По весне лёд хрупок

      — Две-три недели, не меньше, — заключил доктор, старательно заворачивая ногу Эри во влажную гипсовую повязку. — Вам повезло, госпожа, что перелом довольно чистый. Я бы сказал, очень хороший, прямо-таки образцовый перелом!       Эри скривилась, не слишком разделяя его энтузиазм: она предпочла бы вовсе обойтись без перелома, пусть даже образцового.       Улучшенная медицина Джермы не была всесильной и не могла в мгновение ока срастить обычную человеческую кость. Во всяком случае, у неё. Доктор намекнул, что на кузенов с их модифицированными, укреплёнными металлом телами подобное правило не распространялось: с возникшими в бою повреждениями и травмами те справлялись другими способами, освещать которые подробно он не стал. Эри же предстояло полноценное лечение, со всеми сопутствующими «прелестями», которые несла за собой временно нефункционирующая нога, — пусть и с вдвое сокращённым сроком.       — Необходимо ежедневное наблюдение, а ещё я назначу вам один препарат для ускорения заживления. Он экспериментальный, Джадж-сама тестировал его только на мышах, но результаты были великолепными, — обнадёжил её доктор, накладывая последний слой пропитанного гипсом бинта. Похоже, Эри всё же было уготовано место в анналах Джермы 66: если не как ценному члену семьи, то как ценному первоиспытателю. Если экспериментальный Катышек (или один из его собратьев) готов был поделиться с ней этим сомнительным титулом.       Гипс подсох и постепенно затвердел. Её взгляд рассеянно скользил по столику с разложенными на нём бинтами и медицинскими инструментами, когда в кабинете появился Йонджи. Позади него шла незнакомая ей дама, пожилая и массивная, с весьма суровым лицом, в руках которой горкой была сложена её одежда.       До этого Йонджи безвылазно торчал в кабинете, восседая полуголым хищным кречетом на докторском стуле и неотрывно следя за всеми совершаемыми над нею манипуляциями, словно без его зрительного контроля что-то могло пойти не так. Эри, несколько пришедшая в себя после принятого обезболивающего, вновь начала испытывать неловкость под этим молчаливым пристальным взглядом, но едва он поднялся и вышел — наконец-то решил одеться! — девушку поневоле охватила неясная паника. Почему-то в отсутствие Йонджи из кабинета улетучилось приятное ощущение безопасности.       И теперь, когда Четвёртый принц вернулся, вместе с ним невидимым шлейфом вернулась и прежняя неловкость — пополам с облегчением.       — Эпони-сан! — уважительно поприветствовал суровую даму доктор, и Эри вспомнила, что та заведовала лазаретом. — Хорошо, что вы пришли, госпоже пригодится ваша помощь. А я пока подготовлю рекомендации по уходу и лечению…       Дама вперила в Эри любопытствующий взгляд и улыбнулась. Вероятно, она хотела приободрить пациентку: улыбка вышла жутковатой, но доброй. Потом с готовностью подставила девушке своё плечо, и та, уцепившись за него и неуклюже подпрыгивая на здоровой ноге, отправилась вместе с ней за ширму, чтобы сменить одежду. За всеми треволнениями Эри чуть не позабыла о нелепости того, что было на ней надето. Сошло бы, если бы её целью стало вызвать у короля сердечный приступ…       — Будьте осторожнее! — умоляюще протянул доктор. — Гипс запрещено тревожить двадцать четыре часа, пока он полностью не засохнет. Растрескается — и придётся накладывать по новой!..       До Йонджи из-за ширмы доносились шорох ткани, сосредоточенное шипение сквозь сжатые зубы (наверняка вопреки советам доктора балансировала на одной ноге, пытаясь держать равновесие!) да редкие причитания Эпони.       — Ну-ка, повернитесь… Фигурой вы так похожи на вашу матушку. Доводилось мне её немного знать. Госпожа Рона была такой же миниатюрной… — на короткий миг шорох за ширмой притих, затем нерешительно возобновился. — Госпожа Сора, помнится, была выше её на голову.       — Вот как… — голос у Эри прозвучал бесцветно.       Хлопотливая тётушка не обратила на это никакого внимания и тотчас переключилась на другое:       — Давайте, суйте ногу!.. Теперь эту, не торопитесь… Ох, бедные маленькие ножки! Как же одной из вас досталось… Не мёрзнут? Быть может, носки?..       И Йонджи, не выдержав, громко оборвал её:       — Не надо! — и прибавил: — Обойдёмся без носков.       Из-за ширмы высунулось сердитое краснощёкое лицо старой служанки:       — Тогда пойду и приготовлю палату. Я…       — Палата тоже не нужна! — опять поспешил вставить Йонджи. — Отцу это не понравится — она же не больна. К тому же он планировал встретиться с ней сегодня. И вообще… я о ней позабочусь, тётушка!       Эри, которую Эпони возвратила на прежнее место в более подобающем статусу сером шёлковом платье, смотрела на него во все глаза: впервые она видела, как Йонджи настолько почтительно — если не сказать сконфуженно — обращается к служанке. Пусть пожилой и довольно грозной на вид.       Девушке было невдомёк, что, хотя та и считалась такой же служанкой, как и все остальные, у Йонджи не повернулся бы язык рявкнуть на неё в своей манере: «эй, ты» или, того хуже, «старуха». Эпони всегда, сколько он себя помнил, была «тётушкой». Йонджи не верил в мистику, но ему казалось, что назвать её как-то иначе было равносильно тому, чтобы накликать на Джерму землетрясение или наводнение (при этом ему не приходило в голову, что в случае вечно плавучего королевства и то и другое угрозой было весьма сомнительной).       Насчёт отца Йонджи всё-таки немного приврал: он просто не хотел оставлять Эри одну в лазарете. Ему не нравилось это место, особенно палаты. Йонджи смутно, но помнил, как навещал здесь в детстве маму. Обычно они заходили к ней после медосмотра, втроём: он, Ичиджи, Ниджи. Бесцеремонно вбегали в палату под шумные вздохи суетливой Эпони, после чего он на пару с Ниджи принимался демонстрировать выученные боевые приёмы, а Ичиджи пристраивался около мамы на больничном табурете, со смешком подмечая их промахи. Та сидела, опираясь спиной на взбитую тётушкой высокую подушку и время от времени улыбалась, хотя почему-то очень грустно.       Йонджи никогда не завидовал Ичиджи, сидевшему рядом с мамой с видом, будто это была его личная привилегия. Самому Йонджи (да и Ниджи тоже) больше нравилось дурачиться и мутузить друг друга, чтобы вызвать эту её редкую, пусть и грустную, улыбку. Причина маминой грусти была неясна ему и по сей день.       Иногда вместе с ними заходила вечно серьёзная, чересчур взрослая Рэйджу. Но никогда Санджи — тот постоянно витал в облаках и сторонился их компании, особенно с тех пор, как после очередного едкого и горького замечания отца они с братьями начали дразнить его за никчёмность. А тот хныкал, как девчонка, из-за любой мало-мальски шутливой выходки. Или разбитого носа.       Подумаешь — утащили как-то раз кусок пирога! Даже Рэйджу — и та не плакала, даром что была настоящей девчонкой, брал бы с неё пример!..       Однажды Йонджи сбежал с медосмотра раньше остальных, а когда заглянул в мамину палату, широко распахивая дверь, то увидел там Санджи. Он сидел прямо на кровати, и мама крепко обнимала его. Йонджи не уловил, о чём они говорили, но, похоже, та его подбадривала. А ещё улыбалась ему так… Улыбалась так…       Так, как никогда не улыбалась им.       Возможно, именно с того самого дня он перестал испытывать к слабаку Санджи снисходительное презрение и затаил на него обиду…       — А почему ты прежде не вступался за меня перед братьями? — внезапный вопрос Эри вывел Йонджи из задумчивости, и оказалось, что в кабинете они остались вдвоём.       Она смотрела на него пристально, изучающе, слегка склонив голову на бок и сощурив глаза, словно увидела его впервые.       — Я доверяю Ичиджи в его суждениях, поддерживаю его как старшего. Ведь он будущий король и знает, как должно быть — как лучше для Джермы. И Ниджи тоже так считает, — сказал он откровенно. — И если ты раньше бывала бита по его приказу, то лишь потому, что сама перед ним провинилась.       …Этот уверенный ответ показался Эри жёстким и неприятным, но она не отступала:       — А тебе никогда не приходило в голову, что Ичиджи может быть не прав?       Йонджи промолчал, но на его лице выразилось такое недоумение, что девушка с горечью осознала: нет, не приходило.       — Тогда почему сейчас? — продолжила она.       — Что сейчас?       — Почему ты защитил меня сейчас? Если они всегда правы? Ты же разозлился, я видела!       — Ну, они увлеклись и… перегнули палку. С кем не бывает, — не очень уверенно пожал он плечами. — Оттого и разозлился. Наверное.       — Перегнули палку?! Да они мне ногу перегнули! — Эри не выдержала и зло выставила вперёд, на табуретку, укутанную в белый бинтовый сапожок ногу. Пошевелила укоризненно торчащими из-под него кончиками пальцев.       …Долго смотреть на её ногу Йонджи не смог: вид гипса был ему неприятен, а вот округлая коленка, явившаяся из-под задравшегося от резкого движения края платья, наоборот — выглядела чересчур приятной. Пришлось уставиться ей в глаза. Та чуточку покраснела, но взгляд не отвела. Скорее всего, продолжала злиться.       Когда же он подошёл к ней, намереваясь вновь подхватить на руки, Эри неожиданно спросила, бесстрашно упираясь ему в грудь ладонью:       — Хорошо. Допустим — только допустим! — что твои старшие братья всегда правы. Тогда почему ты меня не колотишь? Ну, за компанию?       — Не хочу, — он наклонился, преодолевая слабое сопротивление её ладони. И легонько, отведя в сторону прядь белоснежных волос, провёл большим пальцем по её правой скуле, внимательно рассматривая место, где едва заметно белела узкая полоска шрама.       — Почему не хочешь? — не отступала Эри, увлёкшись и не замечая подобную вольность.       — Не хочу, потому что не хочу! Чего привязалась? — опомнившись, отдёрнул пальцы Йонджи.       После недолгой паузы он решительно добавил:       — Может, для них ты, в первую очередь, и «ошибка», но я-то помню, что отец — помимо всего остального — назвал тебя своей племянницей. Значит, ты — какой-никакой, но Винсмоук. Кузина. Сестра… И я обязан о тебе позаботиться! — и, пресекая этот нелепый спор, рывком поднял её и двинулся к выходу.       Эри в его руках молчала, время от времени бросая на него быстрые сердитые взгляды, а Йонджи шёл, прикусывая изнутри щёку — никак не мог признаться себе, что впервые испытывал некое подобие сомнения в порядках, царящих в его собственном доме. Эти порядки прежде виделись ему незыблемыми, как стена Рэд Лайна. Которую — как обнаружилось тринадцать лет назад — способна с лёгкостью пересечь простая транспортная улитка…       А ещё он ей солгал… Хотя нет, не совсем солгал: ведь он действительно поклялся перед самим собой считать Эри… — нет, Годжу! — сестрой.       Йонджи просто утаил от неё правду.

***

      — …Я думала: ну, поколотишь чуток, ну, пусть даже попортишь… — громко каялась белобрысая, которую, как выяснилось, звали Стеллой. Её накрашенные губы жалко дрожали, а волосы на лбу слиплись — от выступивших от испуга мелких бисеринок пота. Вся она в этот момент походила на тощую мокрую курицу. — Невелика потеря по местным меркам: все красивые девушки рано или поздно через это проходят. Потом бы помирились… А мать как привела её вчера… На лицо — вся серая, будто душу из неё вынули. Молчала, не плакала — ни слезинки не уронила! Хотя щека вся в крови была…       После того что произошло в хостес-клубе, Йонджи так и не покинул Сабаоди. Он отложил отплытие, а наутро, когда после проведённой без сна ночи понемногу сошло на нет овладевшее им безумное исступление, направился прямиком в кафе. Терзаемый противоречивыми чувствами, среди которых преобладали гнев пополам со смутной тревогой — в чём обычный человек признал бы вину, а он видел лишь какую-то грызущую и непроходящую неуютность.       Йонджи особо не рассчитывал встретить там Эри. Скорее хотел подловить наглую белобрысую девицу и выяснить, какие из произнесённых ею накануне вкрадчивых слов всё-таки содержали правду. Он даже не был уверен, действительно ли та была сводной сестрой — может, и это придумала.       Сестра, которую Йонджи удачно засёк в одиночестве на заднем дворе, оказалась настоящей и при виде него ударилась в панику и слёзы. Из хлынувших за ними многочисленных оправданий он, капля за каплей, всё же вытянул, что та из-за мелкой обиды и зависти возвела на Эри напраслину.       — Выходит, ты мне соврала? — подытожил он наконец. Стелла юлила, пыталась выкрутиться, наверное, была перепугана до смерти — всё это Йонджи наблюдал и раньше. У тех, кого припирают к стенке. А он припёр её к стенке. Буквально.       — Ну а что?.. Да, позавидовала, погорячилась — подумаешь!.. Я же не знала, что так выйдет. Что ты поверишь в ту чушь, которую я несла. И что ты такой монстр окажешься.       Йонджи, отчего-то стерпевший «монстра», придвинулся поближе и тихо спросил у девушки, вжимавшейся спиной в замшелую каменную кладку у истоптанного крылечка, — спросил то, что волновало его больше всего:       — Так, получается, у неё прежде никого не было? Никакого ухажёра? Никакого… покровителя?       — Это у Эрики-то? Этой невинной овечки? — сквозь слёзы фыркнула Стелла. — Да ты первый, кто в ней что-то рассмотрел. Помню, спросила у меня полгода назад: каково это — целоваться? Я ей рассказала во всех подробностях, а она: фу, мерзость, никогда ни с кем целоваться не буду! Тебе-то хоть разок позволила? В щёчку?..       Йонджи не обратил внимания на эту неуклюжую попытку поддеть его, вместо этого вспомнил давнюю прогулку, мостик в свете закатного солнца, и как Эри сама тянулась к нему в безыскусных, но в то же время удивительно жарких, требовательных поцелуях.       — В отца вся пошла: «Прекрасная Глория-сан! Разрешите пригласить вас на прогулку!» Тьфу! Мать рассказывала, что ей самой пришлось его к алтарю тащить, а то ещё год благородно мялся бы и таскал ей цветы… Где он только брал их — в здешних-то местах?.. — продолжала откровенничать Стелла. — Вечно повторяла: «Что отец, что дочь — оба не от мира сего, витают в своих книжках да романтических фантазиях». Впрочем, ей это нравилось.       Йонджи молча слушал её. Владевшие им со вчерашнего дня злость, раздражение, обида за предполагаемый обман постепенно уходили: а был ли этот обман? Эри же хотела ему что-то объяснить, но вчера он был настолько взбешён, что все её оправдания мерещились ему бессмысленным белым шумом. Его разозлила сама попытка оправдаться. В том, что казалось очевидным. А теперь это «очевидное» начало мерещиться ему чередой нелепых совпадений. Тогда как вчера его взгорячённый старым унизительным отказом мозг вообразил что-то абсолютно иное, выбрал худший вариант из всех возможных. В голове у Йонджи впервые промелькнула колючая смутная мысль, что совершённое им было не просто неправильным — непоправимым.       — Где она? — резко оборвал он Стеллины причитания.       К его удивлению, Стелла вновь бурно зарыдала:       — Да если бы мы знали где! Вчера… ну, после… тебя… за ней вечером какие-то парни заявились. Похожи друг на друга как две капли воды, страшные — жуть! Вот у тебя-то в глазах читается: хочешь стукнуть — стукнешь. А они все — вежливые, в костюмах, в очках, а лица безжизненные. Как повернутся в твою сторону — так мороз по коже!..       — Какие парни? — недоумённо посмотрел на неё Йонджи.       — Такие… увели её… Вот!       За пару минут Стелла выложила ему всё, что знала — но знала она немногое.       — …они едва вышли, как мать меня отправила за Рэйли-саном. Но того, как назло, не было. В баре одна Шакки хозяйничала, она сказала, что тот опять «ушёл в свободное плавание» — а это значит, куда-то пропал, на пару недель, не меньше. А то и на месяц, — закончила она, шмыгая носом и вытирая слёзы тыльной стороной ладони. Этого самого Рэйли поминали при Йонджи второй раз — с уважением, как защитника. И, вероятно, именно его отсутствие послужило причиной словоохотливости стоявшей перед ним напуганной белобрысой девицы. Хотя сейчас она уже не была такой напуганной, больше растерянной и какой-то провинившейся, жалкой — кто разберёт этих женщин?.. Йонджи до сих пор не доверял ей.       Ему не понравилась история о том, что Эри кто-то увёл. Пусть даже по её собственной воле. Он должен был её найти. И попробовать сделать то, что полагалось сделать ещё вчера, — поговорить с ней. Убедиться… Йонджи сам до конца не понимал, в чём именно хочет убедиться: что она не предала его? Что она захотела бы поехать с ним? Что проявленную им жестокость можно было исправить?       Что она вообще когда-нибудь стала бы с ним разговаривать?..       — Ты ведь не убьёшь меня? — белобрысая сестрица несколько по-другому истолковала его внезапно окаменевшее лицо и присползла вниз по стенке на ослабевших ногах.       Разумеется, Йонджи её не тронул, хотя поначалу руки так и чесались задать ей трёпку. Вместо трёпки он просто развернулся и ушёл, не говоря ни слова.       Полчаса спустя ноги сами вынесли его к старенькой мастерской. Он пытался думать, что делать дальше, но в голове крутилась, постепенно вытесняя всё остальное, одна-единственная мысль.       «Что же я натворил?..»       Дверь домика распахнулась, из неё высунулся какой-то старик, с громкой бранью шугая пристроившихся у изгороди мальчишек. Те разбежались от него прочь, кто куда, со смехом и дерзкими дразнилками. Один из них, увлёкшись и не глядя по сторонам, ткнулся прямо в колени Йонджи, испуганно вскинул голову, но тут же расслабился: в глазах проскользнула искра узнавания. Наверняка был из тех, кто крутился возле Эри в тот вечер, когда на пустыре горел костёр.       — Вы сестричку Эри разыскиваете? — спросил мальчишка, с уважением пялясь на его костюм, волосы и высоченный рост. К слову, несмотря на юный возраст, тот и сам был весьма высок — похоже, принадлежал к племени длинноногих.       Йонджи кивнул, и мальчишка свистнул, подзывая разбежавшихся друзей.       — Мы её давно не видели. Говорят, мать за долги продала её хозяину клуба.       — Дурачок, во-первых, не мать, а мачеха, а во-вторых, это ж понарошку было, для вида, мне отец говорил! Там кто-то кого-то покалечил, а сестричку Эри сделали виноватой.       — Сам дурак!..       — От дурака слышу!..       — Кто кого покалечил? — прервал намечающуюся ребяческую перепалку Йонджи, которого неожиданно заинтересовал этот немудрёный разговор.       — Да так, какой-то опасный тип… Бандит, наверное. Эрнесто из клуба хвастался, что сестричку удерживали против воли — как наживку, чтобы его выманить. Вчера, говорят, почти получилось, — перебивая друг друга, делились новостями мальчишки. — Вся роща на ушах стояла! Хоть бы с Эри-чан всё было в порядке…       — Да, я ходил разузнать вчера вечером у тётушки Глории — так она меня прогнала. Злющая была очень. Глаза — как у тигра!..       — А дальше что? — нетерпеливо спросил Йонджи.       Мальчишки переглянулись, подталкивая друг друга локтями.       — Не знаем… А вообще-то про Эри-чан лучше у рыболюди спросить…       — Ага, сестричка часто торчала на берегу. Ходила туда вместе с…       — С кем? Разве не одна? — засомневался самый младший.       — Да, кажется, одна. Что-то не могу вспомнить…       — В общем, постоянно туда ходила, встречалась там с рыболюдью, — авторитетно заявил один из пострелят. — Мы за ней проследили как-то раз… Это во-о-он по той тропинке надо идти, а потом пролезть через орешник.       — Что за рыболюдь? — нахмурился Йонджи. Наличие возможного конкурента в виде рыбочеловека не пришлось ему по душе.       — Мелочь такая. Зелёная. Как вы, — развели руками мальчишки, не прибавив рассказу особой ясности.       Не прошло и четверти часа, как Йонджи стоял на берегу, изучая расстилающееся перед ним безбрежное море. Место было тихим, уединённым, красивым. Очень подходящим для свиданий.       Он мрачно уселся прямо в вязкую от смолы траву, глядя на волны, неспешно, с тихим плеском накатывающие на вязь уходящих под воду переплетённых полосатых корней. И тут со стороны — со стороны моря! — его кто-то окликнул.       Йонджи вскочил:       — Ха-а-а?! — и во все глаза вытаращился на самую настоящую русалку, выскользнувшую рыбкой из полупрозрачной бирюзовой волны.       Мелкую, симпатичную, с волосами такими же зелёными, как и его собственные. Чешуя её хвоста мягко поблёскивала сквозь освещаемую солнечными лучами воду. «Так вот она какая — рыболюдь…» — с непонятным облегчением подумалось ему.       — Ты, случаем, не приятель Эри-чин? — спросила русалка, опустив приветствие. И улыбаясь при этом радостно и безо всякого смущения, будто повстречала старого знакомого.       — Да, приятель… наверное. А ты откуда знаешь? — насторожился он.       — Я обычно людей очень-очень опасаюсь, но Эри-чин тебя настолько хорошо описала… И я сразу сообразила, что ты — это ты. И решила, что бояться не стоит, она же не боялась.       — Это как же она меня описала? — против воли заинтересовался Йонджи.       — Ну-у-у: глаза колючие, брови смешные, наушники дурацкие… — она фыркнула: — И похож на гусеницу.       — Эй!       — Да-да, она прямо так и сказала! И ведь действительно похож — один в один! — русалочка хихикнула, шаловливо крутанулась в воде, плеснув хвостом. А затем внезапно погрустнела и спросила: — Ты же приехал её увезти? Куда-то с собой? Как там она говорила?.. «Далеко-далеко», вот!       Йонджи неопределённо качнул головой. Совершенно посторонняя «рыболюдь» знала куда больше, чем стоило ожидать.       — И вовсе она не хотела со мной ехать, — буркнул он.       — Быть такого не может! Она тебя так ждала, — пожурила его незнакомая русалка. — Всё вздыхала. Или злилась. Все уши мне про тебя прожужжала. Говорила, что ты её сильно-сильно бесишь.       — Так, может, и не ждала — раз бесил? Терпеть меня не могла?       — Ха-ха! — рассмеялась собеседница. — Глупый ты… Скорее, была влюблена по уши… Ох, что-то я много болтаю сегодня!       Он смотрел на неё растерянно и недоверчиво.       Влюблена? Это так, выходит, люди влюбляются? Кричат, обзывают «гусеницами» — и краснеют? И ждут?.. Позволяя себя лапать кому ни попадя в дешёвых забегаловках…       Йонджи нахмурился: он не понимал, что значит «любить». Не допускал даже мысли об этом. Отец приложил все усилия, чтобы вознести его с сестрой и братьями на вершину человеческой эволюции — туда, где не было место глупым лишним эмоциям и прочей «влюблённости». Йонджи опять опустился в траву, сцепляя и расцепляя пальцы. Грудь сдавило, в районе желудка что-то заворочалось — непривычным гадким червячком. Ощущение было скверным и неуютным, не имеющим названия.       То, что он чувствовал к Эри — если признать факт наличия этого чувства, — любовью абсолютно точно не было. Никак не могло быть. Он не был на неё способен.       — Ты же её не обидел? — вдруг спросила русалка. Очень серьёзным, прямо-таки строгим голосом. Доверчиво подплыла к берегу и заглянула ему в глаза: — Обещай, что никогда её не обидишь. Иначе… Иначе я тебя не прощу!       Йонджи несколько обескураженно уставился на неё в ответ. Потом тряхнул головой:       — Страшная угроза… Хорошо, обещаю. Никогда не обижу! — и мысленно прибавил: «Снова. Никогда не обижу её снова».       — Вот и славно! — всплеснула она руками. — Передавай ей привет от меня! Жалко, если так и не свидимся…       «Никогда. Я больше никогда не обижу её…»       Всё услышанное им за утро внезапно сплелось воедино, сами собой сложились разрозненные кусочки мозаики, и Йонджи осознал с невероятной ясностью: Эри была не виновата. Виноват был он сам, ведь в своей гордыне, глухоте и неудовлетворённом, эгоистичном желании он разрушил нечто хрупкое между ними. Нечто безымянное. Нечто, что было очень, очень важным.       Йонджи кивнул русалке на прощанье, и всё, о чём он мог думать, возвращаясь стремительным шагом на корабль: только бы отыскать её. Только бы с ней ничего не случилось.       Он вернулся в Джерму, уповая на разведчиков, но неделю спустя все они как один развели руками: «Информация отсутствует, зацепок не найдено». Эри пропала — как в воду канула. Йонджи сразу поверил их словам: если даже хорошо обученные шпионы и ищейки Джермы 66 ничего не обнаружили — значит, так оно и было. Тогда он не подозревал, что им просто запретили «находить». Указание короля полностью скрыть любые сведения о племяннице-«ошибке» распространялось на всех — включая его собственных детей.       В тот день Йонджи решил, что навсегда потерял её. И напоминание об этом с тех пор настырно лезло в глаза всякий раз, когда он замечал колючую, ломкую трещину на стене своей безупречно отремонтированной комнаты.