мутная

— Что? В голосе — недоверие. Саша хотела бы смачно выругаться, приплетая к ситуации всех демонов и различные проклятия, но не может: мнимое присутствие Ани почему-то останавливает. Трусова не находит этому объяснения — только взглядом стенку пошарпанную сверлит, следом цепляясь взором ярко-зелёным за кусок обоев, отходящий от угла стенки. — Зачем мне тебе помогать? — нежный голос Ани теперь больше похож на усмешку, пропитанную ядовитым сарказмом и, как обычно, превосходством. Сашу это злит. Она глаза прикрывает, дышит тяжело, да молится, чтобы Щербакова со своим длинным языком ещё что-нибудь едкое не прошипела: Трусова тогда не выдержит. Пульсирующая и выжженная ярко-красным под кожей агрессия по щелчку пальцев окажется главной, а здравое и вменяемое в Саше — ведомым. — Раньше тебя не смущала твоя неуспеваемость, — продолжает давить Аня. Пытается задеть, не понимая последствий: Саша безумная, пропитанная драками и неконтролируемой агрессией. Трусова ударом поставленным бьёт, костяшки пальцев разбивая, позволяя чужой крови стекать по ладони. Ей нравится тёмное бордо на своей коже. Она будто подкармливает собственных демонов, успокаивая их; чувствует как умиротворение растекается по всему телу жгуче-приятно, как горячий шоколад по нёбу. Она расслабляется. Улыбается совершенно глупо, но счастливо, устремляя взгляд куда-то вдаль, пока чужое тело рядом болезненно стонет, хватаясь за места, украшенные гематомами. Ей одной все сходит с рук. Даже когда повышает на Сашу голос, что непозволительно никому: Трусова острыми ногтями в собственную ладонь впивается, оставляя болезненные следы-полумесяцы на коже, но ничего не делает по отношению к ней, пока внутри демоны органы пожирают, собственный адовый котёл злости и одержимости подготавливая. Но, кажется, сейчас Саша готова взорваться. — Да потому что меня, блять, могут не аттестовать по половине предметов! Я могу вылететь из этой уёбской школы со справкой! И спорт мне не поможет! Потому что я тупая и ничего не могу самостоятельно решить! Услышала?! Довольна?! На другом проводе — молчание. Оно длится секунд десять, если не больше. Саша душила в себе бурю эмоций, постоянно глотая непрошеный ком в горле. Глаза щипало от скапливающейся солёной жидкости в уголках. Её потряхивало. Мелкая дрожь била по всему телу. Хотелось курить: Саша встала с кровати, всё ещё держа возле уха телефон и направилась в прихожую, рыская по карманам отцовской старой куртки. Он её всегда надевал, когда собирался в гараж, оставляя несколько пачек крепких сигарет и потрепанную временем зажигалку ярко-зелёную, с заметными тонкими трещинами. Она сегодня выкурила свою последнюю — и вариант оставался один. А Аня до сих пор молчала. — Или ты мне поможешь, или я просто… «Сдохну» — вертится на языке Трусовой; она не произносит это вслух. Саша обратно в свою комнату направляется, босыми ногами по линолеуму топая и зажигалку между пальцев перекладывая, играясь. Подходит к своему окну: открывает форточку, да удобнее на подоконнике устраивается, чуть ли забитую окурками пепельницу не задевая. Чиркает зажигалкой, искры выжигая и прикуривает. Саша наконец-то позволяет себе улыбнуться: её расслабляет. — Я помогу, — тихо, еле слышно шепчет Аня, заставляя Трусову поперхнуться сигаретным дымом. Саша не знает, что сказать. У неё в голове — пустота. Лишь непонятное тягучее чувство радости грудную клетку разрывает. — Я приду к тебе завтра. Подойдёт? Сашу как током прошибает. Она с подоконника вскакивает, взглядом окидывая помещение, в котором живёт: бедность, жалость и пустота. К горлу подкатывает, будто сейчас стошнит, а пепел сигареты пальцы обжигает, но Трусова этого не замечает: в глазах — страх того, что Аня увидит эту её сторону. — Нет! — слишком громко и резко. Собственный голос режет слух. Мерзко. И, кажется, Аня опешила, потому что на другом провода снова воцарилась тишина. — У меня дома… проблемы. Не получится. Саша услышала как Аня тяжело вздохнула. Или может это с ней сыграло воображение. И на самом деле Анечка лишь закатила глаза, цокнув, явно наслаждаясь состоянием Трусовой. Но внутри Саши пожар разгорался с каждой секундой всё больше и больше: ей почему-то хотелось, чтобы Щербакова её поддержала. — Тогда приходи ко мне. Адрес я тебе отправлю. И отключается. Знает, что Саша благодарить не будет: не потому что глупая горделивая девчонка, а потому, что не умеет. Она хотела выразить Ане благодарность за то, что приняла и захотела помочь после того, что Саша ей наговорила перед уроком физкультуры. Но вместо слов вырываются только тяжелые вздохи — язык будто напрочь к нёбу приклеился. «Спасибо» — в мыслях; в тяжелых гудках и пустоте. *** Аня живёт в благоустроенном районе: красивые многоэтажки, детская площадка, переполненная родителями с детьми, смехом и нескончаемыми разговорами. Когда она подходит к знакомому подъезду — чувствует, как ладони постепенно становятся влажными, а рассудок мутнеет. Дышать трудно. — Ой, боже, — раздается рядом с Сашей тихий пожилой голос. Трусова оборачивается: рядом с ней стоит женщина в возрасте, с крашенными чёрными волосами сквозь которые пробивается седина и изучающе-осуждающим взглядом. — Не боже, а всего лишь я, — хмыкает Трусова. — Вам до Боже ещё рановато. Потерпите лет пятнадцать. Лицо женщины побагровело: Саша умела выводить людей из себя. — Хамка! И одета как не пойми кто. Ты мальчик или девочка? Ну, судя по волосам девочка, хотя вас толерантных сейчас фиг поймёшь, — и сплевывает прямо под ноги Трусовой. — При чем тут толерантность и волосы? — хмурится; чувствует, как начинает закипать. И плевок этот мерзкий в подкорке алым отпечатывается. — Как «при чём?» — противный смех режет уши; будто по стеклу гвоздиком проводят. — Вы же сейчас все права поддерживаете, да? Кто там мальчик, а кто там девочка — не поймёшь. Вернуться бы в девяностые, такого позора не было. Были отношения мужчины и женщины, сразу было понятно, кто где. И где чье место. И смотрит на Сашу насмешливо. А Трусова не понимает, что этой женщине от неё надо — и почему она считает, что её мнение должно кем-то быть услышанным и учитываться. Сашка снимает с головы белую кепку и театрально кланяется, еле сдерживая в себе злость. — Сударыня, не гневайтесь, — и усмехается, выпрямляясь. — Вам бы тоже знать своё место. Вы же смотрели «Джентельмены удачи»? В зеленых глазах — дьяволята плещутся. А во взгляде напротив — непонимание. — Ну смотрела. И что с того? — Там есть прекрасная цитата: «Ваше место у параши». Вам стоит прислушаться. Женщина только открыла рот, чтобы сказать в ответ пару едких выражений, как её остановила открывающаяся дверь подъезда и тёмная знакомая макушка, выглядывающая из неё; она нахмурилась, переводя взгляд с Саши на женщину. — Я тебя потеряла, — прошептала Аня, кутаясь в бежевую куртку; похожая была на Камиле в ту вечеринку (или это та же?), — Ирина Васильевна, а вы чего тут забыли? Вы в другом подъезде живёте. Женщина хмурится, сдерживая в себе все ругательства, но в конце концов уходит, посылая Саше на прощание уничижающий взгляд в спину. — Пошли. Нечего тут мерзнуть. *** Они все делают молча: Саша без лишних слов стягивает с себя куртку, протягивая Ане, которая аккуратно вешает её в гардеробную; ступает следом за Щербаковой, попутно вдыхая приятный аромат восточных пряностей, домашней выпечки и ванильных духов, проникающих Саше под кожу уже на протяжении пяти лет. В квартире Щербаковых всё прекрасно: дорогая мебель; живые цветы; белые и красные розы в вазе на прикроватной тумбочке Анечки; огромный плазменный телевизор; изысканный ремонт, буквально кричащий о достатке и благополучии семьи. У Саши всё не так. Резкая вставка перед глазами заставляет зажмуриться: её обшарпанный зал белой вспышкой возникает и сразу исчезает. Следом — собственная комната с отходящими от стен обоями. Дурно. Тошно. — Проходи в эту комнату, я сейчас подойду. И кивает в сторону, удаляясь. Саша дёргает за ручку, открывает дверь и заходит в комнату. Всё до тошноты идеально: перманентно-прекрасно, как и сама Щербакова. Какая Анечка — такая и её комната: пепельно-розовые стены, куча мягких игрушек, дорогая техника, огромная кровать и фоторамки. На последнее Саша обращает внимание сразу: Анюта здесь совсем другая. Более счастливая, что ли. От одной фотографии она глаз оторвать не может: Аня здесь улыбается так счастливо и ярко, как никогда; на ней — купальник, а мокрые волосы к шее прилипают; темно-ореховые глаза сверкают, и Саша в очередной раз удивляется тому, какая она красивая; будто высеченная из самых волшебных сказок и мечтаний. Рядом с ней — парень, нежно обнимающий её; так же ослепительно улыбающийся; с такими же красивыми глазами. Трусова глаза прикрывает, ладони в кулак сжимая. Кем бы ни был этот парень: он красивый; и на фотографии они искрятся счастьем. И Саша удивляется самой себе, когда отмечает, что они хорошо смотрятся вместе. — Я взяла геометрию и алгебру, — слышит она голос из соседней комнаты и быстро ставит на место рамку. — Начнём с этого. Разберем домашнее, а дальше видно будет, хорошо? — Окей. Аня по-домашнему прекрасна, что вызывает трепет у Трусовой, а внутри жгучее нечто выжигает грудную клетку. На ней забавная футболка с Микки Маусом, домашние штаны с динозавриками и густые волосы, собранные в пучок. От неё пахнет мятной свежестью, ванилью и розой: Саше хочется прикрыть глаза и коснуться губами её шеи, чувствуя на себе её запах. Щербакова подходит к ней и вручает книги, кидая быстрый взгляд на стол. — Садись. Будем учиться. *** — Я нихуя не понимаю! — шипит Трусова, ладони в волосы запуская. Прошло уже несколько часов: они успели поругаться, накричать друг на друга и снова приступить к выполнению заданий. Саша чувствовала себя выжатой, словно лимон для холодного напитка в жаркий летний день. Аня ощущала себя не лучше: ей впервые показалось, что у неё болит мозг. — Саш, невозможно все понять сразу, — выдыхает Аня, слабо улыбаясь. — На сегодня этого достаточно. Ты устала, я тоже. Надо отдохнуть. Трусова кивает, но стопорится: ей же надо уходить, да? В глубине души Саша понимала, чего так медлит: ей хотелось остаться. Но вслух, конечно, она этого никогда не скажет. — Саш, — тихо начинает Аня, но сразу замолкает. Трусова перестает складывать тетради в рюкзак и вопросительно смотрит на Щербакову. — Чай хочешь? У Ани вырываются эти слова, и она мысленно отвешивает себе оплеуху. Конечно, не хочет, думает Щербакова. Она тупит взгляд, разворачивается, чтобы уйти из собственной комнаты, но её останавливает хриплый голос, будоражащий сознание и от которого кожа покрывается мурашками. — Хочу. *** Они сидят на балконе, укутанные пледами: у Саши — чёрный, у Ани — белый; они греют ладони о горячие чашки с зелёным мятным чаем; каждая улыбается своим мыслям; и они украдкой поглядывают друг на друга. — А где твои родители? — интересуется Саша, делая несколько глотков; чувствует мяту и лимон — и прикрывает от наслаждения глаза. — На работе. Аня пожимает плечами, мол, ничего удивительного. И следит за каждым движением девушки напротив: от чего-то так приятно, что она здесь. И почему-то совсем не хочется, чтобы Сашка уходила. — Почему ты меня ненавидишь? — тихо спрашивает Щербакова, смотря в окно, но Саша понимает, что она обращается к ней. Криво усмехается. Это слишком просто. То, что испытывает Саша намного сильнее, чем какая-то ненависть. — Это другое, — отвечает она, не надеясь, что Аня поймёт; но та не задаёт больше вопросов, лишь наблюдает, как снежинки начинают кружить в воздухе. Аня вскакивает, прислоняясь к окну: улыбается так ярко и открыто, что, кажется, готова осветить весь мир одной улыбкой; словно ребёнок следит за тем, как ветер подхватывает снежинки и кружит их в танце. — Саш, первый снег! — и поворачивается к ней; ореховые глаза сверкают, а улыбка настолько очаровательна, что у Саши дыхание сбивается. — Пойдем! — и тянет девушку за собой. Они вместе стоят возле окна. Аня не отрывается от лицезрения первого снега, а Саша — от счастливой Анечки. И Трусовой кажется, что ей никогда не было настолько тепло. *** Время десять часов вечера, а Саша только собирается уходить от Ани: та хочет её проводить, но Трусова отмахивается. Мало ли что ещё с Щербаковой случится на обратном пути. — Давай хотя бы вниз спущусь тебя проводить! — это могло прозвучать как вопрос, но только не из уст Ани, которая сразу начала натягивать на себя куртку. Саша хмыкает. Неисправимая. — Ой, шапку забыла в комнате! Я сейчас. И убегает, заставляя Трусову улыбаться до боли в щеках. Непривычно. Саша дотрагивается кончиками пальцев до своего лица: щёки непривычно горят. Она выдыхает, продолжая улыбаться глупо-влюбленно. В прихожей тихо. И только вибрация телефона Ани заставляет её вздрогнуть. Взгляд совершенно случайно цепляется за уведомление, от которого у Саши перехватывает дыхание, а глаза застилает ярко-красная пелена. Малыш, я соскучился очень. Когда увидимся?