Maybe I just wanna be yours

      «Если захочешь почувствовать настоящее удовольствие, ты только скажи».       Эйгон опускает эту шутку совершенно случайно, да и по пьяни, когда его ноги еле держали. Признаться честно, то она тогда была даже не уверена, что услышала всё правильно, ибо из-за заплетающегося языка она могла воспринять слова совсем не так, поэтому ей пришлось переспрашивать. Он, привыкший, что его слова вообще редко воспринимаются обществом – да и вряд ли кто слушает – совсем не думал над тем, что и кому говорит, всё равно его слова никак не воспримут всерьёз. Он для большинства шут или удобная пешка, не более. Его здесь собственные родственники не слушают и совсем неважно, какая роль ему уготована в будущем — он вечно пьяный, развратный, оттого все и думают, что помыкать им будет проще, чем тем же Эймондом, что заслужил долю первого сына. Только вот Мирцелла на других непохожа и слишком часто слушала Эйгона, хотя, на самом деле, не стоило. Да и в общем, она уделяла старшему принцу то внимание, которое он не заслужил. Ну, это по всеобщему мнению. Впрочем, поэтому, наверное, она и зацепилась за эту фразу. Благодаря этому её ночи стали бессонными до тех пор, пока она не набралась смелости и не решилась. В ту ночь она выпила пару кубков вина для пущей храбрости, а также шла слишком осторожно по коридорам Красного Замка, стараясь не попадаться никому на глаза. Вообще, она была хорошо осведомлена о похождениях принца: слухов в замке вдоволь, и надеялась, что его там не будет, однако… он был и смог кое-как открыть дверь. Шатающийся, пахнущий вином и полуголый. Сердце Мирцеллы того и норовило выбраться наружу, оставив дыру в груди. В собственных мыслях она не заходила так далеко.       — Ты чего здесь забыла? — искренне недоумевал он. Эйгону даже на долю секунды кажется, что она ему попросту мерещится, ибо не пристало миледи находиться в столь поздний час не в своих покоях, особенно если это Мирцелла, которая, как ему кажется, иногда боится собственных слов и мыслей. Её силуэт слегка размазан, оттого идея, что на самом деле она плод его избитого воображения, не кажется ему нереальной. У Эйгона сейчас в голове неразбериха, которую усугубляет то количество вина, что он успел выпить, но кто он такой, чтобы грубить леди, что сама заявилась к нему. Особенно, если она та леди, которую он желал до боли, о которой думал слишком часто. Это было чем-то совсем нездоровым и не вписывающимся в стандарты. Тем более ему, женатому на собственной сестре, уж точно не стоило думать о золотистых волосах девицы Ланнистер, которых изредка он может коснуться, не стоило также думать о её запахе и о чересчур удачном вырезе платья.       Только вот он слишком разбит, чтобы думать обо всём. Не думать о собственном бремени бывает трудно. Хотелось утонуть в вине и шлюхах. Так куда проще — никакой ответственности, что лежит на его плечах. Так можно оказаться в беспамятстве.       Эйгон облизывает пересохшие губы, всё ещё внимательно прожигая взглядом Мирцеллу, которая оставалась стоять на месте и молчать. Мысль о том, что она не больше, чем мираж, вызванный его пьянством, становилась всё более реальной. Он смотрел на неё сверху вниз, стараясь как можно больше запомнить деталей, чтобы позже он мог воспроизвести её образ в голове. Хотя, кажется, он настолько сильно въелся, что оттуда его уже не убрать. Может, благодаря этому он видит именно её. Хотя, казалось, было то, что Эйгона смущало. Вряд ли если бы она действительно была его фантазией, то пребывала в таком состоянии. Нервная, переминается с ноги на ногу, от его взгляда даже не ускользает то, как она жуёт собственные губы, явно находясь в раздумьях. Это была редкость для него — смотреть совсем не на декольте девушки, отмечать какие-то детали... оттого в этот момент ему больше хотелось коснуться её, убедиться, что это не очередной сон.       — Ты мне говорил, что если захочу почувствовать, то мне сразу нужно обращаться к тебе. — Одно слово застревает в горле, ей не позволяют остатки собственного достоинства произнести его, однако принц и без того понимает, к чему она клонит. Слишком часто с его уст это срывается. Он смеется, словно она рассказала ему какую-то глупую шутку. Эйгон всё ещё не верит, он не верит, что это может быть правдой! Принц уже уверен, что это всё плод его больной фантазии, результат очередной попойки, однако когда он чувствует, как настойчиво она заставляет его наклониться, а затем он отчетливо ощущает её губы на своих, то понимает — это даже не сон, а самая настоящая реальность. Он не сопротивляется, совсем нет. Поддаётся соблазну, прекрасно понимая, что из них двоих поплатится только один, что впоследствии он может пожалеть об этом, однако всё это можно оставить на потом. Самокопанием у него всегда есть время позаниматься. Он привык и уже без самокопания он уже не может жить.       Да и к тому же всё равно поплатится не он.       Мирцелле не по себе, она чувствует себя чересчур странно, неловко, грязно. Только она уже всё решила, она уже сюда пришла и сделала уже куда больше, чем полагается незамужней леди. Она уже опозорила честь собственного отца. Касания Эйгона ощущаются как ожоги, которые навсегда останутся на её коже. Что-то новое, неизведанное, непривычное. Мирцелла задыхалась от всех чувств, что обволокли её. Это совсем не похоже на то, что она себе представляла. Это абсолютно не так красиво, как было в голове. Она прикрывает глаза, не может на него смотреть, однако старается отзываться на каждое его действие, делать то, что ей кажется правильным, а иногда и вовсе действуя по его подсказкам. Шлюха. Правда, на самом деле, Мирцелле не было особо приятно, за исключением тех моментов, когда он её целовал и проявлял хоть какую-то нежность, словно вспоминая, что это её первый раз. Эйгон вообще был не похож на себя, было впечатление, что его подменили. Его поведение было неоднозначным, то диким, то более спокойным, а движения вовсе казались какими-то рваными. Если честно, то она вообще не ощутила того, о чём любят шептаться служанки, хихикая где-то за её спиной. Это было просто… странно, и у неё не было подходящих слов, чтобы описать вот это вот всё. Ланнистер списывает это всё на собственную неопытность и надеется, что в следующий раз всё будет куда лучше. Она уверяет себя в этом… даже не боится думать, что это всё повторится. Ей уже не было страшно. Во всяком случае она уже показала, чья она, и совершенно неважно, что это всё должно остаться между ними в этих покоях. Небольшой секрет.       Отрывки с того дня мучили Мирцеллу постоянно, вечно напоминая о том грехе, что она совершила… О том грехе, что перевернул всю её жизнь до неузнаваемости. Тогда Мирцелла ступила на тот путь, на который бы не стоило. Признаться честно, то это всё был совсем не тот результат, который она могла ожидать. Ей скорее казалось, что её отправят в какой-нибудь Ланниспорт, а после сокроют беременность – которую ни она, ни он не ожидали – и детей, возможно, даже их ждала бы совсем ужасная судьба. Тогда Мирцелле было абсолютно плевать, под влиянием старшего принца хотелось только забыться, пить вино и не думать о последствиях. Ей хотелось его любить, отдавать всю любовь, что таилась в ней. Только сейчас, смотря на своих детей, Мирцелла понимала, насколько же это всё было безрассудно и эгоистично. На самом деле, если бы не милосердие королевы, то Визерру с Эйнисом постигла отвратительная участь, о которой страшно думать. С материнством что-то надломилось в Мирцелле, и вряд ли если бы старая она взглянула на себя нынешнюю, то смогла бы узнать. Она смотрит на детей чересчур долго, в последнее время не хотелось отходить от них совсем, в них было её спокойствие. Иногда она даже нянькам и кормилицам не позволяла возиться с детьми, предпочитая делать всё самой, пытаясь быть той матерью, что никогда не было у неё самой. Мирцелла поджимает губы. Ей хотелось бы остаться с детьми подольше, искать в них собственные черты или черты их отца, однако у неё был долг, который она ещё не выплатила.       А Ланнистеры всегда платят долги. Не совсем гласный девиз её дома, однако не менее важный. Может, временами она не совсем ощущала себя львом, скорее, ланью. Хотя иногда ей казалось, что она просто-напросто пташка, загнанная в клетку. Но это неважно, совсем нет. Тиланд Ланнистер был её отцом, львом, и это неизменно.       Обычно в его покои она приходила первая, сразу же начиная расшнуровывать корсет. Её супруг чаще всего был чем-то занят и приходил довольно-таки поздно, явно не желая долго находиться наедине с леди-женой. У неё не всегда хватало духу, чтобы сказать последнее вслух, она просто должна быть благодарна, что он вообще говорит с ней. Её супруг часто посещал изнурительные тренировки с Кристоном Колем, что чаще всего сопровождал её фигуру осуждающим взглядом. Она знала, что не нравится ему, и прекрасно понимала почему. Она для него почти то же самое, что и для Эймонда. Мирцелла — всё то, что он ненавидел: порочная, с бастардами и с запятнанной репутацией. А ещё, может, дело было в том, что он понимал, насколько её партия невыгодна его принцу, что она от него уже столько времени не может понести детей, что больше ставило достоинство Эймонда под сомнение. И так поползли слухи, что Люцерис Веларион посягнул не только на глаз, но также прихватил с собой и его достоинство.       Эймонд брал её чаще всего грубо, словно вымещая всю ту злобу, что присутствовала в нём. Он оставлял на её теле куда больше отметин, чем позволял себе Эйгон. Но она терпела как хорошая супруга. Это её долг, в конце концов, за все те грехи, что она взяла себе на душу. Да и ко всему прочему, Эйгон тоже был, чаще всего, не то что бы учтив. В них обоих присутствовала какая-то совершенно необъяснимая жестокость. У них обоих были необъяснимые наклонности. Они оказались похожи куда больше, чем хотели бы. Мирцелла сетовала на судьбу принцев, мол, они слишком много натерпелись в детстве. Их не особо любили родители, они совсем не показывали нежных чувств. От одного требовали много, но этого всё равно оказывалось недостаточно. Над вторым издевались, а в последствии и вовсе лишили глаза. Несмотря на то, что их статус в обществе был высок, им нельзя было завидовать. Просто нечему. Да и вообще, казалось, в их обществе не было того человека, за которого можно было искренне порадоваться. Все озлобленные, угрюмые, с разбитыми мечтами. Уж за эти слова она готова ручаться, потому что сама была такой. Впрочем, таким был и её отец, что оказался младше на ничтожное количество времени, но и этого хватало, чтобы назначить лордом Утёса Кастерли его брата.       Большую часть времени в их покоях ей было холодно, и неважно, как сильно горел огонь в камине… Мирцеллу он не согревал. Касания Эймонда и вовсе не приносили удовольствия, хотя, казалось, он иногда и хотел ей показать, что как любовник он неплох. Впрочем, так и было, однако это просто было не её. Местами бывало приятно, безусловно, по ощущениям это было даже лучше, чем в её первые разы с Эйгоном, но, смотря на супруга, она убеждалась, что предпочла бы уйти в молчаливые сёстры. Насильно мил не будешь. Всякий раз Мирцелла старалась смотреть на лицо Эймонда без повязки, она запоминала его черты, отмечала все их различия с братом, хотя одно было самым сильным. Сапфир в глазнице слишком необычно, но это не вызывало в ней отвращение. Даже в первый раз, когда он снял свою повязку перед ней, в их первую брачную ночь, она совершенно не подала никаких эмоций, словно это было нормально. Это отнюдь не смущало, но вызывало много интереса и вопросов, которые так и останутся неозвученными. Мирцелла старается всецело вести себя тихо, не лезть в его дела. Она покорная во всём. Примерная и хорошая жена. Если честно, то Ланнистер совсем не понимала, как она пришла к той жизни, что имела. Не понимала она и куда делся тот блеск в глазах, собственное отражение было чуждо. Чувствовать, как ты сам угасаешь — паршиво, но ещё хуже мириться со всем этим, словно так и должно быть. Она просто уповала на то, что это кончится, что ещё чуть-чуть и она перестанет чувствовать себя в клетке.       Эймонду казалось, что его прокляли, ибо он совсем не понимал, почему боги столь не милостивы к нему. Он не понимал сей несправедливости; не понимал, почему семеро так благосклонны к его брату-пьянице, что внутри был, как думалось самому Эймонду, пуст и ничего из себя не представлял. Он не понимал, почему девчонка Ланнистер так легко смогла понести от брата, да ещё сразу и двойню, но всё никак не может от него. Это бесило, делало его ещё более озлобленным. Ему хотелось ненавидеть её. Она это заслужила, в конце концов. Только когда он смотрел на неё и видел пустой взгляд, то его ненадолго отпускало. Мирцелла сама ненавидела собственную жизнь, её саму не прельщала мысль быть его женой. Эймонд не тот мужчина, которого она любила бы без остатка, хотя он этого и заслуживал. Эймонд просто не тот. И она не выбирала себе такую жизнь самостоятельно, он это знал. Заложница ситуации, как и он. Только вот было между ними различие. Она сама совершала чересчур много недостойных её положения поступков. Мирцелла сама обеспечила себе несчастливую жизнь, в отличие от Эймонда, что просто защищал честь семьи. Конечно, он не хотел всего этого, однако если бы перед ним снова предстал этот выбор, то он бы всё равно согласился.       Временами Эймонд смотрел на Эйгона, исподтишка наблюдая за его реакцией на то, как он ухаживал за своей леди-женой. Это был чистейший интерес, желание узнать, была ли это всё очередная игра или же его братец не такой гнилой, каким хочет казаться. На лице Эйгона, чаще всего, сохранялись спокойствие и улыбка, вызванная вином, однако, если у Эймонда был всего один глаз, то это не означало, что он был слепым, ибо не заметить, как сжимается кубок в руке старшего брата, казалось невозможным. Это было чем-то воодушевляющим, чувствовать свое превосходство хоть в чём-то. Иметь то, чего не может его брат. Причём во всех смыслах данного слова. Пока у среднего принца не было ничего, у старшего было всё и даже это он не умел ценить. И пускай Эйгон не умел принимать любовь, для него это всегда было чуждо, но любить – возможно, извращённо – он умел. Это личное, сокровенное, то, о чём он не мог поделиться даже с Колем, который в последнее время стал чаще позволять нелестные слова в адрес его супруги. И поначалу он даже поддерживал его, однако потом он стал агрессивнее вести себя на тренировках, это было чем-то, что он искренне не понимал.       — Мне жаль вас, мой принц, — сознаётся Кристон, внимательно следя за каждым движением Эймонда, чьи выпады становились свирепее, однако от этого его действия было легче прочесть. — Вам досталась не слишком уж и хорошая жена. — Терпение было на пределе, оттого он и сжимал рукоятку меча до белых костяшек. Он старался не позволять себе отвлекаться, держать разум девственно чистым, потому что так полагается в бою. Но с каждым произнесённым словом он чувствовал, как в нём разгорается пламя. Это не было удивительным, ведь он дракон. Скорее его напрягало то, чем это всё было вызвано. — Зная вас, могу с уверенностью сказать, что вам должна была достаться более благородная дама, а не избалованная дрянь, что спала с вашим братом. — Это, наверное, становится последней каплей, так как он одномоментно обезоруживает несчастного рыцаря и толкает с такой яростью, что тот попросту валится на землю и меч оказывается прямо у его горла.        — Вы слишком много себе позволяете, сир Кристон. — Эймонд смотрит на него свысока, пока Коль сводит брови к переносице и касается рукой щеки, где красовалась свежая царапина. Эймонд восстанавливает дыхание и всё еще внимательно смотрит на своего наставника. Ему должно было быть всё равно на Мирцеллу. Девица Ланнистер не должна была вызывать у него никаких эмоций, и всё, для чего она ему нужна была — наследник, которого они всё не могут зачать. Он хочет её ненавидеть, должен, но попросту не может. Так или иначе они проводят время вместе. Так или иначе она его жена и только он может говорить о ней в подобном ключе. Может, его и не связывали столь тесные узы, но теперь это его ноша. Сам ввязался в это. — Будьте любезны в следующий раз подбирать слова. — Меч Эймонда оказывается в ножнах, когда до рыцаря дошло какую же ошибку он совершил, его лицо тут же приобретает виноватый вид. Он самостоятельно поднимается на ноги, опуская свой взгляд. Он приносит свои извинения и поднимает взгляд, казалось, в пустоту. Замешательство на лице становится куда больше, и, опустив голову в поклоне, он покидает поле.       Эймонд разворачивается далеко не сразу. Он знает, кто там стоит. Всё чего ему сейчас хотелось — уйти, даже не оглянувшись, будто бы он только что не отстоял её честь самостоятельно. Однако он просто прикрывает глаза и, вздохнув, поворачивается в её сторону. Мирцелла робко теребила собственное платье, смотря на супруга, и это его смутило. Она часто вела себя довольно скованно и неловко при нём, но сейчас было что-то ещё. Он нутром чуял, и прежде, чем он успел поинтересоваться, в чём же дело, она сообщает ему новость. Говорит о походе к мейстеру, где подтвердили, что леди находится в положении. Эймонд реагирует весьма холодно, почти что отстранённо, а на лице не было даже намёка на радость, но внутри было ликование. Наконец, боги услышали его. Он получит то, чего у него не было. Мирцелла жевала внутреннюю сторону щеки, не двигаясь с места. Она была сама не своя, когда услышала об этом, ибо, если честно, то после третьих именин Визерры и Эйниса она совсем отчаялась и думала, что больше не сможет иметь детей, будто бы она и так заплатила не сполна. Правда, узнав об этом, она не то что бы была счастлива, хотя и стало чуточку легче. Эти чувства были странными. Эймонд не покидает компанию жены и, подав ей руку, предлагает сопроводить её, дабы они могли обрадовать этой новостью всю родню. Дабы он мог лицезреть радость на лице старшего брата.

***

      Мирцелла, будучи вдали от старшего принца, пришла к выводу, что её любовь к Эйгону очень быстро превратилась в навязчивую идею. Это было что-то, что разъедало её изнутри. Слишком ненормально и нездорово. Но вне зависимости от этого ей всё равно нравились эти чувства, что больше походили на мучения. Они были словно глоток свежего воздуха, чем-то, что она не могла объяснить нормально, но всё равно принимала это. Ей казалось, что это могла быть любовь, ведь она не должна быть простой и не всегда бывает справедливой и лёгкой, особенно когда речь шла о старшем принце. С ним никогда не было просто, временами он бывал чересчур импульсивен, жесток, но… Это был Эйгон, её – он никогда не был её – Эйгон, и она принимала его всяким: пьяным, разбитым, жестоким, развратным. Он попросту не умел принимать любовь, да и вряд ли до конца осознавал, что это вообще такое, это было ему чуждо. В такой-то семье, где каждый сам за себя, по-другому, казалось, и не могло быть. У каждого есть собственное «я», а остальное совсем неважно, ведь у них есть сестра, которая в любой момент, почуяв опасность, может их убить. По крайней мере, это со слов деда и матери, а им он старается доверять. К тому же будет очень обидно, если мальчишки Стронги наследуют престол, полностью убив остатки древней валирии. Это недопустимо.       Услышав о беременности Мирцеллы, Эйгон напивается так, словно это его последний раз. Он не может найти этому то оправдание, которое устраивало бы его самого. Ему казалось, что вся эта история с Ланнистер должна была закончиться, как только септон объявил о том, что она теперь жена его брата, что их сердца и души сплетены на веки. Он смотрел на всё это событие безучастным лицом, да и вообще, будь его воля, он бы вовсе не пошёл на это празднество. Но ни его деду, ни матери не нужны были слухи. Ему думалось, что можно будет забыться, как бывало это ранее, найти девушек, что хотя бы внешне напоминали её, но реальность оказалась куда суровее, чем он мог бы предположить. Эйгон рисует её изгибы в голове, пытаясь хотя бы мысленно увидеть то, что ему более недоступно. Некоторые ночи он проводит один, наедине с рукой и бурной фантазией. Он хочет услышать её голос, стоны; увидеть тело и горящие – щенячьи преданные – глаза. Эйгон мечтает прикоснуться к её волосам и вдохнуть запах её кожи, на которую она наносила различные масла, лишь бы ему угодить. Он имел куда больше, чем мог мечтать. Он не признает себе, что проблема в какой-то лишь девице; он же не какой-нибудь имбецил, мечтающий о той самой, единственной. Эйгон не такой, совсем нет. И их детей у него совсем нет желания увидеть, и дело даже не в отказе матери этой просьбы. Он пьянствующий, не волнующийся о последствиях и не волнующийся ни о ком. Всё, что он способен испытывать, — разочарование и боль, что являются неизменными спутниками его жизни. Эйгону просто напросто не повезло родиться первым сыном, ведь, будь он вторым, всё было значительно проще. Тогда бы на него не возлагали никаких огромных надежд, да и требований было бы куда меньше… Может, тогда бы он был слегка другим? Не таким сломанным, не пытающимся лезть из кожи вон, когда случаются такие просветы.       Ему совсем не плохо. Эйгон абсолютно точно не озабочен идеями, что Мирцеллу не покидают мысли о нём. А она, в свою очередь, уверена, что он не интересуется ей совсем никак. Только знает, что пить стал больше, и хочется потешить самомнение, однако Мирцелла не какая-нибудь дурочка. Больше нет, по крайней мере. Вообще, они ни при каких обстоятельствах не должны думать друг о друге — она его невестка, не любовница. Больше нет дуэта из бесчестной леди и пьяного развратника. Они должны, обязаны быть чужими друг другу, и это даже кое-как получалось, но воспоминания не выжечь из разума и сердца, сколько ни говори «Дракарис», всё равно не получится, настолько сильно это засело, и это было у них взаимно. Только вот она в этом не сознается, даже когда предстанет перед ликом богов, Мирцелла не сможет покаяться. Она почти ни о чём не жалеет. Наверное.       Сквозь зубы Эйгон говорит брату поздравление, не забывая также о язвительных и непристойных шутках. На убитую Ланнистер, сидящую где-то поодаль от остальных, он смотрит болезненно и долго, что кто-то да должен был заметить. Эйгон внимательно оглядывает её, видит, как нервно она заламывает собственные пальцы и не выглядела как счастливая жена и мать. Создалось ощущение, что её оповестили о чьей-то смерти, а не о скором и явно долгожданным для Эймонда ребёнке. Она явно считает себя мученицей, думает о том, что жизнь это тлен и ничего хорошего в ней нет. Он хочет подойти, сказать хоть что-то, глупо пошутить в своей манере, но, как только ловит взгляд своего деда, что наконец заметил это всё, то эти мысли растворяются в воздухе, словно они и не возникали. У стен Красного Замка есть не только уши, но и глаза. Новые слухи никому не нужны, особенно если брать во внимание, что старые стали забываться и реже срываться с чьих-либо уст. Около него возникает Хелейна с кубком вина и снисходительной улыбкой. Сейчас в её взгляде читалось куда больше, чем это бывало обычно, он не был мутным, да и казалось, что она и вовсе нормальная, без странностей. Его сестра всё понимает, она не глупая. Чудаковатая, но не глупая. Он чересчур агрессивно забирает из её рук кубок и опустошает его залпом. На свою сестру-жену он не смотрит, почти сразу покидает её компанию, совершенно не слушая то, что она шепчет себе под нос. Очередные бредни. Эйгон не смотрит больше на Мирцеллу, не решается продолжить эту пытку. Он просто цепляется взглядом за какую-то миловидную служанку и решает покинуть это лицемерное общество. Он больше не выдержит, если останется здесь ещё хоть на немного.       Он не понимает, что вообще от него осталось.       Рядом с ней появляется отец с важно поднятой головой, его явно охватила гордость за дочь, что дарует наследников не своему принцу. Поначалу на отца она обращает своё внимание не сразу, впрочем, даже когда она его замечает, то взгляда всё равно не поднимает. С лордом-отцом было сложно всегда, но после родов это достигло некоторого апогея. Она не хотела его видеть, говорить с ним. У замужества Мирцелла нашла, пожалуй, один огромный плюс — ей попросту некогда было видеться с отцом, которого она решила сделать причиной большинства бед. Когда с её глаз спала пелена, что не позволяла оценивать ситуацию трезво, то она поняла. Тиланд просто не мог не знать того, что она делала. Об этом знали многие, злые языки говорят много и громко. Если королева ещё не сильно интересовалась всеми слухами, то Тиланд должен был. Осознание этого пришло неожиданной вспышкой. Её лорд-отец даже не пытался остановить это, наблюдая и ожидая, во что это всё выльется. Ей было мерзко от этого. Она была лишь невзрачной фигурой в его игре, что дала ему больше возможностей, новый статус. Эта ситуация помогла ему хоть в чём-то обогнать собственного брата. Мирцелла сжала губы в тонкую линию, стараясь не внимать то, что он говорит и не смотреть на него. Иногда винить его было проще, чем снова заниматься ненавистью к собственной персоне. Он хочет взять её за руку, но она не позволяет, обдав его холодным взглядом. До него доходит всё без слов, это уже не первая его попытка и явно не последняя.        Тиланд надеялся, что когда-нибудь она осознает что к чему.       Вторая беременность протекала куда лучше первой, да и просто ей было проще, хотя бы потому, что она уже была не одна. Даже Королева Алиссента стала больше внимания ей уделять. Только вот, несмотря на это, отчего-то чувствовала она себя паршивей. Тревожное чувство сопровождало её везде, а после слов Хелейны и того стало хуже. Почти никто не старался обращать на слова принцессы внимание, словно вся её речь - ничто. Эймонд же стал даже улыбаться ей, время от времени, и говорил больше обычного. А ложе они и вовсе перестали делить. Его стало чуточку больше, однако своим тренировкам он всё равно отдавал предпочтение. Впрочем, только это и радовало, потому что многое другое напрягало. Иногда она не понимала смысла того, чем он занимается, создавалось впечатление, что он готовился к чему-то, что было превыше всего. У неё были некие опасение, но озвучивать она их не собиралась. Это не её дело. Возле неё стал также крутиться сир Аррик, что по приказу Королевы сопровождал её почти везде. Это было непривычно и странно, вспоминая, что когда она вынашивала близнецов, то такого не было. Очень многое накладывалось друг на друга, и это пугало, а также злило из-за бессилия. Она никто. Ещё и Король Визерис стал куда реже появляться в обществе, предпочитая лежать в своих покоях и пить маковое молоко, дабы заглушить боль.       Со временем и Мирцелла стала реже покидать свою комнату, даже невзирая на слова мейстера о том, что ей нужно куда больше свежего воздуха. Ланнистер ссылалась на постоянное головокружение и боль в пояснице, из-за которых она попросту не хотела ходить. Это было странно, как стены Красного Замка давили на неё, но при этом в собственных покоях, что не были такими просторными, как сам замок, она чувствовала себя неплохо, даже комфортно. Каждая беременность протекает по-разному, как-то замолвила слово Алиссента, также говоря, что вторые роды всегда проще, потому что ты хотя бы знаешь, к чему готовиться. Живот рос неимоверно медленно, наверное, только к шестой луне она стала более менее похожа на беременную. Эймонду не нравилось, что она сидит в четырёх стенах, как какой-то затворник. Даже сир Аррик сказал, что это не очень полезно. Поэтому принцу приходилось почти что насильно заставлять жену покидать покои. Чем приближались роды, тем больше времени он проводил вместе с ней. Одна часть желала, чтобы он был просто рядом, другая же противилась этому желанию.        Эймонд абсолютно не тот, кого хотелось видеть рядом с собой, по крайней мере она понимала это умом, но сердце просто требовало мужчину рядом. Ей казалось, что всё дело в ребёнке, хотя в первый раз у неё не было столь отчаянных желаний. Впрочем, в первый раз она даже Эйгона не хотела видеть, не хотела бы, чтобы он видел все неприятные изменения на теле. Мирцелла не понимала своё тело, не понимала те странные желания, что окутывали её. Это было странно, изнутри эти ощущения терзали её, и в надежде, что глупое наваждение исчезнет, она почти буквально поселилась с близнецами, что слишком сильно выросли, даже пытались говорить сложные предложения, где больше двух слов. Время шло быстро и, смотря на собственных детей, она в этом только убеждалась. Всё скоротечно, и их история с Эйгоном оказалась тоже, и неважно, какие надежды таились глубоко внутри. Признаться честно, то время от времени ей казалось, словно это было совсем в иной жизни, далёкой от той, что была у неё сейчас. Может, за рёбрами всё ещё и болело, но она научилась жить с данным чувством. Это не смертельно. К тому же, на самом деле, ей повезло куда больше многих.       Может, она в действительности просто избалованная дрянь, коей её назвал Кристон Коль?       Мирцелла не хочет думать об этом совсем. Не хочет заново чувствовать, как эти слова неприятно оседают в её голове. Дрянь. Дрянь. Дрянь. Тогда она старалась не придавать этому особого значения, старалась забыть и делать вид, что вовсе не слышала столь не благородные слова в её сторону. Конечно, сир Кристон вряд ли догадывался, что находилась она там дольше положенного. Ланнистер просто пряталась, собираясь с мыслями и формулируя то, что она скажет супругу, когда эти слова прозвучали словно гром среди ясного неба. Неприятно. Она знала, что о ней говорят и хуже, однако то были простые служанки, а не наставник её принца, что проводит с ним куда больше времени, чем она. В то мгновение она хотела расплакаться, но смогла себя сдержать, сжав кулаки сильно-сильно, как это делала когда-то. Мирцелла хотела покинуть то место и просто подождать супруга в его покоях, но затем она услышала его ответ, который не был язвительным или задевающим её. Он вступился. Ей в самом деле прельщала мысль, что Эймонд тогда встал на её защиту, но она не хотела принимать это всё на свой счёт, скидывая всё это на защиту собственной чести. Но это не отменяло того факта, что ей всё равно было приятно.       С Эйгоном она сталкивается совершенно случайно, выходя из покоев детей в позднее время. Тот день был вообще самым спокойным из всех за последнее время, и встреча со старшим принцем выбила её слегка из колеи. Это было удивительно, как она могла так долго избегать его, скрываться и совсем не выходить на контакт. Хотя замок был большим, поэтому, может, не так уж и удивительно. Эйгон смотрел на неё мутными глазами, явно не до конца понимая, она ли это. Он сощуривает глаза, пытаясь сфокусировать на ней свой взгляд, а она стоит как вкопанная, сложив руки на небольшом животе. Весь воздух будто бы пропал из лёгких, и она начала задыхаться. Ей срочно нужно уйти, чтобы не попасться никому на глаза и сохранить ту оставшуюся честь, что она хранила последние годы, но ноги словно не слушаются её. Мирцелла просто смотрит на него и не двигается, совсем не зная, что может произойти далее. Нужно идти, твердили остатки разума. Только вот смотря на него так близко – не так как раньше, но куда ближе, чем это было в последнее время – она понимает, как сильно этого не хватало. Эйгон облокачивается одной рукой о каменную стену, пытаясь сохранить равновесие — он был пьян, и это было совершенно неудивительно. Они смотрят друг на друга вечность, как ей кажется. Он хочет что-то ей сказать, но Мирцелла не даёт, хотя и поддаётся слабости. Она берёт принца за руку, улыбаясь мягко. Так мягко, как может только любящая девушка. Ланнистер качает головой в отрицательном жесте и отдёргивает руку так быстро, словно убирая её от огня. Она исчезает из его поля зрения так скоро, как может, надеясь, что на следующий день он не вспомнит этого. Надеясь, что эта сцена осталась между ними двумя.       Она слаба. Она зависима. Она безнадёжна. Мирцелла буквально соткана из самых худших качеств, которые можно только вообразить. Она должна была родиться в семье простолюдинов, а не лорда... Да, так было бы куда лучше, это бы не сулило её безнадёжную любовь к старшему принцу, к тому же, тогда бы она была далека от всех интриг и прочего. Ей хочется коснуться Эйгона ещё хоть разочек. Казалось, что она пережила это, справилась, но когда ты сталкиваешься лицом к лицу с собственной слабостью, то понимаешь, насколько некоторые чувства сильнее тебя. Ланнистер прикусывает губу до крови, пытаясь собраться воедино. Она ломается всё сильнее и сильнее, боясь, что когда-нибудь дойдёт до того состояния, когда будет уже поздно, когда от неё не останется совсем ничего. Девушка прижимается спиной к холодному камню, что отрезвлял её. Она делает глубокий вдох, прежде чем предпринять хоть какие-то действия и пойти в свои покои. Впрочем, в голове загорается идея, от которой не то чтобы она была в восторге, но это помогло бы отвлечься. Мечтавшая о хорошей жизни, юная Мирцелла ужаснулась бы, увидев, во что превратилась собственная жизнь. Но это всё в прошлом, как и многие другие предрассудки, потому что она уже решительным шагом направлялась в комнату супруга. Это было правильно, как ей казалось на тот момент. Всё равно мир жесток и каждый делает то, что должен, дабы просто жить и суметь выжить. Всё равно ей просто захотелось ощутить хоть какого-нибудь тепла, а это вполне выполнимо, учитывая, что у неё есть супруг, который уже не испытывает к ней отвращения. Брак должен был, хотя бы иногда, работать в обе стороны. По крайней мере, ей так кажется.        Эймонд никогда - а она уже смело могла об этом говорить, не думая об обратном - не сможет поселиться в её сердце. Он не станет тем, кто ей нужен, однако опорой он будет неплохой. Они не какие-нибудь герои баллад и песен о вечной любви, они не идеально любящая пара, но это ведь не самое главное в браке, особенно который возник лишь из-за политических соображений, не более. У них есть немного взаимопонимания, начало вырисовываться какое-то уважение, ну, и, в конце концов, мало-мальские чувства. Посему она совсем не робела, когда расстёгивала его дублет. Посему она не боялась смотреть на него как на мужчину, с которым должна провести свою жизнь до чьей-либо смерти, ибо вряд ли они умрут в один день. Мирцелла больше не девочка, она жена, мать, девушка.       Вторые роды проходят куда быстрее первых, однако менее болезненными они не были. Это всё также неприятно и мокро, но в этот раз она уже не желала смерти, будучи готовая. Хотя, когда она почувствовала, что уже всё пора, то ей было страшно переживать всё с начала. К тому же, Мирцелла знала, как некоторые женщины заканчивают, даруя новою жизнь. Именно так и скончалась её мать, судьбу которой она искренне боялась повторить, оттого всегда страшилась такого события. Возможно, она не должна была бояться, однако она попросту не могла. Мирцелла не хотела собственной смерти, не тогда, когда ей было, ради чего жить. Не тогда, когда отношения с супругом стали теплее. Её почти сразу оповещают о том, что у неё родился мальчик, и это словно груз упал с плеч. Имя самостоятельно, как то было с близнецами, она не выбирает, предоставляя это мужу. Он ждал этого ребёнка, он был ему нужен. Она надеялась, что он станет чем-то, что хотя бы сделает его жизнь чуточку радостнее. Конечно, не хотелось быть наивной, но слишком уж она размякла с этой второй беременностью. Эймонд оказывается в комнате, как только ребёнка отдают матери. Признаться честно, она сама особо не успевает подержать его на руках, как это решает сделать он. Визерру и Эйниса он никогда не брал на руки, даже не смотрел на них, но своего сына он взял сразу же и это было замечательно. Она не винила его за отношение к первым детям, в конце концов, он не был к ним строг или ненавидел их… Эймонд просто предпочитал отрицать их существование, делать вид, что они никак не относятся к нему и к ней. Неприятно, но что поделать. Мальчика он нарёк Бейлором и долго не выпускал из рук. В это мгновение ей казалось, что они смогут, реально смогут существовать как нечто большее, чем просто люди, обязанные долгом. Вдруг это был дар свыше? Благословение.       Но она не дура. Хотелось надеяться, ведь, в конце концов, без этого никуда.