Ghost riders

      Мастейн сидел за одним из столиков в углу местного салуна, проводя время за игрой в карты. Время от времени он из-под полей своей новой шляпы откидывал помещение недобрым взглядом и, казалось, ни на секунду не упускал из вида ничего, что там происходило. С выбранного им места открывался прекрасный обзор, и оно давало полный контроль над ситуацией, которым нельзя было обладать, сидя за большинством других столиков.       Изредка Мастейн прикладывался к бутылке виски. Особого желания пить у него не было, и Дэйв весь вечер поддерживал состояние приятного легкого опьянения, которое к тому же неплохо помогало ему спокойнее переносить «радость» пребывания в местном грязном, задымленном салуне. Он не знал, отказался бы он от выпивки вообще, будь у него такая возможность — нельзя было показывать, что хоть чем-то в лучшую сторону отличаешься ото всех, находящихся рядом. И, опять же для поддержания статуса, нужно было пить нечто достаточно крепкое.       Удовольствие Мастейну вечер в том заведении доставлял довольно сомнительное. Скорее всего, он предпочел бы любой другой досуг, но, раз уж он остановился в этом городе и намеревался провести в нем еще какое-то время, ему просто необходимо было поддерживать репутацию. Все помнили старину Дэйва, немало дел натворившего в свое время в этих краях, но напоминать, что он все еще достаточно крут, приходилось постоянно. Особенно много крови пролито и морд разбито было в первые дни.       Самыми занимательными были юнцы, слышавшие о Дейве, но уверенные, что он в свои под сорок уже слишком стар, и поставить его на место будет достаточно несложно, а уважения это принесет немало. И, как правило, даже не приходилось заниматься ими достаточно жестко, чтобы они начинали скулить, как маленькие дети. Дейва всегда забавляло это, но не особо радовало — воспитание, что бы оно под собой не подразумевало, подрастающего поколения не было его стихией.       И все же этот город его принял, как подобает принимать старых знакомых, и даже шериф Хэтфилд, помня былое, помня все, что их связывало когда-то, закрывал глаза на очень многое, хотя Дэйв и знал, что он жаждет того, чтобы он убрался из его города как можно скорее. Мастейн же в связи с определенными делами вынужден был остаться, а из гадкого характера с их завершением он не очень спешил. К тому же все в тех краях заставляло чувствовать что-то вроде своеобразной ностальгии. Даже это захудалое питейное заведение.       В местном салуне даже поздней ночью было душно и неуютно. И если днем это место напоминало обычную убогую дыру, в которой ошивалось не так много людей, как правило, создававших довольно мрачное и недружелюбное впечатление, то к вечеру салун начинал напоминать пристанище дикого языческого шабаша. Публики собиралось гораздо больше и, казалось, она была опоена не только алкоголем, но и самой ночью, располагающей к разного рода беспределу. Из каждой сволочи, казалось, лезло все ее дерьмо, которое уже не сдерживаемое ничем рвалось на свободу и было выпущено ощущением вседозволенности ночного питейного заведения этих диких краев.       Мастейн видел много мест, подобных этому, но такого убогого впечатления производили лишь очень немногие. Возможно, дело было даже не в самом сельском салуне, а в предвзятом к нему отношении: отношения с этим городом, и всеми его заведениями, у Дейва не сложились еще много лет назад.       Кто-то из клиентов фальшиво играл на стареньком пианино, явно получая от этого удовольствие. Кому-то это не понравилось и завязалась драка. На какое-то время звук пианино умолк и воздух наполнял лишь разрозненный шум пьяной толпы. Затем, пианист, явно взяв верх, снова, пошатываясь, уселся за инструмент и к какофонии добавилась еще и нескладная мелодия.       Мастейн, ухмыльнувшись, приложился к бутылке виски и, в тот момент, когда он делал небольшой глоток, на глаза ему вдруг попалась входящая в салун хозяйка местного публичного дома, с которой его связывала давняя дружба. Несмотря на обилие в помещении пьяных мужчин, не отличающихся хорошим воспитанием, хорошенькую, да к тому же еще и вызывающе одетую, Памелу трогать боялись, даже взгляды в ее сторону бросались довольно осторожные. Все прекрасно знали, что связываться с этой женщиной было себе дороже. И вдвойне опасно это было делать, когда в город возвращался ее старый приятель… тем более, если этот самый приятель находился достаточно близко.       Еще более прекрасная, чем в день их первой встречи, Памела, не сводя взгляда с Мастейна, направлялась к нему. Мастейн же в свою очередь, не отрываясь от игры в карты, размышлял над тем, чего ему ожидать: любезного составления компании и всяческих прилюдных проявлений любви и привязанности, или же гнева по поводу того, что в тот вечер, Дэйв, проведя совсем немного времени в заведении Памелы, быстро смотался в салун. Впрочем, как бы там ни было, пережить это было гораздо проще, чем могло показаться на первый взгляд.       Мастейн не знал, в чем тут дело: в какой-то странной для него, крепнущей год от года привязанности, выпитом виски, который почти всегда в той или иной мере наполнял его желудок, или чем-то еще, но с каждой их новой встречей к женщине этой он не чувствовал охладевания и она казалась все более дорога, несмотря ни на что.       Когда она подошла к нему, он, будто не обращая на нее особого внимания, как если бы она была просто его старой знакомой, предложил ей сесть рядом с ним и присоединиться к распитию бутылки виски. От обоих предложений Памела не отказалась, сев рядом с Дейвом, как и он, смачно приложившись к бутылке, хлебнула прямо из горла. Ни скандала, ни публичных проявлений страсти, к счастью, не последовало. Мастейн с удовольствием осознал, что его ждал довольно приятный вечер, знатно скрашенный его подругой.       Окончив партию в карты, играющие тут же предложили Памеле присоединиться к следующей игре. Это предложение так же не было отклонено.       Ощущая теперь что-то так напоминающее счастье, Дейв сидел в салуне, наслаждаясь выпивкой и игрой в карты в компании матери двух его детей.       Мастейн помнил, чего стоило ему отцовство. Ему тогда пришлось очень надолго остаться в городе и во время каждой относительно долгой отлучки приходилось оставлять с Памелой кого-то из своих доверенных людей. Детей она хотела меньше всего. Они должны были мешать ее работе, требовать излишне много внимания и, с наибольшей долей вероятности порядком попортить ее точеную фигуру, чего мадам, которой принадлежал удивительно хороший для этих краев публичный дом, позволить себе не могла. Мастейн же, хоть и не жаждавший радостей семейной жизни и не собиравшийся когда-либо к ним приходить, не намерен был позволять кому-либо убивать своих детей, пусть даже и ещё не родившихся, тем более детей от своей любимой женщины. Многочисленные истерики Памелы, проверка нервов Мастейна на прочность, а его друзей на верность, и прочие трудности были ценой двух прекрасных ребятишек, до какого-то момента непонятно как росших в этих диких краях под присмотром множества проституток, любящих их, как родных, и заботящихся о них. Материнский инстинкт девочек сильно беспокоил Мастейна и Дейв время от времени сильно переживал о том, как их воспитание может сказаться на его сыне и дочери. Но других вариантов взращивания детей у него не было и ему приходилось мириться с мыслью о том, какие представления о морали впитает его дочь, и как скажется на сыне воспитание в женском обществе, причем довольно специфичном.       Затем, в какой-то момент, наведавшись к одной из своих сестер, жившей с мужем в соседнем штате, Мастейн пристроил детей под ее опеку. Памела, так отчаянно в свое время сопротивлявшаяся материнству, проявила такую же отчаянность и агрессию, когда отец пришел, чтобы забрать у нее детей и при этом не обошлось без применения силы, слез и, опять же, истерик. Впрочем, это была довольно малая цена за сравнительное спокойствие за будущее своих детей.       И вот, мать живших где-то далеко, под присмотром родни, детей Дейва сгребала завидный выигрыш, подозревая в глубине души, что вся, сидящая за столом компания ей поддавалась. Впрочем, это подозрение не делало вечер менее приятным.