Maybe I just wanna be yours

      Она мало что помнила с того вечера, всё как в тумане. Исписанные чем-то красным стены, куча стражников и слишком много шума вокруг, полная неразбериха, хаос. Дышать было тяжело, в детской стоял чересчур сильный металлический запах — кровь. Страх подкрался со спины и окутал полностью. До Мирцеллы далеко не сразу дошло, чья же – хотя, на периферии сознания, она всё уже поняла – была кровь. Всё окончательно прояснилось лишь в то мгновение, когда она подошла к детской кроватке и увидела то, что осталось от её сына. От их с Эймондом сына. Она касается Бейлора – его останков – пачкая руки. Хотелось прижать его к себе покрепче, это чувство было таким навязчивым и прочным, что она сама бы не смогла отделаться от него. Только вот ей не дают этого сделать, разворачивают к себе лицом. Ланнистер слышала крики — Алиссента, что старательно пыталась увести её прочь. Ноги не слушались, да и сама она словно была не в сознании. Не мёртвая, но и не живая. Она почти ничего не чувствовала, просто… щёлк и звенящая пустота в груди, что заполонила всё тело. Ей что-то говорили, давали пощечины, трясли. Никакой ответной реакции.       Эймонд присаживается на корточки, когда находит её в углу комнаты, одну и свернувшуюся в калачик. Этой ночью она не сомкнула глаз, провела всю ночь в думах. Хотя кто вообще мог в этом сомневаться? Разве хоть один человек, в здравом уме, смог бы уснуть после потери ребёнка? Потери частички себя. Эймонд, аккуратно, слишком бережно, берёт её за локти и тянет вверх, поднимая. Каждое его движение - плавное, боялся её спугнуть. Она в таком нестабильном состоянии, что не знаешь что ожидать. Не знаешь, сорвётся ли она. Он, Эймонд, держался лучше неё, словно пытался быть сильным за них двоих. По выражению лица было трудно определить, что он чувствовал, слишком непроницаемым оно было. Он старался перенести эту утрату достойно, как и подобает принцу. Однако это не отменяло того, что явно он был подавлен, пускай и не пытался этого показать. Он не хочет казаться слабым, хотя, казалось, сейчас у него было полное право дать слабину… Эймонд просто не станет. Он подождёт пока его кровь закипит и он будет готов ринуться в бой. Принц точно знал, что настанет тот момент, когда он сможет испустить свой пар и уничтожить всех врагов. Так правильно, как ему кажется.       Только сейчас Эймонд замечает, что Мирцелла всё ещё была в крови. Руки, платье, которое она не переодевала, а также немного крови было и на лице. Ужасающее зрелище, он должен признать. Впрочем, ужасающем также было и то, какой пустой, стеклянный взгляд у неё был. Ему казалось, что раньше она была пустой и бездумной куклой, но теперь он осознавал насколько же сильно ошибался. Потому что безвольная и пустая кукла предстала перед ним только сейчас. Её тело мякнет в его руках. Ему тяжело собраться, ему сложно видеть её такой. Не нужно было вообще её пускать в ту комнату. Стоило запереть где-то подальше, дабы устрашающая картина не коснулась её сознания.       Ему невыносимо больно от той мысли, что он больше не сможет лицезреть собственного сына. Он больше не услышит «папа» с его уст, не возьмёт на руки. Не услышит больше смех, не сможет научить битве и, в конце концов, он не увидит каким же Бейлор вырастит, а также на кого будет похож. Вообще, в голове сейчас всплывало бесконечное множество того, что он уже не сможет сделать вместе с сыном. Это оставляло дыру в сердце, огромную и не заполняемую. Он был уже на грани, готовый заплакать, но его отвлёк болезненный стон, сорвавшийся с её уст. И только сейчас он замечает небольшой осколок в её руке. Ладонь была распорота, чересчур глубокая царапина. Останется шрам.       Эймонд хмурится, сначала не понимая что и к чему, только когда он всё сопоставляет, то до него доходит — не стоило оставлять её одну на всю ночь. Она не такая уж и бесхребетная и могла просто не пережить эту ночь. Тогда бы на его плечах была не одна непосильная ноша. Уже не две загубленные души, а как минимум три. Он облизывает пересохшие губы, пытаясь понять как лучше поступить дальше. Он приказывает слугам нагреть воду, а также продолжать никого не пускать. Он знает, что к Мирцелле порывалась попасть его мать, её отец… а также и Дейрон, что норовился высказать свои соболезнования.       Только Эйгона здесь и не хватало… Хотя стоит отдать должное, он и каплю в себя не влил за последние сутки, что было успехом. Не такой уж и бесчувственный. Впрочем, Мирцелла всё ещё имела для него какое-то значение в жизни. Она всё ещё будет единственной женщиной, с которой он провёл больше чем одну ночь. Ну, не считая сестру, естественно. Хелейну он просто воспринимал как обязанность — не больше, к ней и чувств никаких не было. Только отношение изменилось… теперь он не называет её дурой.       Проходит немного времени, когда ванна оказывается готова. Эймонд сам раздевает Мирцеллу, помогает забраться, однако дальше предоставляет её саму себе, так как в комнату постучали. Вообще, сейчас он и так слишком отвлекается, у него образовалось слишком много дел, которые на пиру он обсуждал с Отто, дедом. Но… ему дали время. Время для скорби, чтобы смириться со своей утратой, чтобы побыть со своей семьей. За дверью стояли слуги, что так тихо ему сообщили одну новость. Его брат собрал совет – без самого Эймонда, хотя он имел право там быть – на котором снял с поста десницы их дедушку, Отто Хайтауэра. Он хмурится, но не порывается в зал. Сейчас у него нет сил не для каких разбирательств. Он лишь благодарит слуг и закрывает дверь. Хочется абстрагироваться от всего.       Он возвращается к Мирцелле и замечает не самую приятную картину. Она натирала свою кожу так, словно пыталась её содрать и делала она это с таким остервенением, будто бы это было не больно. Только вот Эймонд замечает как покраснела её кожа, он преодолевает расстояние между ними быстро и тут же перехватывает её руку, забирая губку. До них обоих ещё не до конца пришло осознание. Прошло ведь не так много времени, около дня, не больше. Руки среднего принца слегка подрагивали, выдавая его нервное состояние. Он сам принимается мыть Мирцеллу, пока она послушно сидела в воде. Он делает всё тщательно, старается, чтобы на ней нигде не осталась кровь их сына. В его голове много мыслей и совсем нет ни одной, где он знает, что делать дальше. Он был зол. Зол на весь мир и это не ново. В собственной комнате он сломал уже достаточно вещей и, может, продолжал бы срываться, но жалкий вид супруги останавливал.       Не ему одному паршиво на душе.       Он с ней не пытается говорить и оно понятно — она вряд ли скажет хоть что-нибудь. Он вообще не уверен, не выжила ли она из ума. Впрочем, наверное, такие люди ведут себя по-другому. Но ему об этом не судить, он не видел ничего подобного. Эймонду хотелось сейчас, будто бы это было жизненно необходимо, услышать её. Хотя бы плачь… Ему не нравилось её такое безжизненное состояние. Он не только сына потерял. Ему снова начинает казаться, что боги играют с ним злую шутку, иначе он не понимает почему столько всего сваливается на его голову. Это несправедливо и слишком жестоко. Единственное, мысленно он клянется, что отомстит. Сестре-шлюхе, дяде и вообще всем кто в этом замешан. Конечно, никаких доказательств в их виновности нет, однако он был более чем уверен. Здесь не нужно было быть гением. Сын за сына. Так гласила кровавая надпись на стене.       Самое паршивое было ещё то, что убийца не был пойман. Но Эймонд его найдет, несмотря ни на что. Все кто в ответе за произошедшее — поплатятся. Он даёт себе это обещание, пока всячески пытается вразумить собственную супругу, что не может найти утешение. Эймонд знал это наверняка, а посему принял для себя также решение, что до момента похорон он будет с ней. Потому что так нужно. Потому что так правильно. Однако… теперь это желание вызванное долгом, но не более. Сейчас ему бы не хотелось быть рядом с ней, ибо её полумёртвый вид вызывал в нём ужас.       Всё вокруг, со смерти принца Бейлора Таргариена, сына Мирцеллы Ланнистер и Эймонда Таргариена — замирает. Все погружаются в скорбь, даже простой люд, которому было невдомек то, что кто-то зверски мог убить ребёнка, которому и года не было. Никто этого не понимал, да и вряд ли получилось бы. Единственное, что радовало и напрягало, так это то, что от чёрных не было никаких действий. Они, зелёные во главе с Королём Эйгоном, надеялись, что те решили проявить хотя бы долю сострадания и человечности. Хотя… прошло не так уж и много времени, может, это просто недолгое затишье перед бурей, а может они ещё просто не знают о произошедшем в Королевской Гавани. По крайней мере такие предположения выдвигают в совете, пока Король и Десница молча выслушивают. Так ей поведал Эймонд, пока она хранила молчание четвертый день.       Признаться, Мирцелла не хотела идти на похороны Бейлора. Она знала, что не сможет стойко выдержать это. В ней не было гнева, не было скорби… В ней вообще не было ничего. Будто в один момент осталась лишь оболочка от неё. Мирцелла даже первые два дня не пролила и слезинки, потому что осознание пришло не сразу. На третий день. В тот вечер её завывания слышал весь замок. Все старались поддерживать жену принца, говорили утешающие слова – хотя, как вообще тут может что-то утешить? – пытались обнять и прочее. В общем, вели себя так, как и положено в таких ситуациях. Только вот Мирцелле это не приносило ничего, лучше не слышать ничего, чем не искренние слова. Это всё скорее раздражало, вызывало горькую усмешку, нежели приносило хоть какое-то облегчение. У неё здесь не было настоящих друзей и это удручало. Она осталась одна.       Эймонд же был с ней рядом лишь первые пару дней, а затем… Затем он отстранился. Стал слишком холоден. К нему, по всей видимости, осознание произошедшего пришло куда быстрее. На похоронах они даже стояли поодаль друг от друга и никто не стремился в объятия другого. Это казалось заметили все, однако решили просто-напросто промолчать, никак не комментировать это. Им можно было так себя вести. Она потеряла младшего сына. Он и вовсе потерял единственного сына. Может, при каком-то другом исходе, это горе бы и сблизило их и тогда бы они могли по крупицам восстановить… семью? Счастье? Что-нибудь? И просто быть как хорошие супруги. Только вот реальность куда суровее.       Она остаётся совершенно одна, будто бы запертая в четырех стенах и не желая видеть никого. Он же выслушивает множество планов Кристона на совете и замечает как меняется его брат - Эйгон, уже не такой весёлый и беззаботный. Он совсем – по крайней мере лично у Эймонда – не интересуется самочувствием жены брата. Хотя, должен ли? Его собственному сыну, Мейлору, день ото дня лучше не становится и прогнозы у мейстеров не слишком утешительные. Кажется, даже Хелейна подхватила эту злосчастную лихорадку. Сейчас дом Таргариен был как никогда слаб, несчастье било одно за другим. Всецело создавалось ощущение, что неудачи нависли над ними огромной тучей и не было никакого просвета. Это угнетало.       Эймонд стал больше прежнего проводить время на тренировках, ведь совсем скоро ему предстоит принять участие в настоящей битве. По крайней мере, нужно будет воплотить один из планов Кристона, что одобрил Эйгон. Мирцелла же… К ней он предпочитал не ходить, его душила непонятная злость по отношению к ней. Его бесило её молчание, бездействие — всё. Они словно вернулись на тот начальный этап их отношений. Всё стало слишком сложно и этим сказано многое. Однажды, когда он пытался привести её в чувства, он был настолько разъярён, что не побоялся обвинить её, совсем не думая о последствиях. Совсем не думая о том, как сильно это может её сокрушить. Тогда она ему совсем ничего не ответила, лишь посмотрела прямо в глаза.       Этого взгляда было достаточно, чтобы понять, что она тоже его винит во многом. Он очерствел, перестал проявлять хоть какую-то эмпатию, а сама Мирцелла… Она начала видеть плохое во всем. Ланнистер давала себе волю в пару дней проплакаться, скорбеть, пока были силы на это всё, ибо её не хватало ни на что. Она перестала быть властной над собственными чувствами и эмоциями. Пока Эймонд стал холоден и закрыт от всех, она ночами рвала книги, ломала вещи. Девушка даже на людей не могла спокойно смотреть. Её стали раздражать все. К детям, что у неё остались, она перестала ходить — они всем видом напоминали об умершем сыне. Мирцелле не хотелось быть скверной матерью, однако… она понимала, что детям с ней сейчас будет куда хуже, чем без неё.       Мирцелла почти не слышала ничего о войне, однако знала, что она идёт. Ей ничего не докладывали, а посему она – это оставалось неизменным – узнавала всё из сплетен. Ланнистер, когда та действительно будто бы пропала, то и дело старалась вытаскивать из своей обители Алиссента. В связи с последними событиями, в связи с тем, что происходит с её внуками и детьми, она совсем опечалилась. Да и к тому же решила, что Мирцелле нужно побыть в обществе. Ей нужно заново научиться быть в нём. Только вот это никак саму Ланнистер не воодушевляло. Она с унылым лицом лишь наблюдала за остальными, отмечая насколько же люди беспечны.       Пируют, выселятся, говорят о самых бессмысленных вещах, то и дело влюбляются в кого ни попадя, обрекая себя на гибель и она знала это точно, потому что сама попалась в эту ловушку. Также, некоторые просто смотрят на собственных мучителей с тоской в глазах. Так теперь она смотрела на Эймонда. Так она смотрела на него первые пару лун их замужества. Она не знала кем он стал, да и остался хоть где-нибудь в глубине старый Эймонд, тот в которого она ещё могла когда-нибудь влюбиться. Война меняла всех и вся. Смерть собственного ребёнка меняла. По началу ей искренне не хотелось винить Эймонда в этом, потому что тот явно не желал таких последствий, однако потом, когда вся скорбь ушла, оставляя место пустоте, что прижилась в ней, а слёзы закончились, то она взглянула на ситуацию совсем иначе. Если бы он не хотел убивать Люцериса Велариона, то тогда бы его дракон не поступил бы так, но… её супруг был злопамятным, да и не очень-то хорошим человеком. Мирцелла знала о тонкой нити, что связывала всадника и его дракона, Эйгон ей как-то в этом признавался, и она понимала, что не питая такой огромной ненависти к сыну Рейниры, то, может, всё закончилось иначе.       Может быть Бейлор был бы жив, а война и не началась. Конечно, гадать и размышлять на эту тему можно было бы долго. Только вот изменить уже всяко ничего нельзя. Прошлое должно оставаться в прошлом, однако получалось у Ланнистер это паршиво. Во снах она всё ещё видела много крови и бездыханное детское тельце. Он ведь совсем немного не дожил до своих первых именин. Мирцелла ненавидела себя, ненавидела Эйгона за то, что принял таки эту корону и, главное, она стала ненавидеть собственного супруга.       Но Эймонду, совсем позже, стало будто бы плевать на это. Прошло около двух недель – тишины и мнимого спокойствия – когда он стал появляться в её спальне. В их спальне. Он вдруг решил, что сможет забить собственную пустоту новым наследником или наследниками. Просто приходил и брал её, а она и не возражала, во всяком случае собственной воли у неё тут нет. Впрочем, они реально вернулись на самое начало их отношений. Только вот, оценив все риски, Мирцелла решила не позволить этому случиться. Она больше не хочет иметь что-либо общее с Эймондом, а тем более детей. Да и зачем? Чтобы те жили в ненависти отца? Или же чтобы сама Мирцелла постоянно беспокоилась за их жизнь, так как после всего этого врагов у мужа наберётся достаточно. Сейчас совсем не то время, ей и так тягостно думать о том, что Визерра с Эйнисом застали это всё в достаточно сознательном возрасте. Что в последний раз когда она с ними виделась, ей пришлось им объяснять, что своего младшего брата они не смогут подержать на руках. Так что, она слишком хорошо отдавала отчёт своим действиям, когда начала пить лунный чай. Мирцелла успокаивает себя, что делает это из благих побуждений. Правда, наверное, стоило начать это делать куда раньше.       Не было бы тогда всего этого и она была более свободной. Не под тяжелым взглядом Эймонда и теми ужасными словами, что он произносил. Он вообще перестал, казалось, давать отчёт собственным действиям и словам. Когда им удавалось где-то появится вдвоем, то он был достаточно обходителен, играя на публику. Когда же они были наедине, то всё это куда-то испарялось. Он был переисполнен эмоциями, негативными, а посему решил выместить всё на ней — единственная кто сейчас ничего не скажет, не в ступит в спор, а просто промолчит. К молчанию она привыкла.       Только вот и у её терпения есть пределы.       Однажды, после очередной проведённой ночи с Эймондом, она решает с этим покончить. Ланнистер не хочется жить вот так вот. Он утопает в той ненависти, у которой корни были куда глубже, чем она предполагала. Она устаёт, а супруга терпеть больше не хотелось, потому что всякие оправдания заканчиваются. Если раньше она понимала чем заслуживала то отношение, то теперь же он искал проблему в ней просто потому что не хотел её замечать в себе. Мирцелла ходит тихо, словно приведение и встаёт прямо перед спящим Эймондом, крепко стискивая в руках нож. Ланнистер более не видела смысла ни в собственной, ни в его жизни, ей казалось в тот момент, что когда она это сделает, то всем облегчит жизнь. Своим детям в том числе. Её глаза были остекленевшими, совсем безжизненными. Она внимательно наблюдала за тем, как вздымается его грудь и ловила себя на мысли, что с радостью бы глянула на то, как он испустит свой последний вздох. Её костяшки белеют, а пальцы уже начинают болеть. Мирцелла пытается собираться с духом. Всё что ей нужно сделать, лишь пару рванных движений и она сможет вдохнуть полной грудью. Но она — ничтожество.       Мирцелла избавляется от этого наваждения, хотя сама идея селится глубоко в сердце. Может, однажды, она наберётся смелости исполнить это.

***

      Мирцелла узнаёт о плане Кристона случайно, супруг ей не удосуживается сказать об этом лично, зато язык Алиссенты словно развязан. Она делится своими переживаниями, опасениями, а также тем, что Эйгон решил самостоятельно полететь на этот бой, отклонив предложение Дейрона сделать это за него. Своего младшего брата он решает послать обратно в Старомест, говоря, что там от него будет куда больше пользы. Бывшая королева переживает за собственных сыновей, но больше за Эйгона. Она знает, что он не такой хороший боец, как тот же Эймонд. А Мирцелла... Мирцелла впервые за достаточно долгое время решает высказаться, сказать хоть слово.       — Всё должно быть хорошо, — тихо отзывается она, голос осипший из-за продолжительного обета молчания. Алиссента даже теряется, она привыкла, что Ланнистер выполняла роль слушателя. Женщина поджимает губы и всего-навсего кивает ей. Мирцелла делает глубокий вдох и продолжает. — Может, это и не слишком прозвучит убедительно, — она облизывает пересохшие губы, — но у них будет два взрослых дракона, один из которых уже пережил войну, — и начал следующую, в мыслях проносится у неё, но в слух она не решается это сказать. Ланнистер не знает конкретно для чего решила поддержать Хайтауэр, то ли она решила таким образом отблагодарить её за то что не оставляла её, то ли... просто акт доброй воли.       — Да, — глухо произносит Алиссента, как-то судорожно разглаживая складки на собственном платье. Женщина не хочет смотреть в сторону Мирцеллы, а потому опускает свой взгляд в пол. — Наверное, ты права, — её голос не звучит уверенно. Она не верит в эти слова. Но это и не удивительно, в связи с последними событиями. Ничего хорошего не происходило... Мейлор угасает с каждым днём всё сильнее, пока его мать ещё стойко старается держаться. Может, их всех тут реально прокляли? За все их грехи. — Во всяком случае, мы будем молиться за их благополучие, — это звучит так наивно, что Мирцелла бы рассмеялась, однако она не уверена, что помнит как это делается. Она лишь хмыкает и соглашается.       Если она действительно соберётся молиться о чьём-то благополучии, то этим человеком явно не станет её супруг — Эймонд. Скорее, она захочет помолиться о его смерти. Но о быстрой и безболезненной. В конце концов, она не настолько неблагодарна и всё ещё из памяти не стёрлись те немногие хорошие моменты в их семейной жизни. Да и как-никак он всё равно являлся отцом её ребёнка.       — Мы помолимся, — соглашается Мирцелла, вставая с насиженного места, она спешит скорее покинуть комнату бывшей королевы. Ланнистер благодарит её за теплый приём, чай и прочее. Больше на сегодня ей не хотелось находиться в обществе, исчерпала весь свой лимит. На самом выходе из покоев Хайтауэр она пересекается с Ларисом Стронгом и замирает. Тот смотрит на неё как-то чересчур странно, от такого взгляда становится не по себе. А ещё улыбка, что расцвела на его губах при виде неё была не менее пугающей.       — Миледи, — он склоняет голову, в почтении. Всё выглядит до жути неестественно, но она молчит и всё еще не двигается. Мирцелла сцепляет руки в замок, расправляя плечи. — Рад, что вы стали всё больше появляться на людях, надеюсь, что вам становится всё лучше, — интонация нарочито - а может это она просто себя накручивает - любезная и сопровождается милыми улыбками. С Ларисом ей вообще редко доводилось находиться рядом друг с другом, а общаться — тем более. Он был поистине пугающим человеком и если ей было не по себе от Деймона Таргариена, то тут всё было хуже. — Может быть задержитесь? — Мужчина опирался на собственную трость и выжидающе глянул на неё, выжидая каких-то последующих действий или слов.              — Благодарю, Лорд Стронг, — она отвечает ему также любезно. — Однако, к сожалению, я вынуждена покинуть вас, — она слегка приподнимает уголки собственных губ, надеясь, что выглядит естественно. Сегодня она и так произнесла куда больше слов чем обычно и нужно было наверное и Лариса проигнорировать и молча уйти, никто бы не осудил её за это и не стал бы после шептаться о дурных манерах, но только вот она не захотела. — Я должна была ещё зайти к Хелейне.       — Жаль, — всё что он произносит и заходит в глубь комнаты к бывшей королеве, пока она покидает эти злосчастные покои. Мирцелле не нужно лишние внимание к своей персоне, она вообще хочет остаться всё такой же серой мышью, женой Эймонда, у которой, казалось, и имени не было. Хотя сейчас её называют не лучше… Девушка, чьего ребёнка убили. От этого передёргивает, но спорить с людьми бесполезно. Мирцелла никогда особо и не пробовала, но почему-то в этом убеждена.       К Хелейне идти она и не планировала, ляпнула с дуру первое, что пришло в её "светлую" голову. Правда, кажется, теперь она обязана к ней зайти, потому что обманывать Мастера над Шептунами страшно, лучше таким не промышлять. Да и к тому же… сколько она вообще не видела Хелейну? Достаточное количество времени и это несмотря на то, что когда-то Мирцелле хотелось искренне назвать Королеву – уже не принцессу – своей подругой. Поэтому она находит в себе силы навестить её. Всё что она знала о её самочувствии — то что рассказала Алиссента.       «Моя бедная девочка… Мейстеры говорят, что её состояние куда стабильнее, чем у Мейлора, что она истинный дракон, что борется за собственную жизнь.» От этих слов передёргивало. Признаться после гибели Бейлора ей вообще не хотелось слышать ничего о возможной смерти кого-либо кроме Эймонда. Она знала, что так нельзя и что её мысли вообще не чисты, но такими они никогда и не были. Если бы у неё осталась ещё совесть, то ей непременно стало бы стыдно, однако Мирцелла теперь была бессовестной.       Она шла по коридорам замка, где находилось нужное ей крыло. Там, где была Хелейна. Теперь, после последних событий, у Мирцеллы не было сопровождения. Сир Аррик теперь всецело отдал себя королю. Впрочем, ей защита и не нужна была, в конце концов, после того как состоялось убийство Бейлора, охраны стало куда больше. Рыцари сновали туда сюда и в замке теперь был слышен лишь их топот. В некотором роде этот звук умиротворял. По крайней мере, Ланнистер уж точно.       Когда она пришла, то первые мгновения даже не осмеливалась зайти. Зачем всё это? Выказать сочувствие, которого у неё сейчас и не было? К чему вообще весь этот фарс? ах, да, она же сама сказала, что пойдёт к ней, а за собственные слова нужно отвечать. Это всё равно не должно длиться долго, так как мейстеры настоятельно рекомендовали не сильно захаживать к королеве, ибо было полно рисков заразиться. Лихорадка была, будто бы новой и никто не мог точно знать, что нужно делать для лечения. Руки опустились у многих, особенно по отношению к принцу. Говаривали, что ему остались считанные дни. Может поэтому король так безрассудно решил рисковать собственной жизнью? Мирцелла не могла дать на этого точного ответа, всё было слишком сложно. Она себя понять не могла, что уж говорить о других людях? И неважно, насколько раньше они были близки, теперь-то это не имело абсолютно никакого значения.       При входе в комнату она сразу почувствовала неприятный запах, однако она даже не скривилась... Этот запах чем-то напоминал запах смерти, от него должно выворачивать, но Ланнистер держалась стойко. Она подошла достаточно близко к кровати Хелейны, что действительно выглядела не самым лучшим образом. Если у Таргариенов от природы была достаточно бледная кожа, то сейчас она была ещё бледнее. Белая словно полотно, этот вид пугал. Она была похожа на труп, однако Мирцелла видела как часто вздымалась её грудь и были слышны хрипы, поэтому эти мысли можно было сразу выкидывать из головы.       Мирцелле должно было стать жалко её, она должна произнести слова о сочувствии, о скором выздоровлении и... так далее по списку того, что принято говорить в таких ситуациях, но она этого не делает. Это ничего не даст и никак не поможет, никому легче от этого не станет и чудо выздоровления не произойдёт. Однако... Если так выглядела Хелейна, то в каком состоянии прибывал юный принц? Ланнистер думает о том, что нужно сесть рядом и почитать ей что-нибудь, но она просто смотрит как завороженная, проскальзывают мысли о том, что лучше бы это она была на её месте. Так было бы куда проще и, наверное, лучше для всех. Всё равно в конечном счёте они все окажутся в одном месте. Она смотрит на Хелейну ещё непродолжительное время, но это состояние девушки совсем не пугало. Скорее выглядело естественно. Она понимает, что не чувствует сейчас никакой горечи и прочего. Только это и пугало.       Она ощутила себя бесчувственной, малодушной.              В один миг это всё надоедает и так нормально не побыв с Хелейной, она бросает её одну. Всё равно скоро к ней явно должны зайти мейстеры, проверить её самочувствие, поэтому Ланнистер тут действительно не место. Она идёт в неизвестном для себя направлении, просто идёт туда, куда ведут ноги. Она устала и не знала, что делала. Девушка находилась в раздумьях и совсем не заметила как подошла к детской. За дверью был слышен смех Визерры и Эйниса, голоса няней и ещё один. Она заносит руку над дверью, но так и не стучит. (Вообще, она и без стука бы смогла войти.) Уходит прочь, в свои покои наконец-то. Эта ночь, как и предыдущие, будет бессонной и есть огромная вероятность того, что к ней придёт её мучитель — Эймонд.       И в одно мгновение исчезли те годы замужества. Уже не одна душа, не одно сердце, не одна кровь. Вовеки веков.       По итогу, Мирцелла не видит Эймонда в своих покоях и это приносит облегчение. По всей видимости он был занят приготовлениями к завтрашнему дню, хорошо выспаться тоже было немаловажно. Вообще, многие, кто знал о том, что намеревались сделать принц и король, шептались, что это будет великий день... А другие, кто оценивал все риски, не испытывали такого энтузиазма и их эта миссия удручала. Весь этот план в общем и целом не выглядел безопасным, хотя небольшую победу мог им обеспечить, что было бы славно, ведь тогда может подняться боевой дух обычных солдат. На это много кто уповал, в особенности новый десница, а ещё, наверное, Эйгон, переисполненный чувством долга и совсем не понятно перед кем. Единственное, о чём все беспокоились так это, чтобы королевская кровь не была пролита, в чем Мирцелла сомневается. Нет никакой войны без жертв и крови... учитывая, что она и так уже пару жизней унесла. Невинных жизней. В общем-то день обещал быть тяжелым для всех. Самое обидное, что здесь, в замке, они скорее всего узнают обо всём последние. Это тоже совсем не радовало.       Всю ночь она смотрела на потолок, прислушивалась ко всем звукам в комнате и, кажется, даже слышала крыс. Глаз она действительно не смогла сомкнуть, хотя стоило бы. Организм был истощен достаточно и она это чувствовала по тому, как дрожали её ноги при ходьбе. Ей нужно было доставать не лунный чай, а что-нибудь для сна. Она сбивается в счете времени и понимает, что наступило утро лишь тогда, когда в комнату заявляются служанки. Они приходят с вестями о том, что храбрые принц и король уже собираются улетать и что стоило бы их проводить. Так ведь подобает поступать хорошей жене. Она знает, что скорее всего их подослала Алиссента. Вообще, будь на то Мирцеллы воля, она бы не пришла. Девушка отпускает служанок, решив собраться самостоятельно и много времени у неё это не занимает.       Подготовка к отправке длится недолго, Эймонд довольно быстро надевает доспехи. И если на нём они выглядят как влитые, то Эйгон смотрится неестественно. Эта идея, мысль, что Эйгону придётся что-то делать, самостоятельно воевать — совсем не нравилась ей. Это её как-то по особенному задевает. От этих чувств становится не по себе, но хотя бы так у неё есть осознание того, что ей хотя бы на кого-то не плевать, ибо после Хелейны ей действительно стало страшно... Она ведь даже о Визерре с Эйнисом сейчас много не думала. Будто вообще о детях забыла, ведь тогда она так и не решилась к ним зайти. Лучше без матери, чем с такой.       Эймонд смотрит на неё так, словно она здесь и не присутствует вовсе. Хотя, на долю секунды, удивление проскальзывает в его взгляде. Девушка и сама не хочет обращать на него внимание, но это будет совсем уж неправильно. Нужно это сделать хотя бы ради того, что было между ними. Хотя бы ради сына. Она подходит к нему почти вплотную и лишь тогда он удосуживается взглянуть на неё. Полный безразличия, стеклянный взгляд. Так она смотрела на него, когда Бейлор только умер.       Как они вообще докатились до почти открытой ненависти, ведь никаких предпосылок к ней и не было в последнее?... Они просто не смогли справиться с утратой вместе, отсюда и пошёл раскол. Могло ли вообще всё сложиться как-то иначе.       Она приподнимается на носочках, чтобы хоть как-то приблизиться к нему и целует в щеку. Это выглядит не более чем вежливый жест, не наполненный никакими светлыми чувствами. Создавался сильный контраст между её поцелуем, которым она наградила Эймонда и поцелуями Алиссенты, что слёзно не хотела отпускать своего сына на возможную гибель. Хайтауэр шептала много славных слов сыну, коих ему доселе не доводилось слышать. Кажется, в этот момент Эйгон ощутил себя маленьким мальчишкой, которого наконец-то похвалили, он даже не стал артачиться и сбрасывать руки матери с себя, спокойно принимая ласку.       — Я буду молиться за твое здоровье, — тихо произносит она, не смотря ему в глаза. Мирцелла знает, что в этих словах нет никакой искренности. И он тоже это знает. Ей хочется сказать что-то противное, от чего бы хотелось помыть рот, сказать что-то в его духе... Но она — не он, а посему просто старается улыбнуться, выдавить из себя эту улыбку.       Эймонд хмыкает, со скептицизмом осматривая её.       — Неужели? — он знает ответ также хорошо, как и знает, что следующие слова, что слетят с её уст будут почти неприкрытой ложью. Он смотрит выжидающе, давая понять, что без ответа её не отпустит. Эймонд кладёт ей руки на талию и сжимает. От этих его действий не по себе. От той силы, с которой он сжимает — неприятно. Она слегка морщится, хотя из последних сил старается не показывать, что ей больно.       — Разве можно иначе? Ты мой муж, — она рвано вздыхает, когда он расслабляет свою хватку и наклоняется к ней с поцелуем, лёгким, почти невесомым. Он ещё какое-то время прожигает её взглядом, но это прекращается как только к ним подходит Алиссента. Она старается не замечать того напряжения, что витало между ними. Ей хочется думать, что у них всё хорошо, что они не сломаны окончательно.       Мирцелла отходит от него. По сути, она исполнила свой долг и могла идти обратно к себе, но она не смогла, заметив Эйгона. Девушка подошла к нему и даже не знала, что сказать ему. А сказать что-то да хотелось. Он глянул на неё выжидающе, казалось, если она развернется и всё же уйдёт — он разочаруется. Расстраивать короля перед битвой ей не хотелось. Мирцелла подходит и к нему. Накрывает его руку своей и говорит всего лишь:       — Вернись живым. Нового Короля эта столица может не пережить, — она вздыхает, отпускает его руку и после этого исчезает. Даже не обернувшись.       На следующий день им сообщают о смерти Мейлора, а после возвращается и Эймонд с полуживым Эйгоном.