Герой на полставки.

      Сидящий на соседней койке Лазар выглядит слишком встревоженным для кого-то, кого Адам, предположительно, видит впервые в жизни. Парень растягивает губы в кривой, недоумённой улыбке и отдёргивает руку назад прежде, чем стоящий чуть поодаль Лука успевает за неё схватиться.       Что за дурацкие привычки?       Не слишком ли все вокруг тактильные?       В груди больно царапается раздражение; он только очнулся, ничего не помнит, а вместо того, чтобы помочь разобраться в происходящем, все носятся с ним как с кисейной барышней.       В глазах алхимика мелькает нечто победное, что, впрочем, легко ускользает ото всех присутствующих, кроме него самого.       Адам высвобождает свои конечности от посягательств и сосредоточенно массирует голову пальцами.       Волосы ощутимо грязные. Парень уверен, что мылся перед отъездом, и те вряд ли могли испачкаться настолько сильно за день пути, но спутанные пряди висят, прилипая к лицу, и всё это кажется отвратительно запутанным. Виски ещё не сковывает болью, однако нарастающая пульсация не сулит ничего хорошего. На самом деле, мигрень — единственное, что сопровождает его постоянно. Это почти восхищает.       Лука смотрит щенком, которого незаслуженно пнули под зад. Морган ощущает, как к растущему недовольству добавляется глупая, жалостливая вина и напрочь игнорирует любые порывы совести: — Я хочу побыть один, — он оборачивается и, глядя на отрешённую Лив, потеплевшим тоном добавляет очевидную ложь, — Всё в порядке. Мне просто нужно собраться с мыслями.       Конечно же, ему никто не верит.       Желанного одиночества Морган добивается лишь глубокой ночью. До отбоя к нему дважды заходит незнакомая девушка в серебряной одежде, называется то ли Аделиной, то ли Аделаидой; затем выгоняет всех собравшихся, кладёт на лоб больного холодное влажное полотенце и велит не засиживаться допоздна. Вскоре свет в соседней комнате гаснет, и помещение погружается в густую, вязкую тишину, похожую на болотную тину.       Адам кивает в пустоту, стягивает одеяло вниз и спрыгивает с кровати, чуть покачнувшись от резкой смены положения. Деревянный пол под ногами ледяной, а сквозняк, гуляющий по коридорам, приятно освежает горячее от лихорадочного жара тело. Парень ёжится, растирая оголённые плечи руками, и подходит к окну.       Всё происходящее отдалённо напоминает пробуждение в новом мире. На языке появляется привкус горечи.       Сейчас лунный свет, еле-еле пробивающийся сквозь плотную завесу снежных туч, больше похож на ртуть. Такой же серебристый и ядовитый. Морган чувствует, как в его лёгких, словно смертоносные пары, оседает навязчивый страх. Удушающе. Он подносит руку к горлу и на пробу сжимает, пытаясь понять, дышит ли воздухом или тем самым пробирающим до костей ужасом, наполняющим пространство вокруг. Сил, чтобы довести себя до кислородного голодания, не хватает; Амадей безвольно опускает руки вниз и прислоняется лбом к прохладному оконному стеклу.       Что происходит? Почему он ничего не помнит?       Вместо этого он хрипло произносит: — Айлу, почему я ничего не чувствую? Уважаемый хост, ваше физическое состояние можно считать удовлетворительным. Значительных увечий, кожных повреждений или переломов не выявлено, температура тела на данный момент составляет 36,9 градусов…       Парень трясёт головой, отгоняя непрошенные мысли на задний план, и скатывается на пол. — Айлу, почему я ничего не чувствую? Ни тогда, ни сейчас. — Он переворачивается лицом к дверному проёму, обхватывает колени руками и смотрит вперёд, будто незримый собеседник может появиться прямо перед ним, — Когда я впервые очнулся в этом мире, должен был буквально сойти с ума от страха. И сейчас. Я не помню несколько дней жизни. Моё тело почти двое суток гуляло без моего ведома. Так почему я сижу тут и смотрю в стену?       Система молчит, однако Морган шестым чувством ощущает, что его внимательно слушают, поэтому неуверенно заканчивает, глядя куда-то в потолок: — Я как будто под кайфом. Или на антидепрессантах. Я что-то чувствую, но это так отдалённо, словно не мои эмоции. Уважаемый хост, вы не подвергаетесь воздействию наркотических средств. — наконец отзывается Айлу, и парень слышит в безэмоциональном механическом голосе явственное замешательство.       Свет от небольшого фонаря возле соседнего здания общежитий выхватывает из темноты несколько силуэтов, тут же исчезнувших в ночной мгле. С улицы доносится скрип свежего снега, выпавшего после бури, под чужими ботинками, шорохи и негромкие переговоры тех, кто предпочитает ночную жизнь дневной.       Морган прижимает колени ближе к груди. — Айлу, что происходит?       Почему ни тогда, ни сейчас? Нет, увольте, он говорит не об истериках. Кому понравится загреметь в клинику для душевнобольных спустя неделю после появления в новом мире? Но всё происходящее, чёрт возьми, просто ненормально! И его реакция также совершенно, абсолютно противоестественна!       Он будто сам становится бесполезным, картонным персонажем из игры, без страхов, без желаний, без эмоций!       Парень сжимает руки в кулаки, царапая ногтями ладони, и ошарашенно шепчет в пустоту: — Айлу, я не хочу превращаться в Амадея. Я хочу оставаться собой, человеком. Хочу бояться, хочу радоваться, хочу спасти Лив. Уважаемый хост…— медленно, но чётко произносит голос в голове, привлекая к себе внимание растерянного парня, — От смены тела вы не стали кем-то другим. Ваши эмоции, как и гормональный фон, находятся под контролем этой системы. Уровень окситоцина и гормонов эндорфинов в вашем теле искусственно повышается.       Адам не разбирается в химии от слова совсем, однако словосочетание «искусственно повышается» заставляет его напрячься. Он подскакивает на ноги, нервно заламывает руки и начинает ходить по центру комнаты, варьируя между больничными койками, стоящими почти вплотную друг к другу. — Ты что, типа, накачиваешь меня?.. Уважаемый хост, вы ужасно грубы. Всё это сделано лишь для улучшения игрового процесса и не несёт никакого пагубного воздействия на ваше здоровье или психику.       Морган, наконец, останавливается в середине движения, заведя обе руки за спину и подняв правую ногу, чтобы сделать следующий шаг; на мгновение он зависает в подобном положении, слишком сосредоточенный на собственных мыслях, чтобы оставаться способным совершать два действия одновременно, после чего всё же теряет равновесие и встаёт на обе ноги сразу. — Не делай так больше. Пожалуйста. Этот механизм считает функцию защиты хоста приоритетной задачей… — начинает было Айлу, однако затихает, как только парень жёстко рявкает: — Я сказал, не лезь в мою голову! Стёрли воспоминания, накачали! Какого чёрта?! Я вам что, крыса подопытная?! Я человек! Я не этот идиот Морган, который родился лишь для того, что быть убитым! Я хочу жить! Хочу, чтобы меня запомнили! Злым, добрым, весёлым или грустным, но не тупой картонкой с красивой упаковкой! Ты меня понимаешь?!       Система не отвечает.       Лицо парня искажает гримаса ярости; то, что по его лицу безостановочно катятся слёзы, он замечает лишь тогда, когда из горла вырывается первый неразборчивый хрип. Он трёт щёки кулаками, размазывая по скулам горячую влагу, которая в кои-то веке не является кровью, его или чужой, громко шмыгает, не боясь привлечь внимание, и отпускает весь тот сметающий сознание шквал эмоций, бурлящий в сердце.       Адам засыпает прямо на полу, вцепившись в ворох одеял, которые скинул со своей кровати. Кажется, ближе к середине ночи у него снова поднимается температура; сквозь сон парень слышит тихие, быстрые шаги, чей-то знакомый шёпот, однако различить что-то большее не удаётся.       Снежная буря за стеклом завывает плачем северного ветра, а далёкие сигнальные огни безвозвратно гаснут, когда небо на востоке начинает светлеть.       Ему снится прошлое.       Морган не до конца уверен, чьё именно: фигуры отдалённо знакомых людей с размытыми лицами называют его по имени, однако их голоса остаются чужими. Он видит горный хребет рядом с фамильным поместьем, своих собственных родителей, почему-то зовущих его Амадеем, и Оливию, которая знает его самого, а не того, первого, навсегда исчезнувшего из чужих воспоминаний. Их силуэты сменяются, накладываясь друг на друга, и в отражении окруживших его сотен зеркал смотрит некто, не похожий ни на него, ни на себя.       Он разбивает зеркала.       Амадей — не главный герой. Однажды это имя исчезнет из людских воспоминаний, однако Адам сможет прожить его жизнь так, чтобы не остаться безымянным.       Очередное пробуждение сравнимо, разве что, с одним из кругов Ада: его лицо смертельно бледное, покрытое неравномерными красными пятнами и опухшее после нескольких часов непрерывных рыданий; глаза, такие же воспалённые и отёкшие, слипаются, а общее самочувствие подозрительно напоминает ужасное похмелье. Уважаемый хост, как ваше здоровье? — наглым, бодрым, и слишком громким голосом интересуется Айлу, — Как вы и хотели, любые барьеры, улучшающие ваше психологическое и физическое состояние были убраны! Надеюсь, вас всё устраивает! Завались, думает Амадей, после чего елейным голосом цедит сквозь стиснутые зубы: — Разве по мне не видно, что я абсолютно счастлив? Просто сияю.       Система пищит что-то насмешливое и покорно замолкает, оставляя хоста наслаждаться заслуженными семью секундами гордого одиночества. Спустя эти самые семь секунд за дверью раздаётся шуршание, за которым следуют знакомые три коротких, быстрых удара. Откровенно говоря, все визитёры, приходящие раньше полудня, могут развернуться и уйти; однако вчера Амадей незаслуженно обидел несчастного паренька. Поразмыслив, он проклинает собственное ранимое сердце и негромко зовёт: — Заходи, Лука. — Господин Морган, откуда вы знаете, что это я? — отзывается Сольхейм раньше, чем успевает открыть дверь.       Он просовывается в щель, бегло осматривает помещение, словно пытаясь найти что-то потаённое, после чего незаметно проскальзывает внутрь. Его волосы как всегда торчат в разные стороны, щёки ярко розовеют после бега, а за спиной болтается массивная тряпичная сумка, застёгнутая несколькими ремнями. Амадей замечает на рукавах некогда белой рубашки чернильные пятна, хмурится и подзывает мальчишку к себе, чтобы стереть такую же каплю с острого подбородка.       Ей богу, ребёнок.       Морган открывает было рот, чтобы отчитать Луку за неподобающий внешний вид, когда вспоминает, что тот рос без матери, полностью игнорируемый отцом, и решает, что это не его дело. Кто он такой, чтобы судить подростка? Сам когда-то был таким. — Следи за своей одеждой, — наконец выносит вердикт Морган и тянет смущённого юношу за воротник,— Ты уже взрослый. Люди могут посчитать тебя неряшливым.       Пятно не только не стирается, но и растекается по шее тёмными разводами. На месте кляксы теперь алеют яркие пятна от ссадин, а разом побледневший Лука перестаёт даже дышать. В конечном итоге избавившись не только от въевшихся чернил, но и от верхнего слоя кожи, парень в иступленной ярости бросает полотенце на кровать, долю секунды борется с желанием просто плюнуть в него, но находит это как минимум негигиеничным, а как максимум — ужасно неловким, и всё-таки отпускает притихшего Сольхейма.       Тот разгибается, пятится назад и плюхается на койку, часто моргая. — Г-господин Оден просил… передать вам конспекты… вы пропускаете из-за болезни, — бессвязно выдаёт юноша, и Морган машет рукой, выхватывая из чужих крепко сжатых ладоней школьную сумку. — Передай ему мою искреннюю благодарность.       Некоторое время они проводят в неловкой тишине.       На самом деле, Адама это молчание ни капли не смущает: он мельком пробегает взглядом по ровным, аккуратным строчкам текста, выуживает отдалённо знакомые слова и понимает, что учиться придётся упорно. Что касается Луки — возможно, тот просто мазохист?       Несмотря на юный возраст, Сольхейм умён не по годам, чего Морган, честно говоря, никогда бы не подумал: спустя полчаса бесполезных перелистываний страниц парень спокойно и довольно доходчиво объясняет ему часть материалов, в которых разбирается сам, и легко прикидывает, что означают неразборчивые символы в записях. Если учесть, что Амадей видит все эти слова второй раз в жизни, а первый был часом ранее — преподавательские навыки Луки поистине восхищают.       Его больничная койка постепенно захламляется тетрадями, перьевыми ручками и вырванными бумажными листами, потому что у новоявленного учителя оказывается поразительно раздражающая привычка доставать всё, что придётся под руку, и оставлять это прямо там, где стоит. Таким образом, содержимое сумок неспешно кочует по помещению, пока не находит своё пристанище где-нибудь на дальней тумбе, чтобы остаться там навсегда, забытым и никому не нужным.       Ближе к обеду заглядывает Оливия. Она коротко интересуется, как брат поживает и не вспомнил ли чего-то, однако, не получив удовлетворительного ответа, мрачнеет ещё сильнее и вскоре покидает помещение, ссылаясь на занятость из-за начала учебного года. Морган уверен — девушка что-то знает, — однако допытываться он не любит, поэтому оставляет странное поведение сестры на самотёк. Лука объясняет ему произошедшее, не вдаваясь в подробности; Адам чувствует, как его живот скручивает рвотными позывами, стоит услышать, что он натворил за последние полтора дня. Никто не называет имя Иль Каллисто, однако оно зависает в тишине комнаты, ощутимо сдавливая глотку, и напоминает о ночных событиях.       Внезапно объявившаяся привязанность Лазара становится объяснимой. Правда, не менее проблематичной.       Сам виновник бед объявляется ближе к концу дня.       По улицам столицы разносится звон колокола, оповещающий об окончании учебного дня; между тремя ударами, первый из которых означает конец урока, а последний — начало общего сбора на ужин, проходит от силы пять минут, но в дверь опять стучат, и парень прекрасно понимает, кого сейчас увидит. Если, конечно, к нему не решила нагрянуть главная героиня на пару с будущим муженьком. Одним из, точнее?       Оден входит в палату неспешным, уверенным шагом; его волнение выдают лишь бегающий из стороны в сторону взгляд и абсолютно скованная поза. Руки алхимика покоятся в карманах плаща. Он заметно сутулится под взглядами парней, но, тут же осознав это, нарочито небрежно поднимает подбородок выше и смотрит на собравшихся сверху вниз: — Я пришёл спросить, как ты себя чувствуешь.       После нескольких часов занятий непонятными предметами, похожими, вероятно, на подвиды алхимии, только с химическими уравнениями, Адам чувствует только одно: стремительное бурление своего вскипевшего мозга, готового вытечь через нос. Он чешет затылок и сурово хмурится: — Отвратительно. Вся эта информация скоро разорвёт меня на части, словно шарик.       Кажется, оба парня остаются несколько ошарашенными подобным ответом. Морган запоздало понимает, что вечно возвышенный, гордый и аристократичный оригинал скорее всего выдал бы нечто между «Я прекрасно себя чувствую» или «Всё чудесно, разве не видно?», однако исправляться не собирается. О каком доверии может идти речь, если он будет ежесекундно думать, как бы не ляпнуть какую-нибудь глупость? — Разве я плохо объяснял?.. — сконфуженно лепечет Лука, пребывающий в праведном ужасе.       Амадей машет руками: — Нет, спокойно. Это не твоя вина. Просто… всё это слишком сложно, однако невероятно интересно! — наконец решает он и переворачивает страницу подвернувшейся под руку тетради.       Во всём этом нет ни капли лжи.       Амадей действительно мало что понимает, однако искренне восхищается новым миром, полным магии, загадок и тайн. Когда-нибудь в его руки попадут великие знания, в прошлой жизни оставшиеся на потёртых страницах книг в жанрах фэнтези или фантастики; пока что он готов посвятить учёбе столько времени, сколько потребуется для осуществления его скромных мечт.       Лазар несколько секунд задумчиво смотрит на воодушевлённого Моргана, после чего испускает необъяснимо обречённый вздох и всё же решается сойти с порога, чтобы пройти внутрь комнаты. — Конечно, ты ничего не поймёшь, если будешь слушать объяснения младшекурсника. — Я прекрасно объясняю, — рычит Сольхейм, а потом с вызовом добавляет, — Насколько я помню, вы обещали госпоже Мортен позаниматься после уроков! Так не заставляйте её ждать.       Адам в изумлении открывает рот. Какого чёрта фавориты ошиваются в больничном крыле, когда должны крутиться вокруг главной героини? Возможно, стоит ненавязчиво выпроводить обоих за дверь?       Он задумчиво прикусывает нижнюю губу.       Сотни неразборчивых закорючек на страницах тетради выглядят слишком соблазнительно, чтобы думать о чужих отношениях.       Кажется, алхимика посещают похожие мысли, потому что тот фыркает и отмахивается от юноши, словно от назойливой мухи: — Я могу потратить на это несколько свободных минут.       Парни сверлят друг друга нечитаемыми взглядами.       Морган не выдерживает; смеётся в голос, наблюдая, каким раздражённым становится лицо Луки. Он треплет мальчишку по голове, взъерошивая и без того растрёпанные волосы, и открыто улыбается.