Признание

— Ваня, ты чего стоишь тут, на морозе? — проговорил Людвиг, поправляя шарф и закрывая за собой балконную дверь. — Все внутри, ждут боя курантов… а ты так внезапно сбежал. Немец выдыхал клубами пара, глядя на спину супруга, который в очередной раз удивил его своим резким поведением. Казалось бы, он привык уже почти ко всему, но это было далеко не так. — А… прости, — очень виновато проговорил славянин и повернулся к мужу, — есть некоторые… причины, по которым этот праздник вызывает у меня тяжёлые воспоминания. Думать об этом и, уж тем более, выпытывать у Брагинского детали Байльшмидт не хотел от слова совсем. Как минимум, потому что это причинит Ивану ещё большую боль, чем отрывки воспоминаний. — Но всё уже по-другому, так ведь? — ариец положил ладонь на плечо славянина и слегка улыбнулся, после чего потянулся к пшеничным волосам и начал аккуратно стряхивать с них снег. СССР в ответ на это прикрыл глаза и улыбнулся, опуская свой взгляд на лицо Германии. Тот слегка смутился, но не подал виду, запуская пальцы в мокрые от снега волосы и слегка краснея. Он не знал, от смущения или от холода, скорее всего и от того, и от другого, но от внимательны фиолетовых глаз этот факт ни за что не смог бы скрыться. Холодная ладонь немца сама собой скользнула к мягкой и на удивление тёплой щеке русского, а большой палец нежно погладил гладкую кожу. Это был редкий момент полного расслабления арийца, когда он мог позволить себе подобную слабость. — Скоро наступит Новый Год, — тихо проговорил Людвиг, — так быстро летит время… Иван усмехнулся. — Для нас оно всегда течёт в разы быстрее чем для людей, ведь мы живём гораздо дольше, — тихий, спокойный и глубокий тон его голоса заставил Байльшмидта обомлеть, тело начало накрывать волной тепла из ниоткуда. Снег падал мелкими снежинками, медленно, кружась в воздухе и иногда взлёта ввысь, прежде чем упасть на крыши, землю, перила балконов и подоконники. Шум из квартиры внезапно будто испарился, так же, как и шум редких порывов ветра, как будто фиолетовые глаза ввели Германию в глубокий гипноз. Однако, громкий звук московских курантов вывел немца из этого медитативного состояния. — Ну вот и всё, — вздохнул он, повернувшись на звук, однако, из-за снега и отдаленности от часов, он вряд ли бы что-то разглядел. Первый удар заставил Людвига вздрогнуть и горько усмехнуться, будто бы он прощался с дорогой ему частью своей жизни. — Это ещё не всё, Людя, — хихикнул русский, прижимая его к себе за талию. Второй удар заставил его сердце биться сильнее от того, как комфортно и тепло ему было рядом с Иваном. — Это начало чего-то нового: новый цикл, новый этап, — добавил русский поглаживая светлую голову немца. Третий и четвёртый удары они молча стояли в объятиях друг друга, глядя на снег, падающий с неба и едва замечая гомон из их квартиры. — Мне, почему-то, всегда было страшно встречать Новый год, — признался Людвиг. Пятый и шестой удары висело неловкое молчание, которое Германия сумел прервать. — Никогда не знаешь, что тебя ждёт в следующем… Иван вздохнул, слыша седьмой удар и тихо усмехнулся, прижав немца к себе покрепче, будто бы пытаясь согреть его и без того разгорячённое тело. А на восьмой проговорил: — Я тоже… каждый год я был один, я всегда считал, что был один, даже когда вокруг меня были мои сторонники. Я знаю, что они от меня не в восторге. Девятый удар заставил Байльшмидта поднять взгляд на Ивана. — Я не лучший босс в мире, не идеальная страна, и уж точно не идеальный муж, но я стараюсь делать всё, чтобы следить за каждым и помочь каждому. Десятый удар заставил немца сглотнуть, ощутив горечь всего сказанного русским. — Но каждый раз меня все ненавидят. Я всегда старался, придумывал новые планы, устои, стратегии, но не видел крепкой поддержки, стержня, который бы давал мне понять, что всё идёт правильно, — он замолчал и услышал одиннадцатый удар, — и каждый Новый Год я встречал с тоской, зная, что никто и в этот раз не скажет мне «отличная работа, ты пример для всех», — он опустил взгляд на Германию и мягко улыбнулся ему, — но теперь, мне кажется, я нашёл того, кто мне нужен. Двенадцатый удар они оба пропустили мимо ушей, хотя знали что он был, ведь именно в этот момент Людвиг силой притянул к себе Ивана и обхватил его губы своими, вжимая его в каменную стену их дома. Всё его тело горело, хотя на улице был мороз, хотелось снять с себя пальто, шарф и свитер, но где-то в отдалённом уголке его разума благоразумие держалj это желание в узде. Оторвавшись от губ мужа он тяжело выдохнул ещё большими клубами пара, и заметил довольную улыбку на лице СССР. — Нам нужны бокалы с шампанским, — тихо и прерывисто проговорил Людвиг, всё ещё пытаясь сохранять видимость полного контроля над ситуацией и спокойствия. — Да к чёрту это шампанское, — хрипло ответил Иван, вновь прижимая к себе Германию и целуя его ещё крепче в ответ, — ты — мой стержень.