***
— Госпожа Рона! Госпожа Рона! Вот и носочки ваши готовы! — старая служанка попыталась окликнуть Эри в коридоре, когда та возвращалась в палату. Девушка не сразу остановилась: не поняла, что зовут именно её. Но ухо всё равно различило что-то знакомое: Рона? Она замедлила шаг и обернулась. Тётушка Эпони, запыхавшись, нагнала её у самого входа в палату, угрожающе потрясая ярко-оранжевыми носками с лёгким вкраплением зелёного. Вчера вечером та заглянула за ширму и выманила-таки у неё мерку. Кузены спасались от этих носков как от огня, но Эри ничего не имела против: носки как носки, очень тёплые. Она до сих пор помнила, каким плотным и мягким был детский носок Йонджи, согревавший когда-то её босую ступню. — Ну и заставили вы меня побегать! Что ж не отзывались-то? — Так ведь, тётушка… — закусила губу Эри. — Звали-то вы не меня. — А кого же?.. Ох! — осознала та свою ошибку. — Простите, перепутала вас с матушкой, малость рассеянной стала… Со спины-то вы совсем как она — невысокая и светленькая, разве что лицо завитушчатое, Винсмоуковское, — Эпони непреклонно сунула ей в здоровую руку пару носков. Пальцам удивительно приятно было скользить по пушистым крупным петлям. — Она-то моё вязание любила. Жалко, что так с ней вышло… Что Джадж-сама, что Эдж-сама, оба оказались теми ещё болванами! — А расскажите мне, тётушка, — попросила девушка. После всего того, что случилось с ней самой, Эри вдруг потянуло узнать, что же произошло тогда, много лет назад, с её родителями, отчего всё-таки отец покинул Джерму. — Если не секрет. Почему поругались братья? Эри завела старую служанку в палату и усадила на стул возле двери, пристроившись рядом на скрипучей продавленной койке, где недавно лежал Йонджи. Тот уже успел проснуться и куда-то уйти. В просторном помещении, за исключением нескольких солдат, не имевших возможности передвигаться, было почти пусто: остальных позвали на обед. — Да какой уж там секрет… — вздохнула та, её улыбчивое краснощёкое лицо погрустнело и пошло морщинами. — Молодые они были и глупые. Господин Джадж вечно талдычил про важность политических браков — нахватался от своего отца, — а госпожа Рона предназначалась ему в жёны. Давно было дело, их ещё детьми сосватали, — торопливо добавила она, заметив как Эри ошеломлённо вытаращилась на неё. — …А сам первый — влюбился как мальчишка, наплевал на все договорённости и привёз в Джерму женой и хозяйкой госпожу Сору. Скандал тогда вышел знатный. Она же была девицей со стороны, без роду без племени. Хотя, конечно, человеком оказалась прекрасным — и на лицо, и на характер, не боялась ему слова поперёк сказать — неудивительно, что Джадж-сама потерял голову. Но договор-то между семьями был подписан, альянс планировался важный — пришлось женихом выступить вашему батюшке… Да вы померяйте пока носочки, что сидите-то рот раскрывши?.. — Разве это не было против их воли? — Эри машинально скинула лёгкие туфли и принялась осторожно натягивать одной рукой носки. До неё донёсся тяжёлый топот солдатских сапог в коридоре — наверное, кто-то возвращался в палату после трапезы. — Так госпожу Рону они оба знали с детства. Эдж-сама, похоже, давно в неё был влюблён. А вот она… была привязана к старшему брату до безумия, а как же иначе — коли была уверена, что это её будущий супруг. Но ей пришлось смириться, к тому же Джадж-сама её лично попросил. И, скажу я вам, более преданной Джерме особы с той поры не было. Любое слово короля было для неё законом. А потом тот втемяшил себе в голову все эти свои опыты над детками ставить. Хочу, говорит, чтоб были идеальными! Спору нет — солдаты вышли из них отличные. Да только госпоже Соре не солдаты были нужны… В общем, глядя на это, ваш батюшка наотрез отказался поступать так же со своим ребёнком, впервые нарушил королевскую волю, и братья крепко поругались в те дни. Однако госпожа Рона, вопреки запрету супруга, сама пошла у короля на поводу, лишь бы быть ему полезной… Эри теребила пальцами мягкую резинку носков, не поднимая головы. Ногам было тепло, зато в душе пробирало морозом. — И получилось то, что получилось… Получилась я, — пробормотала она. — Да… — рассеянно подтвердила служанка. — Госпожа Рона хрупкая была, организм не выдержал стороннего вмешательства… И вы вышли — ну совсем уж слабенькой. А год спустя, когда король завёл речь о повторной попытке экспериментов, господин Эдж не выдержал и взъярился, обвинил его во всём, что случилось и с госпожой Роной, и с вами. А после и вовсе — разорвал с Джермой все связи и сбежал, прихватив вас с собой. Я-то слышала, как он навещал накануне госпожу Сору в лазарете и говорил, что не допустит, чтобы вы стали расходным материалом для опытов, очень уж вас любил, как и вашу мать. И до последнего никак не мог её винить. Одного лишь брата. «Получается, он всё-таки звал меня Маленьким Чудовищем в шутку, любя?» — Эри растерялась, не зная, как относиться к поступку неведомой ей матери, поэтому решила сосредоточиться исключительно на отце. — В общем, ничего хорошего в этих договорных браках и сухих расчётах нет. Жениться надо на том, на ком велит сердце. И прислушиваться к тем, кого любишь. Тогда вот и не выйдет такого безобразия, — твёрдо подвела итог сказанному пожилая дама. В коридоре за распахнутой дверью послышалось сдавленное кряхтение, и Эри с ужасом округлила глаза, приметив выступающий край чересчур знакомого серого мундира. Эпони уставилась в ту же сторону и с шумом вздохнула: — Но вам это и без меня хорошо известно, Джадж-сама! Даром что деток заставляете. Секунду спустя массивная фигура бывшего короля целиком показалась на пороге. — Вижу, слуги уже совсем страх потеряли, — мрачно изрёк он, буравя старую служанку взглядом. — Мне приказать готовить розги? Та сурово и бесстрашно на него сощурилась. — Подслушивали, значит? Как будто я небылицы придумываю! — возмутилась она, всплёскивая руками. — Если хоть словечко неправды девочке рассказала — можете меня сечь, сколько пожелаете. Не для того столько лет прожила, чтобы вас бояться. Выражение лица Джаджа стало невероятно кислым, но отчего-то ругаться с ней или наказывать он не спешил. Вместо этого, отмахнувшись от неё, позвал за собой в коридор Эри. Та вышла, мягко ступая по полу в шерстяных носках и пытаясь уложить в сознании сумбурный рассказ старой служанки. Одновременно ей пришло на ум, что Эпони в Джерме не только для Четвёртого принца являлась «тётушкой». Они остановились возле окна. Джадж пару раз с шумом прочистил горло, а Эри, рассеянно поглядывая на улицу, терпеливо выжидала, пока он соизволит сказать, чего же ему от неё понадобилось. Вряд ли он решил прогуляться по коридорам и подслушать, что болтают о нём подчинённые; в лазарет бывший король просто так никогда не заходил, а значит, целенаправленно искал племянницу. — Твоя рука… Ты не задумывалась о протезе? — наконец уронил он, давая понять, что не желает обсуждать услышанное. Во дворе Йонджи обедал вместе с солдатами за широким столом, расположившись на той же скамейке, где недавно сидела она сама. Наверное, они разминулись, и он вышел через другую дверь флигеля. Эри оторвалась от окна и перевела взгляд на Джаджа. — Протез экспериментальный? — со вздохом предположила девушка. — Почти, — обнадёжил её тот. — Несмотря на все военно-технические достижения Джермы, я не специалист в механике, больше — в химии и биологии. Генетике. Но мне хорошо известно, как срастить нервы с железом так, что протез будет ощущаться частью тела. В настоящее время мы с моим новым, гм, коллегой исследуем перспективное направление протезирования. Ты могла бы не просто наблюдать, но и ассистировать, если захочешь. Весьма полезный опыт. — Но ваш сын запретил мне заниматься механикой… — Не думаю, что Ичиджи будет против, если это пойдёт тебе во благо. К тому же, — Джадж хмыкнул, — три дня назад тебя что-то не сильно волновало его разрешение. Мне даже показалось, что и моё тоже. Эри покраснела: три дня назад всё ощущалось по-другому. И в ней до сих пор жила наивная надежда, что это так и останется. — А вы обещаете, что не будете пытаться внедрять в меня без моего ведома железную кожу или иные заморочки? — не слишком вежливо спросила она, растерявшись от столь великодушного предложения и силясь найти в нём подвох. — Будто бы я прежде не пытался, — расплывчато и сомнительно протянул Джадж. — Но, как я и говорил, после провала на тебе не усваиваются модификации. Тем временем Йонджи отложил ложку и с подозрением принялся рассматривать траву у своих ног. Затем Четвёртый принц наклонился и подцепил перчаткой что-то маленькое, белое и пушистое. Посадил рядом с собой на скамейку. Нахмурившись, вроде бы случайно смахнул со стола хлебную корочку. — Хорошо, — неожиданно для самой себя согласилась Эри, сдвигаясь на шаг от окна и этим вынуждая Джаджа развернуться к ней. — Только я хочу выдвижную отвёртку. Это можно устроить? — Вопрос к тебе, механик, — усмехнулся собеседник. Он был явно доволен её сговорчивостью. — А почему вы вообще решили мне помочь? Я же — «ошибка», никчёмная и бесполезная… протезы же можно тестировать и на мышах, — ляпнув это, она тут же мысленно попросила прощения у всех безымянных собратьев Катышка. — Не такая уж и бесполезная, — скрестив руки на груди, буркнул Джадж. Похоже, подобное признание далось ему нелегко. — Ичиджи рассказывал, что ты осталась в сознании после крика Большой Мамочки, не каждый на такое способен. А мой подчинённый доложил, что видел в тебе проявление воли наблюдения, — здесь Эри вспомнились консольный отсек и призрачная мерцающая «нить», связывающая хаотично разложенные перфокарты. — А ещё ты устно отдавала команды улиткам, и те слушались. Улиткам! — он так выделил последнее слово, как если бы племянница отличилась тем, что разговаривала с колесом на тачке — и то её понимало. — Вашему помощнику показалось, — она смущённо уставилась в пол, с преувеличенным вниманием разглядывая тёплую оранжевую пряжу на своих ногах. Эри и сама не была уверена в том, что с ней произошло — там, в отсеке. Потом снова отважилась встретиться с бледно-голубыми глазами собеседника: — А ден-ден-муши… они же живые. Надо просто обращаться с ними по-доброму — вот и будут слушаться. Так же, как и любое другое существо. Джадж лишь недоверчиво хмыкнул в ответ. Йонджи за окном уже не было, проходящая мимо скамейки Козетта подхватила одинокого мышонка, пряча его в широкий карман фартука.***
Неделю спустя, после того как улитки Джермы, потрёпанные, чуть поредевшие, но по-прежнему задорно-боевитые, покинули побережье Пирожного острова и растворились в необъятных просторах Гранд Лайна, Ичиджи всё-таки подловил Эри в галерее. По пути из библиотеки, где она провела пару часов, вычерчивая очередной сложный набросок протеза, девушка застыла на время у панорамного окна, вглядываясь в клубящиеся над морем и башнями сизые тучи. Граница Тотто Лэнда давно осталась позади, но при виде серой пелены, заволокшей небо, ей стало не по себе, словно оттуда опять должны были посыпаться клочки сахарной ваты. Какое-то иррациональное опасение, но Эри всё равно дождалась, пока тучи прорвутся редкими дождевыми каплями, прижимаясь к стеклу запелёнутой ладонью, скрывавшей каркас для будущих механических пальцев — вживлённый в кости этим утром, пустой и пока что неподвижный. Капли ударили в стекло, поползли вниз, змеясь прозрачными струйками самой что ни на есть обыкновенной воды, и здоровые пальцы под повязкой слегка дрогнули. Она развернулась, гася вздох облегчения, и едва не стукнулась носом о затянутую чёрным бархатом грудь Ичиджи — он по привычке приглушил шаги, почти подкрался, застыв у неё за спиной. Наверное, стоило ему намекнуть, что королю негоже подкрадываться. Ичиджи больше не носил обычных рубашек и брюк и всюду расхаживал в элегантном парадном мундире, чем-то напоминающим отцовский. Только у молодого короля он был не серый, а чёрный, с тёмно-красными вставками, на полах рдели багрянцем крупные шестёрки Джермы. Место ботинок заняли мягкие кожаные сапоги. Королевского венца или же шлема Ичиджи не носил — вздымающиеся пряди его волос и раньше напоминали пламенную корону, нынче этот эффект усилился. Не изменил он разве что своим привычным тёмным очкам. Он молча смотрел на неё — и Эри, сделавшая осторожный шажок назад, к окну, так же молча разглядывала его в ответ. Она не знала, как к нему теперь относиться. Будучи королём, Ичиджи обладал абсолютной властью над всем. И над всеми. Со дня возвращения она изредка терзалась вопросом: позовёт ли он её к себе снова? Ей же точно не приснились утро перед Чаепитием, его внезапный поцелуй, его слова. Эри отчего-то не помнила, почему Ичиджи отпустил её накануне, на вечеринке, после того что делал с нею на глазах у братьев, но тогда он явно хотел продолжения… Однако с тех пор, как Ичиджи держал её на руках в полёте, они ни разу не перекинулись ни единым словечком. Случайно сталкиваясь с ним в коридорах или на улице, Эри замирала в напряжённом ожидании, что, проходя мимо, тот вот-вот обронит старое, знакомое: «Вечером, в моей спальне». Но Ичиджи безмолвствовал, иногда даже не поворачивал головы в её сторону. Порой Эри казалось, что он намеренно её избегал, хотя, скорее всего, был занят заботами о королевстве. Могло ли такое быть, что ему претило прикасаться к ней после Перосперо? Ведь для него это всё равно что дотрагиваться до использованной кем-то другим вещи. Ичиджи всегда стремился к совершенству, всегда добивался лучшего, тем более сейчас, когда стал королём. Эри и прежде была для него далеко не идеальной, поддавшись желанию, он переступил через собственные принципы, чтобы до неё снизойти. Вероятно, в этом и крылась причина: то, что со скрипом годилось для спальни принца, было недостойно королевской спальни. Девушка прикусила губу: не то чтобы она стремилась в королевские покои. К тому же об этой комнате у неё остались далеко не лучшие воспоминания. Интересно, там по-прежнему пахло лавандой — или же он переделал всё под себя, и отныне там царили тёмный дуб, красное вино и клубника?.. — Хорошо, что с тобой всё в порядке, — наконец разомкнул губы Ичиджи и опустил голову, рассматривая забинтованную руку. — Почти всё в порядке, — уточнил он и, помедлив, скупо признался: — Я думал о тебе все эти дни. И до боли привычным жестом протянул ладонь в перчатке, дёргая за летучую белую прядку волос на её макушке. Эри не стала уклоняться, только закрыла глаза, чуть сжимаясь и задерживая дыхание: нет, ничего не поменялось, он всё так же её желал. И за несколько месяцев вынужденной разлуки это желание лишь возросло. Она не понимала, почему эта мысль вдруг ввела её в панику. Ведь это было и раньше: сейчас он наклонится, прошепчет спокойно и властно, слегка щекоча ухо своим дыханием, место и время, и в назначенный час ей нужно будет всего-навсего скинуть одежду и отдаться ему. Между ними была сделка, та никуда не испарилась, а она, Эри, сама когда-то согласилась подчиниться. Быть послушной… Но едва рука Ичиджи опустилась, знакомым движением оборачиваясь вокруг её талии и притягивая к себе, как Эри внезапно замутило. «Сучья Джерма, я научу тебя быть послушной!..» — отдалось режущим окриком в ушах в продолжение её мыслей. Ладонь на её спине уже не была затянута в перчатку, она приставала к обнажённой коже бездушной клейкой карамелью. Свежий и лёгкий клубничный флёр загустел, сменился на тягучий, забивающий ноздри запах клубники со сливками. Перосперо… его липкие объятия, его непристойная грубость, его сочащаяся сладковатой патокой ненависть… Эри резко выдохнула, открыла глаза, уставившись перед собой невидящим, пустым взором. Вокруг неё всё колыхалось и плыло, дыхание утопало в вязком воздухе. Снова будут леденцовые колодки и серые простыни, снова боль и унижение, сопровождаемые едкими глумливыми издёвками над мёртвыми, снова собственное бессилие и чувство использованности, после того как он побывал в ней. Его прикосновения, казалось, навечно впитались в её кожу… — Нет! Нет! Нет!.. Не прикасайся ко мне! Хватит!.. Нет!.. Она вскрикивала и вырывалась, тщетно извиваясь в по-хозяйски сжимавшей её руке. — …Годжу! — просочился сквозь удушающий туман звенящий, перекатывающийся льдинками голос, понемногу приводя её в себя. Эри очнулась, с трепетом осознавая, что бьётся словно сумасшедшая в объятиях… Ичиджи. Отталкивает его с ненавистью и омерзением. Вот он первым отстранился от неё… В окно били тугие струи дождя, где-то вдали низко пророкотал гром. Как Ичиджи мог воспринять столь неожиданное и бурное сопротивление? Эри застыла, коротко и судорожно хватая ртом воздух, её бил озноб: реальность совершенно незаметно сплелась с воспоминаниями. Прежде она не анализировала то, что происходило с ней на Пирожном острове, сознание подавляло чувства и эмоции мнимым безразличием, кутало их в покрывало апатии. А теперь будто сорвался невидимый спусковой крючок, и всё разом всколыхнулось, поднялось откуда-то со дна памяти, вырвалось сквозь мутный ил на поверхность, стоило кому-то другому коснуться её — так, как мужчина прикасается к женщине. А ведь дело было совсем не в Ичиджи. Что, если бы Йонджи — в какой-то другой, параллельной вселенной — решил дотронуться до неё с лаской, неужто случилось бы то же самое? — Я… я… — Эри вскинула голову и всмотрелась в застывшее лицо Ичиджи. Глаза её расширились: ей доводилось видеть это выражение раньше. Он хмурился — он злился! В панике она пролепетала: — Прости… Перосперо, он… Я не могу! Ичиджи опять придвинулся ближе, на этот раз обхватил её сразу двумя руками, крепко прижимая к себе. Эри какое-то время испуганно трепыхалась в этом мягком, но неодолимом плену, и только потом слегка притихла, запоздало обнаружив, что он больше ничего не предпринимает. Просто держит, выжидает — заставляет привыкнуть. — Он был груб с тобой? — внезапно спросил Ичиджи. — Перосперо? — Да… — выдохнула она. — Да! Он был груб!.. Он был отвратителен!.. Он был ужасен!.. — девушка плохо соображала, что говорит, борясь с подступающими к горлу рыданиями. Выплёвывала слова одно за другим, пытаясь хотя бы так избыть накатившее отчаяние. — Даже с тобой не было так ужасно!.. Руки Ичиджи дрогнули на её спине, его брови сошлись у переносицы, но Эри этого не заметила, исступлённо проговаривая свою боль. — Наверное, я просто не могу… не вынесу… Понимаешь?.. Больше не могу быть… вещью! — её наконец-то прорвало, и, уже не пытаясь отстраниться, Эри уткнулась в чёрный бархат мундира и безудержно зарыдала. Впервые за долгое время скопившаяся безысходность выплеснулась слезами. На душе было так горько и мерзко, что ей было наплевать, что он подумает. Он не стал её отчитывать своим обычным ледяным голосом, не проявил недовольство. Вместо этого одна из ладоней Ичиджи поднялась, и Эри сквозь слёзы инстинктивно напряглась: он намеревался ударить её за несдержанность? Отшвырнуть от себя в гневе?.. Но вот ладонь после короткой задержки опустилась, затем поднялась снова — раз за разом проходясь сверху вниз по спине. Касания были лёгкими и одновременно какими-то неуверенными, чем-то они походили на поглаживания. Как если бы её хотели… утешить. Не зная, как правильно это делается. Ичиджи был последним человеком, способным утешить. Но, судя по всему, именно этим он и занимался. От осознания этого Эри громко всхлипнула, ещё сильнее прижимаясь к его груди. Ей меньше всего хотелось обнажать перед ним свои страхи и переживания, демонстрировать свою слабость — лишнее доказательство того, что она не настоящий Винсмоук, а просто «ошибка». Тем не менее, здесь и сейчас с ней был именно он и великодушно, по-королевски, дозволял ей выплакаться — как бы безумно это ни звучало. Эри постепенно успокоилась в его объятиях, всхлипывая и доверчиво пряча мокрое от слёз лицо на его груди. Чёрный бархат под её носом и щеками промок, слипся и был безнадёжно испорчен. Она не расслышала, как за её спиной раздались шаги: в галерею свернула Рэйджу в сопровождении Йонджи. Рассеянный взгляд Йонджи разом стал холодным и колючим, едва он увидел брата, столь вольно обнимающего кузину. Более того — та сама вполне охотно прижималась к нему… Ичиджи, в свою очередь, заметив брата и сестру, лишь покрепче перехватил спину девушки, вздёргивая подбородок. Губы его усмехались поверх её белой макушки, он словно бросал младшему брату вызов. Рэйджу, покачав головой, замедлила шаг, а Йонджи, наоборот, ускорил, прошёл дальше по галерее, засунув руки в карманы брюк и отвернувшись в сторону — делая вид, что его это не касается. Уловив какое-то движение сбоку, Эри спохватилась, поспешно отодвинулась от Ичиджи (он всё-таки соизволил выпустить её), не очень аристократично шмыгая носом и с ужасом изучая безобразное влажное пятно, расплывшееся на груди королевского мундира. А потом обернулась и вздрогнула, встречаясь с внимательным взглядом подошедшей к ним Рэйджу. Эри вдруг вспомнила, что рассказала ей о связи с Ичиджи — там, на Чаепитии, перед тем как всё пошло наперекосяк. — Ты ведёшь себя как мальчишка, — с непонятной укоризной обронила Рэйджу, обращаясь к брату. Вместо ответа Ичиджи передёрнул плечами, развернулся и, не говоря ни слова, двинулся к переходу, ведущему к королевским покоям, — наверняка торопился сменить испорченный мундир. Девушки остались одни. Эри вытерла распухшие от недавних слёз глаза, смущённо посматривая на Рэйджу и ожидая от неё очередной неприятной отповеди за недостойное поведение. — Мне кажется, мы с тобой давно не беседовали, Годжу, — улыбнувшись, поманила её за собой старшая сестра.***
Дождь постукивал по стеклу, проходил приглушённой барабанной дробью по жестяному карнизу, окружавшему башню. Горели свечи, окутывая изящную гостиную Рэйджу в тёплые тона. Розовый цвет стенных панелей ничем не напоминал яркие, крикливые оттенки, свойственные Тотто Лэнду, наоборот — был бледным, благородно-сдержанным. Здесь Эри была гостьей второй раз, но в воздухе уже не витало напряжение, она ощущала себя почти уютно в мягком кресле, несмотря на царившую за окном непогоду. Да и старшая сестра, пристроившаяся в кресле напротив, улыбалась ей — не холодно, а вполне дружелюбно. Перед этим Рэйджу принесла из своего кабинета и передала ей аккуратно сложенные и перетянутые нежно-розовой лентой письма Глории, и теперь они приятно оттягивали боковой карман юбки. Служанка поставила на столик поднос со знакомыми тонкими пиалами, над которыми вился слабый дымок. Вкусы Рэйджу не поменялись, она по-прежнему любила зелёный чай. Эри невольно вспомнила вечную войну чайных банок на Пирожном острове, повертела задумчиво крохотное мягкое пирожное, слепленное из моти… Почему-то на этот раз воспоминания укололи её не так сильно — возможно, ей действительно полегчало после того, как она смогла выплакаться. Она отхлебнула поданный ей горячий напиток — на языке остался чудесный горьковато-терпкий привкус чайного листа без малейшего намёка на сладость. Разглядывая, как кузина неловко придерживает пиалу — пальцами правой руки и внутренней стороной запястья левой, чтобы не потревожить свежую повязку, — Рэйджу наконец-то разорвала дремотное, шелестящее дождём молчание: — Тебе пришлось тяжело, — это был даже не вопрос, а утверждение. Уверенность старшей сестры основывалась не только на покалеченной руке. Никому бы не пришло в голову просто так рыдать взахлёб на груди у лишённого всякой чуткости Ичиджи. — Ты не возражаешь, если мы поговорим об этом? Эри осторожно опустила пиалу на столик и кивнула. И принялась отвечать на её расспросы. Рэйджу была деликатной, не отходила от темы и не давила, но поначалу оживлять в памяти произошедшее давалось с трудом. Тем не менее, слово за словом — и Эри выложила ей всё о планах Большой Мамочки, как так вышло, что у Шарлотты оказался полноценный брачный контракт, а заодно обрисовала несколькими скупыми мазками свою жизнь в качестве супруги Перосперо — и чем завершилось это недолгое супружество. Как если бы была солдатом и передавала командиру короткий сухой доклад. Эри понимала, что в конце концов ей пришлось бы об этом рассказать — пусть уж лучше это будет Рэйджу, чем кто-либо другой. Старшая сестра слушала её внимательно и мрачнела с каждым новым словом. В конце рассказа Рэйджу встала и заходила по комнате, легонько приобнимая себя за локти. — Извини, что заставила тебя вспоминать об этом, Годжу. Зато я ясно могу представить полную картину того, что случилось. У нас были кое-какие сомнения и догадки, но теперь они окончательно разрешились. Я передам отцу и братьям, чтобы больше ничего не выпытывали у тебя. — Спасибо. — Не благодари, — отрывисто произнесла старшая сестра. В спокойных голубых глазах промелькнуло несвойственное ей волнение. — Я последняя, кого тебе нужно благодарить… Ведь всё это вышло по моей вине. Там, на Чаепитии… я знала, что должно произойти. Знала и не сказала никому. Я была настолько горда и непримирима, настолько не выносила своё положение, что в глубине души желала того, чтобы Джерма была уничтожена — и я вместе с нею. — Рэйджу… — А Санджи… — продолжила та, — представляешь, он спас нас всех! Нас, никуда не годных Винсмоуков! Хотя, казалось бы, он должен ненавидеть Джерму сильнее, чем кто бы то ни было. Однако он оказался так добр, так человечен… Я всегда мысленно ставила себя выше других — как ту, кто обладал чувствами. До тех пор, пока поступок Санджи не показал мне, что единственным чувством, владевшим мною всё это время, был эгоизм. По сути, я вышла гораздо большим Винсмоуком, нежели остальные, единолично решив за нашу семью, должна ли та выжить или умереть. Я промолчала — доверилась судьбе, решившей наказать возгордившуюся Джерму… Рэйджу подошла к окну, прижалась пылающим лбом к стеклу, пытаясь скрыть нахлынувший на неё мучительный стыд. С момента возвращения домой после дьявольского Чаепития она была сама не своя. Постоянно прокручивала в голове собственное тайное предательство: как можно было считать себя лучше братьев, если сама хладнокровно подписала им всем смертный приговор? Выходит, она оказалась истинной дочерью своего отца. — Я думаю, ты несправедлива к себе, — великодушно заметила Эри. — Даже если бы заговор открылся накануне — Большая Мамочка не выпустила бы Винсмоуков с острова живыми. Все были окружены семьёй Шарлотта, а флот королевства полностью находился в гавани Пирожного острова. Лишь благодаря сумятице, устроенной Санджи и Луффи, вам удалось спастись. Рэйджу обернулась к ней со слабой улыбкой: — Да, сумятица вышла знатная! Если бы ты видела, как Санджи разрушил наши карамельные оковы своей пылающей ногой! Даже у Ичиджи в тот момент отвисла челюсть. Последнее представлялось плохо, и Эри решила поверить ей на слово. — Из-за этого вы напали на остров Какао? — вспомнились ей расплывчатые рассказы Перосперо. — Хотели вернуть долг? Не желали быть ему обязанными? Или же просто из мести? — Месть Шарлотте, разумеется, присутствовала, но если бы только она двигала моими братьями — те выверили бы свои действия куда тщательнее. Для них она стала удобным прикрытием истинных мотивов. Хочется верить, что братья наконец-то осознали: их с Санджи дороги окончательно разошлись, и то, что было в детстве, — стоит оставить в детстве. Он доказал свою силу. К тому же это отец когда-то назвал его ошибкой, не они. А отец в тот день сам допустил практически непоправимую ошибку. — Позволил своей мечте ослепить его, бездумно положил на её алтарь свою жизнь и жизни других, — пробормотала Эри, представляя фанатично горящий взор Джаджа — всякий раз, когда тот заводил разговор о мести королевствам Норт-Блю. Порой ей мерещилось, что он жил одной этой местью. — А я, в свою очередь, поняла, — продолжала Рэйджу, — что являлась ужасным снобом. Не дозволяла себе помыслить, что мои надменные братья способны испытывать хоть какие-то чувства, кроме усердно выпестованных отцом, — пусть перед моими глазами имелись примеры обратного. Я упёрлась в свою удобную теорию и безжалостно отсекала всё, что в неё не вписывалось. Не замечала того, что временами они сущие дети — злые дети, лишённые детства… …Кузина молчала, отрешённо рассматривая пляшущие на свечах огоньки и размышляя над услышанным, и Рэйджу вновь устало опустилась в кресло, допила остывший чай, освежая пересохшее горло. «А потом я обнаружила искру эмоций в самом, как мне казалось, безэмоциональном из них», — вспомнилось ей. После того как отец внезапно отрёкся от престола, переложив на плечи Ичиджи всю заботу о королевстве, у того появилось в разы больше ответственности. Теперь ему лично приходилось принимать решения там, где прежде он получал приказы отца. Король не мог быть слабым, и Ичиджи, стараясь справиться со всем сразу, тем более в критической ситуации, в которой они очутились из-за предательства Шарлотты, казалось, заточил себя в двойную стальную клетку. И всё-таки её брат не был по-настоящему стальным: таким было его тело, таким он стремился быть, но глубоко внутри по-прежнему оставался человеком. Однажды поздним вечером, когда он склонился над бумагами — Рэйджу приносила свои отчёты уже не отцу, а ему, — его усталость выдавали только напряжённо сведённые плечи. Стоя подле брата и выжидая его решения, она машинально положила ладонь ему на плечо, чуть сжала, пытаясь смягчить этот камень неподатливых мышц. И Ичиджи — не выносящий чужих прикосновений Ичиджи! — почему-то не отодвинулся, не скинул её руку. Более того — надломленно качнул головой и уткнулся лбом в её бок, отчего Рэйджу ничего другого не оставалось, как легонько приобнять его в ответ. С десяток секунд они пробыли так — словно самые обычные брат и сестра. Словно Ичиджи действительно желал, чтобы его кто-то обнял, приободрил, совсем как маленького одинокого мальчика. Затем он превозмог свою короткую слабость, отстранился и продолжил работу, будто ничего не произошло. Однако Рэйджу пришло на ум, что после смерти матери его, пожалуй, так ни разу никто и не обнял. Разве что кузина… Впрочем, Рэйджу сомневалась в искренности подобных объятий — по приказу. Ведь Ичиджи не изменял себе и продолжал до дня свадьбы Санджи оставаться демонстративно жёстким и сухим с Годжу; наверное, поэтому Рэйджу так и не заподозрила, что между этими двумя всё зашло настолько далеко… С того вечера она стала помогать Ичиджи, давать ему советы, и тот, к её удивлению, к ним прислушивался. Неожиданно для самой себя Рэйджу осознала, что он вполне открыт к чужому мнению, просто раньше она никогда не пробовала ему советовать — считала, что одни лишь отцовские слова обладают для него весом. Между делом выяснилось, что Ичиджи рассуждал не столько бессердечно, сколько чрезмерно рационально. Он совершенно не брал в расчёт моральную составляющую того или иного вопроса, но если Рэйджу на неё указывала и приводила для примера варианты последствий, то он уже не отметал это как нечто бесполезное, а старался обдумать, приложить к своей жёсткой картине мира — как девушка с сомнением прикладывает к себе перед зеркалом новое, непривычно скроенное платье. Как если бы он не был чёрствым изначально, а его попросту не научили рассуждать в подобном ключе. Через какое-то время Рэйджу даже начала склоняться к крамольной мысли, что, скорее всего, так оно и было. Наибольшим потрясением для неё стало содержимое принесённых ей из архива старых лабораторных отчётов — о проведённых отцом модификациях. После наблюдения за братом, ей впервые стало интересно. Перелистав несколько сотен пожелтевших, покрытых убористым отцовским почерком страниц, Рэйджу практически не обнаружила различий. Модификации братьев и её собственные были одинаковыми — за исключением специализированных боевых улучшений. Чувства и реакции были приглушены у всех, но не атрофированы полностью. Братья были настолько же бесчувственными, насколько была она сама. Единственной разницей между ними было воспитание. Отец никогда не делал на неё особую ставку: девочка, боевым показателям которой не под силу было приблизиться к аналогичным показателям близнецов. В отличие от братьев он не запрещал ей общаться с матерью, и Сора Винсмоук была центром её маленькой детской вселенной. Проживи она чуть дольше, имей возможность воспитывать и сыновей — вполне вероятно, в плане эмоций те были бы похожи на неё, Рэйджу. Отец не просто не научил их эти эмоции выражать — наоборот, заставлял подавлять, считая бесполезными для своих идеальных солдат. Он поощрял исключительно то, что было ему выгодно. В последние дни ей представился шанс понаблюдать за всеми тремя братьями сразу. Держа в голове эту мысль, Рэйджу всё больше убеждалась: в некоторых аспектах характера, особенно в отношениях с другими людьми, они — на первый взгляд, взрослые и сформировавшиеся личности — напоминали маленьких эгоистичных детей. Да, во многом братья оставались высокомерными ублюдками, но всё-таки не бесчувственными. Они не ведали страха, были расчётливы и безразличны к чужому горю, однако тоже испытывали привязанность (конечно, весьма своеобразно), раздражались, скучали, иронизировали (в том числе и над собой), им были не чужды удовлетворение от шутки или радость победы. Но в то же время они, не задумываясь, прибегали к жестокости — пусть она им таковой не казалась. Никто из них не был обучен выявлять и анализировать то, что чувствовал, равно как и осознавать последствия проявленной бесчувственности. Мать была слишком слаба и болезненна, чтобы повлиять на них — научить, показать им, как правильно это делать. Объяснить: ты колотишь кого-то — значит, злишься, ты дёргаешь девочку за волосы — значит, она тебе нравится… Вдобавок мама слишком любила Санджи. Она так переживала за него, что для неё почти не существовало других. Даже дочери, испуганной девочки, оставшейся совсем одной в королевстве мужчин, которым не было дела до её забот и тревог. Если бы мама хоть раз попросила её — присмотреть за ними, стать для них настоящей старшей сестрой, — не исключено, что жизнь Рэйджу не была бы настолько бесцельной… — Единственное, чему я их учила, — как быть принцами, а надо было их учить, как быть людьми, — пробормотала Рэйджу вслед своим мыслям, покручивая опустевшую пиалу. — Можно ли надеяться, что для них остался крошечный шанс? — Ты что-то сказала? — кузина отвлеклась от собственных раздумий и озадаченно поглядела на неё. — Нет, ничего… — Рэйджу вздохнула. За окном до сих пор грохотало, но лениво, редкими перекатами. Шторм сдвигался, уходил в сторону, и лёгкая головная боль — его извечный спутник — постепенно разжимала тиски вокруг её висков и затылка. — Годжу, ты действительно не держишь на меня зла? Ни за Пирожный остров, ни за то… что было раньше? — Нет, — помотала головой собеседница. — Теперь я понимаю, что в тот раз, в лазарете, ты стремилась сделать так, как лучше. А ещё иногда нам всем свойственно отчаиваться и ошибаться. — Скажи… — Рэйджу попробовала тактично разрешить последнее мучившее её сомнение. — На Чаепитии ты говорила об Ичиджи — нет-нет, не бойся, я не собираюсь больше тебя ни в чём обвинять, просто мне важно знать… Тебе нравится то, что происходит между вами? Ты и в самом деле согласилась на эти отношения добровольно? Или всё это случилось исключительно из-за моих слов? Кузина помедлила, обдумывая этот внезапный вопрос. — Я не знаю. Не уверена в том, что поступила правильно, — вымолвила та наконец. — Но всё случилось не из-за тебя. Вернее, не только из-за тебя. Я сама приняла это решение, сама пошла с Ичиджи на сделку. А нравится мне это или нет… По крайней мере, он не жесток со мной — ну, или неспециально, — бледные скулы тронул слабый румянец. — К тому же Ичиджи уже не принц, а король. Для которого я часть Джермы, собственность Джермы. Как можно не подчиниться ему? Разве у меня есть выбор? — Годжу посмотрела на неё широко раскрытыми серыми глазами, доверчиво, как бы ожидая совета. Но что она, Рэйджу, не имеющая никакого опыта в подобных делах, могла ей посоветовать? — И нет никого, кроме него, кому бы ты была нужна? С кем ты сама желаешь быть? — Я… — девушка замялась. А потом пробормотала, напряжённо сводя брови, будто пытаясь что-то вспомнить, размышляя вслух: — Даже если бы желала… Разве бы он стал так спокойно наблюдать за нами — будь я ему нужна? Разве не захотел бы вмешаться?.. — Годжу? — Ох, тебя же там не было… Не бери в голову!.. — спохватилась она и прибавила после короткой заминки: — Нет, кажется, такого человека нет. — Что ж, прости, я не лучший специалист по отношениям, могу скорее навредить, чем помочь, — вздохнула Рэйджу, — поэтому не стану вмешиваться в то, что происходит между тобой и Ичиджи. Это твоя жизнь и твоё решение. Тебе придётся быть сильной и разобраться во всём самостоятельно… Когда кузина ушла, придерживая над собой раскрытый зонт и перепрыгивая через лужи и разбитый булыжник дорожки, всё равно что маленькая девочка (ещё одна, заблудившаяся в лабиринтах Джермы), Рэйджу следила в окне за её удаляющейся фигурой и думала, что в своих прощальных словах опять немного слукавила. Всему виной была извечная привычка утаивать и не говорить лишнего, сложившаяся за долгие годы, которые пришлось провести в тени братьев. Наверное, не только им, но и самой Рэйджу тоже стоило кое-чему научиться заново.***
…До тщательно спланированного рейда на Пирожный остров оставалось три дня, когда Рэйджу всё-таки рискнула разузнать у Ичиджи, что именно он думает о кузине. Ведь та отнюдь не показалась ей счастливой, сознавшись в их постыдной связи. По мнению Рэйджу, куда счастливее Годжу была, бросая украдкой взгляды на Йонджи, когда считала, что этого никто не видит. И у Йонджи тоже — на лице проступало непривычно мягкое выражение, когда он наблюдал за кузиной со спины или издалека. Он этого даже не скрывал — возможно, потому что сам за собой не замечал. — В прошлый раз, перед атакой на остров Какао, ты собирался вернуть Годжу, — произнесла Рэйджу, оставшись с братом наедине в королевских покоях. Он сидел за столом, прежде принадлежавшим отцу, и потягивал кофе, одновременно с большим вниманием изучая план нового шато на Пирожном острове, недавно раздобытый разведчиками. — Ты всё ещё этого хочешь? Невзирая на её фиктивный брак? — Да, если получится. Я же говорил, что она важна для Джермы, — Ичиджи произнёс это весьма бесстрастно, тон его голоса мог обмануть кого угодно — кроме внимательной старшей сестры. — Для Джермы? Или для тебя? Брат поднял голову. — На Чаепитии Годжу успела рассказать мне… — Рэйджу помедлила, — …как складываются ваши отношения. Я давно хотела спросить тебя об этом. Узнать, как ты на них смотришь. — Вот как? Тебе что-то не нравится? — голос Ичиджи стал таким жёстким, что звуки почти скрежетали у него во рту. Рэйджу вновь выдержала паузу. Раньше она не рискнула бы заводить с ним подобный разговор. Но раньше она была трусливой и бессердечной эгоисткой. — Ты считаешь их… справедливыми? — осторожно подбирая слова, поинтересовалась она. — Вполне. Годжу согласилась подчиняться, я не принуждал её силой. Предоставил ей выбор. Она сама выбрала принадлежать мне. — Принадлежать?.. — почва была шаткая, в любой момент можно было оступиться и уйти с головой в скрытую трясину, но Рэйджу не сдавалась. — Не лучшее слово, чтобы описать интимную связь между мужчиной и женщиной, брат. Кто она для тебя — вещь? Игрушка для твоего развлечения? Или всё-таки нечто иное? — Достаточно, Рэйджу! — резко оборвал её брат. Он казался необычно раздражённым и тем самым ужасно напомнил ей Йонджи — тот в аналогичной манере ушёл от неприятной (или же неудобной) для него беседы о кузине. — Хорошо, — вздохнула она, — я больше не буду заговаривать с тобой на эту тему. Ответь только на последний вопрос: как ты собираешься улаживать всё это с Йонджи? Когда он вернётся. Когда они оба вернутся. — Йонджи? — с каким-то недоумением переспросил Ичиджи. — При чём здесь Йонджи? — Что тебе известно о том, кто был у неё первым? — произнесла она прямо, без обиняков. — Ты спрашивал её об этом? — Годжу говорила, что это было против её воли, и ей не понравилось, — ответил он, хмуря брови. — Всё остальное мне было неинтересно. Какое отношение это имеет к теме нашего разговора? — Йонджи был у неё первым, — уронила она, глядя на него в упор. — Он сам мне это сказал. Чашка с кофе дрогнула и снова застыла у него в руке. Наконец брат отставил в сторону хрупкий фарфор и коротко спросил: — Как давно? — Больше двух лет назад, ещё до того, как отец нашёл её. Насколько я понимаю, у них были сложные отношения. И сейчас остались такими. — Остались? — шея и плечи Ичиджи напряглись, закаменели. — Йонджи верен тебе, ты прекрасно это знаешь, — мягко закончила Рэйджу. — Ты король. Ты его старший брат. Что бы ни случилось, он никогда не пойдёт против твоей воли. Но мне кажется, что этих двоих связывает нечто большее, чем старая обида. Всё, чего я хочу, чтобы ты просто принял это во внимание. Подумал над этим. Брат медленно кивнул, затем снял очки и прикрыл глаза, отрешённо разминая переносицу. Рэйджу не догадывалась, но перед ним в этот момент вспыхивали одна за другой картины прошлого, которые ранее были ему непонятны, а теперь вдруг обрели смысл: Годжу, испуганно и растерянно всматривающаяся в его лицо, когда он спросил её о первом мужчине; Йонджи, ни с того ни с сего защищающий в лазарете честь кузины от ехидных нападок Ниджи; внезапный непреклонный вызов во взоре брата, крепко прижимающего к себе Годжу со сломанной ногой, и его последующую двухнедельную заботу; то, как яростно Йонджи выхватил кузину из его рук на предсвадебной вечеринке, с каким облегчением она устремилась за младшим братом, словно признавая своим защитником… Рэйджу тихо ушла, оставляя брата наедине со своими мыслями. Ей было невдомёк, какие выводы Ичиджи сделал в тот день, но судя по текущему поведению — весьма неоднозначные. Во всяком случае, Рэйджу попыталась хоть как-то исправить свою давнюю ошибку. Но этот клубок им всё же предстояло распутать самим — всем троим.