***
…Ладонь Перосперо прошлась, очертила полукруг по обнажённой левой ягодице супруги, сжала её и снова погладила — небрежно, почти ласково. Эри лежала перед ним в привычной позе, отстранённо уставившись на свои намертво сцепленные карамелью руки. Он опять выбрал клубнику со сливками — этот запах будет преследовать её всю ночь, до рассвета. В этот раз сорочка была поднята до плеч — с некоторых пор её мужу нравилось любоваться обнаруженными им шрамами. Возможно, он представлял, как розги хлёстко впивались в кожу, как она вскрикивала и дёргалась от каждого нового удара, — и его это заводило. Она подозревала, что Перосперо и сам был бы не прочь высечь её — однако вряд ли это пришлось бы по душе его бдительному младшему брату. Раздался шелест расстёгиваемых пуговиц, и Эри сфокусировалась на полупрозрачной леденцовой массе, терпеливо выжидая. Наконец его руки ухватились за её бёдра, приподняли вверх, вынуждая девушку чуть привстать, опираясь на колени. А потом она всё-таки вздрогнула: липкий карамельный палец прошёлся меж ягодиц и замер, бесстыдно ощупывая её анус. — В тебя проникали здесь? Развлекалась таким с родственничками? — лениво растягивая слова, поинтересовался Перосперо. Она так и не предприняла ни единой попытки разубедить его в диких фантазиях о совместном времяпрепровождении с кузенами — пусть воображает, что хочет, ей было безразлично. Но данное предположение было уже чересчур. — Нет, никогда, — тускло соврала Эри, не сильно веря, что это его остановит. Она напряглась в ожидании предстоящего соития — похоже, оно будет куда более мерзким, чем предыдущие. Неужели ему и в самом деле пришло на ум подобное? Однако он убрал пальцы, и девушка незаметно перевела дух. Она не сильно привлекала его как женщина. А заниматься подобным с тем, кого вынужден желать по приказу, — удовольствие сомнительное, даже если бы он вознамерился просто поиздеваться над ней. К тому же Перосперо был умён и понимал, что это вдобавок контрпродуктивно, не способствует конечной цели. — Действительно, вот уж противоестественные забавы, — пробормотал он, подтверждая её мысли. — И низменные, животные. На такое горазды одни лишь простолюдины, презренная чернь. Эри вдруг не выдержала и засмеялась. Вначале смех клокотал и бурлил где-то глубоко в груди, в лёгких, заставляя мелко содрогаться всё тело, но очень быстро вырвался наружу, пронзая окружающее пространство взрывом истеричного веселья: слышал бы Ниджи! Как его, принца, только что оскорбил и унизил этот пират! Перосперо оторопел, никак не ожидав такой реакции. Она что — смеялась над ним?! — Прекрати! — сорвавшись, он хлестнул её ладонью — чтобы замолчала. Затем ещё раз и ещё — куда сильнее, ударил кулаком, но это не помогало. Сквозь боль от его побоев Эри продолжала заходиться неудержимым, заливистым хохотом. Она больше не могла плакать, больше не испытывала страха, и даже боль чувствовалась приглушённо. По сути, смех — это единственная сильная реакция, которая у неё оставалась. Эри смеялась так, как смеялись кузены в лицо своим убийцам. Вероятно, сама того не заметив, она стала настоящим Винсмоуком — после их смерти легендарная семейная бесчувственность, вместе со всем прочим, перешла к ней по наследству. …Кончилось всё тем, что Перосперо, ругаясь сквозь зубы, отпрянул от ненормальной: кажется, одиночество и скука начали сводить её с ума! Это было ожидаемо, но не совсем то, чего он добивался. Вдобавок полностью пропало всё скудное возбуждение. — Чёртова Джерма, сбила весь настрой!.. — он выскочил из комнаты, поправляя на ходу одежду. Вдогонку ему до сих пор нёсся приглушённый хохот жены. Стоявший у дверей маленький солдат недоумённо вытаращился на него. Звук тонкого смеха госпожи тоже немало его обескуражил. — Моя супруга не в себе, — кисло обронил Перосперо, будто оправдываясь. — Лучше её не трогать, сама скоро успокоится. Солдат кивнул, но тревога в его мелких глазах-бусинках никак не проходила. Перосперо скривился: если так пойдёт и дальше — даже слуги начнут перешёптываться за его спиной… Шёл уже третий месяц, он приходил к ней изо дня в день, а проклятая девчонка так и не понесла. Перосперо злился и терял терпение. Мало того что она оказалась самой слабой и никчёмной среди всех Винсмоуков — удобно для Мамы и унизительно для него, старшего сына, которому её подкинули. Так ещё Перосперо начал подозревать, что та действительно была «ошибкой», как её в открытую, не стесняясь, величала родня. Джадж напортачил со своими экспериментами, и племянница вышла у него ни к чему не способной — в том числе к размножению. Поэтому хитрый король так старался сбагрить её с рук — ни дать ни взять волчья стая избавлялась от слабаков. А собственные сильные гены они придерживали для кандидатов получше, нежели пираты. Перосперо то и дело возвращался к этим мыслям, стоило ему взглянуть на нелепые спирали модифицированных бровей — сразу вспоминал эту подачку с королевского стола. В дурацких завитушках ему вечно мерещилась насмешка Джаджа. И дерзкая ухмылка наследника Винсмоуков, осмелившегося на Чаепитии зарядить ему кулаком прямо в лицо. И оттого Перосперо не выносил эти наглые брови, при виде них у него не получалось как следует возбудиться — разом исчезало всякое желание. Хотя в иных обстоятельствах он мог бы найти девку привлекательной — находили же её привлекательной собственные совершенные кузены. Кроме того его преследовало въедливое подозрение, что та постоянно сравнивала. В себе Перосперо был уверен — да, в силу возраста он не был столь охоч до женских ласк, и собственный организм порой его подводил. Но лучшим доказательством его «годности» являлись дети — их было несколько, от разных любовниц. И все они походили на него — сомнений в отцовстве не имелось. А ублюдочная Джерма была бесплодной. Он считал дни в ожидании возвращения Мамы, выполняя через стиснутые зубы постылый супружеский долг, — чтобы заявить ей об этом прямо. В надежде, что та всё-таки сбросит с его плеч это ненавистное ярмо, эту обузу. Если же нет — что ж, ему пришлось бы обращаться с девчонкой жёстче. Он не собирался провести остаток жизни в ежедневных попытках оплодотворить это хилое, никчёмное тело. Перосперо не мог убить её или же попробовать подстроить несчастный случай. Всего одна ничтожная промашка, улика, свидетель — и Мама не спустила бы ему такого с рук, расценив это как предательство. Но он мог действовать тоньше. Мог подтолкнуть негодную Джерму к мысли сделать это самой. Всё это время он забрасывал пробные удочки, оплетал своей сетью, стремился создать для неё такие условия, чтобы жизнь показалась ей невыносимой. Разумеется, пока оставался шанс, пока не вернулась Мама и не вынесла финальный вердикт, он не перегибал палку. Да и жена неожиданно оказалась твёрдым орешком — для слабой духом девчонки-принцессы. Она безусловно страдала, но Перосперо почему-то не заметил ни единой попытки, да что уж там — ни единого намёка на попытку! К тому же Катакури постоянно вмешивался со своей идеальной упёртостью: невестка скучает, невестка пала духом, невестка то, невестка сё… Наверное, потому что та, подлизываясь, читала все его дурацкие книжонки — те, которыми братец зачитывался до дыр в юности. Пираты в них изображались сплошь благородными искателями приключений и сокровищ, не помышлявшими о власти или интригах — другими словами, приторно, сахарно скучными. Помнится, Катакури было двадцать с хвостиком, а он, этот здоровенный лоб, расстроился, узнав о казни Роджера, — для него вместе с Королём Пиратов ушла целая эпоха подобных тому романтиков. На морях стали властвовать сила и политика. Но больше всего Перосперо раздражала мысль о том, что все планы Мамы были затеяны зря. Что он сам терпел всё это зря. Ведь Джерма 66 и по сей день была не захвачена, а Винсмоуки далеко не уничтожены — маячили бельмом на глазу. Хоть и раздробленные, наполовину разбитые, до поры до времени затаившиеся, они по-прежнему представляли угрозу. Таких хладнокровных монстров, как они, даже нельзя было припугнуть заложниками — те сразу списывались со счетов. Но его жёнушке совершенно не следовало об этом знать. Не стоило дарить ей напрасных надежд — и лишних поводов для смеха.***
Пудинг забегала в гости ещё несколько раз, украдкой, тайком от старшего брата. В основном она болтала о Санджи: снова и снова пересказывала, пересыпая ворохом подробностей и милых мелочей, как они вдвоём пекли пирог для Мамы, или смущённо каялась в своих неприглядных предсвадебных поступках. Возможно, ей просто не перед кем было выговориться. Эри выслушивала её рассказы, жалея их обоих: из-за коварной Линлин и деспотичного Джаджа их дети так и не смогли стать по-настоящему счастливы, хотя предпосылки имелись. Пожалуй, Пудинг и вправду была трогательно, по-девчоночьи влюблена в кузена. В свой последний визит она нервно и неловко ходила взад-вперёд по комнате, после чего созналась: — Овэн никому ничего про тебя не рассказывал. Я подслушала, как он начал было расписывать это перед Катакури… А тот на него рассердился — сказал, что это внутреннее дело семьи и подобные сплетни не делают никому чести. Я всего лишь стремилась уколоть тебя побольнее… И с тех пор всё время думала, как сильно тебя обидела, но мне было невероятно стыдно в этом признаться, ведь я несла полную ерунду! — она помедлила: — Это действительно было так ужасно, как он говорил? При всех?.. Эри чуть кивнула, невольно отводя взгляд. — Ох… Понимаешь, мне и целоваться-то ни с кем не приходилось… только с Санджи… -сан. Не знаю даже, как это происходит — между мужем и женой. Слышала, что в первый раз это больно… — продолжала Пудинг, привычно, под самую чёлку, заливаясь румянцем. — В семье все считают, что я вредная, к тому же любимица Мамы. Меня здесь не слишком привечают, вот и не с кем о таком поговорить… — Да уж, вредная… Сколько тебе лет? — вдруг спросила Эри. — Шестнадцать. — Шестнадцать?! Тебя собирались выдать замуж так рано? — Ну, это обычное дело для политических браков. Многие из моих старших сестёр сыграли свадьбы примерно в этом возрасте… Но, мне кажется, Санджи… -сан… Мне кажется, он не был бы груб со мной… Ох, что я такое несу!.. — как всегда при упоминании Санджи у Пудинг едва ли не пар шёл из ушей. Возможно, тогда, на городском празднике, она и не притворялась, что краснела, роняя гадости, — у неё так было постоянно. — Я уверена, что Санджи точно не был бы груб. И подождал бы, пока тебе исполнится восемнадцать. Он всё-таки джентльмен, — мягко подтвердила Эри. И как-то не удержалась, добавила с ноткой иронии: — Хотя если бы ты была не против и проявила инициативу — не думаю, чтобы он долго сопротивлялся. Все Винсмоуки такие — падкие на симпатичных женщин, фамильная черта, — эта ехидная фразочка так легко слетела с языка, что Эри её и не заметила, не запнулась на семейном имени, увлечённая бесхитростным разговором. Дочь Большой Мамочки была странной — временами циничной, временами простодушной, — но понемногу начинала ей нравиться. Рядом с Пудинг мысли становились воздушными, почти невесомыми. Почти не жалили её. Пудинг в этот момент запрокинула голову, прижимая к разгорячённому лбу тыльную сторону ладони, — наверняка представила в деталях, как проявляет инициативу. А потом, встрепенувшись и придя в себя, принялась делиться красочными рассказами про свою семью. Порой улыбалась — вспоминая близняшек Шифон и Лолу. Порой корчила страшные рожи и скрипела зубами, передразнивая других. Желе Нитро, расплывавшееся на полу кучкой слизи, похихикивало — должно быть, Пудинг изображала очень похоже. Особенно то, как все грызутся и редко ладят друг с другом. Насколько Эри могла судить, внутри семьи всё зависело исключительно от изменчивого и капризного настроения Большой Мамочки. В частности, стоило Линлин заметить, что третий глаз дочери уродлив, как все сверстники принялись насмехаться над Пудинг за спиной у матери. Хорошо хоть старшие братья и сёстры стояли выше этого — им в силу возраста и статуса были уже неинтересны детские придирки и свары. А над ними всеми недостижимой безупречной горой высился Катакури. Рассказывая об этом, Пудинг приподняла чёлку: скрытый под нею глаз смотрел выжидающе и напряжённо. — Мама приказала прятать его — он же такой некрасивый… — Да нет же, очень даже красивый… — пробормотала Эри, задумчиво потирая кручёную бровь. Она и правда так считала. Её в детстве тоже дразнили — из-за причудливых Винсмоуковских бровей, но не настолько, чтобы принимать это близко к сердцу. — Немного непривычно, вот и всё. Главное, как ты сама к нему относишься. — Вот ты сейчас это сказала — и была так похожа на Санджи! Такая милая… — Пудинг шмыгнула носом, пальцы её быстро-быстро перебирали чёлку, распрямляя её, возвращая на место. Она так смутилась, что забыла добавить «-сан» к имени кузена. — Я бы хотела забегать к тебе чаще. И что братцу Перосу не по нраву? Постоянно приходится навещать тебя тайком — он запретил посетителей. — Запретил? А как же Катакури? Пудинг пожала плечами: — Вряд ли он посмеет ему что-либо запретить. Никто об этом не говорит прямо, но… Если с Мамой что-то случится, не факт, что Перосперо возглавит пиратов Шарлотты, пусть он и старший. Потому что Катакури самый сильный, при этом справедливый и нравится всем. — Даже так? — Ага… В общем, я стараюсь заранее разузнать, когда братец Перос занят — тогда и прихожу. — Но ведь ему достаточно расспросить стражника у двери, — Эри подумала про своего маленького, смахивающего на баклажан охранника. Несмотря на благожелательное отношение, тот был предан не ей, а семье Йонко, и не пошёл бы ради неё на обман. — И тот ему расскажет. Или уже рассказал. — Нет, — Пудинг хихикнула, — не расскажет, если забудет, что я здесь была. Помнишь, я показывала тебе кадры из головы Санджи? — Да, очень странная способность, — протянула Эри и спохватилась: — Извини, не хотела тебя обидеть. — Ничего, я сама знаю, что она странная, — засмеялась Пудинг, зачем-то махнув рукой в сторону окна. — Так вот, вне головы воспоминания долго не живут. Где-то с четверть часа, потом начинают исчезать. Мы примерно столько и проболтали — вон, глянь-ка на плёнку, которую я принесла. Эри послушно подошла к оконному проёму. То, что Пудинг оставила на подоконнике, при ближайшем рассмотрении действительно оказалось плёнкой — вроде той, на которой хранился кусочек воспоминаний Санджи. Только нынешняя была непроницаемо-тусклой, выцветшей, как если бы её засветили ещё до проявки. — Скоро станет прозрачной, а затем и вовсе исчезнет. Ты не замечала раньше? Я же постоянно их приношу и кладу сюда. К тому же это воспоминание для солдата не такое важное, вот и пропадает быстро. На обратном пути я заберу у него воспоминания, что выходила из комнаты. Так что не беспокойся, братец ничего не узнает. Подозрительная пыль на подоконнике, истаявшая в воздухе, — так вот чем она была изначально… Эри посмотрела на просвет: нет, ничего не видно, один лишь солнечный круг блёкло проступает сквозь глянец. Она положила плёнку на место. — Если хочешь… — внезапно произнесла Пудинг, пристально и серьёзно глядя на неё, на грубый обруч на её шее. — Если хочешь, я могу забрать неприятные для тебя воспоминания или же заменить их, создать новые. Ты мне нравишься, сестра. Я никогда не предам семью и не совершу ничего ей во вред, но если сумею помочь тебе хотя бы в такой мелочи, то с радостью это сделаю. И Эри заколебалась, размышляя об этом неожиданном предложении: забыть всё, забыть кошмар первой ночи с Перосперо — и все последующие тоже. Забыть Винсмоуков, про каждого из них, — забыть всё, что было, как если бы их не существовало… До чего же ей тогда было бы просто! Но она не могла позволить себе такую роскошь — забыть. Кто будет помнить о них, если не она? Да и что она есть — как не совокупность собственной памяти и опыта? К тому же без всего этого всякая борьба утратила бы для неё смысл, и она начала бы безмятежно улыбаться в лицо убийцам. Эри рвано качнула подбородком: — Нет, не надо. Спасибо, что предложила. Но я должна справиться с этим сама. Нельзя забирать у человека то, что делает его личностью. — Годжу… — Пудинг вздохнула. — Воля твоя. Но знай, что в любой момент можешь меня об этом попросить. — Спасибо, — повторила Эри и вдруг тихо добавила: — Я попрошу — если станет совсем невмоготу… Вероятно, она и в самом деле смалодушничает и попросит — когда Шарлотта в конце концов добьются своего, когда она утратит для них пользу. Сгодится разве что стать очередным забавным экспонатом для трофейной пиратской библиотеки. И перед этим Эри решится выслушать, как именно погибли Винсмоуки. Пудинг поведает ей, не упуская ни малейшей подробности, после чего заберёт эти воспоминания — все до единого воспоминания о Джерме, без остатка — и развеет их в пыль. Чтобы вечность в вязкой книжной пустоте, ожидающая её впереди, тянулась без страданий и сожалений.***
Золото блестело холодно и неумолимо, оттягивая безымянный палец. Это был уже четвёртый по счёту праздник на городской площади — их проводили дважды в месяц. Перосперо стоял, ожидая супругу у дверей и нетерпеливо постукивая по полу концом карамельного посоха, а та расчёсывала волосы и думала о вчерашних беспечных словах Пудинг. — Ко мне никто не приходит, — наконец осторожно и обтекаемо произнесла Эри, стараясь её не выдать. — Это потому что ты запретил? — Тебе мало меня, перо-рин? — усмехнулся Перосперо. — И Катакури? Это он тебе сказал про запрет? Или сама додумалась? Эри не ответила, промолчала. Пальцы с гребнем опускались и поднимались, проходя сквозь светлые пряди и посылая в глаза золотые блики. Так значит, с его стороны это и правда была пытка — одиночеством?.. — Почему ты меня ненавидишь? — вдруг спросила она. Эти слова прежде представлялись ей тяжёлыми и непроизносимыми, а тут так просто, обыденно, буквально сами собой, слетели с губ. — Почему ненавижу? — он поглядел на неё с каким-то изумлением, явно не ожидав подобного вопроса. Но отрицать не стал — повёл плечами, косвенно подтверждая её правоту: — А ты и не догадываешься? Бесплодная Джерма. — Бесплодная… А что, если дело вовсе не во мне? — девушка отложила гребень и взглянула на супруга в упор. Немыслимое оскорбление для столь высокомерного человека: худые пальцы так стиснули посох, будто хотели переломить его пополам. По полосатой розовой карамели с хрустом проскочила трещина. Но Перосперо справился с собой. — Знаешь, а ведь это несложно проверить, дорогая, — ответил он на удивление спокойно. При этом в сощуренных глазах проскочила знакомая искра — предвкушение от издёвки. — Проверить? Как? — Очень простой метод. Приведу к тебе кого-то из младших братьев. Или даже нескольких — пусть тоже попытаются тебя обрюхатить. В конечном итоге какая разница, если в ребёнке всё равно будет течь кровь Шарлотты. Девушка побледнела — Перосперо был слишком гордым, и ей раньше не приходило на ум, что он мог опуститься до подобного. И, похоже, не только ей одной. В этот момент дверь в комнату громко хлопнула, отлетая, впечатываясь в стену. Едва удержалась на петлях — настолько негодующе отворил её Катакури. — Братец Перос! Неужели ты способен на подобную низость? Никто в семье не пойдёт на такое! Он вошёл, по привычке пригибая голову, и Перосперо отвернулся от него — поморщился, разглядывая кончики ухоженных ногтей: — Конечно же, никто не пойдёт, — неохотно признал он. — На такое могли бы сподобиться одни бездушные и рациональные монстры-Винсмоуки. Но разве я не вправе хотя бы припугнуть? — Твои слова не понравились бы Маме. — Мама!.. Тебе-то хорошо рассуждать, ты же у нас безупречен, Катакури. Представь, если бы вместо меня тогда в Джерму отправили кого-то другого. Тебя. Или Крекера. Да хоть Рэйзина! Кто-то другой бы поставил свою подпись и стал быком-осеменителем для хилой девки, которая не может понести, — Перосперо помолчал и возмущённо выдавил, чеканя каждое слово: — Я. Старший. Сын. Как Мама посмела столь пренебречь мною? Слушая его, Катакури всё больше мрачнел. Скорее всего, похожий разговор имел место между ними и раньше. — Давным-давно я уже исполнил волю Мамы, — продолжил Перосперо, распаляясь сильнее и напрочь забывая о присутствии Эри. — Не я виноват в том, что моя первая жена стала для неё ненужной. Мама обещала, что оставит меня в покое. Ведь я делал всё для семьи. Приносил пользу как никто другой. И что же? Это то, чем меня отблагодарили? Калечной девкой? Из-за которой все теперь пересмеиваются у меня за спиной? Даже если она всё-таки понесёт — где гарантия, что выносит? Где гарантия, что ребёнок не умрёт? Где гарантия, что Маме не придёт в голову, что детей должно быть больше? Да она сковала меня по рукам и ногам этой сучьей Джермой! Девушка, напряжённо переводившая взгляд с одного брата на другого и вслушивающаяся во внезапные откровения супруга, прикусила губу. Так вот в чём дело: не только она сама была ему неприятна — весь этот брак являлся для него величайшим позором и унижением. — Брат Перос! — Катакури не выдержал и в гневе дёрнул ладонью шарф — сбросил его, обнажив вечно скрытый подбородок и хищно сверкнув острыми клыками. В глазах полыхнуло малиновым. — Ты забываешься! Эри вздрогнула: не то от неприкрытой ярости супруга, не то от неожиданности, увидев звериный оскал безупречного генерала. Перосперо тоже невольно отступил на шаг назад: — Что такое, Катакури? Мне кажется, это ты забылся — настолько, что готов потерять своё идеальное лицо. — Уж лучше потеряю лицо я, брат, прежде чем его вот-вот потеряешь ты, — негромко, но непреклонно произнёс конфетный генерал. Воцарилась тишина. Перосперо нервно облизнул губы — Катакури был прав, но ему было противно так сразу признавать эту правоту. Тем более в присутствии супруги. Которая вечно пялилась на него своими невыразительными серыми глазищами, за которыми ему чудилось одно лишь презрение, — небось, прямо сейчас мысленно покатывалась над ним со смеху. Чёртова Джерма… Чёртов братец с его чёртовыми принципами… — Хорошо, хорошо, оставим этот нелепый разговор, — наконец отмахнулся старший брат от младшего. — Только знаешь что? Веди её сегодня на Чаепитие сам, если не желаешь, чтобы я снова наговорил ей по дороге гадостей. Он крутанулся на каблуках и раздражённо вышел, взмахнув карамельным посохом прямо у Катакури под носом. Тот глянул ему вслед, а потом развернулся к Эри. «Катакури больше, чем Перосперо, хотят видеть во главе пиратов Шарлотты», — тем временем отстранённо размышляла она, рассматривая блестящие длинные клыки и вспоминая то, о чём недавно бесхитростно поведала ей Пудинг. Эри была удивлена тем, что он вступился за неё перед старшим братом. Конечно же, сделал это исключительно ради чести семьи, но всё-таки ей — немного, совсем капельку — было приятно. Пожалуй, не все Шарлотта были ублюдками. Некоторым просто была важна семья. Но из-за своей семьи они лишили её собственной. Эта мысль уколола Эри: впервые она подумала о Винсмоуках как о семье. Те были надменными, нечуткими и, порой, жестокими, но перед её глазами теперь был яркий пример иной семьи и иной жестокости. Кто мог сказать, как правильно? У всех была своя правда — наверное, стоило оставить всё как есть. — Боишься? Они делают меня уродливым? Страшным? — отвлёк её Катакури, ткнув пальцем в свою клыкастую пасть — с какой-то неуверенностью, не вязавшейся с его вечным невозмутимым обликом. — Нет, не боюсь, — она и в самом деле не боялась. Куда больше её пугали ласковые улыбки — из тех, что обычно сопровождаются спрятанным за спиной кинжалом. — Так что, ты проводишь меня на Чаепитие? Катакури кивнул, вновь старательно оборачивая шею шарфом. Неужели его, как и Пудинг, в детстве тоже дразнили — из-за хищного рта? Большой Мамочке не нравилось? В отличие от Пудинг генерал был сдержан и неразговорчив и наверняка не стал бы откровенничать на эту тему с кем-то посторонним. Эри бросила взгляд на книгу на своей тумбочке, кивнула на неё. — Знаешь, мне начали нравиться эти истории. Про благородных пиратов. Неважно — с клыками или без. Необычно было наблюдать невинно-розовый румянец, проступивший на скулах сурового генерала. На долю секунды тот вспыхнул, неуловимо напоминая тем самым свою взбалмошную шестнадцатилетнюю сестру. И принялся с удвоенной энергией наматывать на себя пушистый мех. — Надо представить тебя моей сестре Брюле, — пробормотал он, пока придерживал дверь, пропуская Эри перед собой в коридор. — Она может показаться тебе странной. Но мыслите вы очень схоже… …Они слегка опоздали и ступили на празднично украшенную площадь, когда Овэн уже захлопывал очередной том с пленными экспонатами. Те, очевидно, вызвали немалый ажиотаж — толпа вокруг книжной клетки переговаривалась и не торопилась расходиться. Эри не успела разглядеть, кто или что там находилось, — уловила краем глаза одни мелькнувшие размытые пятна, синее и зелёное. Её сердце на мгновение ёкнуло — как и всякий раз, когда она замечала столь редкие для Пирожного острова цвета. Жители Тотто Лэнда не сильно их жаловали — предпочитали противоположную, яркую и тёплую, половину цветового спектра. «Хватит обманывать себя, — пожурила девушка собственное подсознание, — и выдумывать то, чего нет. Это всего лишь очередной несчастный дельфин. И крокодил. Или же парочка снулых мантикор». Катакури покинул её — его подозвала к себе высокая тощая женщина, похожая то ли на вытянутое сухое дерево, то ли на ведьму из детской сказки. Секунду спустя Эри стало неловко от собственных злых сравнений: та смотрела на него так ласково, почти с любовью. Кажется, это была та самая Брюле, с которой он хотел её познакомить. В подтверждение этой догадки Катакури заозирался, выискивая в толпе свою маленькую невестку. Эри собиралась подойти к ним, но в этот миг к ней подлетела довольная, раскрасневшаяся, взбудораженная Пудинг. — Сестра! Вот ты где! Видела, как я им врезала, этим двум остолопам? Ух, как же приятно! За Санджи и за тебя заодно! — Кому? — недоумённо глянула на неё Эри. Девушкам пришлось отступить вбок, чтобы пропустить Овэна, тащившего в сторону шато использованную книгу. Тот неодобрительно зыркнул на Пудинг, надувшую в ответ губы, но ничего не сказал. — Как кому? — Пудинг состроила могучей спине старшего брата рожицу. — Ты что, всё пропустила? Твоим дурацким бессердечным кузенам! Ничего, в следующий раз я попрошу братца не забирать их так рано. Ты тоже можешь присоединиться, в книге частично не работает их хвалёное хаки. Повредить кожу нельзя, мои братья и сёстры уже пытались, но вот вмазать от души — запросто! Ох, видела бы ты их перекосившиеся надменные физиономии! Особенно, у синего… — Пудинг продолжала болтать без остановки. А Эри, окаменев, следила взглядом за удаляющимся Овэном. Вернее, за чернильно-чёрной книжной обложкой, упиравшейся корешком в его плечо. На ней крупными золотистыми буквами было вытиснено одно-единственное слово: «Винсмоуки». «Не дельфин и крокодил. Дельфин и гусеница — огромная нахальная зелёная гусеница…» От внезапно накатившего осознания Эри громко охнула, оседая на землю. Пудинг моментально оборвала весёлую трескотню и охнула вдогонку, подхватывая её под локоть: она опять умудрилась забыться и, вопреки приказу брата, проговорилась о том, о чём в присутствии его супруги упоминать не следовало.