Флирт с драконом

      Как, седьмое пекло, Эйгон это делал? Чрезмерное количество выпитого, даже не ощущая его последствий и не испытывая от этого отвращения.       Во рту у меня было так сухо, как никогда, и жажда хоть одной капли поглотила меня с того момента, как я решил, что не стану жертвой ее воздействия, по крайней мере, после того, как по-настоящему увидел Висенью. Я поклялся, что больше никогда не поднесу кубок к губам, пока не буду знать наверняка. Пока я не держал ее в своих объятиях и снова не почувствовал ее в своих руках и не понял, что это не был какой-то гребаный мираж, посланный мне богами, моим собственным безумием или самой Алис. Я даже не взглянул на эту гребаную штуковину, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ней, с тех пор как она вошла в двери этого жалкого места. Месяцы я сидел в своем собственном отчаянии, ослепленный своим горем и донышком этой несчастной бутылки. И все из-за ее обещаний.       После визита Эйгона Алис по моей просьбе наложила покрывающее заклятье на этот замок. Конечно, предложение мне десницы было угрозой, но рассылка прокламации во все дома, лояльные черным, была смертным приговором, приколотым к моей груди. Это было решение, принятое им и только им, которое удержало бы меня либо в Харренхолле, либо привязанным к Красному Замку, поскольку он напился до смерти на троне моей жены. Если бы мне пришлось быть привязанным к какому-то месту, это было бы далеко от таких, как он, где я мог бы продолжать свои усилия по поиску Висеньи и возвращению ее без помех или вторжения его собак и дикарей, привлеченных в его ряды. Кроме того… я знал, что не могу доверять себе, что меня будут держать слишком близко к моему брату, что я буду у него под каблуком и не убью его голыми руками.       Я знал, что это не так.       Той ночью я попросил ведьму защитить этот замок своей магией, когда она выполняла другое задание, о котором я ее просил. Задача, которая предположительно должна была вернуть Висенью ко мне — и вернуть ее, пекло, она выполнила.       Если бы мне дали шанс, я бы лишил Алис жизни до того, как они вытащили ее из камеры. Я бы сделал это сам, если бы шок от того, что я увидел свою жену, настолько ясную и осязаемую, что она должна была быть реальной, не заставил меня застыть на месте. Я практически набросился на нее, но это действие осталось незамеченным, когда ее глаза остановились на Алис.       Алис и это гребаное существо внутри нее. Что бы это ни было.       Если бы я не чувствовал себя таким слабым из-за своего помутнения, я бы пошел за ней ночью. Мне так сильно хотелось избавиться от охватившей меня лихорадки, избавиться от яда в своем теле, чтобы я мог просто снова посмотреть на нее. Но, как отмечает история, судя по шраму на моем лице, отметинам на груди, а теперь и по изуродованной коже на руках, я был просто мужчиной. Мысль о том, что это безумие останется далеким воспоминанием, когда они порезали Алис и оставили ее умирать, — вот что поддерживало меня в здравом уме, пока мое тело медленно избавлялось от яда, засевшего во мне в предрассветные часы ночи. Возможно, конец Алис означал бы конец любого зверя, которого мейстер вырезал из нее. Какую бы темную магию, по ее утверждению, она ни применяла в моих интересах, она исчезнет вместе с ней в облаке дыма или утонет в ее собственной крови. И все это было бы каким-то ужасным сном вместо моей проклятой реальности.       Первое, что я увидел, когда открыл глаза, когда моя лихорадка наконец спала, были мои руки. Я их уже с трудом узнавал. Порезы и синяки были моими собственными, я бил руками о стены библиотеки в течение нескольких месяцев, когда ее призрак покидал меня каждую ночь. Жесткие и неровные впалые шрамы, которые покрывали мои ладони и тыльную сторону кистей, были лишь отчасти моей виной. Самой неприятной частью всего этого были одинаковые порезы на каждой ладони, которые теперь зажили.       Отмеченный магией крови. Отвержденный и запечатанный в пламени.       Это то, что провозгласила Алис, прежде чем заставить меня сунуть руки в огонь. Среди низших домов и простого люда всегда ходили слухи, что Таргариены невосприимчивы к огню. Что пламя скатилось бы с нашей кожи так же легко, как дождь, не оставив ни следа, ни шрама. Утверждение, которое быстро развеивалось каждый раз, когда я смотрел на свои изуродованные руки.       Пока я осматривал плоть, в моих ушах звучали слова Порочного принца: Предложение твоему изуродованному ребенку — не утешительный приз.       Я покачал головой, и у меня вырвался легкий смешок: «Если бы у меня было меньше амбиций, возможно, я бы перестал калечить себя во имя нее». Разговаривая с мертвыми, как будто ожидая ответа. Я действительно сходил с ума. Мне не нужно было зеркало, чтобы знать, что я выгляжу как надо. Лихорадка оставила меня, но дрожь и легкая дымка остались. Я улизнул до рассвета к ледяному ручью рядом с замком в надежде, что погружение в воду избавит меня от дрожи, вызванной моим потворством своим желаниям.       Как только я вернулся, я привел себя в максимально презентабельный вид, прежде чем она увидела меня. Она должна была увидеть меня. Она должна была увидеть меня, чтобы я мог рассказать ей правду обо всем этом. Чтобы я мог все объяснить и снова обнять ее.       Поэтому я ждал.       И ждал.       Я подождал, пока солнце не взошло полностью, и в лагере началась суета. Я ждал до тех пор, пока не перестал это делать. Она была в нескольких метрах от меня, так чертовски близко, что я почти чувствовал ее запах. Чувствувал ее. Пекло, я бы чуть не попробовал ее на вкус, если бы позволил своим мыслям блуждать.       Поэтому я спросил о ней. Я умолял ее идти за мной. В конце концов, я бросился за ней, но сир Торн снова преградил мне путь. Кажущейся постоянной занозой в моем боку.       Но потом она пришла ко мне. Она пришла ко мне во плоти и крови, а не в тумане и видениях, с тем прекрасным хмурым выражением на лице, которое мне хотелось прогнать поцелуем, как это было раньше. Но потом она отказалась смотреть на меня — отказалась, пекло, слушать меня, когда я потянулся к ней и, наконец, почувствовал ее в своих объятиях. Я с трудом верил в то, что это было, пока она не ударила меня, и мне пришлось выдавить улыбку со своего лица, когда мгновенная жгучая боль пронзила мою щеку. Да. Она была настоящей. И она была моей Висеньей. Не что-то темное или необычное, как утверждала Алис. Она была такой же, какой я ее помнил. Возможно, немного изможденная… может быть, меньше ростом… более резкая, суровая красавица, но тем не менее красавица. Снова почувствовав ее, я чуть не сломался, но наблюдал, как она убегает…       Наблюдение за тем, как она отворачивается от меня, чтобы забрать свою корону без меня рядом с ней, уничтожило меня.       Я был почти готов прорваться сквозь рыцарей и знаменосцев, которых она оставила разбросанными по замку, и подняться в небо вслед за ней. Это ни в коем случае не было бы трудной задачей, кроме как снова бросить ей вызов… Я мог видеть огонь в ее глазах, просто подумав об этом. Я знал о состоянии Солнечного Огня и о том, во что превратилась Городская стража при правлении Эйгона. Возможно, я был отчасти виноват в том, что позволил этому случиться, в то время как сосредоточился на своих собственных эгоистичных устремлениях, но мне было все равно. Именно из-за моего эгоизма — моей преданности ей, которую она отказывалась слушать, — ее атака оказалась успешной.       По крайней мере, я предполагал, что именно это сир Торн вторгся в мое утешение, чтобы сказать мне.       — Скажи то, что ты пришел сказать, и оставь меня, — приказал я, не отрывая глаз от страниц, на которых что-то нацарапал. Я ничего так не хотел, как отказаться признавать ее нового сторожевого пса, но я знаю Рикарда уже некоторое время. Мое молчание не обескуражило бы его. Этого так и не произошло. Его доспехи загремели, когда он переступил с ноги на ногу, без сомнения, ему было так же неудобно от своего приказа, как и от его выполнения.       — Как бы сильно мое лицо ни ценило отсрочку, королева приказала мне оставаться здесь. Оставайся здесь, сколько хочешь, Торн. Но делай это в моем присутствии.       — Пока я не получу известия от королевы Висеньи, я не сдвинусь с места, — я почти слышал его нежелание, когда атмосфера вокруг нас из знакомой стала немногословной. — Прошу прощения, Ваша светлость, — я застыл, услышав обращение. Ваша светлость.       — Мой принц, — поправил я. — Мой принц или Ваше высочество. Тон Рикарда выражал легкое замешательство:       — Произошло ли какое-то изменение в титуле, о котором я не был посвящен, Ваша светлость?       Я закрыл дневник и развернулся на своем стуле лицом к нему:       — Было ли что-то, в что я тоже не был посвящен?       Сир Торн без страха посмотрел на меня сверху вниз, высоко подняв голову, выставив напоказ свою уже заживающую губу и ушибленную щеку, и покачал головой. По тому, как он отшатнулся от моей руки и как отказался даже посмотреть в мою сторону, я был уверен, что меня ждет собственный погребальный костер.       Я подозрительно посмотрел на него.       — Она все еще называет меня королем-консортом?       Он выпрямился.       — Насколько мне было известно, Ваша светлость.       Я отбросил перо в сторону, когда меня охватило раздражение.       — Есть ли цель у твоего визита? — я настаивал. — Или ты пришел за очередной поркой?       Рикард глубоко вздохнул, выпрямляя спину.       — Мейстер Харт объявил ведьму мертвой после того, как вырезал у нее младенца, — я так и подумал, когда крики из недр замка прекратились, и я не услышал никаких последующих криков. Когда Эймон родился, он проложил себе путь в этот мир с криком воина. Он объявил о своем присутствии в этом мире своими криками. Я не слышал даже намека на крик, который мог бы походить на крики моего сына, и это вселило в меня надежду, что существо внутри нее погибло вместе с ней. Пока Рикард не добавил: — Ребенок жив.       Мы никогда не должны были так жить. Предполагалось, что это должно было стать моим спасением. Мой шанс снова держать свою жену в объятиях, а вместо этого это стало моим проклятием.       Я крепко сжал челюсти.       — Это из-за мейстера?       — За малышом ухаживала кормилица Блэквудов.       — Существо, — поправил я, не скрывая усмешки. — Что бы ни было вырвано из нее, это не ребенок.       Рикард слегка покачал головой.       — Судя по тому, что я видел, это все, чем он является, — в его глазах светилось разочарование. Как будто он не верил, что я способен на такой проступок, пока не увидел это сам. — Очень похож на юного принца Эймона.       Я ударил кулаками по столу, и стул полетел на землю, когда я схватился с ним.       — Ты не будешь сравнивать моего сына с подобными этой твари. Ты услышал меня, Торн? — я зарычал, хватаясь за его нагрудник.       Он оставался собранным, несмотря на мою угрозу нового насилия.       — Убедитесь сами, Ваша светлость. Плод вашей интрижки находится всего в нескольких лигах от этой палатки, — рыцарь кивнул в ответ, и моя хватка усилилась.       — Я скорее скормлю себя своему дракону, чем увижу то существо, которое скрывается в этом замке, — я вскипел, отпуская его.       — Ребенку не должно быть причинено никакого вреда, Ваша светлость, — безрезультатно предупредил меня Рикард, когда я протискивался мимо него.       — Кто остановит меня, Торн? — я бросил вызов: — Ты? Чувствуешь себя храбрым теперь, когда она присвоила тебе гребаный титул, Лорд-командующий? — я высмеивал его.       — Я сделаю то, что должен, — просто сказал он. — Королева Висенья приказала не причинять вреда ребенку. Если это означает, что я должен защищать его даже от таких, как его отец…       — Я не его отец! — закричал я, колотя кулаком по внешней стене замка и вскрывая те раны, которые наконец-то зажили.       — Утверждайте, что хотите, Ваша светлость, — спокойно сказал лорд-командующий, — но ребенок является вашим точным отражением, независимо от того, решите вы признать свои проступки или нет, — нет. Это было невозможно. Это было, седьмое пекло, невозможно. Я не знал специфики магии; мне было все равно, о чем спрашивать. То, что она требовала от меня, было ужасающим, и это было то, что я буду носить с собой до самой смерти.       Зеркальное отражение или нет, ребенок или нет, приказ Висеньи или нет — для меня это не имело значения.       Я бы посмотрел на свой предполагаемый… проступок… и избавил этот мир от любых воспоминаний о лживости Алис Риверс. О моей гребаной глупости поверить слову, сорвавшемуся с ее ядовитых уст.       И я бы довел это дело до конца.