Умопомраченье

С тех пор, как он попал в Бездну, прошло восемь миллиардов шестьсот сорок три миллиона двести пятьдесят две тысячи семьсот семьдесят семь секунд. Или сто тысяч тридцать семь с половиной дней. Или двести семьдесят четыре года. Или два с половина века. И он, за наименее экспрессивно выраженного слова, устал. Зандик и до этого не особо нуждался в еде, питье, сне и отдыхе, как люди. Но в Бездне — ты не хочешь ничего. Здесь нет времени: ни дня, ни ночи; здесь нет солнца и нет ветров; здесь ни холодно, ни жарко. И иногда он думает, что блуждает кругами. Он не стареет, как сегмент, но в Бездне его внутренне часы остановились, поэтому он считает. Чтобы не потеряться окончательно. Он считает и сражается. Здесь тёмно-красное небо и мёртвая чёрная земля с бескрайними руинами неизвестных ему цивилизаций. У него нет никакой бумаги, никаких чернил и ручек, поэтому он старается расшифровать всё по памяти. Это его единственное занятие помимо выживания. Иногда ему кажется, что хиличурлы здесь множатся в геометрической прогрессии. Его копьё заржавело от крови, а белизна собственной одежды осталась призрачным воспоминанием. Ох, он бы убил тысячи хиличурлов за душ. Но всё, что он имеет: идти вперёд, изучать письмена мёртвых и забытых, и стараться не умереть. Без Глаза Бога сложно, и это показало ему, как сильно он был зависим от него. Зандик едва ли помнит своего имени, поэтому имеет привычку перебирать всех сегментов в порядке возраста. Зандик частично помнит, что Тарталья (каким номером Предвестника он был?) рассказывал, что в Бездне время идёт далеко от верхнего мира. Год в Бездне едва ли стоит дня в Тейвате. И точно также может быть наоборот. Зандик может лишь надеяться, что его случай первый. Он не хочет возвращаться, чтобы никогда не встретить оригинал, но увидеть множество незнакомцев, оставленных в наследство. Как он устал. Он даже не может позволить себе передышку, потому что собьётся со счёта. Поэтому он идёт. Сражается, идёт, выживает, читает, сражается, идёт, сражается, сражается, идёт, идёт, читает, сражается и идёт, и идёт, и идёт. И, может быть, сходит с ума. Через ещё пятьдесят миллионов секунд он встречает человека. Это не иначе, чем удача. Или чудо. (Он уже не верил ни в чудеса, ни в Архонтов, ни в свой интеллект. Он измотан. Он снова одинок и брошен.) Какая-то часть его разума вспоминает мужчину: глаза из звёзд и волосы из солнца. Он видел его где-то среди огня, лесов и смеха. Как ни странно, но его горло абсолютно предало его. Он так давно не говорил. — Тебя здесь быть не должно, — это всё, что говорит ему первый человек за столетия, и Зандик рад, что не забыл собственный язык. Этот человек, на удивление, добр. Он приближается к нему медленно, не сводя глаз с его копья, которое он разучился отпускать из руки. — Я выведу тебя наверх. Вот так просто. Зандик даже не просил его об этом, а мужчина не выставил условия. Мужчина протягивает руку, и он хватается за неё, боясь, что это мираж; он так давно не трогал никого другого. Мужчина, как и все звёзды, как сама Бездна, холоден. Но это хорошо, в конце концов, это его стихия. Зандик почти рухнул, когда появляются звуки, когда ветер бьёт его по лицу, когда цвета, кроме чёрного и красного, вторгаются в его зрительные нервы. И запахи, архонты, он забыл, что такое запахи. Мужчина помогает ему опуститься, как он и говорил, это добрый человек. Он оставляет его, говоря, где находятся люди и в какой стороне город. Зандик очень отстранён, но пытается угадать, когда он в последний раз был в Мондштадте? Наверное, несколько жизней назад. Кажется, он плачет. Он не уверен, с ним такое впервые. И он смеётся, это хрипло и задушено, посреди леса, и он задыхается, и он перегружен, и он впервые за долгое время хочет спать. Но ему нельзя. Ему нужно встать, узнать, какой сейчас год, найти одежду, еду, спрятаться от рыцарей, если они всё ещё разыскивают Предвестников, и только потом выдохнуть. Он дышит полной грудью и едва не давится. Солнце такое резко-светлое, а через два дерева от него яблоки яркие-яркие. Его глаза слезятся вновь, а в ушах появляется звон, когда он распознаётся чириканье птиц. Он дышит, снова и снова, прислонившись к дереву. Он дышит и силой разжимает свою хватку на копье, его видимая кожа такая грязная, а, криво отрезанные и вновь отросшие, волосы жирные до невозможности. Зандик, как никогда, чувствует вес своих без пяти месяцев трёх сотен лет.

***

Судьба либо благосклонна к нему, либо любит смотреть, как он корчится. Может быть, и того, и другого сразу. Он едва смог сдержать истеричный смех, когда подхватил мондштадтскую газету, и украл чью-то рыцарскую форму: чёрные брюки большеваты, а рукава водолазки длинны, но он может с этим справится. Озерная вода после него точно стала немного грязнее. Он старается избегать других пользователей Глаза Бога, потому что он уверен, что след Бездны приклеился к его коже, пока он не сдерёт её самостоятельно. Он решает уйти ночью, успев разжиться остатками блюд кафе и чувствуя себя голодным, когда спустя такое количество времени он встречает ту самую проблему Предвестников. Зандик был странно удивлён, что помнит об этом. Он не помнил лица, но знал, что двадцать второй был немного одержим занозой в заднице Фатуи. У мужчины ярко-красные волосы, и он может зачарованно наблюдать за их цветом, потому что если бы он встретил что-то такое в Бездне, то увидел бы на расстоянии пяти километров. (Прямо, как маги бездны видели его белые волосы с баснословных дистанций посреди темноты.) Эту встречу нельзя назвать любезной, и мужчина мог бы быть силён; не зря он когда-то сражался даже с Пьеро и смог скрыться живым. Но Зандик варился в Бездне слишком долго — в том месте ему надо быть быстрее, чем он когда-либо был, и иметь рефлексы выше, чем у любого, кого он встречал. Он не собирался дать убить себя так просто, даже если знал, что не уйдёт отсюда живым победителем, и в итоге выживал, выживал и выживал. Ему не нужно сражаться, ему лишь нужно сбежать, что он и делает, оставив мужчину с колотой раной в бедре. Возможно, заражённой, потому что он так и не почистил копьё, среди прочего. Зандик усмехается, исчезая и не останавливаясь. На его пути ничего не изменилось, когда он пересекал гавань Ли Юэ и тайком уплыл с портовым кораблём до Фонтейна. Верно, прошло всего три месяца. Океан солит его кожу, когда он таится в тенях, а луна отражается в волнах, он снова давится смехом и думает, почему он просто не пошёл в снежианский банк в Ли Юэ? Может быть, он не допускает, что они узнают его. (Он сам себя едва узнаёт, хотя лицо едва ли обзавелась больше одного шрама вдоль челюсти). Или, быть может, ему нужно убедиться в этом самому. Ему нужно самому посмотреть на мир до самой Снежной и вдоль неё. До Заполярного Дворца, ледяного пола и одинаковых дверей на втором этаже. До лаборатории оригинала и ровно такого же лица со всеми теми же морщинами, которые едва ли могли углубится за сто шесть дней. Зандик продолжает считать, едва ли способен на то, чтобы остановиться. В Фонтейне полно пара и дыма от машиной промышленности, которую народ воды производит. Ни лучше, ни хуже, чем в его последний раз. Он чувствует, как недостаток сна сказывается на его теле, когда улавливает своё отражение в бескрайных водах морской страны: чёрный подчёркивает его бедность, а синяки под глазами тёмно-зелёные, от оттенка синего его ненастоящей крови. В Фонтейне разбегается Верховный Суд, а посреди этого множества людей выделяются Гидро Архонт, Панталоне и Путешественница. Конечно, посреди событий, покинувшие Сумеру и несущие беспорядки на своём пути. Как Зандик рад, что не он тот, кто разгребал бы бюрократический ад, оставленный такой дерзкой чужеземкой. Зандик не видит причин вмешиваться, пока ему не приходится. Он знает свою сторону, и хотя Панталоне не слаб, он не боец. И, возможно, это наикратчайший путь, если он будет честен. Даже, если ему тяжело полагаться на кого-то ещё. (Мужчина из звёзд и тьмы был исключением, он был мёртвой надеждой, которую он никогда не был достоин познать.) Сложно сказать, кто удивлён больше: Предвестник, Путешественница или возмущённая Архонт, которая остаётся на своей собственной стороне. Она — Верховная Судья, самоназванная и пустословная; для него, что говорит ему о том, что у него не было прав вмешиваться в кару божью. Богиня Справедливости или нет — он уже познал настоящее чистилище. Он не сражается с Архонтом, он не настолько глуп, как Синьора (слишком измотан, нет крио под рукой, нет плана, копьё готово развалится на части в его руке), поэтому он выводит себя и Предвестника в целости и сохранности. Он смеётся, когда слышит гнев в голосе Архонта, и Панталоне сомнительно косится в его сторону. Они покидают Фонтейн в спешке и насыщенно жёлтом рассвете, когда он продолжает считать, раскачиваясь из стороны в сторону в пародвигательной повозке, сидя за рулём. Натлан проходит, как в тумане. Жара — это то, что он забыл. Холод Бездны так глубоко в его костях, что он хочет выцарапать его изнутри, но в его ногтях остаётся только синий, пока он считает и дышит. Ему приходится заново учится вести диалоги. Он едва может вспомнить свои личные отношения с Панталоне (он не уверен, как спросить его второе кодовое имя, потерявшееся в пыли его разума), но помнит, что тридцать четвёртый был близок к нему. Предвестник тот, кто невольно помогает ему перестать резко реагировать на чужой голос и тянутся к оружию, и тот, кто помогает ему примерить его прошлую личину. Панталоне сам стрижёт его волосы, Зандик едва помнит короткие волосы и просит не слишком срезать их. Он смотрится в зеркало слишком долго, пока чужие пальцы перебирают спутанные пряди; на мгновение ему приходит мысль, не стриг ли Панталоне других сегментов или оригинал, вместо него; Зандик знает, что никто из них не может позаботиться о себе, пока это не сделает он. Панталоне тот, кто покупает ему где-то по пути одежду, белую, светло-серую и голубую. Он смотрит мгновение, прежде чем попросить чёрную — с этим было бы намного легче в первые годы в Бездне. Панталоне не спрашивает, складывая пальцы, полные дорогих колец, вместе, и покупает из ещё одного потаённого для него места другое. Одежда всё такая же облегающая и крепкая, как ему удобно; жёсткие сапоги, новые клинки, что он потерял в половине своего пути во тьме, оставил в чьей-то трахее, и шёлковые ленты для волос, которые могли бы стоить целое состояние. Он думает, что раньше в его одежде было больше ремней? Он не уверен, но заменяет это оружием в подкладках пальто для зимы Снежной и подошвах ботинок. Панталоне не задаёт никаких сложных вопросов, и это прекрасно. Снег кусает его кожу, и это то, что напоминает Бездну. Может быть, не просто так Тарталья провалился туда, будучи заблудившимся ребёнком, которому также повезло встретить в мире теней кого-то. Зандик всё ещё с трудом верит, что это реальность, а не какой-то коварный дендро маг бездны отравил его разум и отправил в приятные сны, пока хиличурлы пируют его ненастоящей плотью. Эта мысль заставляет его улыбнуться. Агенты Фатуи вздрагивают рядом с ним по какой-то причине и он находит напряжение плеч Предвестника, но не спрашивает их. Он почти у цели. Триста тысяч секунд спустя его встречает Дворец. Всегда ли он был таким маленьким? Зандик уверен, что потратил пару лет на изучение руин одного строения, которое казалось бесконечным. Он едва ли гарантирует, что смог обойти его весь. Он расстаётся с Панталоне своевольным решением. Он всё равно не подчиняется его приказам, даже если чувствует благодарность. Зандик всё ещё разбирается с тем потоком эмоций, которые вернулись к нему со всем Тейватом. (В Бездне были только скука, усталость, тоска, безнадёжность и одиночество.) Только когда он открывает болотно-зелёную дверь без стука (стучался ли он раньше? он не может вспомнить), когда находит оригинал в середине злого разговора с тридцать шестым, когда падает на оригинал, легко уворачиваясь от потока пламени и яда дендро, видит, что тот в порядке, сжимает его, вздыхает запах химии, антисептика, пыли и спирта, Зандик засыпает. Спустя восемь миллиардов шестьсот девяносто пять миллионов семьсот пятьдесят восемь тысяч триста семьдесят семь секунд он имеет право перестать считать.