***
Ниджи заступил дорогу Козетте, преградил ей путь, уперевшись правой рукой в стену. А потом склонился над ней и, ядовито улыбаясь, что-то зашептал на ухо. Судя по напряжённому лицу шеф-повара, это «что-то» звучало для неё не слишком приятно. Эри, возвращавшаяся из парка и отважно решившая срезать путь до библиотеки через замок (в кои-то веки ей удалось не пропустить ни единого поворота), замерла посреди галереи второго этажа, разглядывая происходящее внизу, в безлюдном коридоре. По всей видимости, они её не заметили. Эри не сомневалась, что слух у Ниджи был не менее острым, чем у его младшего брата, но тот был слишком увлечён возможностью поглумиться над шеф-поваром и не обратил внимания на тихие шаги в галерее. Козетта даже не смотрела на него — уставилась, сощурив глаза, на препятствие в виде его руки и презрительно заявила: — Это всё? Извините, у меня нет времени на праздные глупости, мне ещё предстоит готовить обед, Ниджи… сама, — её голос звонко разнёсся по пустому коридору и откликнулся эхом где-то под потолком. Эри подавила возглас изумления: никто на её памяти не осмеливался разговаривать со Вторым принцем подобным тоном. А тот сделал вид, будто это в порядке вещей… Ниджи повёл головой, окидывая взглядом сверху вниз Козеттину фигуру, после чего скучно и невыразительно протянул: — Что ж, зато у меня времени до обеда с избытком. Наверное, позову кого-нибудь в свою комнату. Что скажешь? — его голос понизился: — Ты знакома со всеми горничными в замке, может, посоветуешь кого-то из новых? Тебе же прекрасно известны мои вкусы. Козетта молчала, но спина и шея у неё выпрямились, вытянулись, затылок напрягся — и вся она словно задеревенела, по-прежнему глядя мимо него. А Ниджи внезапно добавил: — Или ты хочешь этого сама? Прийти ко мне в спальню? У меня хорошее настроение, я мог бы позвать даже такую, как ты. Просто признайся, что ты этого хочешь. Та дёрнулась и попыталась обойти его с другого боку, но Ниджи раздражённо поймал её — перехватил левой рукой под грудью, как силком. — Признайся, что только ради этого заставляешь меня переводить на тебя тарелки! Козетта издала какой-то сдавленный звук, но сдержалась и опять не произнесла ни слова. Смотрела в сторону с терпеливым безразличием — выжидала, пока он её отпустит. В тишине было слышно, как ветер бьётся в неплотно прикрытую створку дальнего окна. Где-то скрипнула дверь. А затем Ниджи сорвался, прорычал, выплёскивая какую-то глубинную злость: — Любишь, когда я отдаю приказы? Хорошо! Я приказываю тебе прийти сегодня в мою спальню! Правая рука Козетты, до того бесцельно свисающая вдоль тела, сама собой взвилась вверх и отвесила ему крепкую пощёчину. Он не уклонился лишь потому, что не ожидал от неё подобного. Да и та явно сделала это впервые — потому как с изумлением, мешавшимся с болью, вытаращилась на свои покрасневшие пальцы. Эри, потрясённо наблюдавшая за сценой, разворачивающейся прямо у неё на глазах, испытала приступ дежавю: давным-давно она сама похожим образом зарядила пощёчину Йонджи. И в мыслях запоздало промелькнуло: стоило поделиться с Козеттой полезным опытом и предупредить её, что головы у Винсмоуков — железобетонные… Между тем Ниджи стиснул кулак и, не раздумывая, замахнулся в ответ на забывшую своё место кухарку. Эри так никогда и не узнала, ударил бы он шеф-повара или нет. Потому что перегнулась через перила и что было силы закричала на него: — Прекрати! Не трогай её! Не смей её трогать, Ниджи! — осознавая с ужасом и восторгом, что осмелилась кричать на кузена. Оказывается, её голос тоже мог быть громким и звенящим от гнева! В Джерме она почти позабыла, что умеет кричать. Ниджи отвлёкся, вскинул голову, высматривая кузину среди затенённой галереи, а потом свирепо рявкнул на Козетту: — Слишком много себе позволяешь, кухонная девка! — но пальцы занесённой в воздухе руки всё-таки разжались, опустились — и он сердито поскрёб ими щёку в том месте, куда прилетела оплеуха. В следующий миг плечо Эри, наклонившейся над перилами, стиснули чьи-то цепкие пальцы, притягивая и разворачивая её назад. Она сверкнула взглядом, полным яростного недовольства, готовая испепелить любого, кто посмел её остановить. И разом застыла, уставившись в лицо Ичиджи. Когда он успел подойти? Или был где-то поблизости с самого начала? Увлёкшись происходящим, Эри не заметила его появления — равно как и двое стоявших внизу. Когда ему хотелось, Ичиджи умел двигаться совершенно бесшумно. — Что это значит, Годжу? Зачем вступилась за неё? Ты же видела, что она сделала, — тонкая вертикальная складка на его лбу вызвала у Эри полузабытые мурашки. Вначале она привычно сжалась под хваткой этих безжалостных пальцев, но прошла секунда-другая, и Эри пересилила себя. — Захотела — и вступилась! Ты больше не вправе мне это запрещать! Я уже наполовину Шарлотта! — наверное, запал от прежнего крика ещё не растворился, не сошёл на нет и оттого придал ей бессознательной уверенности. Левая щека Ичиджи едва уловимо дёрнулась от этой непредвиденной дерзости. Но девушка не отводила упрямого взгляда от его лица: признает ли он правоту её слов? А ведь он мог бы снова ударить её, как тогда — в холле, у лестницы… Вместо этого Ичиджи сделал шаг вперёд, сокращая расстояние между ними и тем самым вынуждая Эри откинуться спиной над перилами и панически, в страхе упасть вниз, вцепиться в шёлковый рукав его рубашки. После чего крикнул через её плечо брату: — Ниджи! Что это было? Как это понимать? Эри, повернув голову, успела уловить нечто напоминающее смущение на удивительно неулыбчивом лице Ниджи. Оно пропало так же быстро, как и появилось. Козетта подле него выглядела бледной, но вовсе не из-за того, что Второй принц её чуть было не ударил. Вовсе не из-за его прежнего хамства. Она тоже испугалась Ичиджи. И Ниджи, намеренно или нет, сделал шаг в сторону, загораживая её своей спиной от старшего брата — почти как Йонджи когда-то отгородил от него Эри в покоях Джаджа. — Брысь отсюда! — шикнул Ниджи, не глядя на Козетту — на этот раз та моментально подчинилась, метнулась прочь перепуганной кошкой, скрываясь за аркой перехода. И отозвался: — Сам видишь — кухонная девка в последние дни совсем отбилась от рук! Обещаю, я её накажу! — но Эри почудилось, что эти грубые слова больше походили не на угрозу, а на оправдание. И, похоже, подобное пришло в голову не только ей одной. Ичиджи ничего не ответил ему, и лицо Ниджи окаменело. «Какого чёрта кузина вмешалась?!» — думалось ему. Если бы не этот неожиданный, отвлёкший его окрик, пожалуй, он бы не сдержался и всё-таки ударил Козетту в ответ. Не унизился бы перед прислугой — и брат ничего бы не заподозрил. Ниджи слишком хорошо его знал, чтобы понимать, что тот не оставит этот вопиющий случай без внимания… Первый принц тем временем отодвинулся, разжал пальцы, выпуская плечо Эри из неуютного зажима. После чего отступил от кузины и ушёл, так и отреагировав на её возмутительные слова. И Эри тоже поспешила покинуть галерею — разумеется, выбрав противоположное от Ичиджи направление. Козетта ударила Ниджи… Сама Эри накричала на кузена и осмелилась дерзить Ичиджи… А тот молча проглотил эту дерзость — впрочем, проглотил ли?.. Всё произошло так стремительно и непредсказуемо, что казалось нереальным.***
В полутёмной нише было пыльно, а в углах собралась паутина — здесь давно не убирали. Козетта, убежавшая прочь после неприглядной сцены с Ниджи, спряталась в ней и, несмотря на пыль, щекотавшую ей нос, наконец-то ощутила в этом укрытии слабое подобие спокойствия: она с детства привыкла прятаться и пережидать опасность там, где её не могли найти, словно по-прежнему была маленькой девочкой, голодной беспризорницей с улочек Коции. Поглаживая саднящую ладонь (выходит, Ниджи был чёрствым не только внутри, но и снаружи!), Козетта невольно вспоминала о том, с чего всё началось три года тому назад, в очень похожей нише. Тогда она впервые в жизни простудилась так сильно, что пришлось провести в лазарете несколько недель. В палате было скучно, не спасали даже книжки, которая сердобольная Эпони-сан приносила ей в кровать. К тому же, признаться честно, Козетта не очень-то любила читать. Наверное, потому что читала она плохо — для прислуги в Джерме не было учителей. А для чтения рецептов и списков ингредиентов её скромных навыков вполне хватало. Единственным развлечением оставалось пялиться в окно — благо её кровать стояла рядом с ним впритык, и из него отлично были видны парк и тренировочная площадка. Козетта клала на подоконник ослабевшие руки, от долгой болезни ставшие худыми и тонкими, и, уронив на них подбородок, наблюдала за птицами или воинскими упражнениями, мысленно подбадривая того или иного противника, — это было всяко интереснее изучения набегавших друг на друга чёрных бисерных строк. В то время Ниджи отсутствовал почти год — отец отправил его куда-то. Вряд ли на войну — войны в Джерме всегда заканчивались слишком быстро. Скорее всего, его послали набраться опыта или нашли для него учителей, которых нельзя было привезти в замок. Его сестра и братья тоже уезжали, но, в отличие от него, вернулись через несколько месяцев. А он задержался. Не сказать, что Козетта по нему скучала — в детстве Ниджи вечно задирал её и лупил из-за всякой ерунды, — однако без него Джерма казалась ей удивительно неполной, а ещё чересчур строгой и правильной. В последнюю неделю, когда скука в палате вышла на какой-то запредельный уровень, а Козетта по третьему кругу перебирала в голове рецепты будущих блюд на месяц вперёд, на тренировочной площадке перед её изумлённым взором мелькнула волна знакомых синих волос: Ниджи наконец-то вернулся домой. С тех пор она постоянно и неотрывно следила за его тренировками — благодаря дурацкой болезни свободного времени на бездумное созерцание у неё было в избытке. Второй принц упражнялся на этой площадке всю неделю, с утра до вечера, вопреки обыкновению не показываться на одном и том же плацу больше двух раз подряд. Правда, ей так и не случилось заметить, чтобы он хоть единожды повернул подбородок в сторону её окна. Наблюдая за его сильным и ловким телом, за тем, как Ниджи двигается, как уверенно и легко обращается с мечом, как решительно отдаёт команды солдатам в перерывах между упражнениями, Козетта поймала себя на мысли, что он больше не просто злобный и гадкий мальчишка, который вечно её обижал (но с которым иногда было весело). Ниджи превратился в кого-то другого. Вряд ли в прекрасного принца — она не питала на этот счёт иллюзий, — скорее, в злобного и гадкого принца. Но вот мальчишкой он уже точно не был. Затем последовал первый для неё после выписки обед в Тронном зале. Козетта сервировала стол, двигаясь на автомате — перед глазами неотступно стоял Ниджи, замахивающийся на утренней тренировке мечом над поверженным противником. Знакомый выпад — молниеносно, наискосок, сверху вниз. Кажется, он раздробил упавшему на землю солдату ключицу. Будь у Ниджи в руке настоящий меч, а не деревянный — удар был бы смертельным… Козетта всё ещё размышляла об этом, отрешённо наблюдая, как Винсмоуки прошли в зал — не хватало только наследника, — уселись за стол… И тут Ниджи взорвался. Пришёл в ярость от неправильно поданных приборов, закричал и хотел было ударить служанку, разливавшую вино, — подумал, что это она перепутала. Козетта едва успела вступиться: — Она не виновата, сегодня я раскладывала приборы! — она выбежала вперёд, поклонилась и бросила быстрый взгляд на его тарелку. И покрылась холодным потом: вилка и нож действительно лежали на противоположных местах. Вот что случается, если бездумно витать в облаках… — Это моя ошибка! Ниджи… сама слишком долго отсутствовал, я забылась и решила, что он левша. — Левша?! — её слова взъярили Второго принца ещё больше. Он подскочил к ней, схватил за руку, больно выворачивая локоть, и выволок за собой из зала. Протащил по галерее, завернул в первую попавшуюся на пути пустую нишу и тут же, не задумываясь, ударил в живот кулаком. Козетта отлетела в дальний угол и упала на пол, простонав от боли. Вскинула на него взгляд, напряжённо и в то же время заворожённо следя за тем, как в такт шагам колышется синяя прядь волос: по всей её длине пробегали крошечные электрические искры. Кажется, за год, проведённый порознь, у неё выветрилось из головы, что Ниджи был не только красив, но и скор на расправу. Хотя раньше он никогда не выходил из себя так сильно. И не бил так сильно. Козетта никак не могла взять в толк, что же всё-таки на него нашло, что же его так разозлило. Ведь это были всего лишь нож и вилка… Ниджи приблизился, и она скорчилась в комочек у его ног. Своей спиной он перекрыл свет, проникающий в нишу из расположенного поблизости окна. Когда эта спина успела стать такой широкой?.. Затем опять посветлело — он опустился перед ней на корточки, протянул руку, и Козетта зажмурилась, сжалась — померещилось, что снова ударит. Но вместо этого Ниджи намотал на кулак её длинные волосы и дёрнул, приподнимая её голову, притягивая к себе. Гаркнул так, что его звучный голос вонзился в уши резко и болезненно: — Почему ты решила, что я левша?! Отвечай! Живо! Козетта с отчаянием глянула на него, пытаясь сообразить: действительно, почему? Неудачная сервировка вышла спонтанной, но одновременно такой естественной… Перед глазами вновь всплыла тренировка, и как изящно Ниджи двигался — почти танцевал — по площадке с мечом, казавшимся продолжением его тела. — Ты же всегда держишь меч в левой руке, Ниджи!.. — выпалила она и тотчас прикусила губу. Будучи мелкой девчонкой, она спокойно называла его по имени: «Ниджи, гляди!», «Ниджи, подожди меня!», «Ниджи, хватит, мне больно!»… Но это было ужасно давно — до того, как Козетте растолковали правила и указали её место в Джерме. Хотя порой она сбивалась. Ниджи застыл, обдумывая эти слова. Воцарившаяся в нише тишина казалась такой плотной и густой, что её можно было резать ножом. И он разрезал — низким, вкрадчивым голосом: — Выходит, ты до сих пор любишь смотреть на меня? Как в детстве? — он не обратил внимания на оговорку с именем. Отрицать было глупо, Ниджи и так знал ответ. Козетта, отчаянно покраснев, выдохнула едва слышное «да». Она бы отвернулась, однако волосы были туго натянуты и прижаты к его неумолимым пальцам. Если не шевелиться — было почти терпимо. — А разве вы не специально выбрали эту площадку? Возле лазарета? — пробормотала она. — Вы целую неделю тренировались только там. Это на вас не похоже. Я думала, это потому, что вы меня заметили. И хотели, чтобы я смотрела… — Много о себе думаешь, кухарка… Он уже не злился. Козетта почувствовала, что его хватка перестала быть жёсткой: Ниджи всё ещё по-хозяйски придерживал её волосы в своём кулаке, но расслабил его, сбрасывая виток-другой прядей. Потом наклонился ниже — его лицо оказалось пугающе близко — и неожиданно приказал: — Поцелуй меня. — Что?! — Поцелуй меня. Уголки его рта были опущены, он не улыбался, когда это говорил. Он был предельно серьёзен. Козетта уставилась на твёрдую линию его подбородка и падающую на него тень от нижней губы, затем подняла взгляд выше — на сами губы, чётко вычерченные, с красивым, слегка капризным изгибом. Сколько раз она наблюдала за ним — в детстве, да и совсем недавно… Но раньше ей не доводилось даже помыслить о подобном. И оттого его внезапный приказ показался таким неправильным… Хотя она не имела права ослушаться. Поколебавшись, Козетта всё же подчинилась и, дёрнув подбородок вверх, быстро и сухо клюнула его в сомкнутые губы, тут же отстраняясь и отводя глаза в сторону. Веснушки на её щеках вспыхнули, а сердце колотилось так, словно вот-вот вырвется из груди после этой сумасшедшей выходки. Но Ниджи только поморщился: — Тебе что — пять лет? Поцелуй нормально. С языком. Ей прежде не приходилось целоваться. Умудрённые опытом горничные делились иногда на кухне, хихикая над чашкой с цветочным чаем, туманными подробностями того, что происходит в постели между мужчиной и женщиной. И снисходительно взирали на неё, кухонную девчонку, знающую толк разве что в готовке. Козетта прекрасно понимала их взгляды: все эти девушки были высокими, симпатичными, угодливо-мягкими, а она — неуклюжая ходячая конструкция из веснушек, острых локтей и угловатых коленок. И потому никогда не представляла, что в Джерме кто-то может посмотреть на неё как на женщину. Тем более он… Козетта закрыла глаза, мысленно досчитала до пяти, после чего, решившись, вновь потянулась к нему подбородком и начала неумело, с диким стыдом ласкать его губы. Ниджи не медлил и тотчас отреагировал, перехватывая этот поцелуй и грубо терзая её рот в ответ своими губами и языком. Она не замечала, как её пряди постепенно полностью стекли вниз с его разжавшейся ладони, и он пропустил сквозь них пальцы, просто поддерживая её затылок. В какой-то момент Ниджи расслабился и стал целовать её почти нежно, и Козетта, не сумев сдержаться, легонько простонала, выгибая навстречу ему спину. Потянулась было рукой, чтобы обхватить его за плечо, прижаться к нему, но тут в вывернутом ранее локте стрельнуло болью, и в наслаждение разом вплелась злость: разве поцелуи могли загладить прежнюю жестокость? Да он издевался над ней!.. Не совсем отдавая себе отчёта в том, что делает, она изо всех сил цапнула Ниджи зубами за нижнюю губу и отпихнула его обеими руками. От этого резкого движения Козетта потеряла опору и снова упала на пол, но тут же приподнялась, отползая в сторону и судорожно утыкаясь затылком в стену. Что она натворила? Посмела оттолкнуть господина!.. Осознание совершённого проступка накатило запоздало, но неотвратимо. Наверное, всё дело было в том, что Ниджи никогда не виделся ей господином. Во всяком случае, таким, какими были прочие Винсмоуки. Да и подчиняться у неё, несмотря на десять лет, проведённых в Джерме, выходило из рук вон плохо. Куда лучше — притворяться, что подчиняется. Но, к её изумлению, тот не рассердился — поднялся на ноги, довольно скалясь и глубоко втягивая носом воздух. Склонил голову набок — Козетта была готова поклясться, что прямо сейчас в его светлых глазах за непроницаемыми чёрными стеклами очков плескалось насмешливое любопытство. Если бы её спросили, откуда она это знала, вряд ли бы ответила — просто знала и всё. Козетта была недалека от истины. Ниджи сам от себя не ожидал, что его минутная шалость могла зайти настолько далеко. Что прежняя неуклюжая девчонка с кухни способна так его возбудить. Хотя перед ним была далеко не девчонка… Он изучал пышную грудь под блузкой, вздымающуюся от прерывистого дыхания, округлившиеся за время его отсутствия бёдра, раскрасневшиеся от поцелуев губы. Малявка Козетта определённо превратилась в женщину. Даже то, как она оттолкнула его — нахальство, которое он не спустил бы с рук другим, — неожиданно пришлось ему по вкусу. Это придавало ситуации особую пряность. А Ниджи всегда ценил пряности. Он машинально провёл кончиком языка по прикушенной губе, затем спрятал ухмылку и сказал ей сухо — напоследок, прежде чем уйти: — Запомни, я не левша. Я идеальный солдат. Я Винсмоук. Я не могу быть левшой. А что до меча — мне просто так удобно! Козетта могла бы заметить, что последнее — как раз таки то, что выдаёт левшу с потрохами. Но она была слишком шокирована произошедшим и оттого лишь кивнула, а эта мысль пронеслась и осела где-то на задворках сознания. С того дня Ниджи время от времени подкарауливал её то тут, то там в укромных замковых закоулках. Заигрывал, поддразнивал, зажимал в углу, нависая над ней крепким подтянутым телом, — наверное, хотел, чтобы Козетта сама начала ластиться к нему и выпрашивать поцелуи. Однако она проявляла стойкость и в какой-то момент осмелела настолько, что начала шутить и огрызаться ему в ответ. И Ниджи раз за разом приходилось приказывать. При этом он никогда не снисходил до большего, нежели поцелуи. Не дозволял прикасаться к себе и не трогал сам — если говорить об иных ласках. Это была странная игра с одному ему известными правилами. А ещё с тех пор он ни разу не поднял на неё руку. Больше всего Козетта страшилась, что настанет тот час, когда он всё-таки позовёт её в свою постель. И вместе с тем какая-то дикая, глубинная часть её сознания желала, чтобы он позвал. Но он не звал. А потом в один прекрасный день разом оборвал затянувшуюся игру. И полностью перестал её замечать. Разумеется, Ниджи не снизошёл до того, чтобы объяснить ей причины. И Козетта мучилась, теряясь в догадках: неужели она сделала что-то не так? Неужели она… надоела ему? Не понимая изменения в его поведении, она отбросила гордость и попыталась снова привлечь его внимание. Получить ответ. Вызвать хоть какую-то реакцию — всеми немногими доступными ей способами. Сначала Козетта пыталась заговорить с ним, когда им случалось пересечься в пустынных коридорах, но, заслышав её неуверенное «Ниджи-сама…», он лишь презрительно усмехался и проходил мимо. Или же рявкал первым, как собаке: «Прочь с дороги, кухарка!» — если Козетта перегораживала ему проход, после чего, если она мешкала, просто отодвигал её в сторону рукой. Подобное отношение постепенно разозлило её настолько, что Козетта отважилась вновь поменять местами его столовые приборы. И повторяла это две недели подряд, но Ниджи всякий раз молча перекладывал их так, как нужно. И не обращал на неё ни малейшего внимания. И вот наконец настал тот знаменательный день, когда шеф-повар впервые пошла против священной кулинарной этики и недрогнувшей рукой испортила собственноручно приготовленную еду — в сердцах вытряхнула чуть ли не четверть баночки с красным перцем в его гуляш — ещё на кухне, отчаянно исчихавшись от поднявшегося облачка жгучей пыли и делая в памяти зарубку всегда в таких случаях использовать соль. Полчаса спустя она стояла у дверей Тронного зала со слегка покрасневшими, слезящимися глазами и, стиснув зубы, ждала, когда Ниджи, распробовав сюрприз, выйдет из себя и снова поволочёт её за локоть в коридор. Пусть даже и ударит — всё лучше, чем его беспощадное игнорирование. Однако тогда — и в дальнейшем — он ограничился исключительно битьём тарелок. В самый первый раз, с перцем, заслышав его свирепый выкрик: «Стой на месте!» — и видя, как он прицеливается, Козетта так перетрусила, что, не выдержав, ослушалась и отскочила в сторону. И это вышло ей боком: тарелка с недоеденным гуляшом, отчего-то полетевшая совсем не по прямой траектории, задела её правую руку. Ниджи бросил блюдо с такой силой и злостью, что оно треснуло в его ладони и разлетелось на осколки ещё в воздухе. Один из них, острый и неровный, столкнувшись с её рукой, моментально вспорол тонкую кожу чуть ниже локтя. Хлынула кровь, Козетта упала на колени, вскрикивая и неловко зажимая рану пальцами. Обычно невозмутимая госпожа Рэйджу, составившая в тот день брату пару за обеденным столом, не сдержалась и ахнула. Кровь была везде — на юбке Козетты, на её ногах, на изящной ковровой дорожке… Со стороны зрелище было кошмарное, и Ниджи с исказившимся от гнева лицом крикнул ей выметаться и не портить его сестре аппетит. Когда в лазарете медики обрабатывали ей глубокий неровный порез, а Козетта сидела на кушетке, глотая слёзы (даже не от боли — от обиды!), дверь кабинета вдруг распахнулась. На пороге показался Ниджи. Он ничего не сказал — прошёл, сердито уселся на подоконник и, верно, уставился на багровую, сочащуюся кровью рану, края которой доктор осторожно схватывал ниткой, — потому как уголки его губ поползли вниз, будто в величайшем отвращении. Едва ей окончили бинтовать руку, как Ниджи прогнал всех прочь. И, оставшись с нею в кабинете один на один, перестал сдерживаться. В пару шагов миновал разделяющее их пространство и прорычал сквозь зубы, хватая Козетту за плечи и довольно неделикатно встряхивая: — Чёртова кухонная девка, я же велел тебе стоять на месте!!! Помедлил немного, глядя в её изумлённое и испуганное лицо, на котором не было ни кровинки, а потом впился в губы кусачим, злым поцелуем — сам, безо всякого приказа. Его язык, пробежавшийся по нёбу и слившийся с её собственным, обжигал остротой красного перца, и Козетта, ошарашенно пробуя на вкус эту грубую остроту, подумала, что он был не таким уж и равнодушным, каким всегда хотел казаться… Однако до того, как она успела ощутить радость от этой неожиданной ласки, Ниджи отстранился, отцепил от неё руки, едва ли не отпихнул — отчего та чуть не свалилась с кушетки. — Ниджи… — она снова забыла назвать его «господином». — Ниджи-сама! — раздражённо исправил он, чертыхнулся и добавил, отступая на шаг назад: — Заруби себе на носу! Это был первый и последний раз! — Почему? — Козетта поняла, что он говорит вовсе не о тарелке. Сердце ухнуло вниз. — Потому что я принц. Принц никогда не унизится до кухарки. Что бы ты там себе ни нафантазировала, — наконец-то соизволил разъяснить он. Козетта подозревала подобное и раньше, но в его устах это прозвучало особенно правдоподобно и гадко. — А что тогда было сейчас? И что было прежде? — Козетта не отставала, хотя видела, что любые её слова бессмысленны. Ниджи неопределённо мотнул головой и пожал плечами. — То, о чём мне стоит забыть. Дурацкая вышла забава. Я не хочу её продолжать. Козетта с трудом удержалась, чтобы не всхлипнуть. Её дрожащие от обиды и унижения губы всё ещё жгло огнём недавнего поцелуя. Ниджи был уже на пороге, опять кривил рот в своей противной ухмылке: — И больше не подсыпай ничего в еду, девка. — А если подсыплю? — Козетта глядела в пол. — Тогда стой на месте. И я не шучу. Это приказ. …Разумеется, Козетта с тех пор постоянно в отместку подсыпала ему соль. Иногда он мог съесть половину того, что было подано ему на блюде, и не поморщиться, иногда и вовсе не дотрагивался. Часто бранил при всех её отвратительную стряпню. И примерно раз в день в неё прилетала тарелка. Почти что в неё. Потому что единственный приказ от него, который Козетта отныне выполняла беспрекословно, — это стоять на месте. А Ниджи всегда «промахивался». Порой её посещала странная пугающая мысль вновь ослушаться, вновь оказаться на пути пущенной им тарелки, но она прогоняла её из головы, поглядывая на некрасиво заживший шрам на правой руке, чуть пониже локтя, — живое доказательство его силы и гнева. Козетте казалось, что, даже если следующая тарелка не покалечит её, вряд ли он поцелует её снова — скорее, придушит собственными руками, чтобы больше не выводила его из себя. И потому она стала игнорировать его в ответ. Не замечать. Не обращать внимания. Хоть и продолжала наблюдать за ним издалека, украдкой — за долгие годы восхищённо смотреть на него стало для неё столь же естественным, как есть, пить или даже дышать. И её дыхание по-прежнему само собой замирало на миг, стоило где-то на периферии зрения мелькнуть синему вихрю беспечных волос. Отказаться от этого было выше её сил. Но Козетта твёрдо решила: она не станет перед ним унижаться. И, кажется, её притворное безразличие раздражало его куда больше, нежели безнадёжно испорченная еда. Настолько, что в последние месяцы Ниджи начал вести себя исключительно мерзко… …Козетта со вздохом выбралась из своего убежища: дай волю, она просидела бы там весь день, но обед сам себя не приготовит. Расправила смявшуюся юбку, сделала несколько шагов по коридору в сторону кухни — и со спины её настиг повелительный оклик: — Козетта! Вот ты где. Подойди сюда. Она обернулась к стоящему на противоположном конце коридора Первому принцу и, машинально поклонившись, медленно приблизилась к нему на негнущихся от страха ногах. Его голос был привычно бесстрастным, но что-то в нём — едва уловимая, звенящая металлом нотка — не предвещало ничего хорошего. Козетта прекрасно знала, что наследник не прощает проступков.