Лесник

За окном разостлалась туманом, промозглая осенняя ночь. Настасье не спалось. Когда тревожно на душе, то и сон не идет, а вот мысли дурные не выходят из головы. Казалось, что переделав за день все, самые важные дела, она должна была уже спать без задних ног, да вот только вымотавшись за день, она устала так, что не в состоянии была уснуть. Покрутившись час, второй, ведьма встала и направилась в кухню. Достала из стола колоду старых, засаленных карт и принялась раскладывать. С захода начала выходить полная ерунда с дорогой, с внезапными встречами и крестовый король. — Что за ерунда?! — ведьма бросила карты на стол, поднялась, набросила на плечи расписную шаль и с тревогой уставилась в окно. Где-то по селу залились лаем собаки, будто кто-то шел по ночной улице, но из-за тумана ничего невозможно было разглядеть. В соседней комнате заскрипела распахнувшаяся оконная рама, заставив ее с тревогой посмотреть в ту сторону. Настасья вздрогнула, понимая, что уже поздно и бежать смысла нет. Этот противник легко прошел всю защиту. По телу пробежали мурашки, но ведьма была готова к непоправимому. — Будешь убивать, сделай это быстро! — вздохнула она, отворачиваясь обратно к окну. В коридоре за ее спиной скрипнули половицы. Настасья беззвучно ахнула, когда в кухне погас свет, но в самый последний момент она-таки успела заметить отражение высокого силуэта и отблеск желтых глаз в окне. — Нет уж, легкой смерти никто из вас сатанинских отродий не заслуживает, — горячая, вымазанная в грязи ладонь легла ей на шею, пальцы чуть сжали ее, оставляя темные отметины на гладкой, загорелой коже, — приведи хоть один пример, который заставит меня изменить свое решение! — Не буду я ничего говорить, убей и дело с концом, — Настасья прикрыла глаза, — мне конец при любом раскладе. Не убьешь ты сейчас, убьет он завтра-послезавтра. Долго удерживать их я не смогу. — Не дави на жалость! Посмотри на меня! — пальцы с силой сомкнулись на горле ведьмы, отрывая ее от пола. Задыхаясь и хрипя, она открыла глаза и уставилась в его светящиеся, желтые и яростные. — Где твой дед, Настасья?! — Карта в столе, — уже закатываясь, прохрипела она. — Эко ты сговорчивая вдруг стала, — Герман, грязный, со слипшимися волосами, рыкнул, разжимая пальцы и ведьма, глухо охнув, упала на пол. Он подошел к столу, порылся в тумбочке и достал старенькую карту. Развернул и стал с интересом ее изучать. Настасья вся подобралась на полу, встала, оправила задравшуюся длинную ночнушку, завернулась в шаль. — Хм, занесло старого хрыча, — лесник положил карту на стол, — а ты? — Что я? — Настасья посмотрела на него удивленно, но лесник прекрасно знал, какой эта женщина может быть хорошей актрисой. Он снова оказался рядом и снова железная хватка пальцев сомкнулась на ее горле. — Чего это ты у нас такая услужливая и добренькая? Где вся твоя предыдущая токсичность? Ты ж мне прохода не давала, чтоб не поклясть разок. — Не только ты переполнен местью под самую крышечку, — взгляд ведьмы посуровел, — он, после твоей трепки когда вернулся, у меня только чуть-чуть сил не хватило, его добить. Он же не человек! Дьявол во плоти! — Что же ты раньше-то его не трогала? — Герман отпустил ее и Настасья уселась на стул. — Боялась, — выдохнула она, потирая шею, — да и сейчас боюсь, вот только терять мне больше нечего. Он лишил меня всего. Самой жизни! Мне сорок, посмотри, что он со мной сделал! Ведьма отошла в сторону, повернулась к леснику спиной и сбросила толстую рубаху до бедер. Герман, опешивший от такого, сначала и не понял, что видит перед собой, а когда понял, с трудом сдержался, чтоб не вскрикнуть. Вся ее спина была испещрена глубокими длинными рубцами, разной степени давности. Несколько свежих, кое-как зашитых и уже подрубцевавшихся ран еще темнели под правой лопаткой. — Мне, знаешь ли, повезло. Если бы не лупил меня с детства, почем зря, пошла бы моя кожа ему на заплатки. — За что это тебя так? — Против воли его пошла. Когда матери моей не стало, он сказал, что я теперь его жена и должна родить ему сына. — Чего? — Герман сел рядом и зажигалкой зажег свечу, стоящую на столе. В неверном ее свете стало видно, что глаза Настасьи мокрые от слез. — Он же твой дед. — И отец тоже… дай сигарету. — Я слышал предысторию, не повторяй, рвотный рефлекс бьет, — Герман сходил в комнату и вернулся с рюкзаком. Ведьма приподняла глаза, узрев на его обнаженном торсе грубо зашитую рану. — Ранен? — Хлыстеныш попытался включить мужика. Земля ему арматурой! — Герман нарыл в боковом кармане пачку “самца” и протянул ей. Настасья выудила сигарету, прикурила от свечи и затянулась крепко. Закашлялась. — Добегался подпасок. Туда ему и дорога. Остались пастухи. — То есть точно не один. — Минимум четыре, помимо него. Там целая стая. Половина старики, пацан из соседнего села, хромой и одна баба из нашего. Я не знаю, кто она, я видела ее только в шкуре. Серая волчица. Тварь быстрая, но неуклюжая какая-то В повороты не входит нормально. — Твою мать. Скажи мне, хотя бы дай надежду, Марина — его дочь? — Слава богу, нет. Она от егеря молодого… — Дяди твоего, — перебил ее лесник, закуривая. В кухне разостлался вонючий табачный туман. — Троюродного! Мы любили друг друга, были молодые и с надеждой на будущее. Коля его звали, — из глаз Настасьи потекли слезы, — он был красивый, словно ангел! А этот старый выродок его убил! И Маринку всю ее жизнь ненавидел. Особенно, когда она с тобой загуляла. Обзывал мокрощелкой, со мной сравнивал. — Да ты и сама ее неплохо гнобила всю жизнь. — Мне обидно стало, что она бросила меня одну, на растерзание этого зверя. Да и страшно стало, что ты поматросишь и бросишь. Да много чего боялась. А еще не нравился ты мне. — То есть, ты была бы не против того, чтоб он и над ней измывался? Насиловал? Глаза лесника снова загорелись желтым, но ведьма только засмеялась. — Последний раз, когда он мог кого-то изнасиловать, так это меня через два года после ее рождения. Я после того случая родила мальчиков-близнецов, — Настасья спрятала лицо в ладонях и до него донеслось приглушенное рыдание, — Коля и Максимушка. Он дал мне поняньчиться с ними всего неделю, после унес в лес. К своему идолу. — То есть он… — Слабые они были по его мнению. Он хотел сильного потомка. Да после того, как отдал их Чернобогу, так все, что до этого торчало, так и обвисло окончательно. И с тех пор стал он меня лупить, почем зря. Обвинял в своем бессилии и бил. И убивал всех, кто пытался строить со мной отношения, пока не пошла по мне слава роковой. И твое роковое проклятие — его рук дело. Включая Марину. Герман поднял голову и пристально посмотрел ей в глаза. Сигарета подрагивала в его руке. — Что? — голос его стал похож на хрип. — А ты думал, кто еще мог ее убить. Неужели бы в ту дерьмовую подворотню она пошла с незнакомыми людьми? Маринка. Ты же знал ее. Дикарка она у меня была. — И все равно, откуда ты знаешь? Мне нужны доказательства. — Его слова подойдут?! — Настасья затушила сигарету в пепельнице и поставила греть чайник. — Сам мне сказал, когда я неудачно пыталась его отравить. Он слаб был, я попыталась воспользоваться случаем. В итоге, он убежал, я едва не заколола старого хрена вилами. Теперь сплю в пол глаза. Защиту навешала вокруг всего дома. Он же не обороток, колдун, его убить легче. Да и в дом войти тоже легче. Но не вышло. Только слегка потыкала его во все мягкие места, пока пыталась узнать всю правду о его злодеяниях. Лесник пригнул голову, глаза его светились желтизной. — Так что же ты только сейчас все узнавать начала? Таблеток храбрости нажралась? — А теперь он не может без последствий для себя на меня порчу навести, — ведьма ухмыльнулась сквозь слезы, — у него был мешочек с моими волосами и кровью. Я его выкрала, наконец. — О, так теперь ты драконишь меня и травишь на него. Молодец, очень хорошо все придумала. К сожалению, вынужден просить у тебя убежища. Кто-то из них шел за мной по следу. Но я запутал его в лесу. — И решил подвести под монастырь меня. Молодец. Ну, да ладно. Иди в ванную, смой с себя запахи, а я пока кое-что сделаю, чтоб мрази не унюхали. И Герман пошел. На самом деле, за все то время, пока он жил в деревне волков, очень скучал по обычной ванне и душу. А когда горячие струи коснулись его кожи, едва не потерял сознание от удовольствия. Налипшая грязь сползала потоком, а свежая еще, рана, саднила нестерпимо. Лесник шипел от боли, промывая ее, когда дверь в ванную комнату скрипнула и женская рука положила на край умывальника свежее полотенце. Герман скосил глаза в ту сторону и увидел зеркало, в отражении которого явно промелькнул силуэт ведьмы. — Сука, — выдохнул он, вставляя нить в иглу. Надо было зашиться. Игла с трудом протыкала кожу. Лесник скалился от боли, продолжая грязное дело. После же наложил на рану стерильную повязку. Поглядел на себя в зеркало, отмечая, что невероятно зарос за это время. Настоящий дикарь из лесной чащи вылез. — Могу бритву дать, приведешь себя в порядок, — Настасья стояла в дверях, сложив руки на груди. Герман посмотрел на нее через зеркало и заметил тот самый взгляд, от которого в последнее время становилось так не по себе. Взгляд суки возжелавшей кобеля. — Нет уж, — пробурчал он, мысленно взывая ко всем богам, — не в этом доме. Настасья медленно подошла к нему и нежным движением коснулась рельефного живота лесника. — Теперь понимаю, что так привлекло мою дочь. Я бы тоже не устояла от такой красоты. — Настасья, не гневи беса, — прохрипел Герман, потуже затягивая полотенце на бедрах, — мне это сейчас надо, как зайцу пятая нога. Да и разницу в возрасте никто не отменял. — А ты закрой глаза и представь того, кто тебе люб. И тебе ничего будет, и мне приятно. Герман повернул голову набок, рассматривая ведьму с нескрываемым интересом. И было от чего. Невзирая на страшные шрамы, сквозь эту ночнушку выделялись достаточно аппетитные формы. — Знаешь, — он поднял руку и погладил ее по подбородку, — в Марине всегда меня привлекали губы. Они у нее были настолько чувственными и нежными, что я получал удовольствия от поцелуев едва ли не больше, чем от секса. Губы у вас очень похожи. Лесник нагнулся и нежно приник к ее губам в поцелуе, ошеломив ведьму до глубины души. Целовал он страстно чувственно, вырывая из ее груди невольные вздохи. Едва ощутимо покусывал губы, поигрывал с ними языком, доводя едва ли не до экстаза. Настасья попыталась обнять его за шею, зарыться пальцами в длинных, разметавшихся по плечам, волосам. И вдруг отстранился так резко, что одурманенная таким резким отступлением ведьма едва не свалилась с ног. — К сожалению, сходства меж вами только внешние. С тобой мне холодно и воротяще. Прости, Настасья, не лежит моя душа к тебе. Точнее не стоит. Скажи лучше, где у тебя поспать можно, чтоб не спалиться? — Да не спалишься уже, отвела я зверье от дома. Иди в бывшую комнату Маринки. Как знала, постлала у нее чистое белье. — Вот спасибо тебе, никогда твоего добра не забуду. — Думаешь, я забуду, ага. Ну, ты и сучок. — Не спорю, но, хотя бы честный.