***
Когда Эри заметила за спиной Перосперо слугу-пешку, державшего в руках широкую коробку, она инстинктивно напряглась: неужели её снова ожидала пытка «подарками»? В этот раз на коробке не было издевательских праздничных лент, и всё же… Девушка с настороженностью уставилась на своего супруга. Тот выдержал томительную паузу, явно догадываясь о её мыслях, а потом блестящий кончик языка насмешливо скользнул по его губам: — Спокойно, дорогая. Я никогда не повторяю сюрпризы дважды в той же манере, это скучно. В коробке — всего лишь наряд для сегодняшнего Чаепития. Супруге старшего сына негоже являться туда в одной сорочке. — Чаепития? — с недоумением переспросила она. Большой Мамочки не было в Тотто Лэнде, поэтому некому было устраивать подобные праздники. Или Линлин уже вернулась из своей карательной экспедиции? Слуга положил коробку рядом с ней на кровать, предупредительно снял крышку и с поклоном отошёл. Внутри действительно обнаружилось платье — разумеется, пёстрое, с ярким конфетным принтом. И шёлковое. Пальцы Эри машинально пробежались по складкам тонкой ткани, возвращая полузабытые ощущения лёгкости и прохлады — надо же, ей этого не хватало… — Да, Чаепития. Вернее, его урезанной версии, исключительно для своих. Наша семья решила, что людям Пирожного острова проведение подобных мероприятий поднимет настроение в отсутствие Мамы. Катакури предложил позвать и тебя, — Перосперо скривился, стряхивая с рукава несуществующую пылинку. — Чтобы ты не скучала. Сам Перосперо, казалось, сознательно делал всё, чтобы она сошла с ума от скуки и тоски среди окружавших её серых стен, а нелюдимый конфетный генерал — специально или нет — мешал его чёрствым планам. Подумав об этом, Эри почти улыбнулась. — Ну, что же ты медлишь? Переодевайся, — муж недовольно вперился в золотую луковицу часов, которую достал из кармана. Он не любил опаздывать. Девушка нерешительно оглянулась на слугу. Перосперо небрежно махнул ему, и тот вышел в коридор; сам он выходить не намеревался. Поколебавшись, Эри отвернулась к кровати и сняла с себя халат и хлопковую сорочку. У неё до сих пор не было белья — впервые она оказалась перед ним полностью голой. Перосперо столько раз обладал ею, а Эри вдруг осознала, что стесняется обнажаться в его присутствии. Хорошо хоть стояла к нему спиной. Едва она достала из коробки цветастую шёлковую ткань, как позади неё послышались шаги. Перосперо встал близко, на расстоянии вытянутой руки, и принялся молча рассматривать жену. Эри, не удержавшись, всё-таки притянула платье к обнажённой груди. — Симпатичные узоры, — обронил он, явно имея в виду редкие светлые полоски шрамов. Ему никогда не случалось задирать сорочку выше поясницы — вероятно, раньше он их не замечал. — Вижу, игры с братьями были весьма занимательными. — Это не игры! Это… это наказание… — призналась она, не совсем улавливая его текущее настроение. До этого он ни разу не проявлял ни малейшего интереса к её телу. — Ты и с ними была непослушной девочкой? Перосперо наклонился — согнулся над ней всей своей длинной фигурой, переломился, словно колодезный журавль — и легонько лизнул один из шрамиков над левой лопаткой, прошёлся вдоль него влажным языком. Эри чуть не вскрикнула: он сделал то же самое, что и Ниджи когда-то, но, в отличие от кузена, вызвал не страх, а омерзение. Ей было тяжело уловить разницу — однако та существовала. Пожалуй, отличие заключалось в том, что первейшим намерением Перосперо всегда являлось унизить её, в то время как у Ниджи присутствовало хоть и извращённое, но желание. Ниджи, по крайней мере, нравилось то, что он видел, пусть Эри и не была «в его вкусе». А ещё кузен не стал бы упиваться собственной жестокостью — он её просто не осознавал. Это что — она сейчас попыталась оправдать Ниджи?.. Удивившись этой причудливой мысли, Эри не сразу заметила, что супруг утратил к ней интерес — вернулся назад, уселся на стул, заложив ногу за ногу и уткнувшись скучающим взглядом в окно. Загнутый носок его сапога слегка покачивался в воздухе. Девушка поспешила натянуть на себя платье. На дне коробки обнаружились изящные лаковые туфли на невысоком каблуке — на сей раз с размером одежды и обуви угадали. Белья не оказалось. Впрочем, платье было длинным, почти до щиколоток, и его вряд ли сумел бы задрать дерзкий порыв ветра — а ведь с Перосперо сталось бы вновь обрядить её во что-то издевательски короткое. Наверное, в этом ярком платье она смотрелась бледной как моль. — И волосы пригладь, — прилетело из-за спины. — Торчат во все стороны, выглядишь сущей распустехой. Эри послушно прошлась по волосам имеющимся у неё простеньким гребнем, но муж всё равно презрительно фыркнул, неудовлетворённый результатом — ему было невдомёк, что против вечно неуступчивых прядок расчёска помогала плохо. — Кое-чего не хватает. А кое-что лишнее… — наконец со вздохом протянул он. — Не будем давать пищи для пересудов. Подойди. В его длинных пальцах возник небольшой железный ключ. Перосперо поманил к себе Эри, и та настороженно, пуганным зверьком, приблизилась к нему. — Предупреждаю, это временно, до нашего возвращения, — он поддел полосу ошейника, притягивая девушку к себе, и Эри отвела взгляд, чтобы не смотреть лишний раз в его лицо, пока в замке ловко проворачивался зажатый в карамельной ладони ключ. Мгновение спустя ошейник разошёлся на две половинки. Девушка недоверчиво потёрла зудевшее место, где металл целый месяц тёрся об её кожу — наверняка на шее осталась красноватая полоса. Перосперо отбросил ненужный ошейник на стул и вытянул из кармана пальто маленькую бархатную коробочку. — Обойдёмся без вставаний на одно колено, перо-рин, — шутливо промурлыкал он. Настроение у него явно улучшилось. — Позвольте вашу руку, мадам. — Мадемуазель… — привычно слетело с губ, но Эри тотчас осеклась: на этот раз действительно «мадам». Тем временем Перосперо ухватился за её левый безымянный палец и не особо аккуратно надел на него крупное тяжёлое кольцо, вытащенное из футляра. Чуть сжал — и металлический ободок с лёгким забавным щелчком тесно облёк палец. Держалось кольцо крепко — и оказалось весьма неудобным. Девушка потянулась было, чтобы поправить его, но Перосперо шикнул: — Тише, дорогая… Ты же не хочешь остаться без руки? Эри вгляделась в неказистое украшение, призванное подчеркнуть в глазах окружающих её новый статус. Кольцо было золотым и по форме сильно напоминало половинку браслетов-наручников — тех, что ей довелось видеть у Санджи. — Наши местные умельцы переняли технологию Мариджоа, — произнёс Перосперо, вместе с ней любуясь холодными переливами золота. На его пальце тоже сверкнуло кольцо, однако не столь мудрёное — обычное. — И наловчились делать не только грубые ошейники, но и более удобные и изящные браслеты… или кольца. Глаза Эри расширились от внезапного осознания: вот, значит, почему оно показалось ей таким похожим… Браслеты на запястьях Санджи и вправду были кандалами, пусть и без цепей! Именно поэтому Джадж с такой лёгкостью добился его согласия: мечта кузена быть коком на корабле Короля Пиратов и отыскать сказочное Олл Блю обратилась бы в прах, если бы тот осмелился снять с себя хоть один такой браслет. Ведь главная ценность повара — его руки… Она прерывисто вздохнула: порченое, ядовитое золото! Порченые люди — его создатели! Перосперо, в полной мере насладившись её реакцией, поднялся и протянул свой локоть: — Рекомендую не принимать в нём душ, перо-рин. Если соскочит ненароком — пеняй на себя, — на его губах гуляла ехидная усмешка. — Ну же, идём, нас уже заждались. Он дёрнул её за собой в коридор и долго вёл по многочисленным коридорам и лестницам — или шато являлся затейливым лабиринтом, или Перосперо специально петлял, пытаясь запутать. Последнее ввиду её ужасной ориентации в незнакомом пространстве было точно лишним. Попытайся Эри бежать — заблудилась бы если не на втором, то на третьем по счёту этаже. Помнится, в Джерме, где дозволялось ходить почти всюду, ей пришлось с неделю поблуждать, пока не запомнила назубок все основные маршруты. В отличие от сумрачных каменных коридоров королевства переходы шато были светлыми, радужно-яркими и украшенными затейливой лепниной. Кажется, Перосперо врал, сетуя на нехватку времени на отделку, — выходило, что времени ему не хватило исключительно на спальню супруги. Наконец они вышли на улицу — шагнули из главных дверей на залитую солнечным светом и окутанную музыкой и шумом людских голосов центральную площадь. На ступеньках Эри против воли обернулась и задрала голову вверх: она так и не успела разглядеть Пирожный шато, стоило хотя бы изучить место, в котором она пробудет узницей до конца своих дней. Карамельный шато состоял из нескольких полосатых вытянутых башен, кое-где соединённых кружевными переходами-арками. Где-то высоко-высоко, под куполом одной из них скрывалось и её одинокое окошко. Всё в целом выглядело вычурно и своеобразно — под стать Пирожному острову, — но довольно гармонично. Можно было как угодно относиться к старшему сыну Йонко, и тем не менее приходилось признать, что строительного таланта ему было не занимать. Удивительно, но он не торопил её, давал время рассмотреть получше — похоже, Перосперо так гордился творением своих рук, что был не прочь получить комплимент даже от презираемой им супруги. Затем они медленно двинулись через собравшуюся праздничную толпу на другой конец площади, пробираясь среди танцующих парочек к дальним столикам, в изобилии заставленным пирожными, кексами, засахаренными фруктами и иными сластями. По счастью, почти никто не обращал на Эри внимания. Все встречные приветствовали в основном Перосперо, скользя по его спутнице пристальными, но не задерживающимися надолго взглядами. Только Овэн, с которым они разминулись у столиков, звучно хмыкнул, рассматривая невестку с ног до головы. И Эри вспыхнула до корней волос, отводя глаза: она прекрасно помнила его бесстыжие ремарки — там, на корабле… Других свидетелей она пока не заметила — возможно, все они отплыли вместе с Большой Мамочкой. На своём плече Овэн непринуждённо придерживал здоровенную книгу — из тех, что принадлежали его брату Монт-д’Ору. Он пронёс её дальше и, водрузив на подготовленный заранее постамент, раскрыл на середине. Всем присутствующим было незамедлительно явлено пришпиленное книжным гвоздём необычное существо. Внешним видом оно походило на льва с лицом усталого спившегося старика. По собравшейся группке зевак прокатилось изумлённое оханье. Перосперо указал Эри на один из свободных столиков рядом с книжной клеткой, а сам отошёл в сторонку, перекидываясь фразами со случайными знакомыми: он явно не собирался её развлекать. Девушка опустилась на стул, отрешённо поглядывая на книгу и её диковинного обитателя. — Задница! — зевнув, отчётливо и невыразительно произнесло существо. — Подштанники! На страничке значилось: «Мантикора. Место обитания — Импел Даун». — Монт-д’Ор задержался на день, чтобы помочь вытащить уцелевшие остатки библиотеки из-под пирожных завалов, — уронил сбоку знакомый звучный голос. Эри повернула голову: через столик от неё Катакури тоже придирчиво изучал побитую жизнью мантикору. — А потом отправился вслед за Мамой в Вано. Содержимое некоторых его книг способно повеселить людей — вот я и распорядился принести их сюда, на мини-Чаепитие. — Ясно, — кивнула Эри в некотором смятении — он так запросто обратился к ней после своего утреннего визита. Не зная, как поддержать разговор, девушка отвернулась и принялась разглядывать видневшиеся неподалёку развалины старого шато, расплывающиеся горой воздушного, желтовато-песочного бисквита. Пирожный шато действительно стал… пирожным. Прохожие подходили к руинам и, не стесняясь, отламывали себе куски, макая их в маслянистый крем, обильно стекавший по бисквитным стыкам. — Мы должны быть благодарны Штрейзену, — время от времени доносилось до неё из толпы. — Он спас город от разрушения, а творение его рук ещё долго будет кормить всех нас и не испортится даже через год!.. Эри понятия не имела, кто такой Штрейзен. В какой-то момент к ней на весёлом блюдце подлетело шоколадное пирожное, и девушка ложечкой отломила от него кусочек и отправила себе в рот, потом другой, третий… Есть не хотелось, но у неё не было сил воевать с настырной посудой. По крайней мере, пирожное не разговаривало. И, наверное, было очень вкусным, но она давно, очень давно перестала замечать вкус еды. Мимо неё, постукивая каблуками высоких сапог, прошёл долговязый, широкоплечий, великолепно сложенный мужчина, единственной одеждой которого являлся экстравагантный килт, украшенный печеньем, — если не считать дополнением к килту стягивающую грудь плотную бинтовую повязку (должно быть, у того были переломаны рёбра). Незнакомец уселся рядом с Катакури и завёл с ним негромкую беседу, иногда с любопытством косясь на Эри. Глаза у него были хитрые, лисьи, а через всё лицо проходил уродливый рваный шрам. Невозможно было представить, какое оружие или же чьи когти и клыки способны были нанести подобный зверский удар. — Кто это? — украдкой шепнула Эри крутящейся перед ней банке с зелёным чаем. Она не могла припомнить, чтобы видела его прежде. Судя по небрежности, с которой тот общался с хмурым Катакури, он был не последним человеком среди пиратов Шарлотты. — Это же конфетный генерал Крекер! — воодушевлённо пропищала банка. Обрадовавшись вниманию — обычно все предпочитали чёрный чай, — банка с надеждой предложила: — Чаю? Эри отрицательно помотала головой, игнорируя нахлынувшее на чайный контейнер уныние. Когда-то Перосперо — вероятно, в издёвку — прочил Крекера ей в женихи. Генерал абсолютно не походил на свой пугающий постер — в Дозоре, очевидно, умудрились перепутать фотографии. И, несмотря на то, что он, как и Катакури, сидел с перетянутым бинтами торсом (неужели нашёлся другой смельчак, умудрившийся побить второго по счёту генерала?), выглядел вполне неплохо. По сравнению с костлявым Перосперо — почти красавцем. Его не портили даже шрам и дикая причёска. Она какое-то время рассеянно наблюдала за ним: вряд ли бы что-то изменилось в её жизни, если бы он взял её в жёны вместо старшего брата. Крекер улыбался, но его улыбка была такая же жёсткая и расчётливая. «Нет, совсем ничего не изменилось бы, — решила она. — Внешний вид — ничто, если прикрывает исключительно гнилую суть». Эри отвернулась и от нечего делать уставилась на тяжёлое кольцо на своём пальце. Принцип работы ошейника был более-менее понятен — за прошедший месяц она изучила его вдоль и поперёк, прокручивая в отражении имевшегося в закутке душевой зеркала. Небольшой датчик на стыке отвечал за контроль над целостностью обруча, и если та нарушалась — где-то в глубине, за прорезью замка, активировался детонатор. Правильной формы ключ препятствовал этому и позволял открыть замок без риска. В отличие от ошейника кольцо снималось без труда — значит, его датчик отслеживал перемещение в пространстве, скорее всего, до следующей фаланги, и должен был срабатывать моментально… — Давно не виделись, сестра, — внезапно пропел у неё над ухом мягкий девичий голосок. На скатерть перед Эри невежливо плюхнулось прозрачно-бирюзовое желе в чёрном котелке, едва не задев блюдце с оставшимся кусочком пирожного. На соседний стул грациозно опустилась Пудинг — в нежном, украшенном лентами платьице, такая же робкая и смущённая, как и в день их знакомства. И Эри на миг подумалось: нет, в этой хрупкой руке на Чаепитии никак не мог очутиться тяжёлый револьвер, померещилось! В последние дни она не была уверена ни в одном из своих воспоминаний. Но следом Пудинг небрежно, словно ей стало жарко, смахнула со лба пышную чёлку и залилась злым и далеко не робким смехом, глядя на то, как Эри уронила на стол ложечку и уставилась ей в лицо. На лбу у девушки обнаружился ещё один глаз. И этот глаз — хоть и странный, но такой же красивый, как и прочие — посматривал на собеседницу ехидно и свысока. Вернее, все три глаза сразу — на секунду-другую выражение лица Пудинг неуловимо изменилось. За маской застенчивой девочки проскользнула циничная и уверенная в себе особа. — Как ты себя чувствуешь? Ты такая бледная и растрёпанная, как будто выбралась из подземелья. Похоже, братец Перос не слишком любезно с тобой обходится. Нельзя же так с любимой супругой… Хочешь, я попеняю ему на это? — Пудинг шустро огляделась, выискивая среди присутствующих Перосперо. — Нет, не надо! Не зови его! — быстро проговорила Эри. И запоздало поняла, что именно такой реакции от неё и ждали. — Да уж, мне-то известно, что мой карамельный братец — не сахар. Слышала, ваша первая брачная ночь обернулась сущим кошмаром, — со стороны могло показаться, что девичьи губы сочувственно скривились, но тихие слова, предназначенные исключительно для уха Эри, полнились желчью. — Вот как? Ты об этом слышала?.. — Не хочу тебя расстраивать, сестра, но об этом слышали все. Братец Овэн описал всё очень красочно, — она покраснела и театрально приложила ладони к щекам: — Ах, что же это я? Разве пристало невинной девушке говорить о подобном бесстыдстве?.. Эри сглотнула, тягостно глядя на неё. В сочетании с милым ангельским личиком скрытые издёвки Пудинг звучали хлеще, чем у Перосперо. Та вышла прекрасной актрисой — нельзя было различить наверняка, что именно в сказанном ею являлось правдой, а что — ложью. Эри не понимала причины подобного отношения, ведь прежде они ни разу не перемолвились и словечком. Но складывалось впечатление, что само её существование чем-то уязвляло Пудинг — и та с наслаждением возвращала эту язву в ответ. Или же в её глазах (и глазах прочих пиратов) Эри виделась тем же, что и для Перосперо, — пленницей, вещью, «сучьей Джермой». Пудинг наклонилась к ней и, взяв за руку, зашептала с доверительной трогательностью: — Всегда хотела узнать: каково ощущать себя единственным Винсмоуком среди нас? В месте, где тебя терпят до поры до времени из-за хитрых расчётов Мамы? Где через год-другой ты окажешься очередным экспонатом на потеху толпе? — её обычные глаза смотрели на Эри в упор, а вот третий ехидно скосился вбок, на унылую мантикору. Пудинг приторно улыбнулась: — Ты же больше не принцесса и никогда не вернёшься в свою любимую стылую Джерму, в которой распоряжалась жизнями других по своей прихоти. Скажи, приятно было наблюдать, как твои братья избивают Санджи, чтобы заставить его жениться на мне? Понравилось его ломать? Этого жалкого и бесполезного глупца?.. В какой-то момент Эри перестала вслушиваться в то, что ей говорили, её взгляд бесцельно блуждал по площади. Перосперо, добродушно раздающий детям леденцы на палочке. Катакури, благородно строящий из себя заботливого старшего брата, но на деле следящий лишь за тем, чтобы её супруг не зашёл слишком далеко. Нежнейший, медовый голосок Пудинг, скрывающий шипы и яд… Лицемерие… Кругом одно сплошное лицемерие… — Хватит! — не выдержала и вскочила из-за стола Эри, вырывая свою руку из её мягкой ладони. — Замолчи! Третий глаз девушки сощурился, выдавая торжество: ей всё-таки удалось пронять бесчувственного Винсмоука. Но тут же потрясённо расширился, потому что Эри выпалила ей в лицо со всем накопившимся гневом (выходит, она всё ещё была способна гневаться): — Оскорбляй меня, сколько пожелаешь, но не трогай Санджи! Это ты предала его! Только вспомнить, как мучительно он не хотел этой свадьбы, лгал себе, чтобы защитить своих друзей. И меня, в том числе… Ты одна могла примирить его с этим браком, дав ему надежду — что его, по крайней мере, будут любить. А ты посмеялась над ним, бессердечно играла с его чувствами… — она перевела сбившееся дыхание и продолжила: — А ведь Санджи был лучшим из Винсмоуков! Да что уж там — одним из лучших людей, которых я встречала. Как ты посмела поднять на него руку?! Как вы все посмели… — голос сорвался, и Эри отступила, прижимая к горлу ладонь: она сказала слишком много, Шарлотта не должны были видеть её отчаяния. Впрочем, Пудинг выглядела на удивление растерянной после подобной яростной отповеди. Её красивые пунцовые губки некоторое время судорожно хватали воздух, силясь что-то вымолвить, наконец она пробормотала: — Я не знала… Я не думала… Я считала тебя такой же, как они… Но Эри уже было всё равно, что там себе считала Пудинг. Девушку неожиданно качнуло, повело: вокруг было столько света, красок, звуков, людей, веселья (настоящего и притворного), что её начало мутить. Почему они все живы? Почему смеются и радуются? На висках бисером проступил холодный пот, в ушах звенело, а где-то внутри, в желудке, рос и стремился вверх тягучий склизкий ком. Не обращая внимания на взволнованный оклик Пудинг за своей спиной, Эри отбежала подальше от толпы — за угол ближайшего дома — и там, упав на колени, согнулась пополам в коротком мучительном спазме. — Аккуратнее, дорогуша!.. — оказывается, Перосперо услышал возглас Пудинг и с любопытством последовал за супругой. Он прислонился плечом к стене, и пару секунд спустя под его насмешливым взором девушку всё-таки вырвало недавно съеденным пирожным — прямо в созданную им карамельную урну. — Надо же! Не верю своим глазам. Неужели моя жёнушка наконец-то понесла? — не догадываясь о том, что с ней творится, злорадно бросил он, подаваясь вперёд. Эри сплюнула в урну разъедающе-кислые остатки слюны, смешанной с желудочным соком. И поднялась, пошатываясь и неверяще утирая губы тыльной стороной запястья: нет, нет… не может быть… не сейчас… — Полагаю, для тебя праздник окончился, — заключил Перосперо голосом, в котором отчётливо плескалось ликование. Уцепившись за рукав платья, он потащил её за собой — подальше от шума и веселья, в привычные ей тихий покой и одиночество. Туда, где среди серых стен гуляли бледные тени. Эри, не сопротивляясь и не упираясь, покорно шла за ним, ошеломлённая его предположением. Она не ожидала, что подобное произойдёт так скоро. Опустевший желудок по-прежнему сдавливало, хоть и несильно — скорее весь живот скрутился узлом, отдавая книзу слабой тянущей болью. Вернувшись в комнату, Перосперо первым же делом играючи опрокинул её спиной на кровать. Эри не успела коснуться затылком подушки, как он тут же склонился над ней: — Стоит отметить такое важное событие… Живот опять стянуло болью — а тот, совершенно не обращая внимания на промелькнувшую на лице девушки мучительную гримасу, уже нетерпеливо комкал пальцами яркий шёлк. Задрав, отбросив подол платья вверх, старший сын Йонко развёл в стороны её ноги. Впервые за всё время он возжелал взять супругу не ради долга, а просто так, по собственному почину. Причём взять, глядя в лицо — прямо в её отчаявшиеся глаза. Утвердив тем самым своё превосходство, свою победу. Но мгновение спустя, жадно ощупав её между ног, Перосперо неожиданно отстранился, грубо отпихнул от себя женские колени. И грязно, непристойно выругался — Эри никогда не видела, чтобы он настолько выходил из себя. Едва девушка привстала, не понимая, чем вызвана такая реакция, как он брезгливо мазнул её по скуле чем-то влажным: мол, полюбуйся! — и отпрянул от постели. Дотронувшись до щеки, Эри с недоумением уставилась на кончики пальцев, которые окрасились алым. Затем полностью села в кровати, машинально переводя взгляд на свой живот и ниже: по внутренней стороне бедра вязко стекала тёмно-красная густая капля. Значит, это была не беременность — к ней снова пришли месячные, из-за стресса довольно болезненные… Она осторожно прикрыла юбкой колени и подняла голову на Перосперо, выходящего из душевой, где ему пришлось тщательно вымыть руку. Супруг вернулся, взирая на неё с отвращением и ненавистью: — Бесплодная, бесполезная, ублюдочная Джерма! — он буквально выплюнул эти слова, а потом с бешенством вцепился в её левое запястье. Блеснуло золото — на короткий миг ей показалось, что Перосперо вот-вот готов сорвать с её пальца кольцо тенрьюбито. Но тот всё же одумался, скривил остроносое худое лицо. — Ублюдочная Джерма… — повторил он, поднося к тонкой прорези кольца крошечную пластинку. Новый щелчок. Зажим чуть ослаб, позволяя толстому золотому ободку легко и безопасно соскочить в подставленную ладонь. Когда Перосперо потянулся за лежавшим неподалёку ошейником, Эри почти с вызовом подставила ему свою шею. Громко лязгнул металл, вновь сковывая пленницу шато смертоносным обручем. Следом скользнули по горлу длинные пальцы. Супруг словно колебался: не проще ли задушить?.. — Я вернусь через неделю. Позови слугу, приведи себя… в порядок, — Перосперо наконец оттолкнул её от себя и быстрым шагом, не оглядываясь, покинул комнату. В какой-то момент девушка, ошеломлённо уставившись на захлопнувшуюся за его спиной дверь, начала смеяться. Надтреснутым, болезненным, злым смехом: не он, а она одержала сегодня победу. Крохотную и недолгую, но победу. Вероятно, ей стоило опасаться последствий его бешенства, но почему-то единственное, что она испытывала, — облегчение. Собственное тело помогало ей, до последнего сопротивляясь низким планам Шарлотты. Отсмеявшись, Эри уткнулась лицом в ладони и задумалась в окутавшей её тревожной тишине: выбор у неё по-прежнему был невелик. Позволить Перосперо и дальше измываться над ней и дать появиться на свет нежеланному, но всё-таки её ребёнку, зная, что тот станет пешкой в руках пиратской семейки. Или самой открыть Шарлотте страшную военную тайну Джермы 66. Что всё хвалёное «генетическое» подчинение — суть обычный импринтинг. Да, старые партии солдат оставались преданы семье Винсмоук, но новые, освоив технологию, можно будет запрограммировать на кого угодно. Однако сознаться в этом — значило дать им победить. Значило, что Винсмоуки умерли зря. Пока что ей так и не удалось определить, какое из этих двух зол — меньшее. Впрочем, имелся и третий, запретный, вариант. Он вертелся в её сознании постоянно и неотступно, с первых дней, но Эри никак не могла на него решиться…***
…Смешно представить, что когда-то у неё проскальзывала мысль умереть из-за гораздо меньшего. И только обещание, вырванное давным-давно, будто в прошлой жизни, удерживало её от того, чтобы покончить с собой сейчас. Выпрыгнуть из окна, вскрыть вены заточенным черенком ложки или осколком разбитой посуды, откусить язык и захлебнуться собственной кровью, перестать принимать пищу и воду или попросту сорвать с шеи мерзкий ошейник тенрьюбито… Десяток способов мелькал у неё перед глазами день за днём, она находила даже извращённое подобие удовольствия в том, чтобы придумать что-то новое, не приходившее в голову раньше. Времени у неё имелось в избытке, а ежедневные визиты Перосперо не давали угаснуть фантазии и приносили свежие порывы «вдохновения». Единственное, что этому мешало, — незримый и неосязаемый тонкий поводок, которым цепко держал её в этом мире Ичиджи. Мёртвый, он до сих пор владел её жизнью, как собственностью — проклятой, глупой собственностью Джермы. — Ты же умер, умер! Прошу, отпусти меня, — иногда шептала Эри, обращаясь к теням, сгустившимся в углах её комнаты и таившим бледные призраки прошлого. — Пожалуйста, разреши мне это, Ичиджи… Если бы тени умели улыбаться — они улыбались бы ей в ответ дежурной ледяной улыбкой Первого принца. В такие горькие моменты Эри чаще обычного вспоминала Джерму. Джадж мерещился ей размытой подавляющей фигурой, воплощавшей не личность, но неотвратимые повороты бесстрастного колеса судьбы. Рисуя в памяти Рэйджу, она испытывала смутное подобие сожаления, ведь из-за нелепых недомолвок, ошибок, обвинений и обид они со старшей сестрой так и не стали близки. А ещё Рэйджу, промолчав о готовящейся измене, хладнокровно поспособствовала уничтожению своей семьи. В этом она показала себя беспощаднее и неумолимее собственного отца. Эри было ужасно жаль Санджи, которого она почти не знала, но то, что знала, прямо говорило о том, каким открытым, добрым и великодушным человеком он был. Пожалуй, среди принцев Джермы он больше остальных подходил на роль того самого — настоящего — принца, чей романтический образ она расписывала два года назад на Сабаоди перед милой русалочкой Кейми. Братец Санджи… так же случайно, как и Эри, заброшенный в эпицентр невидимой бури и искорёженный, изломанный ею, перемолотый в пыль. Козетта, Эпони, Катышек, пухлая ласковая Няся… Неужели все они тоже погибли при разграблении Джермы? Сколько солдат, слуг, медиков и механиков отдали свои жизни, сопротивляясь вероломным пиратам-захватчикам? Неужели осталась лишь она? Она одна?.. Про кузенов ей тоже доводилось думать — равнодушно, как бы вскользь. Помимо редких отчаянных призывов к кружившему около неё призраку, ей невольно приходилось сравнивать крепкие, властные объятия Ичиджи — да и Ниджи — с липкими унизительными прикосновениями Перосперо. Всё остальное время лица кузенов мерещились ей чеканными оттисками с двух сторон медали, гордо и холодно блестевшей на груди парадного мундира Джаджа. Однако, ловя проблески воспоминаний о том, как они били, как оскорбляли, как принуждали её, считая вещью, «ошибкой», слабой и никчёмной, но всё же собственностью Винсмоуков, Эри не желала им смерти. Она даже не считала, что они её заслужили. Просто получилось то, что получилось. Колесо в очередной раз провернулось, выбрав неверную колею, — Джерма 66 погибла, ушла в никуда вместе с гордецами Винсмоуками. Вместе с сомнительными шутками Ниджи. Вместе с прохладными пальцами бесконечно правильного Ичиджи… Про Йонджи она не думала. Вернее, Эри запретила себе о нём думать, приказала себе выбросить, вымарать его начистую из памяти, как нечто, чего не существовало вовсе. Потому что один-единственный раз, забывшись, дав слабину, она на мгновение всё-таки вообразила отливающую зеленью макушку — мокрые пряди-травинки и сбивчивое дыхание, горячащее её колени, — и на неё накатила такая волна горечи, ужаса и отчаяния, что сердце, казалось, забыло, что может биться. И грудь, и горло буквально сдавило невидимыми тисками — до такой степени, что она не могла ни вздохнуть, ни простонать, ни завыть. …Не будет больше этой макушки и дурацких бровей-улиток. Не будет забавных гримас на лице от внезапного удивления или досады. Не будет оскала улыбки и снисходительного прищура. Не будет широких надёжных плеч и ломких, рычащих перекатов насмешливого голоса. Никогда уже не будет в этом мире… Когда боль понемногу начала отступать, и Эри вспомнила, что умеет дышать, то заодно вспомнила, что умеет и плакать — и это были её первые и последние слёзы в этом месте. Неимоверная тяжесть лёгшей ей тогда на плечи гнетущей пустоты, чуть не смела́, чуть не разорвала в клочья единственную хрупкую нить, удерживающую её на этом свете, — обещание «не умирать без разрешения». Обещание, данное мертвецу.