___________________________
Висенья не давала о себе знать, оставив Рикарда и Каргилла стоять на страже в случае трагедии. В случае трагедии. Я усмехнулся про себя. Какая чертова глупость. Моя мать умела многое. Она была безжалостной, когда речь шла о благополучии ее детей. Она была послушной и верной в глазах старого уклада. Она была разумной. Она всегда была здравомыслящей в совете Эйгона, в то время как все остальные требовали кровопролития, мести и войны. Королева, как и весь совет, думала, что знает ее, но в Королевстве не было никого, кто знал бы ее так, как я. Когда ее привели в наши покои, мне показалось, что я прошагал несколько часов. Я ожидал, что она будет более потрепанной. Более изможденной… более исхудавшей… Она выглядела так, как я ее запомнил. Одетая в зеленое платье Хайтауэр, с сияющим блеском в волосах, с той царственной походкой, которая была присуща ей даже в кандалах и против ее воли. — Это действительно необходимо? — я нахмурился, кивнув Рикарду, чтобы тот освободил кандалы, сковывающие ее руки. Каргилл остановил его рукой с гордым видом. — Все заключенные должны оставаться прикованными, пока находятся вне своих покоев. По приказу короля-консорта Деймона Таргариена. — я засунул язык в щеку, сдерживая каждое злобное и ядовитое замечание, которое осмеливалось осесть на моем языке. Вокруг меня поселилась темная аура, когда я глубоко вздохнул, глядя на его вызывающий взгляд. — Сними цепи, Каргилл. Он стоял во весь рост. — Порочный принц… — Позволь мне разобраться с Порочным принцем. — я огрызнулся, кивнув Рикарду, чтобы тот снял кандалы раз и навсегда. — Сними с нее эти цепи, пока я не решил не слишком дружелюбно отнестись к твоей дерзости, Каргилл. — я внимательно наблюдал, как с запястий моей матери снимают железо, и она несколько раз провела руками по больному месту. — Оставьте нас. — я кивнул в сторону двери, сурово глядя на Каргилла. Рикард вышел без протеста, ведя своего коллегу из моей комнаты к внешней части двери, слегка затворив ее. — Почему я здесь? — она вздохнула, сложив руки перед собой и окинув взглядом море позади меня. — Может быть, твоя жена хочет взять у меня что-то еще, ведь мне нечего дать? — Матушка… — она заставила меня замолчать взглядом. Окончательным взглядом, который я видел, как она то и дело бросала на других, но никогда на меня. Никогда еще я не получал такой взгляд полного презрения и разочарования. — Я знаю о твоей преданности семье, матушка. На самом деле, сейчас я понимаю это больше, чем когда-либо. — она насмехалась в ответ, отвернувшись от меня и обхватив себя руками. — Я знаю, каково это — желать только безопасности для своих… и готовность поджечь пламя для того, кто этого желает. — И откуда ты это знаешь, Эймонд? — она вздохнула, разочарованно нахмурившись. — От женщины, которая украла твой разум и вылепила тебя для своих собственных целей и планов? А? От той, что тобой манипулировала, заставляя охотиться на твою собственную плоть и кровь ради ее дочери? — она прикусила нижнюю губу, подавляя слезы, которые угрожали ей, когда она начала пятиться от меня. — Это не одно и то же, Эймонд. Это не то… — Я знаю это от своего сына, матушка. Моего собственного сына. — я вмешался, и она повернулась, чтобы посмотреть на меня. На ее лице отразилось недоверие. — Ты что? — было почти так тихо, что я едва понимал ее, пока она оглядывала комнату в поисках признаков того, что мои слова были правдой. Она схватилась за грудь, колени подкосились, и она рухнула в кресло. — У… у тебя есть сын? — я кивнул, бросив взгляд на детскую кроватку, спрятанную за перегородкой. — Не желаешь с ним познакомиться? — я почти испугался ответа, когда она, сглотнув комок в горле, заглянула за перегородку и посмотрела туда, где лежал Эймон. Груз, который тяжело давил мне на грудь, угрожая с каждым мгновением развалиться, медленно исчезал, когда ее глаза расширились, и она слегка кивнула. Я чувствовал, как она задерживает взгляд, когда я брал своего взволнованного сына из колыбели и прижимал его к себе. Я посмотрел на дверь, поймав на себе пристальный взгляд Рикарда, который неуверенно приблизился к ней. Я наблюдал, как она поднимает голову, пытаясь разглядеть его лицо, не подходя слишком близко, как будто часть ее сдерживала себя от желания взглянуть на него. Когда я сидел на диване напротив нее, закусив губу, борясь с собой, я увидел в ней ту женщину, которая вырастила и воспитала меня. На мгновение, вместо полного предательства и боли, я увидел свою мать. — Как его зовут? — она спросила, задыхаясь, с широкими, блестящими глазами, в которых начали наворачиваться слезы. Я слегка улыбнулся, отрывая его от своей груди, чтобы встретиться с пытливыми и любопытными глазами. — Эймон. — с ее губ сорвался звук легкого удивления, когда она посмотрела на его лицо, а я пристально наблюдал за ней. Я больше не видел злобы. Я больше не видел враждебности. Я видел ту же заботу и понимание, которых искал у нее в детстве. Я видел женщину, которая любила меня тогда, когда я не чувствовал этого ни от кого другого. — Боги, он так похож на тебя… Он прекрасен… — она прошептала, рука нерешительно потянулась, чтобы коснуться его головы, но тут же отдернулась, осознав это. — Зачем ты это сделал? Зачем ты показал его мне? — она нахмурилась, откинувшись назад, когда презрение и ненависть вернулись в ее выражение. — Это для того, чтобы еще больше мучить меня? Неужели ты действительно так сильно ненавидишь женщину, которая дала тебе жизнь, чтобы так издеваться над ней? Может, мне схватить твою сестру, и ты со своим советом устроишь игру на ее муках и безумии? — Матушка, я только желаю… — Я хочу вернуться в свою комнату. — она фыркнула и вытерла глаза, резко встав. — Заковать меня в кандалы и бросить туда, откуда они меня притащили, умоляю тебя. — Нет, — сурово сказала я, прижимая сына к груди, пока стоял перед ее театральными представлениями. — Ты хочешь, чтобы я спрятал его от тебя? Чтобы о нем говорили только шепотом рыцари, которые следят за дверью в твою башню, но никогда не знали его? Никогда не узнав единственного ребенка вашего сына? — спросил я, гнев пылал в моей груди. — Я попросил привести вас сюда по доброте душевной, по просьбе моей жены, чтобы ты знала Эймона. Чтобы его бабушка знала о своем внуке, а не скрывал от нее, а ты ведешь себя так, будто я сделал это с единственной целью — мучить. Ты наказываешь его за преступления и поступки, которых он не совершал. — я покачал головой, сдерживая всю ярость, которую хотел выплеснуть. — Эймонд, я не хочу, чтобы ты скрывал от меня свою гордость. — она ответила жестко. — …я… я не знаю, каким человеком ты стал. У меня такое чувство, будто я разговариваю с незнакомцем, застрявшим в теле моего сына. — она потянулась ко мне, нежные пальцы слегка коснулись моего лица, когда я отпрянул от ее прикосновения. — Боги, что они сделали с тобой… — пробормотала она, в ее глазах сверкнула душевная боль, которая задела меня за живое. — Я отказываюсь умолять вас о благосклонности к моему сыну, матушка… Я лишь хочу, чтобы вы знали его… и меня тоже. — я вздохнул, покачав головой, и обратился к рыцарям, которые сидели за дверью. — Я хочу знать тебя, Эймонд. — она прошептала, когда вошли Рикард и Каргилл. — Помоги мне понять… — ее взгляд остановился на младенце, которого я прижимал к своему телу, и выражение ее лица слегка смягчилось, когда невинные глаза Эймона поймали ее взгляд. Когда она в последний раз обернулась ко мне, когда ее уводили обратно в башню, я понял, что сделаю все, чтобы она поняла. Если бы она действительно была ключом к тому, чтобы мой сын остался в моих объятиях и вдали от сил, стремящихся уничтожить его, я бы искал ее день и ночь, чтобы раз и навсегда положить конец этому безумию.Chapter 40
25 января 2023 г. в 20:08
— Будь серьезней. — мой тон был суров и неумолим, но лицо Висеньи не дрогнуло. Если бы не серьезность ее глаз, не надежда, промелькнувшая в ее просьбе, я бы счел ее сумасшедшей.
— Я никогда не была более серьезней. — рассуждала она, слегка сжимая Эймона.
— Ты хочешь, чтобы я бросил его в пасть чудовища? В те самые руки, которые, как ты считала всего несколько минут назад, желали ему зла? — я покачал головой в неверии.
— Он никогда не будет в большей безопасности, чем когда он с тобой. — на ее губах заиграла ухмылка. — В дополнение к нескольким членам Королевской гвардии… — хотя это была шутка, простодушная игривость ее голоса поставила меня на грань.
— Его безопасность — не моя забота, Висенья. — огрызнулся я, и она покачнулась, прижимая нашего сына ближе. Я глубоко вздохнул, сосредоточившись на хватке, которой я держался за балкон. — Просто подумай на мгновение о том, что встреча с ним сделает с Хелейной. Хоть на мгновение. — я мысленно видел это ясно, как рассвет — моя сестра в луже собственного отчаяния, как только я вошел, с ребенком, почти идентичным тем двум, которых она держала на руках после того, как из них высосали жизнь, и третьим, которого она потеряла. Если бы я уже не думал, что она сошла с ума, встреча с моим сыном означала бы для нее конец.
Висенья замолчала, опустив глаза.
— Я… я не думала…
Я повернулся к ней лицом, сжав губы в тонкую линию.
— Именно. Ты не думала. Я сделаю то, о чем ты просишь меня, то, о чем просит меня Королевство, но я не подвергну свою сестру новым мучениям.
— Может быть, тогда мы приведем сюда твою мать? — она мягко предложила, избегая моего взгляда. — Чем подвергать Хелейну еще большей боли…
— Ты думаешь, что встреча с Эймоном не причинит моей матери боли? — я насмехался, скрестив руки на груди и прислонившись к перилам. Вся мягкость, вся кротость, которая была в моей жене, покинула ее тело, пока я прощупывал, пробивая дыры в этом так называемом плане.
Брови Висеньи нахмурились, и она посмотрела на меня.
— Ладно. Держи ее подальше от своего сына. От единственного внука, к которому она находится на расстоянии вытянутой руки. Возможно, было глупо пытаться избавиться от чувства вины, пытаться дать ей хотя бы намек на доброту, чтобы она увидела своего сына с его ребенком. Глупо с моей стороны. — она ушла, оставляя меня, как она вернулась обратно. Меня пронзило сожаление, когда я смотрел, как она воркует с нашим сыном, извиняясь за свой тон и за свой собственный, когда она деликатно укладывала его в колыбель. Я открыл рот, чтобы позвать ее, чтобы объяснить свою непонятливость, но слова подвели меня, когда голос Висеньи отозвался эхом. — Я знаю, что никогда не смогу понять страдания и душевную боль, которые испытывают твои мать и сестра. Я никогда не смогу представить, что с нашим сыном может что-то случиться. Одна только мысль… — она посмотрела на стропила и покачала головой, вытирая слезы с глаз тыльной стороной ладони. — Я никогда не прощу себе того, что случилось с ее детьми, и, возможно, я никогда этого не заслужу… — она повернулась ко мне со стиснутой челюстью. — Но я отказываюсь стоять перед тобой, чтобы ты оплевал меня своими обидными словами, потому что, уверяю тебя, Эймонд, ты не можешь сказать ничего более порочного, чем то, что я уже сказала себе.
Она винила себя. Она взяла на себя всю ответственность за заговор, исходящий от Совета и направленный на уничтожение моей семьи. Часть меня, эта темная и неумолимая часть, пожирала ее. Часть, которая хотела, чтобы она почувствовала то, что я видел в тот день — абсолютное и полное страдание, которое полностью поглотило Замок. Эту злобную часть меня сдерживала любовь к ней. Эта непоколебимая любовь к женщине, которая сражалась дважды за день и произвела на свет самое совершенное, на что я когда-либо осмеливался смотреть — моего сына. Висенья рисковала всем, чтобы защищать меня, как никто другой в этом мире. Поддерживала меня перед лицом проверки и испытания за испытанием, чтобы доказать свою правоту этим людям, которые называли меня предателем. Кто называл меня Убийцей родичей. А я стоял здесь, плюя ей в лицо, в то время как она предлагала доброту. По тому, как она смотрела на Эймона, я видел, что даже мысль о том, чтобы представить его моей матери, в безопасности моих рук или нет, убивала ее. Бесконечные возможности того, что с ним может случиться, заглушали все остальные.
Она едва удостоила меня взглядом, когда я подошел к ней.
— Я не хочу ссориться с тобой, любовь моя, — тихо пробормотал я, проводя руками по ее рукам. Она вздрогнула от моего прикосновения, но попыталась скрыть это, нерешительно прижавшись ко мне. Неужели она действительно считает меня таким злодеем?
— Nyke jāhor daor jaelagon mirros bē ao bona ao gaomagon daor. — ее голос был едва слышным шепотом. — Но я прошу тебя… не лишай своего сына шанса узнать тех, кто может его любить. — она умоляла, прислонив голову к моей груди, когда я прижал ее к колыбели, положив руки по обе стороны от нее на люльку. Она может любить его. Подумал я, прижимая поцелуй к макушке Висеньи, наблюдая, как тяжелеют глаза Эймона. Это казалось почти невозможным.
Я бы сделал это. Во имя моей жены и ради нашего сына я бы сделал это.
Невзирая на последствия и ненависть, которые я должен был испытать от своей матери.