книга без букв

__________________________________ Кажется, Бомгю больше не может осуждать кумовство, как социальное явление. В противном случае, после посещения какого-нибудь другого травмпункта он бы просидел часок-другой в обезьяннике, где выслушивал бы поучительную беседу от всех местных полицейских по очереди. Ведь родителей в его случае в участок не вызвать. Сколько там? Часов 11 перелета? Наверное, она сейчас на съемочной площадке какого-то проходного ромкома, попивает холодный кофе и перечитывает сценарий в очередной раз. Благодаря старому знакомому своей матери, Чхве просто тихонько ждал у стены, когда Тэхена наконец выпустят. Хер знает почему. Вроде бы он не маленький, не беспомощный (пусть и потрепанный), приглядывать за ним не нужно, да и Бомгю уже воспользовался своим финансовым превосходством и благородством, молча оплатив счета по лечению за двоих. Больше он ему ничем и не обязан — да и не был, собственно. Какая жертвенность и высокая мораль, о сама добродетель в человеческом лице, Чхве Бомгю. Как бы не хотел Чхве это признавать, за ним всегда есть те, кто может подчистить следы преступления. Сгладить все углы. Заставить кого-то замолчать. Возможно, если бы он на регулярной основе пользовался такой волшебной картой помощи, то в итоге оказался бы в колонии для несовершеннолетних на немалом сроке или, как минимум, был бы отстранен от занятий. Но и даже тогда его бы, с драмой и слезками на колесиках, выкупили из решетчатого плена за стоимость банки огурцов. Обняли до хруста костей и сказали больше так не делать. А пришел бы кто-то за Тэхеном? Бомгю смотрел куда-то в бесконечность через полураздетого старосту, окруженного врачами. У него не было ни сил, ни желания пялиться на бледнеющего с каждой минутой парня. Чхве не хотел почувствовать себя виноватым. Ощущение собственной причастности к хоть каким-то событиям в чужой жизни вызывало у Гю приступ необъятной паники, граничащей с желанием сиюминутно исчезнуть и спрятаться. Избежать ответственности и ответов. С одной стороны, это доказывало, что Бомгю все еще жив, а потому имеет власть над судьбой, но с другой лишь отражало всю деструктивность его натуры и неизбежность этого проявления. Облезлой черной кошкой он приносил только несчастье. Кто-то бы посмеялся и решил бы не относиться к этому столь серьезно и категорично, но не Чхве. Бомгю не хотел быть привязанным к реальности обязательствами. Бомгю не хотел быть. Тело атлета. Скользящий взгляд зацепился за Кана, заставляя Бомгю в один момент потерять привычный ритм дыхания от накатывающего сожаления. Даже майка не могла скрыть одного факта: Кан был (когда-то) хорошо сложен. Полупрозрачная кожа на шее, красивые линии ключиц и очертания плеч, затейливой росписью ползущие по рукам змеями вены. Тело поджарое, даже очень сухое, но мускулистое, определенно стоившее многолетних тренировок и постоянной работы над собой. И все это теперь будет утрачено чередой неблагоприятных событий и кровью на дне бассейна. Бомгю нервно сглотнул, примерно прикидывая в голове, насколько страшно и без того сложная ситуация может вылиться для человека напротив. Конечно хочется, чтобы додумывание и простенькие дедуктивные операции оказались неверными, но отовсюду из труб трубила очевидная истина. Мда. Похоже, у Чхве нет никаких шансов избавиться от пугающих мыслей о сущем. Для него было совершенно нормальным губить жизнь себе и тем, кто этого заслужил. Но это не тот случай. Тем временем Кан активно отвоевывал очки уважения в личном топе Бомгю, к его же сожалению. Тэхен гладиатором терпел, даже не пикнув, когда ему вставляли выбитую кость правой руки обратно в сустав. Только моток бинта во рту резко дернулся от силы сжатия челюстей, предотвращая возможный прокус языка. Закрытый лучезапястный перелом врачи не трогали — рентген показал, что не было сильного смещения, пусть сломалось рядом и сразу несколько мелких костей самой кисти. Ссадины и содранную кожу обработали, но не заматывали — заживет как на собаке. Кольнули от столбняка, чтобы уже наверняка обошлось. Легко отделался. Гипсом на два месяца. В один момент лицо Тэхена еле заметно побледнело, но он даже глазом не моргнул, выслушивая свой страшный приговор от хирурга. Кажется, даже Чхве слышал, с каким громогласным звуком упал громадный молоточек судьи, раздавливая Кана в кровавую лепешку. Велением Ананке для кого-то все было кончено. Длинный список рекомендаций к периоду восстановления жуткой мантрой раздавался по помещению эхом, каждым сложным наименованием препаратов превращаясь в еще более неподъемную ношу. Кан смиренно кивал головой, словно игрушка на капоте в машине. Будто бы действительно слушал. Конечно, ничего из озвученного он не осуществит. Не сможет — Чхве был в этом уверен. Бомгю сидел, проглотив язык и в сомнении вдыхая концентрированный больничный воздух ультрафиолетовых ламп и лекарств. Он не знал и не хотел знать, как ему стоит поступить. Парню очень тяжело дается правильное распознание таких, действительно выбившихся из степени «нормальности», случаев взаимодействия с другими людьми. Он действительно учился жить в социуме, набираясь опыта из многотомников по психологии. Задача стоит поперек горла — решения нет, даже давясь слезами не проглотишь и не выплюнешь. Где найти методичку для подобного? Желательно как можно скорее, пока Чхве совсем не запутался красной ниткой. Совесть сжимала сердце цельнометаллическими тисками, разум боялся, руки ничего не делали. Щипать себя бесполезно — не проснешься, как бы не хотелось. Пойти и исчезнуть, evanesco. Его эгоцентричный однополярный мир, где все крутится и обязано вертеться вокруг Чхве Бомгю, — так уж сложилось множеством обстоятельств, в одночасье пошатнулся чужим поступком, смещая спутник к орбите чужой планеты. Бомгю не умел быть благодарным. Обычно он принимал все за должное, ничуть при этом не раздумывая и не колеблясь, даже если для этого ему приходилось переступать через принципы морали. Но было одно но. Сейчас Бомгю чувствовал себя должником — не тот случай, чтобы по привычке бесследно смыться и навсегда забыть. Собственную жизнь он ценил высоко и трепетно, а чужие руки успешно ее спасли. Без какой-либо очевидной для этого причины. Решение Кан Тэхена было для Чхве огромной неразрешимой загадкой, где не ясны ни мотивы, ни цели, ни хоть какие-то оправдания рискованного шага. Это было… нелогично. Неправильно. Противоестественно, черт возьми. Не мог же он это сделать за просто так, пусть глаза у Бомгю и красивые. Повод точно был — но каким весомым он должен быть, чтобы расплатиться за него своей конечностью и возможной карьерой? Бомгю никогда не верил в такие выдумки, как порядочность и альтруизм, потому что фундамент жизни любого человека строится на «я», каким бы убитым и ничтожным оно не могло быть по самооценке. За любыми, иногда даже безумными вещами, всегда стояло что-то, важное для человека. Настолько ли важен Бомгю? Жаль, что лоботомия не дает возможности посмотреть, что действительно происходит в чужой голове, иначе Чхве оперативно бы надел белый халат и взял инструмент в свои руки. Голова Тэхена — потемки. Бомгю всегда тянуло к темноте. Занятый своими тяжелыми размышлениями в прострации, Чхве чуть было не проморгал момент, когда Кан с тяжелым гипсом на руке собрал все вещи, включая справку с приемлемой для школы датой приема в больнице, и поспешно двинулся к выходу, предварительно убедившись, что никому ничего не должен, ловкой белкой пересекая коридоры. Ужасающая скорость для того, кто недавно жевал губы на дне бассейна, еле сдерживая крик боли. У Бомгю, похоже, схожим образом отключились инстинкт самосохранения и болевые ощущения, потому что, кивнув маминому другу напоследок (будто это хоть что-то значит), он рванул за Тэхеном на улицу. Зачем-то. Кан Тэхен — фокусник. Жаль только, что фокус с исчезновением оказался необратимым. Он дымкой испарился в воздухе. Стоило Чхве с силой толкнуть пластиковую дверь и оказаться снаружи, как его встретил леденящий ночной ветер и совершенно пустая улица, от и до освещенная ослепляюще яркими фонарями. Ни души. Он проверил еще раз все стороны, куда дотягивался его мутный взгляд, но не мог найти ни одного свидетельства пребывания там Кана. Хотелось запустить кипу документов в руке в воздух. Ни привет, ни пока. Лишь вставшие поперек горла вопросы и какая-то горечь недосказанности. Будто бы это последний раз, когда он мог его увидеть. Давно ли Бомгю смотрел в чужую спину? Давно ли пытался кого-то догнать? Впрочем, неважно. Сегодня этот счетчик обратился в ноль. Бесконечный поток мыслей в голове Бомгю внезапно прекратился, как только наручные часы снова начали свой счёт. Белый шум. А на душе спокойно. Уличные фонари наперебой заморгали, словно переговариваясь морзянкой, поднявшийся поземок потащил на пустую дорогу мертвым грузом пыль и песок. Неестественно тихо — не слышно даже привычный городской автомобильный трафик. Только тикают часы. Нечто пробежало морозком по коже от копчика до шеи. Похоже, бабье лето закончится, так и не начавшись. Холодно. Словно сбитая собака, Бомгю отправился в свою будку зализывать позорные раны в одиночестве. Подъехавший седан местного производства был на удивление чистым, будто только сошел с заводской ленты, а не с пыльной дороги. Под ослабевшим светом фонаря было тяжело разглядеть заветный номер, совпадающий с успешно запечатленном на спасительном скриншоте. Любая поездка — все еще страшное рандеву. Недолго колеблясь, Чхве обошел машину и дернул ручку задней дверцы и сразу же залип в экран с выкрученной яркостью. На всякий случай. Гробовое молчание. Не было ни приставучих вопросов от аджосси, ни выливания ушата помоев в свободные молодые уши. Не работало радио, не играла музыка. Только слышно, как под колесами отлетают мелкие камни и соприкасается с асфальтом летняя резина. Не горел свет в салоне, а потому мрачная физиономия таксиста оставалась миражом. Бомгю был слишком уставшим, чтобы рассмотреть ее через дымку мутных глаз. Был ли это мужчина? Была ли это женщина? Был ли таксист вообще? Честно, он не мог понять. Палец по привычке обновляет страницу, даже зная, что новых уведомлений не будет. Расфокусированный взгляд не может цепляться за пустующую ленту новостей. Смешная имитация активной жизни в соцсетях. Рука потянулась в бездонные карманы штанов за mp3-плеером. Тишина его душила, откидывая обратно в мир избегаемых мыслей. Казалось, что прошла целая вечность, прежде чем через тонированное стекло стала просматриваться родная пятиэтажка на холме. Бомгю не помнит, какими усилиями оказался на лестничном пролете последнего этажа, победно упираясь головой в железную дверь своей квартиры, чтобы не упасть прямо на пороге. Ключи, как назло, ни в какую не могли попасть в дверную скважину. То скользя, то пролетая мимо отверстия, они создавали слишком много шума для ночной лестничной площадки. Словно грабителем вламываешься в собственные же хоромы. Стоп. Бомгю, останавливая свои бессмысленные и нескончаемые потуги, внимательно посмотрел уставшими глазами на скромную связку металла. Чужие. Незнакомые брелки, — это были очень похожие, но неправильные ключи. Словно жалкая подделка. Чьи? Вопрос уже завтрашнего дня, а сегодня Бомгю должен попасть домой любой ценой. Нащупав в левом кармане родную троицу, Чхве успокоился. Отпереть свою же квартиру — еще одно испытание. Наконец справившись дрожащими руками с уже успевшей заебать стальной преградой, Бомгю буквально ввалился внутрь. Это была просторная однокомнатная квартира, от и до принадлежащая Бомгю. Его собственность. Маленькое измерение, доступное только Чхве Бомгю. Да, весомый повод для гордости, учитывая, что среднестатистический житель Кореи живет с родителями лет до сорока, абсолютно об этом не беспокоясь. Правда, кичиться тем, что досталось ему таким образом, было смешно. Высокие потолки ощущались крышкой гроба, угрожающе нависая в кромешной тьме. Плотные блэкаут шторы навсегда изолировали логово Чхве от света божьего, будто тот с шипением сгорит от солнца в ту же секунду, как им стоит открыться. Сама же квартира казалась гораздо меньше, чем была: все это было заслугой пестрых плакатов всевозможных объектов музыкального восхищения Бомгю, что он лелеял, как и соответствующую атрибутику. Музыка Сатаны, ага. Скотчем приклеенная старая гирлянда была единственным источником света, слабо освещая комнату редкими лампочками. Часть уже давно перегорела. Перегорел и Бомгю. Гитара пыльным артефактом висела на стене, напоминая о каких-то далеких временах, о которых хотелось бы навсегда забыть. Покрывшийся паутиной комбик грустно накренился, показывая миру свою напичканность проводами. Ниже же богатым ландшафтом расположился упорядоченный одному Бомгю известным способом беспорядок, включающий в себя и одежду, и тонны всевозможной канцелярии и вещей. Сапер с собакой не справится. Здесь никогда не знаешь, на что можешь напороться. С трудом передвигаясь из прихожей через кучи всевозможного хлама на полу, Бомгю видел перед собой только одну цель — добраться до никогда не заправляемой кровати. Разбросанная одежда цепкими лианами цеплялась за грязные ботинки, сил снять которые просто не было, а под ногами что-то то хрустело, то пыталось прилипнуть и утянуть зыбучим песком на самое дно мусорных куч. Швырнув тяжелый рюкзак куда-то в темноту, Бомгю выстрелом в голову уронил себя на кровать, сразу же проваливаясь в мир Гекаты. Усталость железной рукой закрыла веки, а накопленный стресс четким ударом по сонной артерии отправил Чхве в объятия сладкой неги. Это была первая ночь за десять лет, когда ему ничего не снилось. Ни сводящий с ума кошмар, ни пленяющая утопия. Н-и-ч-е-г-о. Все еще включенный mp3-плеер тихонько играл песни сам себе, лежа на кровати чуть поодаль сладко сопящего парня. ________________________________________________ Он проснулся. Борясь с тягостью сонного тела, Чхве зажмурился, разминая веки. Все стало сложным в тот момент, когда он приоткрыл глаза, наконец вырываясь из власти Морфея. Солнечный свет с большого окна падал на кровать длинной полосой, раздражая глаза острым ножиком. Мама не могла приехать. Его словно окатили ведром холодной воды. Резким движением Бомгю поднялся с кровати, моментально жалея о своем решении. Боль впилась путами по всему телу, из-за чего на глазах выступили намеки на слезинки. Как любой другой подросток первым же делом с момента пробуждения Бомгю потянулся рукой за мобильником, словно за жизненно необходимым лекарством. Воскресенье. 13:10 Чхве не потребовалось много времени, чтобы оценить масштаб бедствия. Он проспал больше суток. И пропустил прием таблеток. Спешно поднимаясь с кровати, Чхве почувствовал себя военным барабаном, по которому нещадно долбили всем составом на параде. Контейнеры с препаратами были запрятаны по всей квартире в шаговой доступности, предусматривая подобные казусы, но что-то определенно выходило за пределы сценария. Один из экземпляров нашелся прямо на горе чуть поношенной одежды возле кровати. Быстро хватая сразу горсть «колес» за двойную пропущенную дозу, Бомгю в последнее мгновение дрогнул, так и не донеся таблетки до рта. Нет привычного тремора и расфокусировки органов чувств. Его не ломает, не тошнит и не бьет в приступе. Он чувствует себя абсолютно нормально, не считая боли от позавчерашнего приключения. Не решившись и дальше играть с огнем, Бомгю с болью проглотил пилюли, лишь потом запивая вставшее поперек горла лекарство водой. Спустя пятнадцать минут пребывания в некоторой прострации, голова Чхве начала проясняться, словно истребители согнали тучи с неба. Точно. Тучи. Луна. Бомгю прикрыл штору резким движением, передвигаясь в другой конец комнаты к столу. Он дернул ручку среднего отдела тумбочки, доставая почти чистую толстую тетрадь. Если память не изменяет, где-то рядом на кладбище носков должна лежать новая ручка. Щелчок настольной лампы, мягко освещающей стол во избежание полной потери зрения Чхве, стал началом. Рядом с роскошным конспектом по физике магическими символами возникала летопись. Чхве записывал все до мельчайших подробностей, эксплуатируя на максимальных мощностях возможности своего головного мозга и памяти. Он учитывал каждую мелочь, каждую деталь, которую только видел за тот день. И что не видел, записывал тоже. Проводя логические параллели между событиями, Бомгю рассмеялся. Должно быть, сейчас он выглядит, как те безумные гении-детективы из западных сериалов, что просыпаются с открытиями дела в голове и бегут со всех ног арестовывать преступника, даже не сняв пижаму. Не хватает только огромной ментальной карты на потолке или стенах, с тонной бесполезных фотографий и красных линий. Он вел дневник. Детская шалость со временем переросла в жизненную необходимость. Помимо постоянных врачебных наблюдений и замечаний, что ежедневно характеризовали его состояние, Бомгю фиксировал все, что только мог, о своей жизни. Пусть и маленьким очерком, но каждый день его жизни был заключен на бумаге. Листы складывались в многотомники, верно хранимые и сберегаемые. Это была сага имени Чхве Бомгю. Трагикомедия с маленьким количеством вовлеченных персонажей и сцен действия. И огромным количеством кровавых побоищ и унижения. Студящий жилы ужас пережитого вызвал у Бомгю невероятный трепет и… азарт. Возможно, ему наконец выпал счастливый шанс достигнуть истины в одном-единственном вопросе, что петлей виселицы покоится у него на шее. «Что со мной не так?» Смешно, что вся жизнь Чхве распята клиньями этого вопроса. Все его страдания, его моральное разложение, его адская физическая боль — все это было вызвано неизвестной совокупностью факторов, от которых окружающие шептались, а доктора разводили руками. Но в одном он был уверен точно. Ответ был написан его собственной кровью на дне бассейна. Написан полной луной и шепотом на латыни. Написан молчанием Кан Тэхена. Бомгю глядел на свою рукопись с некоторым смешком. Все его потуги были безуспешны, сколько бы он не старался и не упорствовал, баранам вставая под давлением судьбы: результат не поддавался логике и здравому смыслу. Демонология. Оккультизм. Сатанизм. Все, что было возможно к прочтению, Чхве досконально изучил, но общая картина из материалов граничила с полной несуразицей. Экзорцисты — поголовно шарлатаны и циркачи, под чьи свистопляски с бубном и святой водой можно устроить процессию по переезду в психдиспансер или цирк с клоунадой. Для полной картины можно попускать пену и побиться в конвульсиях. В первый и последний раз, когда подуськанные соседскими сплетнями «изгнатели диавола» ломились к ним в дверь предыдущей квартиры, мать вызвала наряд полиции, а Бомгю хохотал от идиотизма ситуации. Сколько лет назад это было? Десять? «Ваш сын одержим!» А потом Чхве стал верить этим словам сам. Надписями на парте, криками в спину и лицу, смешками и издевками, участившимися приступами, природу которых не могли прояснить ни нескончаемые исследования и анализы, ни мудрейшие умы дорогостоящих клиник, ни тонны книг и научных статей. Со временем количество приступов уменьшилось, а издевательства сменились боязливым шепотом, трясущаяся осиновым листом классная руководительница молила о переводе на домашнее обучение и постановку на учет. Готово. У Бомгю был отвратительный почерк, когда дело не касалось учебы. Как ни странно, учился он на твердые 90, редко выпадая из топ-20 по школе и из первых мест по классу. Он не был прилежным студентом и уж тем более не уделял учебе достаточно времени. Но испытание этим самым временем выдерживал весь учебный материал, что он проходил, примечая краем глаза. Талант? Можно сказать и так. Чхве был тем чудиком, что запоминает всякие бесполезные мелкие детали, зачастую забывая о целостной картине, выезжая за счет нюансов и додумок. Но что касается личных записей… Их вид может смутить любую любопытную ворону, что решила засунуть свой нос в интимные очерки жизни Чхве. Их невозможно прочесть. Непрекращающаяся паранойя о том, что его история будет выставлена на чужое обозрение голой и совершенно беззащитной, граничила с ненормальным желанием поделиться самым сокровенным с каким-нибудь совершенно случайным незнакомцем. Каковы шансы, что тот, на кого падет такая доля, встретит Бомгю еще хоть раз в жизни? В Сеуле проживает почти десять миллионов человек, с большинством из которых жизненный путь Чхве никогда не будет связан. Эффект попутчика? Быть может. Впрочем, Бомгю не настолько храбрый, чтобы решиться на подобный риск. Он труслив. До чертиков. Кто-то бы просто посмеялся, кто-то покрутил у виска, а кто-то… Человеческую реакцию невозможно предугадать. Не в этом случае. Не с ним. Чхве никогда не забудет искусанные от стресса губы и свой безумный вид, когда он рыскал в поисках ответа. Другой язык — бесполезно, можно воспользоваться силой современных технологий и перевести пласты текста, даже не обращаясь в какую-нибудь контору или открывая словарь. Кривой почерк — обычная картина для большинства школьников, которые нет-нет да разберут написанное, приложив чуть больше усилий, чем обычно. Пришлось ухищряться. Голодными глазами он исследовал все потемки даркнета, то натыкаясь на ужасающие личные блоги, что показывали на себе весь опыт грехопадения, то открывая для себя нюансы шифров и тайных записей. Невообразимое количество информации было недоступно для обывателей лишь потому, что они не умеют читать между строк, но этому всегда можно научиться. В этом и была проблема. Замена символов по римскому шифру — выбор не самый дальновидный, если за дело возьмется эксперт или неплохой детектив. Не то. Перевод в другие системы — знаковые, числовые — хрен редьки не слаще. Все еще типично и решаемо. Было страшно признавать, что все тайное становится явным. Но ищущий всегда найдет лазейку. Именно поэтому Бомгю не прятал свои дневники, не держал за семью замками, а действовал от противного — никому нет дела до того, что находится на самой поверхности. Красным по белому. Зачастую детские задачки становятся непосильными для взрослых, которые привыкли во всем искать подвох и скрытый смысл. Скрытого смысла не было. Тем более, что в вопросах, где ты сам себе не доверяешь, а долговременной памяти — уж тем более, нет никакого другого выхода, кроме как быть максимально подробным и откровенным. Раскладывать себя по внутренностям на листы бумаги. Иначе что-то потеряется. Раз и навсегда. Без. Воз. Вратно. И Чхве Бомгю будет уже не совсем Чхве Бомгю, а почти, не до конца, в половину, в четвертину, в самую малость, но не собой. Несовершенным. Не тем, как раньше. Каким-то другим Чхве, каким-то другим Бомгю. Паззл без детали можно доработать, но искусственно созданная пародия никогда не сможет с точностью отобразить то, что было в оригинале. Бомгю боялся потерять себя. А каракули Бомгю… Он прекрасно понимал их все. До единой, доходящей до абсурда в своей ужасности. Это был его маленький шедевр, созданный с нуля, плод его больной фантазии и бессонных ночей. Нотной страницей, пятнами Роршаха, незатейливым напевом, абстрактной композицией. Это было совершенное создание, только для него — и никого больше. Бомгю не боялся забыть свое детище, потому что, в отличие от субъективных факторов, таких как одиночные воспоминания без свидетелей, что нельзя никак подтвердить или заявить реальным, его энциклопедия искусства стояла монолитным монументом. Объективно существовавшим в реальности. Азбукой на его теле. Доходя до принципиальных ему вещей, Бомгю был настоящим извращенцем и… не знал меры. Каждый раз он Кощеем чах над своим златом так, чтобы не было ни единого изъяна. От и до, он просматривал все вероятности развития, даже если итоговый вариант разрешения проблемы будет стоить ему огромных усилий. И жертв. Дотошный и скрупулезный в глупостях. От школьной рубашки, напоминающей какую-то тряпку, несло железом и пылью. Запах бил в нос запекшейся кровью. Нащупав в почти полной темноте какие-то растянутую футболку и штаны, Бомгю наконец скинул с себя школьную одежду. Постирает. Когда-нибудь потом. Бомгю через штаны прошелся рукой по выпуклым шрамам, аккуратно очерчивая их по очередности. Из него вышло бы неплохое наглядное (ха) пособие для слепых по изучению его неведомого языка. Только этому не бывать. В конце концов, мир Чхве Бомгю все еще эгоцентрично крутился вокруг этого самого Чхве Бомгю, потому что кроме себя у него ничего толком-то и не было. Системный блок обозначил свое пробуждение тихим шумом кулера, а монитор оглушил парня светом второй раз за день. Длинные пальцы белкой пробежали по клавиатуре, вводя поисковой запрос. «Кан Тэхен».