***
На корабле наследника башня была двойной, соединённой между собой на верхнем этаже изящно выгнутым крытым мостиком перехода. Поначалу Эри замешкалась, не зная, куда именно ей надлежало идти, — инструкций к короткой записке не прилагалось. К её облегчению, вышедший из дверей правой башенки солдат почтительно склонил голову, прижимая к груди кулак в стандартном воинском приветствии, будто Эри была одним из его командиров: — Следуйте за мной, Годжу-сама. Солдат провёл её в башню, и она с трепетом шла за его бело-чёрным мундиром, разглядывая жилище Первого принца. Обстановка в коридорах и на лестнице не сильно отличалась от той, что была на кораблях Йонджи, Рэйджу или же на королевском флагмане — по-военному строгая, изысканно-сдержанная, в оформлении преобладали камень и дорогое дерево. Разве что оттенки цвета были тревожно-багряными — под стать хозяину. Едва Эри ступила на лестницу, как откуда-то сверху донёсся звук, напоминающий то ли приглушённый возглас, то ли сдавленный крик — высокий, тонкий, смахивающий на женский. Её проводник, размеренно шагающий впереди по ступеням, ни на секунду не замедлился и остался сдержанно-невозмутим. А Эри сглотнула, терзаемая нехорошим предчувствием: она уже начала жалеть, что решилась сюда прийти. Быть может, не поздно было повернуть назад? Ведь Ичиджи всего лишь «был бы не против»… Но, пока разум колебался, ноги предательски продолжали нести её вперёд. Солдат предупредительно распахнул перед ней одну из тяжёлых дверей на втором этаже. Эри прошла внутрь, осторожно окидывая взглядом помещение, в котором очутилась. Лёгкие туфельки уткнулись в тёплый ворс дорогого ковра. Она замерла: не гостиная и не кабинет — это была спальня. Укутанная в сумрак приближающейся ночи комната, освещённая ярким огнём камина, была отделана тёмным дубом, изысканно сочетавшимся с тканями и стенными панелями цвета красного вина. Посреди неё возвышалась кровать, по размерам — ничуть не меньше, чем у младшего брата. Похоже, все Винсмоуки в своих личных покоях были едины в том, что следует понимать под комфортом. Эри не сразу заметила Ичиджи, находившегося по другую сторону кровати. Он был частично скрыт от её взора столбиком балдахина и неровными крупными буграми смятого и отброшенного к краю покрывала. Первой же её мыслью было то, что Ичиджи выглядел удивительно неидеально. Наследник изменил своему обыкновению показываться на людях в безупречно выверенных нарядах. Прямо сейчас он был полураздет. Ичиджи склонился над постелью, опираясь на вытянутые руки, в расстёгнутой рубашке из чёрного шёлка, полусползшей на его бледное плечо, словно тонкая змеиная кожа. Заслышав шаги кузины, он повернул голову в её сторону, и по его губам проскользнуло подобие улыбки. А потом опять обратил свой взор к кровати. Сначала Эри показалось, что он методично высматривал среди простыней потерявшуюся запонку. Но вот Ичиджи странно дёрнулся, вдавливая низ своего живота в кровать, затем медленно повторил это снова… и снова… Прежде чем Эри успела уловить определённый ритм в рваных движениях его тела, она внезапно углядела тонкую руку, видневшуюся поверх скомканных бугров одеяла. Под Ичиджи была женщина. Это были вовсе не поиски запонки — он занимался любовью. Откровенно, не смущаясь её присутствия. Впрочем, любовью ли? Девушка под ним лежала неподвижно и беззвучно. Не её ли выкрик она слышала всего минуту назад, поднимаясь по лестнице? Эри шокировано вздохнула, отпрянула на шаг назад с намерением повернуться и выскочить за дверь. Но в следующий миг некто, подошедший со спины, больно заломил ей левую руку, после чего крепко приобнял, обхватывая широким предплечьем её ключицы, притягивая к своей груди и не давая пошевелиться. Длинная синяя прядь, расплывчато мелькнув сбоку, на периферии зрения, мазнула Эри по щеке. Ниджи! Он пришёл раньше? Стоял около двери? Спокойно наблюдал?! — Ты немного припозднилась, сестрёнка. Пропустила самое начало. Оно было весьма… интересным, — его губы тихо выплёвывали слова прямо в ухо. Голос казался изменившимся, чужим, как будто принадлежал незнакомцу. Как будто это был не Ниджи, а ещё один потерянный и чудом объявившийся брат-близнец. Эри беспомощно дёрнулась в его драконовских объятиях, опустила было голову, не в силах видеть происходящее перед её глазами, но Ниджи крутанул заломленную руку сильнее, заставляя её всхлипнуть от боли. — Ш-ш-ш, соблюдай правила. Раз уж пришла — ты должна смотреть, — он тут же поправился: — Мы должны смотреть. Иначе ему придётся повторить урок. Так значит, это и было наказанием? Но для кого? Эри, стараясь не обращать внимания на ритмично двигающееся взад-вперёд над кроватью тело Ичиджи, блуждала смятённым взглядом рядом с ним, по постели, постепенно замечая поверх одеяла не только руку, но и разметавшиеся длинные пряди волос. Девушка в кровати лежала неестественно тихо и оттого казалась не живым человеком, а куклой в руках Первого принца. В пляшущем, неровном свете камина её волосы отливали лёгкой рыжиной, и этот оттенок почудился Эри странно знакомым. Она вспомнила утро, как раздражён был Ичиджи, не терпящий нарушения правил… Как бледна была за обедом Козетта… Козетта! Там, в кровати, под Ичиджи, прямо сейчас… была Козетта?! Должно быть, это имя всё-таки едва слышно слетело с её губ, потому что Ниджи опять откликнулся ей на ухо горячечным шёпотом: — Он, наверное, хотел, чтобы я её держал, вздумай она сопротивляться. Но Козетта всегда была умницей, она знает, когда нужно притвориться послушной… Он ещё не закончил фразу, а Эри с ужасом почувствовала, как сзади, в бок ей упирается что-то твёрдое. Второй принц, как и минуту назад, по-прежнему крепко прижимал её к себе, но теперь не только руками — он бесстыдно притиснулся к ней бёдрами, и его затвердевший член сквозь брюки тёрся о её спину, — Ниджи пребывал в немалом возбуждении от увиденного. Постепенно он, сам того не замечая, стал заламывать руку кузины сильнее, не в силах оторваться от созерцания разворачивающейся перед ними непристойной сцены. Ниджи был выше ростом, и, в отличие от Эри, одеяло не мешало ему наблюдать, ему было превосходно видно всё — в мельчайших подробностях. — Пусти! Пожалуйста!.. Мне больно, Ниджи! — умоляюще, чуть ли не плача, зашептала Эри. Локоть сводило от боли. Тот словно не слышал. Однако совсем скоро всё-таки разжал пальцы и выпустил её руку из захвата — лишь для того, чтобы высвободить из брюк напрягшийся член. Ниджи немного отстранился, и начал быстро и рвано водить по нему сомкнутой ладонью, слегка поводя тазом, и время от времени судорожно упираясь в её поясницу. Эри, не имевшая возможности обернуться, осознав, что именно он делает, с содроганием покосилась на его лицо. Подбородок был задран — тот даже не глядел на неё. Не она сейчас являлась объектом его вожделения. Его внимание было целиком сосредоточено на том, что происходило на постели, где Ичиджи тем временем тоже ускорил свой темп, раз за разом приподнимаясь и обрушиваясь на покорное ему женское тело. Отвратительное — и вместе с тем завораживающее зрелище. По коже Эри сами собой пробежали странные мурашки; правую ключицу, куда Ниджи вдавливал своё запястье, жгло огнём. В какой-то момент Второй принц вновь потянулся к уху Эри и начал прикусывать его округлый верхний свод, горяча ушную раковину своим тяжёлым дыханием. Движения его руки участились. Ниджи вдруг остро и резко выдохнул, и кожу в месте, где касались его зубы, болезненно кольнуло током. Он кончил прямо себе в кулак. Вдох и выдох, снова вдох… Наконец он приподнял голову, и за её спиной едва слышно прошуршала молния брюк — Ниджи неспешно поправил одежду, достал из кармана платок и вытер им испачканную руку. Он уже не держал Эри, но та всё равно стояла рядом с ним, чуть дотрагиваясь затылком до его плеча, не в силах пошевелиться из-за овладевшего ею непонятного оцепенения. Несколько капель его спермы всё-таки попали ей на платье. И, моментально впитавшись в тонкий шёлк, расползлись по правому боку крохотными влажными пятнами. Прикушенное ухо покалывало, а желудок скрутило в тугой неуютный комок: после грубых прикосновений Второго принца Эри чувствовала себя пусть отчасти, но использованной. Между тем его брат тоже закончил: коротко вздохнул, закусывая губу, замер на мгновение-другое, нависая над кроватью. Потом плавно отстранился и выпрямился: — Удивительно послушна. Тем более для девственницы, — голос его звучал спокойно, будто он только что встал из-за обеденного стола. Ичиджи потянулся за висевшим на спинке кровати полотенцем и неспешно вытер им низ живота, рассматривая лежавшую перед ним девушку. — Кое-кому стоило бы у тебя поучиться. Полотенце небрежно упало рядом с ней — та никак не отреагировала на его слова. Вслед за этим Ичиджи развернулся и медленно двинулся к Эри, нисколько не стесняясь своей откровенной наготы. Его поджарое мускулистое тело, подсвеченное огнём камина, прикрытое лишь наброшенной сверху рубашкой, казалось совершенным пособием, сошедшим со страниц анатомического атласа, подаренного ей когда-то Джаджем. Против воли взгляд девушки прошёлся вдоль рельефного торса вниз, к его паху, скользнул по крепким сухим бёдрам и икрам, но тут же, очнувшись от наваждения, она со стыдом отвела глаза в сторону. Тело Ичиджи обладало красотой мраморной статуи. И в то же время он был бездушен, как статуя. Он приблизился и крепко ухватился пальцами за её подбородок, поднимая его вверх и заставляя глядеть прямо ему в лицо. Изящный завиток его левой брови дёрнулся над очками. — Вижу, бедность и воспитание в кругу простолюдинов глубоко пустили в тебе корни, Годжу, — в голосе Первого принца прорезались и зазвучали громовые нотки. — Раз ты поддерживаешь неподобающие связи со слугами и вступаешься за них, вопреки всем моим предупреждениям. Да, ты была права, очень скоро ты перестанешь быть частью семьи Винсмоук, поэтому я не вижу смысла в том, чтобы тебя наказывать. Но хорошо, что ты явилась. Это был мой последний урок, считай его свадебным подарком: подобное ничем хорошим не заканчивается. Недопустимо дарить слугам осознание собственной важности. Низкие люди годны лишь для низких связей, — в конце своей речи он поднял голову и смотрел уже не на неё, а на стоящего у неё за спиной Ниджи. Тот издал глухой, сдавленный смешок. И Эри отчего-то показалось, что последние фразы Ичиджи относились не только к ней одной. Девушка сжалась: он был слишком близко. Вместе с тем ей отчаянно хотелось ударить Ичиджи за эти безжалостные слова, несмотря на всю бессмысленность подобного порыва (да что такое с этими чёртовыми Винсмоуками?! Почему они все напрашиваются на пощёчины?!). Но тот, словно прочитав её мысли, среагировал молниеносно и поймал руку Эри, едва она попыталась замахнуться. Крепко, почти до боли сдавил запястье — не говоря ни слова, равнодушно выжидая до тех пор, пока в мышцах не иссякнет напряжение. После чего надменно отбросил её ослабевшую руку в сторону. — Спишу это на долгий напряжённый день. И буду надеяться, что урок оказался полезен всем, — Ичиджи кивнул на кровать: — Если хочешь, можешь продолжить, Ниджи. А мне пора собираться, я и так потратил на эти глупости слишком много времени. У Эри внутри всё перевернулось от непринуждённости, с каким было сделано это предложение. Похоже, братьям было не впервой делить между собой женщин. Однако Ниджи отказался: — Думаю, для первого раза кухарке достаточно, — к нему вернулся привычный насмешливый голос. — К тому же, братец, эта девка никогда меня не возбуждала. Ты сам убедился — мне ни разу не пришло в голову с ней переспать. Разве что было весело её дразнить. Но ты прав, я чересчур много ей позволил. Она получила по заслугам. Девушка уловила, как дёрнулась при этих словах на одеяле прежде неподвижная Козеттина рука. И Эри подумалось, что Ниджи почему-то соврал: мерзкие липкие пятна на её платье говорили об обратном — о том, что увиденное его очень даже возбудило. Или же ему просто доставляло извращённое удовольствие наблюдать за другими? — Хорошо, но в следующий раз постарайся, чтобы твои забавы не противоречили правилам, Ниджи. Ичиджи повернулся и направился в душ, сбрасывая по пути ненужную ему рубашку. Эри опустила голову, её трясло — от того, свидетелем чему она стала, и от собственного пережитого унижения. За её спиной скрипнула дверь — Ниджи тоже не стал задерживаться. Тишину позднего вечера прерывали лишь тихое гудение огня да потрескивание дров в камине. Секундой позже эти звуки перекрыл шум льющейся в душе воды. Рука на кровати снова пошевелилась. Козетта привстала — как-то ломано, угловато приподнимая плечи, будто руки онемели и плохо её слушались — и потянулась, не поворачивая головы, за лежавшим подле неё полотенцем. Эри бросилась к ней: та была одета, только юбка задрана вверх, на живот, обнажая её до пояса. — Не смотрите! — резко выдохнула Козетта, пытаясь прикрыться подолом, и Эри отвернулась, покусывая губы от негодования, мешавшегося с жалостью и смущением. — Вы не должны мне помогать, госпожа, — продолжила та невыразительным шёпотом, привстав и неловко вытираясь оставленным ей полотенцем. — Иначе это идёт вразрез с уроком. — Его здесь нет. И не ему за меня решать, — отрывисто прошептала Эри в ответ. — После того, что он сделал… они оба сделали… Как я могу тебя оставить?.. Это было ужасно… Она прервалась, взгляд упал на стенную панель над рабочим столом Ичиджи, где среди прикреплённых таблиц и графиков один из чертежей — пришпиленный к стене узким стилетом, точно бабочка в коллекции натуралиста — выглядел удивительно знакомым. Правда, изображена на нём была не бабочка, а улитка. Из-под чертежа высовывался бумажный уголок перфокарты, напоминающий пробитыми в нём отверстиями край диковинной кружевной салфетки… — Годжу-сама?.. — отвлёк её голос Козетты. Та вышла на середину комнаты, механически пытаясь разгладить неподдающуюся складку на измятой юбке. — Идём, я провожу тебя, — Эри тотчас выкинула из головы улитку и решительно, игнорируя тихие возражения, сжала Козеттины холодные пальцы — повела её за собой на лестницу, торопясь поскорее покинуть это место. При этом стараясь не поворачиваться к ней правым боком, тем самым, где темнели безобразные пятна — следы, оставленные на ней Ниджи. На душе у неё было мерзко, но наверняка и близко не так мерзко, как себя чувствовала сейчас Козетта. Та безмолвно и доверчиво следовала за ней, словно маленькая девочка, разве что в её движениях не было свойственной детям лёгкости. Девушки вышли за двери башни в прохладный ночной сумрак, миновали один за другим дворики между пристройками и через какое-то время вступили под тёмные замковые своды. Эри по-прежнему крепко сжимала Козеттину ладонь, и та изредка отвечала ей робким пожатием. Когда-то шеф-повар уверенно вела свою госпожу, смущённую и растерянную, по внушающим трепет переходам замка, теперь они поменялись ролями. — Не волнуйтесь за меня, Годжу-сама, — первой прервала долгое молчание Козетта, когда за поворотом показались двери кухни. Она остановилась, и Эри тоже вынуждена была остановиться, разжать руки. — Мне почти не было больно. Ичиджи-сама всегда очень аккуратен, даже… в этом, — после небольшой паузы она добавила: — Мне, возможно, будут завидовать, что он обратил на меня своё внимание. Всем известно, что старший принц, в отличие от братьев, крайне редко допускает к себе девушек — ведь он невероятно избирателен. Шеф-повар улыбнулась, но в свете горевших в коридоре факелов эта улыбка, искажённая и дрожащая, делала её каким-то другим человеком — не прежней открытой и доброжелательной Козеттой. — Как ты себя чувствуешь? — рискнула спросить Эри. Вопрос был глупый. И та ответила на него невпопад, всё так же кривя губы в улыбке: — Всё в порядке. Нет, правда, всё в порядке. Знаете, в чём секрет? В такой момент надо просто закрыть глаза и думать о ком-то… ох, нет, не так — о чём-то… О чём-то другом… Внезапно она осеклась, помедлила, наконец обронила в пустоту — таким тихим и призрачным шёпотом, что Эри решила, что ей померещилось: — Я была бы счастлива, если бы это был Ниджи… — Козетта-чан… — растерянно посмотрела на неё Эри, вновь подхватывая её ладонь. В тот же миг в отсутствующем взгляде шеф-повара проскользнула яростная искра. Козетта сжала руку Эри в ответ, но не дружески, а гневно — ногти впились в кожу чуть ли не до крови, — и выкрикнула срывающимся голосом: — Почему вы вступились за меня тогда?! Почему вы всё-таки пришли, госпожа?! Если бы не вы… если бы вы не пришли… Это был бы Ниджи! Ичиджи-сама приказал бы ему сделать это! — Козетта умолкла, а затем засмеялась — тонко и неестественно. Впрочем, смех быстро стих. Прошло ещё несколько секунд — и она принялась сбивчиво просить у Эри прощения. — Нет, я знаю, знаю… это ничего бы не изменило… Я же понимаю — это в самом деле был урок для всех… Ичиджи-сама всегда стремится поступать так, как лучше… Их просто не научили, как правильно… Она продолжала говорить, но Эри уже не прислушивалась к её горячечным словам, не видя в них смысла: Козетта определённо находилась в шоке, в истерике. Какая разница, какой Винсмоук это сделал? Ичиджи и Ниджи — оба они были ей отвратительны. — Пойдём, я заварю тебе чай, — беспомощно предложила она, при этом прекрасно помня, что ей самой в похожей ситуации чай не помог от слова «совсем». Наверное, Глория, пытаясь утешить Эри, чувствовала такую же беспомощность, но не сдавалась и делала хоть что-то, что было в её силах. Козетта помотала головой: — Благодарю, госпожа, но со мной действительно всё будет в порядке. И… могу я… Могу я попросить вас уйти? Я ценю вашу доброту. Но мне нужно побыть одной. А ещё я боюсь опять сказать что-то не то. Что-то, о чём потом пожалею… С почти королевской гордостью, не вязавшейся с её статусом и обрушившимся недавно унижением, шеф-повар выпрямила спину и медленно двинулась по коридору к белевшим в полумраке кухонным дверям. Эри, обхватив озябшие плечи руками — только сейчас она отчётливо ощутила холод приближающейся ночи, — взволнованно смотрела ей вслед.***
— Принц-сама, час поздний, а здесь холодно, это вас согреет, — служанка протягивала поднос с бокалом подогретого вина со специями. Было около полуночи. Ниджи стоял на балконе своей башни, не обращая внимания на порывы свежего морского ветра, и наблюдал, как в полумраке от платформы Джермы отстыковывается корабль Ичиджи, подсвеченный редкими огнями. Транспортная ден-ден-муши гулко прогудела, докладывая об отплытии, и ей издалека, с противоположных концов платформы, лениво откликнулись несколько сородичей — из тех, что до сих пор не спали. Ниджи протянул руку, взял бокал и сделал из него большой глоток, но даже сладковато-терпкий вкус изысканного вина оказался не в состоянии перебить непонятную горечь, весь вечер расплывавшуюся у него во рту и заставлявшую сильнее обычного кривить губы. Он бросил последний взгляд на растворяющийся в ночном море корабль и вернулся в комнату. Постоял посреди неё, затем опрокинул в рот остатки вина и яростно швырнул ни в чём не повинный бокал в стену. Сверкнула молния, брызнуло во все стороны разбитое стекло, в стене появилась неровная выжженная вмятина. — Принц-сама!.. — служанка вскрикнула от неожиданности, но тут же умолкла и метнулась собирать осколки. Не обращая на неё ни малейшего внимания, Ниджи принялся стягивать с себя одежду. Какое-то время подержал в руках брюки, недовольно поджимая губы при виде засохшего на них белёсого пятнышка собственной спермы, потом также отшвырнул их на пол. Совершенно не стыдясь перед прислугой своей наготы, Второй принц плюхнулся на кровать поверх покрывала, закидывая руки за голову и сумрачно пялясь перед собой в покорёженную стену. Игра подошла к концу. Как и Козетта, он прекрасно помнил, с чего эта игра начиналась: обеденный стол, нож, вилка, простодушное заявление про левшу… Тогда он, по правде сказать, чуть не прибил её на месте. Ей повезло, что за столом в тот день не было Ичиджи, который мог бы услышать ту нелепицу, что слетела с губ кухарки, а остальные не придали этому значения. Ведь он, Ниджи, левшой точно не был! У Джаджа Винсмоука были только идеальные сыновья. А ещё Ниджи помнил, как после случившегося в затенённой нише он долго не мог признаться себе, что хотел всего-навсего поддразнить девчонку с кухни, а вышло почему-то иначе: она пробудила в нём нечто большее, нежели простое желание — интерес. И с каждой новой встречей этот интерес возрастал. Она его привлекала — куда сильнее, чем объект физического влечения или же живая игрушка. Покорных и доступных женщин в замке было пруд пруди, однако в ней одной таилось что-то особенное… По сути, Козетта была для него особенной с детства, но тогда Ниджи воспринимал её наивное восхищение как должное. Теперь же желал этого сам: чтобы она восхищалась им — и никем другим. Попутно осознав, что не обязан докладывать отцу и братьям абсолютно обо всём. Если что-то не касалось Джермы — это можно было держать в секрете. Козетта была его трофеем. Козетта стала его секретом. Сначала он перестал её бить — убедил себя в том, что оба они были уже взрослыми и колотить её по пустякам, как в детстве, выглядело глупо. Да и просто не хотелось. А следом за тем незаметно пришло нечто иное — невозможное, недостойное хладнокровных Винсмоуков. Удовольствие от мелочей. Ниджи нравилось смотреть на неё, нравилось, как она то робко, то с вызовом смотрит на него в ответ, нравились её изящные ловкие руки, россыпь бледных веснушек и наивная детская чёлка, которую она временами, задумавшись, сдувала вверх. Её дерзкие шутки, которые раз за разом удавались ей всё лучше — у неё был хороший учитель. Её губы, которые после его грубых поцелуев были трогательно припухшими и пунцовыми. Её движения, звуки её голоса, её стряпня, в конце концов! Ему нравилось, и он ненавидел себя за это. На первых порах, с непривычки, Ниджи был неосторожен в своём увлечении, и очень скоро его вызвала на разговор Рэйджу, которая сходу дала ему понять, что ничем хорошим подобные игры закончиться не могут. Рэйджу всегда держалась в стороне, всегда наблюдала. Почти как он сам наблюдал за Ичиджи, только сестра наблюдала за всеми сразу. Если заметила она — то скоро заметили бы остальные. Что он уделяет излишнее внимание прислуге. Он заставил себя не приближаться к Козетте, не смотреть на неё, не думать о ней — на первый взгляд, это казалось проще простого, ведь она, девчонка с кухни, изначально была пустым местом. Прислугой. Простолюдинкой. Низшим существом. Которое никак не могло стать для него чем-то бо́льшим. Но упрямая Козетта отказывалась понять очевидное, а он был слишком горд, чтобы ей это разъяснить. И Ниджи раздражало постоянно гасить в себе злость и не срываться при её мелких ребяческих выходках: ведь если он мог «не приближаться» и «не смотреть», то вот «не думать» почему-то не выходило. …У служанки были длинные светлые волосы, аккуратно заплетённые в косу. Она стояла на четвереньках, держа одну ладонь, в которую собирала разлетевшиеся прозрачные осколки, лодочкой, на весу, и, когда находила новый, откидывалась назад, на колени, подбирая крохотный кусочек стекла свободной рукой. Тонкая прядка волос, выбившаяся из строгой причёски, время от времени падала ей на глаза, и тогда она осторожно сдувала её вбок. Пожалуй, в любой другой день он бы просто подошёл и взял её по-быстрому — задрал подол прямо там, на полу, чтобы не видеть лица… Но после случившегося сегодня Ниджи переполняло странное до тошноты отвращение. Грудь сдавливало, словно тугим обручем. Ему было неуютно. Его бесило само ощущение того, что он что-то «чувствовал». Причём не обычные злость, гнев, раздражение, а что-то иное. Что его унизили? Через Козетту? Или всё-таки неприятие того, что унизили саму Козетту? Да что ему, чёрт возьми, было за дело до жалкой кухонной девки?!.. «Ниджи, ты так здорово машешь этой палкой! — Дура, это тренировочный меч, а не палка!..» Возможно, он просчитался. Возможно, стоило приказать отдаться ему — прямо там, в нише, не растрачиваясь на поцелуи. И тогда бы он позабыл про Козетту сразу же после того, как получил сиюминутное физическое удовольствие. Но помешали глупые детские воспоминания. И такое приятное чувство обладания чем-то своим, чего не было у братьев… Впрочем, сейчас Ниджи не был уверен в том, что позабыл бы — а что, если бы произошло наоборот, и она привязала бы его к себе своим телом во сто раз крепче? Раз уж из-за одних поцелуев с кухаркой он, Ниджи Винсмоук, Второй принц Джермы, впал в какое-то наваждение? Ниджи прогнал служанку, не дождавшись завершения уборки: — Проваливай! — битое стекло всё равно не могло повредить его коже, а нерасторопная девка мозолила ему глаза. Та поспешила скрыться, подхватив по пути с пола смятую одежду господина. Второй принц стиснул зубы и почти по-волчьи оскалился, глядя на закрывшуюся за её спиной дверь: слишком похожа — и при этом совершенно другая… Когда-то, в лазарете, он указал кухарке на её жалкое место, но это вовсе не значило, что ей дозволялось не смотреть на него! Он знал, что Козетта обиделась и оттого притворяется равнодушной, но всё равно бесился до чёртиков: она была обязана — обязана! — смотреть на него, Ниджи! Восхищаться им, Ниджи! Всегда! Он напрочь позабыл о том, что решил игнорировать Козетту, которая стала расхаживать по замку с видом неприступной королевы — да ещё и портить его еду! Теперь Ниджи подлавливал её не для того, чтобы целовать, а для того, чтобы говорить всякие гадости (хотя бы в этом он ничем не рисковал). Бросал в неё тарелки. Делал всё, чтобы её позлить. Дошло до того, что он стал приглашать к себе девушек в её присутствии — причём похожих на неё девушек. Вернее, сначала он действительно так считал: чтобы позлить. Но спустя время с раздражением понял, что приглашал их только потому, что те хоть капельку на неё походили. Зачастую, совершая короткое, поспешное соитие, Ниджи любил отвернуться в сторону, чтобы краем глаза уловить мелькнувшие веснушки или растрепавшуюся рыжеватую прядь волос и представить на миг, что это она сейчас лежит под ним, молчаливо принимая его в своё податливое тело. Каждый раз это придавало его оргазму дополнительную остроту. И каждый раз выводило из себя: в его постели она не стала бы молчать, она не была бы податливой. Козетта кусалась бы и царапалась, как дикий бродячий котёнок, которым, по сути, и являлась. Яростно шипела бы на него. И лишь под конец, в изнеможении, уступала бы ему в их неравном бою… Ему доставляло удовольствие так о ней думать — как о прибившемся к замковой кухне котёнке, которого он самолично подобрал и приволок домой с улицы и который с тех пор смотрел только на него. Начиная с первой встречи, когда Ниджи собирался оборвать жизнь этой малявки безо всяких сожалений. Ему навечно врезалось в память, что в тот момент в широко распахнутых глазах уличной оборванной девчонки плескался страх — пополам с завороженным восхищением. Обычно он видел в глазах противников исключительно страх. Наверное, поэтому остановил свой меч — ему это польстило. Более того, для Козетты никогда не существовало Ичиджи. В её глазах один он, Ниджи, всегда был первым. До сегодняшнего дня. Когда он сам отдал её брату. И первым стал Ичиджи. Даже в этом. Снова. Он не мог не отдать Козетту. Невзирая на жалкий статус и низкое происхождение, та была его слабостью. И этим утром Ниджи, увлёкшись, чуть было по-глупому не выдал эту слабость. Узнай Ичиджи про то, что младший брат в действительности испытывал к «девке с кухни», — и дистанция между ними стала бы нерушимой. Стоило признать, что у Ичиджи сокрытие слабостей выходило превосходно. Иногда Ниджи казалось, что их нет вообще — до такой степени тот подчинил свою жизнь долгу перед королевством и отцовской воле, — пока наконец не заметил одну. Обнаружил недавно, случайно — только потому, что у него, Ниджи, была схожая. Но и с той Ичиджи справлялся куда лучше. Тайное соперничество со старшим братом было ещё одной игрой, разбавляющей скуку будней. Ичиджи знал об этой игре, и она его как будто забавляла. Да и сам Ниджи чаще всего уважал брата и признавал его лидерство, но в такие моменты, как сегодня… Ниджи не помнил, с каких пор самым большим для него расстоянием стало «полшага»: вечно быть на полшага позади, вечно быть вторым. Таким же идеальным, таким же достойным, но вторым. И всякий раз терзаться мыслью: «Что было бы, если бы не он, а я родился на минуту раньше? Что, если бы ему приходилось сверлить завистливым взглядом мою спину, всегда быть хоть чуточку, но позади?» А ведь он, Ниджи, был ничем не хуже, постоянно из кожи вон лез, чтобы доказать: наоборот, лучше!.. Смотри, отец, я лучше!.. Но был обязан повиноваться, до конца жизни оставаясь в тени чужого плаща, — так было предопределено изначально: их рождением, их отцом, по-военному жёсткой иерархией Джермы. Полшага. Непреодолимое расстояние… Ниджи вскочил с кровати и нервно заходил по комнате. Ему смутно хотелось опять что-то разбить, что-то сломать, дать выход непонятной ему ярости. Почему же он был так зол? Он же выиграл сегодня! Сдал пешку, чтобы удержать позицию. Чтобы в будущем поставить шах королю. Сделал вид, что ему безразлично, — и выиграл. Ичиджи теперь было не к чему придраться. Однако мысль о победе отчего-то не приносила удовлетворения. У Ниджи никак не получалось выбросить из головы другую нелепую мысль, что даже так — подтвердив свой статус и отрёкшись от своей слабости — он всё равно проиграл. «Ниджи, Ниджи, смотри, там дельфины!.. Ай, не пинайся!.. Ниджи!..»