Пламя во плоти

Сереброкрылая, обычно спокойная и более послушная, чем молодые драконы братьев, вырывается, рычит, пускает струйки огня в сторону обступающих ее драконослужителей. Висенье приходится вмешаться, хотя матушка по времени уже вот-вот должна прибыть, чтобы встретить их и проверить Сиракс. Золотая драконица прилетела без всадницы около часа назад, спокойно приземлилась и, фыркая будто делая одолжение, зашла в один из огромных чернеющих провалов подземелий, хвостом сбивая с ног особенно бесстрашных, подходящих слишком близко, служителей. Висенья, наблюдавшая эту картину, даже немножко завидует. Ее мать выросла в Королевской Гавани, как и Сиракс, для которой стены Драконьего Логова уже родны и привычны. Матушка может позволить себе приземлиться где угодно, отпустить Сиракс на волю и быть уверенной, что она незамедлительно улетит в свое стойло. Висенья же успокаивает свою драконицу тихим шепотом, Высокий Валирийский срывается с ее обветренных от частых полетов губ подобно рыку самой Сереброклылой. Чешуя под ее пальцами жесткая, острая, ненароком можно и порезаться об острые края пластин, но Висенья никогда этого не боялась. Без опаски, осторожности, ведет ладонями по красивой морде постепенно успокаивающейся драконицы. - [Сереброкрылая, пожалуйста, спокойно. Скоро матушка придет сюда, и к ее приходу все должно быть готово, чтобы мы, не теряя времени, отправились в замок. Я ей обещала. Ты же не будешь меня подводить?] Драконица недовольно ведет головой в сторону, невольно толкая огромной пастью девушку. Она на пол шага отступает, оборачиваясь в ту же сторону, что и ее дракон. Хвост оплетает пространство рядом с ней, словно очерчивает ограждение вокруг, защищает от давящих стен и незнакомых людей. Тихий угрожающий рык раздается в сторону одного не сильно умного драконослужителя, решившего прервать момент единения всадницы и ее беспокойного дракона. Висенья разделяет недовольство своей драконицы, и, обращаясь уже на общем языке к слишком близко стоящему человеку, приказывает - Отойдите, я сама разберусь со своим драконом. Ее голос, громкий и властный, отражающийся эхом в огромном зале и туннелях, на секунду удивляет ее саму, но она не может позволить себе отвлекаться. Сереброкрылая, нервная и напряженная, озирается по сторонам, беспокойно переступает прижатыми к земле лапами, поднимая облачка пыли. Ее пасть приоткрыта ровно настолько, чтобы издавать тихий, предостерегающий рык и показывать внушительные клыки. Вся ее поза, начиная от подрагивающего изящного хвоста, все еще отгораживающего девушку от всего мира, заканчивая полусложенными трепещущими крыльями, говорит о том, что драконица не рада здесь быть, словно только и ждет, когда Висенья заберется ей на спину чтобы улететь. "Ты хочешь домой, моя храбрая девочка, домой на Драконий Камень", - думает девушка и гладит жесткую чешую дракона - "Я тоже, милая, я тоже..." Сереброкрылая переводит свой беспокойный взор на нее, мордой ластится к заботливым рукам. Висенья ловит ее взгляд. Звериные узкие зрачки, каждый больше ее головы, смотрят на нее пристально, не двигаясь. В них - слишком много понимания для просто зверя. Иногда Висенье кажется, что в драконах человеческого больше, чем в самих людях. - [Спокойно, Сереброклылая. Я знаю, эти стены тебя напрягают, но это необходимо. Обещаю, как только наша семья закончит здесь свои дела, мы с тобой вернемся на Драконий Камень. Домой.] Драконица утробно фыркает, словно и правда понимает весь смысл ее слов, и пускает облачко пара в ее сторону. Горячий драконий выдох греет ее продрогшее от долгого полета в облаках тело, хотя конечно запах оставляет желать лучшего. Висенья позволяет себе рассмеяться, не отрывая взгляда от глазницы дракона. Тяжелое чешуйчатое веко на мгновенье закрывается, узкий зрачок и голубая радужка скрывается под серебристой морщинистой кожей. Висенья сравнила бы это с закатыванием глаз в ответ на что-то глупое у людей. Их бессловесное общение прерывают далекое ржание коней, топот и радостный гомон братьев, уже давно загнавших своих драконов в стойла. "Пора." Чужой пристальный взгляд жжет ей спину, но Висенья старается не думать об этом. Она в последний раз касается лбом переносицы Сереброклылой, и та будто бы даже скулит. Ее рык - слишком тихий и даже чуточку жалобный. - [Обещаю, Сереброкрылая. Я вернусь завтра тебя проведать. А теперь, иди.] Она и сама отходит от громадного зверя, несколько мгновений наблюдает как недовольно она позволяет боящимся драконослужителям окружить ее и направить к одному из туннелей. Поворачивается в сторону, откуда слышатся радостный шум встречи и улыбается. Не задумываясь над приличиями, бежит к матери. Хоть они и не виделись всего 5-6 часов, с того момента как матушка сказала им лететь сразу к столице, а сама направилась куда-то еще, но радость, будто после долгой разлуки, топит ее сердце. Возможно, от того, что время в полете с драконом тянется совсем иначе, а может быть, это просто дает о себе знать камень над ее душой, придавивший всю беспечность еще когда матушка при ней получила и сразу прочла письмо от короля. "Просто приглашение ко двору на семейный праздник" - сказала она тогда, но Висенья успела заметить мимолетную тяжелую складку на ее лбу и нахмуренные брови, пока мальчики радостно обсуждали перспективы возвращения в Королевскую Гавань. Мама поспешно передала письмо Деймону. Лицо его при прочтении ничего не выражало, однако, рука на эфесе Темной Сестры сжалась сильнее обычного. Да и ворон, донесший письмо, не был похож на обычных, откормленных и ухоженных воронов дворцового птичника. Все эти тревоги, невольно сжимавшие ее сердце, отступают, когда матушка, обнимающая Люка, кладет другую руку на ее плечо, улыбается счастливо, но чуточку беспокойно. Кивает в сторону уже скрывшейся Сереброкрылой и спрашивает - Все в порядке? Висенья быстро кивает, словно даже секунда промедления нарушит этот прекрасный миг семейного воссоединения. - Да, матушка, все хорошо. Сереброкрылая просто не привыкла к Драконьему Логову, за всю свою жизнь она здесь впервые. Рейнира улыбается ободряюще, чуть наклоняя голову, и сжимает ее плечо сильнее, прежде чем отпустить и этой же рукой потрепать по голове стоящего рядом Джейса. Тот смеется будто бы даже недовольно, однако Висенья видит в его радостном лице отблески тех же отступивших тревог, что не так давно мучали и ее. "Все хорошо. Мы все снова вместе" ××× Радость ее прерывается когда они все вместе подходят к карете - мама и Джейс поддерживают за обе руки короля, но тому это словно и не нужно, он переводит взгляд с Рейниры на ее детей и на секунду Висеньи кажется, что в нем застыли слезы. Только на секунду, потому как речь его полна радости и сил. Он спрашивает, хорошо ли они добрались, как погода на Драконьем Камне, и ее братья, еще маленький Джофри и уже пытающийся казаться взрослым Люк, наперебой бросаются описывать свой первый настолько долгий и самостоятельный полет. Им с Джейсом не выпадает даже минутки чтобы что-то вставить, а потому они просто идут рядом и со смехом переглядываются. Висенье кажется, что на какой-то миг смех застревает в ее горле, когда она видит королевскую чету, отстраненную, не сделавшую и шага им на встречу. Она замолкает. Быстро скользит по ним взглядом, пытается оценить так, как учил ее оставшийся на Драконьем Камне Деймон перед тем, как на прощание поцеловать в лоб. "Умейте смотреть глубже, чем они хотят. Не только на богатую одежду, но и на выражение лица. Не на оружие, а на руки. Смотрите на все сразу" Она смотрит. На королеву в изысканной зеленой парче, но с тщательно скрываемым презрением на лице. На Эйгона, который даже не пытается сделать вид, что рад тут быть. Ее взгляд теплеет когда она видит Хелейну. Милая и чудоковатая тетушка приветственно улыбается ей, не решаясь подойти ближе и обнять пока матушка подчеркнуто-официально приветствует королеву Алисенту, однако, именно такое желание Висенья и читает в фиалковых глазах. Это заставляет ее сердце, закованное в броню недоверия к столице, оттаять, и она, под взглядом Хелейны, проводит пальцами по щеке и чуть прижимает их к губам - жест будто бы случайный, но выдуманный ими специально как знак поддержки, когда Хелейну кто-то задирает, а она, Висенья, не имеет возможности надавать подзатыльников тетиному обидчику. Воспоминания вспыхивают белым огнем на лице юной девушки, но это не более чем радостная улыбка и растянувшиеся по щеке белые узоры пламени. А потом она чувствует это. Чей-то тщательный, будто липкий, взгляд проходится по ее обтянутому в кожаный камзол для полетов телу, обходит стороной лицо, но задерживается на темных, заплетенных в косы, волосах. Весь уют, бережно хранимый ими с Хелейной между их семьями, тает, как и сам светлый силует девушки. Висенья видит темный, черный контур подтянутой фигуры, разбавленный серебристый пятном длинных, прямых волос. "Дядя Эймонд" - хочет поприветствовать она, чтобы хоть как-то сбросить это наваждение, но слова комкаются в ее горле так же, как и плащ, который она мнет пальцами. Его слишком пристальный взгляд врезается в ее горло, там, где из-под наглухо застегнутого воротника все-таки вылезают, выбиваются светлые узоры пламени, и она сглатывает комок невысказанных слов. Замечает, как его губы растягиваются в усмешке, и тут же ругает себя. "Не смей теряться под его взглядом, Висенья. Не смей." Она выпускает ткань плаща из чуть взмокших пальцев и отворачивается. Ее косы хлестко ударяются об щеку. Джейс и матушка уже поприветствовали королеву и ее семью, теперь ее черед окунуться в эти вяжущие патокой церемониальные формальности. ××× Поездка в карете дарит ей чувство спокойствия и возвращает в привычную семейную юдоль, где можно громко смеяться и шутливо хлопать братьев по рукам. Король сидит рядом с ними, такой же оживленный, сердечный и простой, как и вся их семья, хотя Висенья даже в мыслях не может назвать его дедушкой, пусть он и всячески поощряет все проявления родства с их стороны. Она смеется, охотно отвечает на вопросы, однако все это в глубине души кажется ей мнимым, ненастоящим. После каждого ее и братьев смешка или восклицания следует тяжелый взгляд десницы и осуждающий королевы. Сама она сидит напротив Висеньи, прямая настолько, что кажется, будто сейчас ее позвоночник прорвется сквозь натянутую ткань платья. Ее ледяной взгляд направлен не только на их семью, но и на Хелейну, и Висенья ненароком задумывается, является ли это привычным для непоколебимой в своей доброте тетушки? Она не собирается спрашивать у нее об этом, но ответ всплывает в ее голове сам по себе когда она громко, протестующе фыркает на рассказы брата о том, как быстро он подчинил себе дракона. Алисента вновь обращает свое едва покрытое морщинками лицо в ее сторону, и она ловит совсем другой оттенок презрения в ее холодном взгляде. "Королева, несмотря ни на что, любит свою дочь" - понимает Висенья, и это поднимает в ее душе волну облегчения. "Может быть матушка все-таки была права, когда вскользь говорила, что Алисента не так бесчувственна, как кажется." ××× Все то время, что Хелейна делилась с ней случившимися в замке за их долгое отсутствие событиями, причем, как и ее личными, так и общеизвестными, Висенья относительно беспечно улыбалась, в ответ рассказывая смешные истории, проиходившие на Драконьем Камне. Тетушка тихонько смеялась в ответ, иногда вздыхая и жалуясь, что у них наверняка живности больше ровно так же, как и интересных проишествий. Они не обменивались письмами, однако Хелейна еще с детства, когда их семьи жили вместе, с придыханием рассказывала ей о паучках и многоножках, следующих по замку как тени за людьми. Когда Хелейну отвлекает вопросами о драконах Люк, Висенья позволяет себе тонкую, предвкушающую усмешку и сжимает пальцами подол плаща от нетерпения. Где-то сейчас их вещи везут в карете к Красному замку, и среди них лежит аккуратная деревянная коробочка с иссушенным, хрупким тельцем паука в смоле. Она никогда не разделяла любви тети к этим странным созданиям, но матушка учила ее быть вежливой и думать наперед, и Висенья, в тот момент лазавшая по немногочисленным деревьям Драконьего Камня и увидевшая застывшего навсегда насекомого, рассудила что когда-нибудь они с подругой еще точно увидятся, и она будет счастлива такому подарку. К ее радости, этот момент настал куда раньше, чем она ожидала, и потому сейчас она отвернулась от щебечущей светловолосой девушки, чтобы хитрой улыбкой не выдать грядущий сюрприз. Взглядом она зацепилась за сидящего у выхода Эймонда, и приложенным усилием позволила своей улыбке остаться на лице, будто ничего внутри нее не перевернулось от вмиг появившегося напряжения. Он смотрел через решетки двери на шумящие за стенками кареты улицы, его профиль был повернут к ней той стороной, которая видеть никак не могла. Черная лента кожанной повязки, обработанная будто бы грубо, но все же качественно, пересекала его бледное лицо, платиновые волосы, лежащие идеально ровно на плечах и спине. Острая линия челюсти и скул вторила ей, а плотно сомкнутые, тонкие губы ничего не выражали. Отвернись, отвернись, отвернись, шептал ей голос ее самой десятилетней, но она не смогла отказать себе в любопытстве понять, насколько сильно он изменился. Бывшая несуразной мальчишеская угловатость, которую она помнила, не покинула его, однако сделалась рельефной, ограненной, будто бы кричащей об опасности. Весь он, когда-то угрюмый и потерянный мальчишка, состоял сейчас из острых линий и контрастов, белого и черного, уверенного и остраненного. В последний раз она видела его на Дрифтмарке, в ту переломную ночь, когда из-под ее пальцев, пальцев принцессы, которой там вообще не должно было быть, пролилась кровь, такая же детская, как и у нее. Ей не было жаль - она до сих пор помнит его злой взгляд, противный смех и жестокое "бастарды", несколько месяцев после ей даже снилось это в кошмарах. Но все же что-то трепещущее, мягко-колющее заполняло ее сердце, когда она невольно думала, могла ли остановить все иным способом. Тогда времени на раздумья не было - были только железная уверенность в том, что нужно помочь валяющимся в грязи братьям и быстрый взгляд на валяющийся у ее ног ножик. Но потом, уже намного позже, когда схлынул шок и страх от бросившейся в ее сторону яростной королевы, пришло чудовищное понимание, что вот именно в тот момент жизнь перевернулась, пошла по совсем другому пути. В своем понимании она не была одинока - этот случай будто бы сплотил их еще больше, связал двух братьев и трех сестер нитью еще более нерушимой, чем общая кровь. Она не чувствовала сожаления, не чувствовала гордости. Но не было в ней и равнодушия. Было что-то неясное, то, что маленькая девочка ощутила впервые и не смогла понять. Даже разобрать по кусочкам - как нечто абсолютно новое, оно не поддалось изучению сразу. А потом - ушло, померкло и осталось только выцветшим воспоминанием. Куда ярче она помнит долгие споры матушки и папы Деймона, уже после возвращения на Драконий Камень. Его взгляд, изучающий, пробивающий насквозь как ветер в небесах, впервые обращенный на нее с толикой удивления и даже гордости. Собственный шок, когда он привел ее во внутренний двор тренироваться вместе с братьями, хотя и не дал в руки настоящий меч. А еще - тогда впервые проявились ее узоры. Вернее, они всегда с ней были, с самого рождения росли по коже вместе с ней самой, едва светлые, но виетивые, дымные, покрывшие вязью обе ее руки, грудь, по левой ключице заползшие на спину до самой талии. Их было много, но они не были настолько заметными, как у ее тети Хелейны, и никак не тревожили ее покой, к матушкиной радости. До того дня, как поверх них не проступили маленькие капельки крови. Это было странно и едва-едва больно, но в замке тогда, кажется, переполошились все. Сама Висенья внимательно следила, как мейстер аккуратно бинтует ее небольшие предплечья, гадая, почему метки закровоточили именно там, и как так вообще произошло? Воспоминания, застелившие ей взор плотной пеленой, тают резко в тот момент, когда карета внезапно останавливается и, после крика возничего, продолжает ехать дальше. Ее взгляд, так и замерший на повязке дяди, обретает осмысленность, и спустя пару долгих мгновений, будто после сна, она осознает, что все еще пялится на него. Его единственный глаз смотрит на нее равнодушно, но ей чудится злость в расширившимся зрачке. Или, может быть, не чудится? Она лишила его глаза, и когда-то давно он громко, на весь зал, сказал что это был честный обмен. Но прошло столько лет, сейчас перед ней совсем другой человек, не тот Эймонд, которого она смутно помнит из детства. Уверенный, опасный, знающий свою силу, ледяной. Ей кажется, что если она его коснется, то почувствует пробирающий своей отстраненностью холод. Ни его брат, ни мать, ни тем более он не будут добры или хотя бы искренне-вежливы к ее семье. Но захочет ли Эймонд отомстить ей лично? У него к ней свои счеты, выходящие за рамки семейных. Она смотрит на него прямо, пытается придать лицу ненавязчиво-гордое выражение лица. Да, это сделала я. Нет, я не боюсь тебя или того, кем ты стал. Он все так же равнодушно отворачивается от нее, первым отводит взор, и это маленьким всполохом победы проносится по ее коже. На секунду ей кажется, что даже ее спокойные узоры чуть колыхнулись по коже. Она старается не думать о том, что перед тем, как он отвернулся, она уловила всполох горячего огня за его фальшивым? равнодушием. ××× Как единственной дочери наследницы престола и принцессе, уроки этикета ей преподавались особенно тщательно. Висенья знает, что у кареты должен стоять паж, помогающий знатным дамам спуститься и подняться по ступенькам. В Драконьем Логове им помог один из слуг, но сейчас они приехали к пустующему входу, и король не изъявил желания ждать, пока их встретят. Если нет соответствующего слуги, то руку должен подать хозяин дома или его старший сын, но Эйгон для этого слишком пьян, понимает она, смотря, как Эймонд придерживает спускающуюся мать. Висенья выходит последней, будто это как-то отсрочит момент, когда она вынуждена будет его коснуться. Воздух, более свежий, чем на улицах города и в карете, бьет ее легкие, а солнечный свет на миг слепит глаза. Она щурится и подает ему руку, как учила ее когда-то септа, вкладывает свою узкую ладонь в его широкую, шершавую, как и у ее брата, когда он много тренируется. Висенья пытается не думать, не концетрироваться на ощущениях, но все же, мысленно отмечает, что это касание - едва теплое. Его хватка на ее кисти уверенная, поддерживающая, как и положено по этикету, но она задерживается чуть дольше, чем необходимо. Когда он ее отпускает, то делает это резко, мажет мозолистыми пальцами по тыльной стороне ладони, грубо, будто бьет, хотя она не чувствует боли, только странное покалывание. В его взгляде, перед тем как он уходит - живая, искренняя и ничем не прикрытая злость. Проклятье, не сдержавшись, тихо шепчет себе под нос Висенья, потирая ладонью место, где он ее коснулся, в попытках унять скачущие по рукам мурашки.