но я лично скоро взорвусь, так хочу войти в тебя… — Старший целует под кадыком, следует губами по шее к уху и прикусывает мочку. Щека ощущает вибрацию в горле от протяжного мычания, а следом мышцы ануса сжимаются вокруг пальцев. Ухмылка сама появляется на губах. — Знаешь, я уже сейчас вижу, как толкаюсь головкой, а затем медленно-медленно, сантиметр за другим погружаюсь внутрь, как ты меня сжимаешь и как я заполняю тебя так хорошо, что хочется кончить только лишь от этого ощущения. — Блять, Скарамучча от своих же слов возбудился до боли сильнее. А в ответ на слова получил сдавленный стон и дрожь в теле. Кадзуха загнанно дышал, его губы влажные от слюны, приоткрыты, а ресницы закрытых глаз подрагивают. Однако где он находит силы — неизвестно. Но парень тяжело сглатывает, самостоятельно насаживаясь на пальцы и вновь натягивая на кулак тёмные волосы старшего, чтобы припасть к его уху губами и языком, и контрольно, с нескрываемой похотью в голове сказать: — Так действуй. Спина выгибается и голова запрокидывается, звонкий стон вылетает из горла вместе с членом, проскользнувшем в растянутый вход. Скарамучча матерится сквозь зубы и с силой сжимает ягодицы младшего, удерживая его на месте, ведь тот содрогается так сильно, что грозит соскользуть. — Блять, Кадзу, какой же ты… — и дальше он уже не помнит, что хотел сказать, потому что привыкать долго не пришлось и блондин первым начал двигаться на разгорячëнной плоти. Мышцы ног слегка болят с каждым приподнятием, но это того стоит, потому что нельзя сравнить эти ощущения с любыми другими, когда кажется, что буквально всё внутри тебя там — заветная точка, о которую трëтся член, заставляя внутренности дрожать. Кадзуха зажмурил глаза, постанывая с каждым движением вниз. Эрекция входила достаточно глубоко, но и не настолько, чтобы это казалось слишком. Кадзуха поистине восхищëн. Он сжимает обивку дивана в кулаках, колени жалобно разъезжаются в стороны, кожа натирается о структуру ковра, который не кажется теперь настолько мягким и пушистым. Всё обострилось. Он резко стал чувствительным везде. — Мм-ха! Скар, что ты делаешь? — Звонкий стон вырывается из блондина, стоит только руке старшего обхватить истекающий, скользкий член Кадзухи и начать двигать по нему. А сам парень даже и забыл… Он, уверен, кончил бы и без дрочки, а просто от ощущения, как внутри него двигается Скарамучча… — Я скоро, Кадзу. — Предупреждает его старший и усиленно надрачивает в такт обрывочным толчкам и торопливым движениям Кадзухи, что уже не стесняясь скачет на члене в погоне за удовольствием. Скарамучча сжимает челюсти и выскальзывает из разработанного входа, кончая на бëдра Кадзухи с приглушëнным, но продолжительным стоном, и пару раз водит по члену, чтобы вытянуть остатки. Однако… Он так и остаётся стоять. Тёмноволосый напряжëнно и раздражëнно вздыхает, хмуря брови и злобно косясь на гордо прижимающийся к животу член. В то время как Кадзуха не знает, как реагировать. Ему и хорошо после оргазма и хочется смеяться и все эти эмоции так классно перемешались друг с другом… Это просто потрясающе. Парень обнимает ладонями шею возлюбленного, утягивая в чувственный поцелуй и откидывается осторожно на спину, однако Скарамучча, следуя всем движениям младшего, всë равно решает немного по своему, и пристраивается сзади. Влажная плоть нарочито медленно трëтся между ягодиц, дразня, но Кадзухе нравится. Он кусает нижнюю губу, ухмыляясь и тоже двигает тазом. Дырочка предвкушающе сжимается, а член вновь наливается кровью, дëргаясь, мышцы живота поддрагивают. И вскоре парень не выдерживает. — Хочу всего тебя. Скар. — Взгляд сквозит нежностью и любовью, всё тем же не угасшим желанием. — Я не против. — Ты самый прекрасный из всех, кого я когда-либо встречал. Даю голову на отсечение, я сделаю тебя счастливым. Внезапное признание подвергает в шок, а уверенный взгляд тëмно-синих глаз вселяет такую же уверенность, смелость. И сердце сжимается, бьëтся чаще, готовое вот-вот выпрыгнуть к чëрту из груди. «Я люблю тебя» — одними губами в унисон. И каждый прекрасно всё понимает. Скарамучча приподнимает ногу младшего, держа под коленом и легко скользит внутрь, вжимаясь, как и хотел по самую мошонку. Нежно, аккуратно, глубоко. Кадзуха дрожит сильнее, глаза закрываются, а губы раскрываются в немом стоне. Израненная рука вплетается в волосы, крепко держит как опору, как поддержку и здравый смысл для себя четко решил, что будет больно. Но кто здесь против? Первый толчок и сразу на всю длину. Кадзуха тычется носом в ковëр и пускает в него слюни. Его тело такое податливое, такое чувствительное, так жаждет. И отрицать это невозможно. Скарамучча набирает скорость быстро, ведь знает, что на второй заход его не хватит надолго, да и Кадзуха уже измотался. Старший целует куда попало, заламывает брови, шепчет на ухо странные глупости и похвалу, которую Каэдэхара впитывает как губка. Кожа порядком мокрая от пота и склизкая от спермы, звуки эти такие смущающие и будоражащие, что Кадзуха мечтает закрыть уши, но вместо этого закрывает только рот, сжимаясь вокруг пульсирующей плоти. Они оба близко. Ещё чуть-чуть. Ноги дрожат от нескончаемых движений, а рука, держащая ногу на весу, уже порядком онемела, но вот, несколько минут, решающие толчки, глухие стоны и Скарамучча изливается внутрь, глубоко толкнувшись. Следом, пачкая ковëр, кончает Кадзуха. Он знал, что сможет без рук. Кошмар… Такой испорченный. Такой испорченный до Скарамуччи. Оба переводят дыхание, не в силах сдвинуться с места, поменять позу, и первым приходит в себя Каэдэхара. А заставляет его это сделать вытекающая из ануса сперма, капающая на тот же несчастный ковëр… — Блять. Мы испортили его… — выдаёт младший, поворачивая голову чуть в бок, чтобы столкнуться губами в другими и ласково чмокнуть. — Похуй. — Тяжело дыша, произносит Скарамучча и с трудом разлепляет глаза, но когда делает это, устало улыбается. — Ты высосал из меня все силы. — Парень бурчит, мило клюя носом в щëку Кадзухи. — И не только. — Хихикая, добавляет блондин. Следом слышится беззлобное фырканье. Они нежатся так ещё какое-то время, лениво целуются, не заботясь о грязной теперь везде коже, а после, когда сердца успокаиваются, а силы подняться и прибрать за собой появляются, Кадзуха решает на последний шаг. Рассказать абсолютно обо всём. Прошлое, детство, как жил в дет.доме, как было тяжело и грустно, над всеми издевательствами и прочее. О всех своих неудачах, каждой истерике. О том, как впервые понял, что никому не нужен и не будет нужен никогда. Но как почувствовал запах свободы, тепло материнских заботливых объятий, которых не хватало всю жизнь. И взаимной любви. А Скарамучча слушает. Внимательно, впитывая каждое слово, чтобы бережно их сохранить в памяти и никогда не забывать. Он чист в своих убеждениях. И докажет это не один раз.