Пламя во плоти

Шум суетящихся вокруг людей бьет по ушам, залезает в голову и будто изнутри разъедает его мысли. Он хочет достать меч и зарубить хотя бы одного валящегося ему под ноги пьяницу, чтобы остальные замерли, шокированные и испуганные. И этот выпотрашивающий хаос прекратился бы. Но где-то глубоко в сознании голос, так похожий на змеиный шепот Отто Хайтауэра, проникновенно складывает буквы в слова - хаос не снаружи тебя, он внутри. И это злит его еще больше. Это правда - за один день он совершил импульсивных поступков больше, чем за месяцы до этого. Привычное хладнокровие, так лелеемое им в себе, трещит по швам. Холод рассудка позволяет смотреть на все здраво, правильно оценивать ситуации и не спотыкаться об условности вроде привязанности, совести или прочих чувств. Но в нем разгорается огонь, он выжигает его покой, искрит азартом по коже. Что-то сладостно-терпкое, горячее проникает в его кровь, разливается по каждой полости тела, замедляет стук сердца, словно то не может с этим справиться. Из-за нее? Его сердце и не справляется. Гулко и медленно стучит, греет кровь как жаровня. Разум тоже - предательски воскрешает в голове уже сотни раз изученное вдоль и поперек чувство теплоты. Не настолько мимолетное, чтобы списать все на шок или собственные фантазии. Наглая девчонка, порочная бастардка, темноволосая дрянь, пятно позора на их могущественном роде. - твердит он себе. Ему нужно еще тщательнее изучить летописи. Тепло это не более чем фантом его восприятия, возможно, он просто ошибается, считая ее... Даже думать об этом невозможно без смеха. Он, принц Эймонд Таргариен, олицетворение Старой Валирии, всадник великой Вхагар, сам по себе - дракон, Таргариен. И эта ошибка, носящая, смешно подумать, имя Висенья - имя одной из королев-завоевательниц. Но его тело, низменное человеческое тело, идет против него. Оборачивается к ней, смеющейся за обеденным столом, хотя он все время до этого успешно игнорировал факт ее существования. Покалывания в коже - тоже. Это не более чем привидение, самообман. Но ее вольность, ее свобода - вызов закостенелым порядкам Красного замка, вызов и ему в частности. Как она, бастардка, смеет быть радостной, пока он мучается от своих глупых мыслей, бесполезно пытается их изгнать из вмиг ставшего своевольным рассудка? Как она может, после всего, что совершила, который раз крадя частички его существования - сначала глаз, затем покой - беспечно шептаться с этими ублюдками-братьями, улыбаться им этой неэтично-искренней улыбкой, тихо хихикать, прикрываясь бокалом и сжимать под столом их мерзкие ладони? О, он все видел. Не смотрел, упорно сжимал челлюсти и отворачивался, но видел - и это мутными контурами бокового зрения впечатывается в его сознание. Он горит, в топке его тела ручьями плавится будто вековой лед покоя. Вытекает наружу - резкими словами, но искусно-вежливо, как аккуратный точеный кинжал под ребра. Он ничего от нее не ожидает - ему все равно, лишь бы дать своему огню вырваться наружу пока он изнутри не растрескался от противостояния холода и жара. Но она словно подливает масла в пламя, каждое ее слово, обращенное к нему, все больше провоцирует его сломать ей жалкую шейку с белесыми узорами. Он так увлекается своими попытками прожечь ее тонкую, натянутую кожицу плеч, бархатно покрывающую острые кости, что позволяет ей завести себя в ловушку - и понимает это только под конец битвы. Эймонд ядовито улыбается, под гулкие слова короля признает ее победу - но это не более чем вынужденно. Она может думать что хочет, может отворачиваться от их битвы, подставляя под его взгляд лишь плечо и шею, может вновь смеяться с братьями, уже громче, чем до этого, позволять их грязным ртам задевать косы прически, вливая в ее такое же грязное тело какие-то слова. Но он напомнит ей, что победа за ним. Что она - не Таргариен и уж тем более не Веларион, лишь воплощение грязной стронговской крови, такой же темной, как и пряди ее волнистых волос. Эймонд не думает - он просто действует, когда видит ее силуэт на безлюдной лестнице. До сих пор у него не было четких планов мести - потому как обдумать месть значит придать ей огранку реальности, контроля, а его злость к ней это нечто странное, неуловимое. Как огонь, что невозможно поймать в клетку. Но сейчас он полон решительности. Мысль возникает внезапно, но крошит все устои здравомыслия, захватывает его рассудок. Эймонд благодарит богов за то что ее платье открывает плечи лишь спереди, а спина от самого верха затянута шнуровкой. Жесткая расшитая ткань ощущается под ладонями почти что с удовольствием, он размашисто толкает ее тело к стене, прижимает, удерживает. Его руки на ее лопатках, выступающих под платьем, выглядят странно, но эта странность словно стог сена для его огня. Она не кричит - и он невольно удивляется. Заглядывает ей в глаза и давит желание отшатнуться, сбежать от беснующегося пожара чувств. В них - страх вперемешку с радостью. Страх словно желание. Таким взглядом когда-то смотрел Эйгон на своего дракона, перед тем как приручить. Воспоминание о детстве отрезвляет его, он пресекает ее жалкие попытки вырваться и шепчет ей на ухо, не способный устоять от соблазна, губами ловит жар тела. Сухо, резко, добивает, заканчивает битву, что она так наивно посчитала уже выигранной. Ее попытки становятся все резче, а его пыл никак не утихает. Он ложится на нее, вжимается телом, возвращает себе возможность нанести финальный удар. Хватает ее рукой за челюсть, вжимает пальцы в губы. Неосознанно, невольно, ведь изначально он вовсе не собирался настолько касаться ее кожи. Кислое, дешевое вино жжет его рот, а он словно в пространции вспоминает, как ощущалось ее дыхание на ладони и изгиб талии у его таза, как под пальцами порязительно мягкие, горячие губы наверняка выкрикивали бы проклятья на его голову, позволь он ей. Он когда-то уже зажимал девушкам рты - но то были холодные, раболепные шлюхи Шелковой улицы, фальшиво-громкие. Она же - огонь, пойманный его телом, извивающийся, живой, и он на какую-то крохотную секунду ловит мысль - а как звучали бы ее стоны, будь она под ним во всех смыслах? Как ощущалось бы ее тело, не спрятанное от него тканью платья? Деревянный кубок трещит в его ладони, грозится рассыпаться щепками и изувечить его руку, но и это было бы предпочтительнее, чем оставшийся ожог от ее тела. Кожа его ладони чиста, но он видит на ней следы его касания. Отпечатки горячих губ. Вино ударяет в голову, малодушно находит себе оправдание Эймонд, кидая медяк на грубую, запачканную поверхность стола. Подзывает одну из трактирных девок. - Еще вина? Его передергивает. Дрожь идет от рук до самого сердца. - Нет. Скажи мне, ты видела здесь где-нибудь светловолосого юношу, вашего постоянного гостя? ××× Он пришел сюда не за тем чтобы слабовольно напиться или спустить пар между ног какой-нибудь девицы. Скорее, он пришел за человеком, в чьем характере так поступать. Эйгон исчез сразу же после того как они закончили обед, но вот, уже ранняя ночь, а он до сих пор не вернулся в замок. Матушка, и без того раздраженная, беспокоится, злится. Нет возможности послать в такое время стражника за беспечным сыном - и Эймонд приказом десницы отправляется в город. "Это унизительно" - хочется сказать ему, но Отто Хайтауэр не принимает слово нет. Любое неподчинение он ловко перемалывает в жерновах интриг. Даже если это его семья. Особенно если семья. Матушка, поспешно хватающая его за руку, ломает даже зародыш возраражения. "Найти идиота-брата" - напоминает себе Эймонд, осматривая десятки людей вокруг себя. И сразу уйти из этого хаотичного балагана криков и танцев. Найти Эйгона - как приказ верному рыцарю от королевы и десницы. Не думай о бастардке - как приказ себе, но он бесится с того, что это звучит почти как молитва. В "Слоновий рог" он зашел без особой недежды, его брат уже давно спустил планку до заведений Блошиного Конца, а не центра города. И все же, не то интуиция, не то предчувствие заводит его в мимолетно знакомый трактир. Он задерживается, задумывается о том, что не хочет признавать, и от неминуемого поражения себе же его спасает кивок служанки и мелькнувшая в том направлении сереброволосая макушка. Его брат даже не трудится как-либо скрывать свое местонахождение - он пьяно хохочет, полулежит на лавке у дальней стены. На его рубахе свежие пятна не пойми чего, а на штанах - следы сурьмы, которую шлюхи наносят на свое лицо в попытках быть краше. Эймонд тяжело вздыхает. Жалкое подобие принца и кусок мостовой грязи, из которого попытаются слепить короля. И вот его матушка и дед хотят посадить на трон? - Ээймо... - впервые за долгое время радуется брату Эйгон, растягивая припушие губы в подобии кривой улыбки. Эймонд наотмашь бьет его по щеке, не сильно, но достаточно ощутимо чтобы тот заткнулся, не выкрикивая его имя на всю таверну, и хотя бы немножко пришел в чувства. Его голова словно медленный маятник движется в сторону, тело следует за ней. Он за рукав поднимает его с лавки, встряхивает чтобы тот встал на ноги. Или хотя бы попытался, учитывая его степень опьянения. Эйгон закидывает на него руки, пощечина на него словно никак не повлияла. Только лицо сделалось более веселым. А шепот - злым, мерзким, самодовольным - Ну ты прям... истинный сын своей матери. - куда-то в плечо произносит он с горькой ухмылкой. Эймонд хочет еще раз ему врезать. - Зачем ты сюда пришел? - тем временем полулопочет Эйгон, опираясь на него всем телом. - Посмотреть... на нее, да? Они же всегда вместе, братья и сестра... Звучит как бессмысленные росказни Хелейны, но слишком жалко и не в том ключе, чтобы Эймонд даже на мгновенье допустил мысль, что его брат тоже... странный. - Всегда вместе... не то что мы. Ненужные дети ненужной королевы... А весь их чертов выродок - семья... - Эйгон наклоняется и сплевывает на пол - ... и они греются в этом огне. Жестко поднятый им, вновь смотрит в лицо, откидывает голову и хохочет сквозь слова - О, Эймонд, ты и это будешь отрицать? - его смех становится злым. Эйгон говорит еще что-то, но... Он не собирается отвечать на его пьяные бредни и гадать о смысле кривых ухмылок. Не собирается придавать значения правдивым, в общем-то, словам. Разворачивается и идет, так и продолжая тянуть нетвердо стоящего на ногах брата за плечо в сторону выхода. Но тот неожиданно ловко вырывается, рукав рубахи трещит по швам, рвется, виснет тряпкой на его руке, открывает взору темные языки пламени на плече. Эйгону все равно, ему тоже. Вся столица итак знает, что принц и первый сын короля любит проводить свободное время в подобных местах. Эймонд шагает к нему, намеревается схватить. Неразумное поведение брата и его слова злят его еще больше, чем все уже произошедшее. - Уйди! - кричит ему в лицо Эйгон, путается в собственных ногах и кренится телом в сторону, отчего рука Эймонда хватает лишь воздух рядом с ним. - Ты можешь отвергать сколько угодно эту связь, брат, но... но дай мне погреться в этой теплоте... Его крик переходит в шепот, которому стоило бы потеряться в окружающей их толпе, но Эйгон заваливается на него вновь, шепчет прям в лицо, и Эймонд на секунду цепенеет от смысла его слов. Насколько он пьян? Вопрос, на который ответить сложно. Он и трезвым ведет себя не лучше хмельного, или же вино просто течет по его венам вместо крови. И хотя его бесконтрольное тело в его руках, музыканты начинают играть что-то знакомое, любимое публике, народ взрывается смехом и вытекает из-за столов. Единственный выход оказывается перекрыт толпой танцующих или просто поддерживающих, и Эймонд раздраженно толкает несопротивляющегося брата на дальнюю лавку. - Как только это сборище рассосётся, мы уходим отсюда. Понял? Эйгон, все это время смотрящий в сторону самой большой толкучки людей, переводит на него взгляд и хитро ухмыляется. Эймонд садится рядом, от скуки рассматривая крутящихся в пьяных полуподобиях танца бедняков. В широких затесанных робах, поштопанных рубашках, но они выглядят счастливо, словно глупость их движений каким-то образом заряжает хорошими эмоциями. Счастливее, чем все придворные лорды и леди вместе взятые. Их смех, раздающийся со всех сторон, окружает его как враг на поле боя. Темп музыки, отсюда практически не слышный, ускоряется, а хлопки толпы становится все более ликующими. Он цепляется взглядом за внезапно возвысившуюся над головами прочих девушку. Мерный огонь ламп едва ли освещает ее лицо, а ему с дальнего конца и подавно не видно, но он все же всматривается, только лишь от скуки, как он позволяет себе думать. Мысли о том, что в этих движениях, поворотах головы, вскинутых руках есть что-то знакомое, кажутся ему дикими и абсолютно нереальными. В отличии от брата, он город посещает редко и только лишь из необходимости, ни с кем не знакомится и предпочитает скрывать внешность. Хотя конечно его увечье заметно даже под плащом. Еще одна причина свернуть бастардке шею. Девушка тем временем залезает на стол полностью, крутится, изгибающейся волной идет к юноше на другом конце. Толпа вокруг них свистит и гогочет, но Эймонд на это лишь пренебрежительно фыркает. Дикость, да и только. И все же, он смотрит. Напряженно постукивает пальцами по грубому дереву. Что-то знакомое... Не сходит ли он с ума? Может быть, какая-нибудь дворцовая служанка? Он никогда не обращал на них внимания, но все же... После особенно резкого повора вокруг своей оси она чуть ли не падает со стола, но в последний момент выравнивается в ответ на безумные крики обступивших их людей. Слишком хорошо владеет своим телом для просто служанки. Его руки, до этого лежавшие спокойно, понемногу сжимаются в кулаки. Знакомый привкус тревоги и азарта неожиданно жжет язык. Темная коса, растрепанная и полураспавшаяся, выбивается из-под рубашки. Он следит за ней взглядом и не понимает, что же так задевает его сознание. Вскинутая рука, колышащиеся темные волосы. Лицо все еще остается в тени, но ему чудится тень своевольной улыбки на нем. Когда они заканчивают танец, девушка, все еще стоящая на столе, словно издевательски кланяется толпе, но он сидит в этом же направлении. Ее распахнутая рубаха оголяет плечи, и в чудовищную секунду что она прогибается в пояснице, он ловит взглядом шрамы на ее коже, кривыми линиями ползущие вниз, на грудь. Сама мимолетная мысль злит его, он вскакивает, без церемоний поднимает радующегося непонятно чему Эйгона и тащит к освободившемуся выходу. Внешне он спокоен, но даже холод улицы и прикосновения к коже сквозь разорванную рубаху брата не остужает пожар его мыслей. Он окончательно свихнулся. Подумать только, несколько нелепых случайностей, а девчонка Стронг уже поселилась в его мыслях, мерещится в любой темноволосой девушке под неравномерным светом огня. Он вытравит ее из своего забродившего рассудка чем угодно, не не допустит этого. Однако этот образ словно находит свое особое место в его голове. Темная растрепанная коса, острая ухмылка. Взмах рукой, шаг вперед.Танец. Светловолосый юноша рядом. Он просто устал, устал, устал, твердит себе всю дорогу до замка. "Отдых изгонит все эти глупые мысли." - твердит ему скрип задних ворот. Утром он снова будет в полном контроле над собой. Пламя свечей тухнет под его едва дрогнувшими пальцами. Сквозняк забирается в постель, морозит тело. Ночью ему снится танец.