книга без букв

Он дышал на дне теплого моря. Словно в коконе, он чувствовал себя защищенным со всех сторон, оберегаемым, нужным. Он был окружен любовью и теплотой — тем, что не мог найти в своей жизни с рождения и до сих пор, тщетно скитаясь в поисках предназначения, в поиске любых, даже лживых, слов. Он был там, где его ждали, где он и должен был быть. Теплым пуховым одеялом, горячей ванной и крепкими объятиями, он был намертво пригвождён к своему монументу. Повсюду был свет, эфирный и согревающий. Небо столь ясное, что сродни белому листу, началу начал. Поле розовой гвоздики целовало голые ступни, обвивало нежными листами икры. Свобода. Ясность ума. Здоровье. Все то, о чем нельзя было даже мечтать, утопая в отчаянии. Белое платье, легкое и тонкое, как лепестки цветков шиповника, развевалось на ветру прозрачными волнами. Каскадом чувств, нежным отражением любви. Солнечные зайчики слепили, радужными кольцами попадая в глазное яблоко. Ослепительное счастье. Даже со спины Бомгю легко узнавал силуэт той, за чью юбку держался в младенчестве. Мать. Каштановые волосы небрежными щупальцами медузы жалили освежающий воздух, дотягиваясь самыми длинными прядями копчика, тонкими нитями пронизывая пространство. Лоск и блеск шелка, до которого хотелось дотянуться, но он был слишком далек, непостижим. Пальцы желали коснуться воздушной ткани, манящей и успокаивающей. Бомгю хотел пошевелиться, но никак не мог, стесненный всеобъемлющей теплотой. Словно придонная рыба, он был глубоко под водой, неспособный достать поверхности и столь желанного света, яркими отблесками сквозь толщу пробивающегося до истощенной души. Он был готов остаться тут навсегда. Он был готов на все, лишь бы продлить это мгновение навечно. Но что-то внутри, эгоистичное и раздирающее на части, роптанием и скулежом подсказывало, что ему этого недостаточно. Обжорством Бегемота оно просило еще. Он может получить больше — все то, что заслуживал, что ждало его победной наградой в конце длительной истощающей битвы. Бомгю беззвучно звал, тянулся к родному очагу, разрывая суставы и мышцы. Он хотел ее окликнуть, несмотря на все конфликты и сожаления, все различия и непримиримость. Он кричал, разрывая голосовые связки, пусть жидкость и заполнила его легкие, циркулировала по его пищеводу, нежно обволакивая внутренние органы. Он знал, что в любой момент любезная теплота может иглами проткнуть его, останавливая сердцебиение раз и навсегда. Он был подчинен стихии, неспособный ей противиться. Жалкий, никчемный и покорный, ласковое чадо для кожаного ремня со стальной бляшкой, оставляющей кровавые подтеки вожделенной любви и воспитания. Чтением мыслей, по щучьему велению, она обернулась. Бомгю был готов зарыдать, глядя в бездонные карие глаза, столь напоминающие свои собственные. Полные душевных метаний и боли, боли, боли. Блеском дамасской стали в пыли, ее улыбающаяся голова покатилась по росяной траве, окропляя светло-розовые цветы каплями темной крови, фонтаном выходящими с ровно срезанного стебля шеи. Конвульсией бились конечности, ища отклик от снесенной единым движением светлой головушки, что уродливым немым выражением смерти любовалась на Бомгю. Она с непередаваемой любовью смотрела на сына, Моной Лизой не сводя глаз, сколько не отводи взгляд и не убегай. Белое платье обливалось красной краской, а рука, столь бережно положенная чуть ниже округлого живота, покрывалась кровящими язвами и волосатыми бородавками, дольками плоти, вылезающими наружу, словно червивое яблоко. Воздух, преисполненный аромата нежных цветов, разрушался звуком рвущегося человеческого мяса, столь же мерзкого, сколь аппетитно румяного. Черной чертой показалось вороное лезвие, выпирающее чуть выше пупка. Тонкими хищными когтями ее живот разрезался изнутри, выпуская на волю темноту в ее истинном обличии. Медицинским скальпелем, кесаревым сечением он вскрывался с треском мышц, сопровождаемый визгом автомобильных шин и скрежетом жестяной посуды. Воплем и скрипучим смехом, тонким мелом по доске и впивающимися в металл грязными ногтями с кровью под пластиной. Запах гниения проникал через клетки, железобетонным постаментом отпечатываясь на легких. Из раскрытого живота на Бомгю глядела черная, как смоль, голова незнакомой женщины, напоминающая живую мумию. Волосы редкими прядями торчали то тут, то там, а морщинистая плоть неравномерно распределялась по старым костям, оголяя уродливую черепушку. С нее черным золотом стекала вонючая жидкость, истекающая, как из бездонного сосуда, волною цунами сносящая нежные цветки и приминая их к земле. — O… di… um… — булькающим звуком из разваливающейся челюсти, теряющей гнилые зубы водопадом, и новорожденный уродец с выпученными стеклянными и косыми глазами прыгает из чрева на беззащитного Бомгю, залезая острыми длинными когтями под кожу, словно пуская спицы в куриное филе. Чхве не мог даже закричать от боли, падая на липкую черную краску спиной и проваливаясь в бездну отчаяния. Старческие руки раздирали предплечья парня, змеями пропуская под кожу червеподобных змей. Скользкая чешуя быстро двигалась к сердцу и горлу, стягиваясь канатом и прерывая кровоток до посинения. Чужая слюна и желто-кровавый гной капали сталактитами, попадая стенающему парню прямо в рот отравляющим напитком. Он глотал слезы, глотал воздух и выброшенной на берег рыбой бился в предсмертной агонии, неспособный оказать сопротивление. Бомгю чувствовал, как умирает, а его сердце легкой добычей оказывается в чужих изуродованных конечностях. Спина уродины разрывается лоскутами, высвобождая сдерживаемые мышиные крылья, голым скелетом вырывающихся наружу. От асфиксии уже невозможно разобрать, что происходит, глаза искрами фейерверка цепляются за обрастание красной плотью крыльев, а сознание постепенно покидает хрупкое тело. Темнота. Хрипящий вдох полной грудью — и Бомгю моргает, фокусируя взгляд перед собой. Правая рука чувствует участившуюся пульсацию вен чужого еще теплого тела, а с глаз градом ссыпаются теплые соленые капли, падая на чужое посеревшее лицо. Тэхен смотрит на него с некоторым сожалением, но с абсолютным доверием, прежде чем руки Чхве окончательно сомкнутся крепкой цепью на его шее. Он не сопротивлялся. Бомгю подрывается с кровати в холодном поту, сжимая кулаки до кровавых следов от ногтей. Воздуха категорически не хватает, а мир в глазах ходит рябью, темнея от скачущего давления. Сердце сдавливается гидравлическим прессом, заставляя кричать. А нога, на которой недавно сошлись чужие когти, заболела с пущей силой, словно кто-то рассыпался солью по содранной коже. «Спаси меня» Чхве не знает, сколько времени прошло, прежде чем вся его одежда пропиталась холодной влагой, заставляя покрываться изморозью от открытого насквозь окна. Словно статуя из льда, Бомгю был трупно холодным, а все тело мелкой дрожью потряхивало от резкого перепада температуры. Сердце колотило церковным колоколом, а дыхание шло наперебой, из-за чего грудная клетка разрывалась в нехватке кислорода. Тем не менее, Бомгю был рад, что проснулся. Он бы не протянул ни минуты более. Он был готов умереть здесь и сейчас, лишь бы не переживать этот кошмар снова. Он не смог бы дольше сжимать чужую податливую шею. Рука грубым движением хватает верного друга и бессменного товарища, проверяя время. Экран айфона на минимальной яркости сообщает следующее: Понедельник. 5:15 Час до угрожающе трезвонящего будильника, а по факту — меньше трех часов сна, которых таковыми и назвать-то нельзя. Лучше бы потратил ночь на компьютерные игры и длительные переписки ни о чем, только вот Бомгю было не с кем ни играть, ни разговаривать. Никаких интернет-друзьяшек, забитых задротов и неудачников в реальной жизни. Никаких товарищей по интересам, которых у Бомгю было всего шиш да маленько. Никаких подружек и объектов любви. Никого. Впрочем, Чхве и не помнит, когда спал положенные восемь и спал ли когда-то их вообще. Его организму, далекого от нормального и здорового, хватает и столько времени, чтобы продолжать как-то функционировать. Собираясь с силами, чтобы добраться до тонометра, Бомгю с трудом поднялся со спального места, вместо овец перед сном считая мушек в глазах. Собраться в школу было настоящей проблемой. Когда давление и сердцебиение вернулись в терпимые числовые промежутки, Бомгю отправился в ванную комнату, напоминающую тюремную камеру. Маленькая лампочка над разбитым зеркалом светила мерзостным теплым цветом, чуть подрагивая от скачущего в проводке напряжения. Болезненно зеленая плитка на стенах врачебной палатой нависала над спиной, отчего хотелось или сжаться в комок, или выдрать ее окончательно вместе со шпаклевкой. Казалось, что где-то над полками дожидается своего часа моль из шкафа, чтобы потанцевать прощальный вальс возле уродливой гаснущей лампы. Собственное отражение, разбитое на десятки фракталов, было самому противно. Психоделической картиной, многоликим чудовищем, Бомгю завис в прострации с зубной щеткой во рту, не находя сил прополоскать рот. Ужасно. Когда-то он был симпатичным. По крайней мере, девчонки с параллели точно его таковым считали, если отбросить общественное мнение о том, что он абсолютно и невозвратно психически болен, и неадекватен. Хотя, конечно, всегда найдутся и такие кадры, которые будут сохнуть по действительно ненормальным людям с полной осознанностью происходящего, припудренной сладкой ватой и призмой розовых очков. Он не раз получал анонимные признания в любви, безнадежно им теряемые и выбрасываемые в мусорный бак прямо на месте. Он не хотел знать, любит ли его кто-то, потому что ему это было неинтересно. Ему не нужны подобного рода связи. Ну, или, по крайней мере, он в этом себя убеждал. Темные волосы мокрыми паклями склеивались на лбу, а дорожки влаги пробегались по длинным ресницам и синеющим синякам под карими глазами. Могла ли его жизнь сложиться по-другому? Возможно, доработав возможный потенциал, да и с доставшейся генетикой матери он мог бы стать каким-нибудь мелким актером или айдолом в скромной компании, где чах бы до старости в двадцать пять лет. А потом бы скололся и спился, посылая немногочисленным фанатам сердечки и превращаясь в аморфофаллус, воняющий разлагающимся животным. Снова плеснул холодной воды в лицо, каплями с подбородка. Накатывающиеся полнолунным приливом воспоминания о прошедшей ночи забирались в горло рвотными позывами. Нет, сегодня Бомгю точно не будет есть ни крошки. Не сможет. Станет невыносимо плохо — заточит дежурный сладкий батончик, повышая глюкозу в крови. Практичность — залог успеха и стабильности в столь нестабильной жизни. Рубашка из немнущегося материала, откопанная в недрах вещевых гор, ознаменовала маленькую победу. Подранным в бассейне штанам аналог нашелся тоже быстро, избавляя Бомгю от лишней головной боли в виде глажки. Не то, чтобы парень был последней свиньей и бездельником, скорее, материальный мир для него не означал совершенно ничего. Если, конечно, не упоминать излишнюю брезгливость ко всему, что Бомгю и его личных вещей не касалось. При желании он мог выглядеть от иголочки, а иногда — как помойная собака, будто чужое мнение его ни капельки не заботило. Сентябрь всегда был близок Бомгю, как начало угасания природы, приостановление всего буйства жизни и красоты в чудесной обертке желтеющих кустов шиповника. Конечно, мало кто переводился в школу ко второму семестру, но парня это мало беспокоило. В самом деле, было бы неплохо дожить до следующего года, сдать в спокойном темпе экзамены и поступить в неплохой медицинский университет, обрекая себя на многолетнюю каторгу, где все потуги спонсируются или желанием удовлетворить собственное эго и повысить социальный статус, или бездушной добродетелью и любовью к людям. Второго, кстати, не бывает. Пересобрав невзрачный ранец и запрятав телефон в его глубины куда подальше, Бомгю не хватало лишь неиронично перекреститься, прежде чем отправиться за пределы квартиры. Чхве лежал на кровати, тупо глядя в потолок и переключая бесконечную череду неподходящих под настроение треков на mp3 плеере. Он уже нехило опаздывал на занятия, совершенно не торопясь и ориентируясь на собственное самочувствие, а не табель посещаемости, который всегда можно доработать хорошим разговором тет-а-тет в учительской, но на душе скребли кошки и сердце подсказывало, что все будет куда сложнее. И чем дольше он тянет, тем сильнее затягивается тугой морской узел на рвущейся от напряжения веревке. Ничего и не может быть просто после того, как Кан Тэхен не сможет быть таким, как прежде. Бомгю был уверен, что встряска в кабинете на третьем этаже его новой старшей школы с каждой секундой утяжеляется, пока в момент не начнет напоминать движение тектонических плит в Тихом океане. Абсолютно нехотя парень сполз с кровати, оставляя увесистую штору приоткрытой. Пусть будет так. Чужая связка ключей крутилась на тонких пальцах. _____________________________________ Первое, чем его встретил наэлектризованный до предела класс, готовый вспыхнуть от любой искры в любую секунду, — прожигающий взгляд Енджуна, который явно хотел вцепиться в Чхве мертвой хваткой. Бомгю чувствовал на себе всю разъяренность долговязого, еле сдерживающегося от того, чтобы тигром его растерзать на неопознанные куски человека. Он примерно догадывался, в чем был повод, но Бомгю был готов отдать все свои сто пять пальцев на молчание Тэхена. Он точно ничего не сказал — остальное лишь истеричные додумки и без того неуравновешенных бровей домиком и губ бантиком, безостановочно хмурившихся и источающих желание убивать. Похоже, сегодня Чхве за антагониста, безжалостного и убогого. Неопытная практикантка, выглядящая немногим старше большинства учеников, совершенно спокойно приняла опоздание, пусть это и было уже четвертое занятие в этот день. Близился обеденный перерыв. Глаза быстрой змейкой пробежались по рядам, находя потрепанное искомое. Спортивный бомбер на пару размеров больше был закрыт лишь на половину, для вида придерживая тяжелый гипс и тряпкой свешивая свободный рукав. Вместо рубашки виднелась простенькая белая футболка, а плечо желтело йодом и раздувшейся кожей. Тэхен постаментом безразлично смотрел в окно, из-за чего его скупое на эмоции лицо казалось от и до выполненным из благородного камня, не прошедшего испытание временем. Пусть его глаза и раньше казались бездушными, сейчас они и вовсе потеряли былой блеск, двумя лунными блюдцами смотря во внутренний двор школы. Сквозь стеклянную завесу и открытую форточку доносились чужие возбужденные возгласы и команды, свист тренера ласточкой пролетал через головную коробку. Казалось, время вокруг пятой парты остановилось. Бомгю нервно сглотнул, присаживаясь за свое (свое ли?) место. Бомгю страусом залез в конспект, усердно создавая иллюзию какой-то работы на уроке, лишь бы абстрагироваться. Хотелось думать, что он тут и вовсе сидит один, изолированный от окружающего мира в железобетонном куполе диаметром своей вытянутой руки. Пальцы прокручивали тонкую ручку финтами, профессионально перекидывая ее то в одну сторону, то в другую, словно какая-то безумная карусель. В голове у Бомгю кружились аттракционном мысли, а веселая музыка для скачущих на палочке лошадок с каждой секундой все сильнее искажалась, превращаясь в истошные скрипы и шумы. К черту, будь что будет. Он не хочет ничего решать. Со звонком со всех сторон раздался громкий смех и многоголосый гомон, шумом расходящейся кучками толпы, а парта Бомгю оглушительно затрещала от удара по ней, предотвращая побег из аудитории Гю. Прежде, чем длинная пятерня схватила его за ворот рубашки, Чхве перехватил чужие пальцы, свободолюбивой лозой скручивая их в своей кисти до хруста, выворачивая руку долгожданного нападающего. На него ехали грузовым составом, сошедшим с рельс сломанными тормозами. Процесс запущен, а остановить его не получится ни разговором, ни прервать до начала — Бомгю прекрасно знал подобных идиотов, чьи уши забиты ватой и собственной несостоятельностью, а ослепленная пустой яростью голова сначала отдает приказы конечностям, а потом уже думает. Казалось, что от горящей кожи Енджуна сейчас пойдет пар, волнами разрезая воздух. Отпихнув от себя чужую назойливую руку, Гю с абсолютным недоумением и немым нецензурным вопросом посмотрел на парня, который выглядел на полном серьезе так, будто Бомгю перерезал всю его семью, съел любимую собаку и задел локтем чужое достоинство, дернув за косичку. — Далеко собрался? — Енджун откровенно смотрел на него, как на кусок говна. В отчасти инфантильный конфликт никто не вмешивался, ведь безучастным зрителям никак не перекричать выступающих. А коль кто влезет — нарушителя оттащат и оштрафуют, а шоу будет идти дальше своей неадекватной походкой. Его не остановить до самой развязки, прописанной камнетесом как аргумент на мемориале. Одноклассники сметающим движением сгребали свои вещи, порхая бабочками по своим особенным делам на полуторачасовой перерыв, будто видели все это сотню тысяч раз заезженной пластинкой. — Ну? Язык проглотил? — буркнул Бомгю, отталкивая от себя драчливым воробьем взъерошенного Енджуна и забирая свой рюкзак с пола. Пустота за спиной давала разгон для ворвавшегося в кабинет ветерка. Тэхена уже след простыл, будто и не было здесь никогда. Удивляться было поздно. Снова тюлем между пальцев, неуловимым порывом воздуха. — У меня не хватает словарного запаса, чтобы описать, какой же ты бесчувственный тупорылый мудак. — Неудивительно для макаки вроде тебя, — хмыкнул Бомгю, закидывая рюкзак на плечо и двигаясь в сторону выхода лабиринтами парт. Подвижная дверь с треском закрылась прямо перед носом, а захлопнувшая ее ловким движением рука прошла в сантиметре от уха Бомгю, из-за чего по шее невольно побежала реакция гусиной кожей. Чужое присутствие ощущалось слишком близко, возмутительно переходя все границы личного пространства и терпения Гю. Вот липучка. Двое в пыльном кабинете. Впрочем, это все равно должно было случиться — лучше уж так, чем перед лишними ушами и глазами. — Хочешь вдарить — удачи, — Бомгю развернулся, смотря в упор исподлобья. Чужие глаза огнивом посверкивали чуть выше его собственных. Они были примерно одного роста и комплекции, не считая того, что Бомгю вполне сошел бы за покойника. В тени лицо Енджуна казалось еще более озадаченным, а сам парень стоял злобным истуканом в очевидно смешанных чувствах. — Да с чего ты… — Енджун снова вскипал, но, закатив глаза и тяжело вздохнув, вернулся в былую колею. — Чхве Бомгю, скажу прямо: ты мне не нравишься. Ебучая пубертатная язва с синдромом восьмиклассника, вылез из ниоткуда как гнойный прыщ на заднице. Но друзья моих друзей — мои друзья тоже, понимаешь? Прежде, чем брови Бомгю в недоумении полезли на лоб, Енджун продолжил свою серию безумных откровений: — Честно, не ебу, что творится в голове у Кантэ, но он впервые пропустил тренировку, которая, возможно, для него теперь последняя возможная в жизни. И отправился в ночи искать тебя, как облупленный, уверенный в том, что ты вот-вот да сдохнешь. Енджун оценивающе пробежался по нему взглядом, хмыкнув с претензией. Наверное, думает, что Тэхен был прав в своих мыслях, потому что Бомгю выглядел сейчас так, будто по нему пару раз прокатились асфальтоукладчиком, а потом отколотили отбивную отбойным молотком. — Я не прошу тебя, блять, быть с ним дружелюбным и все такое, но поздоровался бы хоть, мудила. И, не дожидаясь ни ответа, ни реакции, своим фирменным широким шагом Енджун удаляется из кабинета первым, оставляя Бомгю наедине со своим ступором. Разве не?.. Какое-то дежавю, честное слово. Паршивая ж у него манера оставлять за собой последнее слово в разговоре. Нет, не пойдет. Бомгю шмыгнул за ним в коридор, сразу замечая широкую, специально неспешно удаляющуюся спину. — Где? — одним емким вопросом, выкрикнутым вслед. С непривычки горло запершило, наждачкой содранное громкостью сказанного. — Не ебу. Я ему не мама, — пробурчал под нос Енджун, пожимая плечами. Бомгю усмехнулся от диссонанса слов с действиями. Денек выдается паршивый. Солнце светило теплым одеялом, пригревая остывшие бездушные туши учеников, оставшихся на территории кампуса. Вороны растянутым смерчем крутились над зданием, танцуя свой безумный вальс черными перьями, и покаркивали в неизмеримой высоте о чем-то своем. Когда-то давным-давно Бомгю читал, что вороны — предвестники беды и смерти. Было бы странно, не будь за ними плохих суеверий — никто не любит разумных существ, способных к быстрому развитию и жаждущих выжить любой ценой. И прямо сейчас с откровенной претензией умнейшая птица смотрела на него, намекая на то, чтобы он наконец убрал ногу с аппетитно выглядящего каштана, или получит острым клювом в ботинок. В этот раз Бомгю решил не повторять былых фатальных ошибок, исследуя уже относительно обжитую территорию. Кампус днем напоминал живой организм, кишащий шумными и резвыми паразитами, прячущимися по всем углам и улочкам. Привычно забитый представителями рода человеческого стадион воронкой в воде притягивал всех проходящих мимо, топя в водовороте событий и криков, а после добивая по опасному ласково пригревающим солнцем, тонкой линией пробивающегося через выдранные из подушки ватные облака. Чхве не то чтобы любил занятия по физкультуре — перегрузки и излишняя физическая активность были ему противопоказаны (впрочем, как и недосыпание и стресс, но об этом привычно не говорить), но даже от занятий в спецгруппе он всегда открещивался справкой с множеством печатей и вечными полуобморочными жалобами о плохом самочувствии. В жизни есть гораздо больше полезных и интересных вещей, нежели занятие зарядкой по инструкциям шестидесятых годов и сдачей ненормальных нормативов. Лезть через притирающуюся толпу и пробираться ядовитой гадюкой между шныряющих туда-сюда пикавших крыс Чхве совершенно не хотел, избегая человеческих скоплений. Толпа — всегда откровенная опасность, повышенная тревожность и ожидание подвоха каждую секунду. Жить в постоянной боеготовности не то, чтобы что-то подходящее под определение «спокойная». Никогда не знаешь, в какой момент окажешься под чужими ногами. Людское общество ему вообще не претило, но глаза невольно искали знакомую фигуру то там, то сям, падая обзором на случайных незнакомцев, хоть на малость походящих на него. Истошный смех злой птицы вернул его в реальность, предупреждая об опасности. Взлетом длинных крыльев Бомгю заметил, что был на грани. Мяч пролетел в миллиметре от носа, заставляя потерять равновесие в попытке увернуться. Естественная реакция защиты отдавалась острой болью в отбитом копчике, потому что приземление пусть и на прорезиненный кусок стадиона вовсе не назовешь мягким. Блять. Не отошедшее от прошлого падения тело загудело осиным гнездом, отдавая сразу и везде непередаваемой болью, глушащей слух. Совсем рядом что-то взмыло в воздух в откровенном испуге от чужого падения. От резкой смены положения в ушах звенело пожарной сигнализацией, а смех со стороны футбольного поля доносился глухими отголосками. — Омо! — раздалось чье-то искреннее удивление над головой под аккомпанемент исчерпывающего гиеньего хихиканья. Какой-то ублюдок из параллели показательной трусцой подбежал за мячом, пиная шарообразное исчадие ада прямо перед носом Чхве, возвращая обратно в безумную игру. Чтоб его семеро ебали! Перед глазами выросла чужая длинная-предлинная рука, добросовестно предлагающая помощь. — М-м-м-ме-ме-медпункт? — на него озабоченно смотрел высоко-высоко сверху худющий парень, все ресурсы организма которого, видимо, ровным военным строем пошли только в рост. Удивленное, но при том и до смешного неловкое лицо было действительно красивым, яркой вывеской кричащее: «популярный». Бомгю прекрасно знал этот типаж — ребята, для которых достаточно просто дышать, чтобы привлекать людей своей самобытностью и быть во всех начинаниях симпатичным для окружающих. Поцелованные природой естественным очарованием. …до чего же тощий тип, однако! Как соломенная трубочка. — А-а-а я-я-я персонально считаю, что у трубочки две дыры. Даже если он-н-на-на сквозная, она все еще имеет начало и конец. Как тун-не-нель, — обрывчато протянул длинный, с невероятным усилием помогая Бомгю приподняться с земли. Кажется, их несложная конструкция продержалась лишь на силе воли Гю, а не потугах неизвестного, которого, без всякой иронии, можно было снести с ног ветром. — Я что, сказал это вслух? — спросил в замешательстве Бомгю риторически, небрежно отряхивая покрытые плотным слоем грязи штаны. Спину и ноги неприятно саднило, а старые раны ворчливыми пенсионерами жужжали о своей болезненности и недовольстве. — Не-не-не помню, — абсолютно честно и непринужденно бросил неизвестный, открытой картой джокера показывая ответ. Понятнее, честно, от этого не стало, а утяжеляющаяся неловкость в воздухе плотно набитым одеялом сваливалась на хребет, заставляя пригибаться к земле. — Я-я Чхве Субин, третий год обучения, приятно познакомиться. Вновь протянутая рука была назойливым движением в пределах поля зрения. Бомгю одарил парня взглядом, выражающим без слов все и сразу. Минутная заминка объяснила все за себя, ставя нового знакомого в еще более неудобное положение. Субин убрал руку в карман, с долей стыда очевидно чувствуя себя не в своей тарелке. Чужая доброжелательность была обузой, которую хотелось немедленно скинуть. Но это был Бомгю — тем, кто бездумно принял чужое предложение о помощи. Противоестественно, несвойственно и обременяюще. И Чхве Бомгю поступает таким образом уже второй раз за все свое недолгое пребывание в этом богом оставленном месте. Кажется, эта школа на него крайне пагубно влияет — а может, проблема именно во влиянии Гю на самого себя. Бомгю, не зная, куда себя деть и приложить, молча двинулся в противоположную сторону, совершенно при этом не представляя, чем ему заниматься и куда вообще идти. Впрочем, это не сильно отличается от того, что было до встречи с мячом — он просто шел, ведомый ситуацией. Шел туда, куда глаза глядят — так же говорят? Бессмысленные скитания никогда не приводят ни к чему хорошему, но это было все еще лучше, чем дышать сгущенной серой пылью в чахлом кабинете, где нехваткой кислорода и очерках под партой накручивало мотком ниток в швейной машинке мысли о каких-то недоступно далеких, но при том и до боли в печенке близких воспоминаниях. Он согласен отправиться в дальнее плаванье куда угодно, лишь бы оказаться подальше от чужого докучающего внимания. Субина ждали — парой минут ранее он улыбающейся беззвучной статуей был окружен, видимо, его любезными одноклассниками, с интересом что-то обсуждающих возле «башни». Даже интересно, какого это: быть настолько душенькой компании, чтобы своим молчанием быть вовлеченным в дружелюбную атмосферу и беседу, лишь присутствием улучшая общий настрой. Обаче, это не тот жизненный опыт, что Гю хотел бы прочувствовать на своей шкуре. За любым явлением привязанным якорем тянется слюнявая от бешенства свора нюансов и факторов. Ничто не бывает просто так и не может пройти бесследно. Стихия Бомгю — бунт, мятеж, неповиновение и движение в своей колее. Бестолковой рыбой с короткой продолжительностью жизни он двигался против течения, игнорируя нерест и родные соленые воды. Сдохнет ли выброшенным на берег пресной мелководной речки? Конечно, но его это устроит. Быть аутсайдером удобно: никому ничем не обязан, долгов не имеешь, никому нет дела до твоей самодеятельности, пока она не касается историй, выписанных на чужие имена. Если все и вовсе забудут о твоем существовании, оставляя в дуэли, в конфронтации тет-а-тет с судьбой, то это будет идеальное развитие сценария от отчаянного режиссера. По-хорошему, оголенные наручные часы нужно отдать в ремонт. Любой часовщик, глядя на их баснословно жалкое состояние, проронил бы скупую мужскую слезу, роняя ее гирей на еле слышимо тикающий вороной циферблат. Вопреки пережитому, часы верно выполняли свою единственную задачу, сообщая Бомгю о том, что он бессмысленно шатается в трех соснах уже с половину часа, так и не достигая хоть какого-то единого вывода. В момент, когда курс тонущего судна сменил направления в сторону здания школы, чутким зверем Бомгю услышал знакомое имя. Слившаяся в нечленораздельном общем потоке гула чужая ругань маленькой песчинкой золота блестела в бурном течении толпы, сквозь которую ни один охотник за сокровищами не проберется, не прорвется, не отморозив руки и не заболев смертельной лихорадкой. Чхве превозмогал, концентрируясь на слабый источник звука, выдирая его тисками из тысячи бесполезных слов, верным компасом определяя сторону. Кажется, от такого напряжения органа чувств из ушной раковины может безвозвратно выселиться хозяйка-улитка. Нашел. Бомгю шел на источник звука бесшумно крадущейся мышью, придерживаясь рукой стены складского помещения со спортивным инвентарем. С каждым легким шагом отрывки гневного монолога становились все четче, выстраиваясь в пусть и воздушные, и необузданные, но слова. Парень чувствовал себя Пиноккио, отчаянно пытающимся попасть за потайную дверцу. Чхве понимал, что вне зависимости от того, что он услышит, это будет слишком. Ни один звук он слышать не должен, наглым грабителем похищая информацию. И нет разницы, будет он замечен или нет, Чхве Бомгю — нежданные и незваные уши, тайком в губку впитывающие чужую жизнь отрывками. Слишком много участия для того, кто предпочитает отсиживаться в стороне. Бомгю уже перешел черту, любопытной Варварой зная непомерно много и… углубленно. Ежовыми рукавицами вокруг чужого прошлого. Чужая агрессия ощущалась вибрацией под кожей. Стоя за углом склада, Бомгю ощущал себя прямо на месте Тэхена, отчитываемого преподавателем. На своем теле чувствовал чужую ярость, переходящими норму тычками в лоб и позорным оглушающим криком в лицо. Так было всегда. Люди, вечно ищущие свое место в обществе, шатким акробатом на канате ищут любой способ сохранить положение, потому что под ними нет страховочной сетки. Воющая толпа жаждет зрелищ, и им все равно, будет ли это удачный трюк или кровавая трагедия. Когда нет авторитета, нет уверенности в себе и своих словах, в бой всегда вступает игра во всеуслышание, когда чужими глазами забиваются кнопки осуждения. Бомгю подглядывал безбилетным зайцем. Лицо преподавателя заливалось кровью, то меняя цвет с и без того красневшего на адски багровый, будто сейчас из бутафорской кожи вылезет самый настоящий черт с вилами, разрывая тонкий бежевый костюм. Его глаза наливались кровью, из-за давления чуть не вылезая из орбит. Руки описывали круги, яростно сотрясая воздух, а вены на лбу надувались насосом. Уродливое от наплывающей неудержимой злости лицо вздымалось с каждым плевком из извергающего словесное недержание рта. Бомгю стоял молчаливым наблюдателем в музее, рассматривая гротескную картину с паршивым сюжетом. Словно сквозь толщу воды прорывались лишь отдельные слова. Соревнования. Чемпионство. Последняя надежда. Спонсоры. Опозорил. Картинка в голове складывалась как два плюс два, но это не значит, что решение этого несложного примера было хоть на самую малость желаемым. За спиной свидетелями Иеговыми в рядок стояли ребята из клуба атлетики, с наслаждением наблюдая за прилюдной унизительной расправой. Смешок. Перешептывания. Одобрительное поддакивание. Кривляющиеся обезьяны, по-детски злобная и неумелая карикатура. Бомгю чувствовал въедающийся в кору головного мозга дискомфорт, но не возникал. Это ведь не его дело, не так ли? Тэхен стоял ровно и недвижимо, не поднимая пустой взгляд с земли. Казалось, что он даже и не слышал, что ему кричит в упор преподаватель, лишь еле заметно кивая головой на отдельные фразы. Мужчина начал толкать Тэхена, как если б ужасный хозяин давал взбучку провинившейся собаке, а та верным виляющим хвостом терпела откровенно переходящие все нормы претензии в свой адрес. Эта покорность… раздражает. Но разве он не поступил бы так же? Вложенные силы. Никто. Пустое место. Разочарование. Подвел. Бомгю немного поплохело, когда грубо брошенные слова долетали до него дротиками по скованной живой мишени. Знакомая ситуация. Он не мог смотреть на происходящее, отворачиваясь и подпирая спиной стенку. Шпионская прослушка заняла все пространство головной коробки, вытесняя оттуда все остальное. Накопившийся стресс и систематический недосып замедляли мыслительные процессы тяжелым наркотиком, а потому Чхве не сразу понял, что тишина длится уже продолжительное время. — Ну, что не делается, то к лучшему, — и снова призраком над головой, заставляя вздрогнуть и вызывая марафонский пробег мурашек. Тэхен выглядел так спокойно и умиротворенно, будто сейчас очистил разум и душу в буддийском храме, а не подвергся череде публичных унижений. Словно на пару фраз сцепился языком с продавцом в круглосуточном, покупая пачку рамена. Чужое равнодушие настораживало, невольно поднимая из памяти свежие образы знакомых сентиментальных лиц. Живых в своем несовершенстве. Складывалось ощущение, что у Кантэ железным человеком былая пустая коробка в непробиваемой грудной клетке, где отсутствовало столь желанное настоящее сердце. Только ни друзей, ни волшебника, что могли бы возместить утрату, не наблюдалось. Бомгю же, даже со скрипом и натяжкой, не походил на бездушную машину. Он выгорел, но еще истошно тлел. Через призму же огромных стеклянных глаз на него глядело похоронным завыванием пепелище. Чхве, кажется, окончательно потерял рассудок и здравомыслие, потому что последняя мученическая мозговая извилина сдала все позиции и ушла на упокой. Ну, найти-то он его нашел, а что дальше? Слова застряли комом сухой пищи, разъедаемой поднявшейся из желудка рефлюксом кислотой. Что сказать? О чем вообще говорить? Говорить ли? Пустить ли пару язвительных комментариев, окончательно отравляя болезненную атмосферу? …спросить ли то, что ветряной мельницей вертится на языке? Тэхен резким движением опустился на корточки, оказываясь неприлично близко. Их лица были ровно напротив, предоставляя возможность изучить друг друга впервые столь подробно. Чужое дыхание доставало кожи эфирным касанием, но ощущалось сильнее, чем удар об кафель. Бомгю бесстыдным художником запоминал детали, складывая мозаикой чужой образ и смотря в упор. — Думать вредно. Тем более, если голова тупая, Чхве Бомгю, — тихо проговорил Тэхен, растягивая жвачкой чужое имя. Он сразу же спешно поднялся, уходя в направлении школы. Хотелось окликнуть, но нелогичный порыв был прерван в зачатке. Для чего? Глотать воздух немой рыбой? Неловко помолчать еще с минуту? Глупой паузой доказать отсутствие ценности своего времени? Хотелось удариться головой об стену, проломив крепкую, но абсолютно конченную черепушку. Пиздец. Уроки все так же проезжали грузовыми составами мимо, лишь изредка выкидывая из переполненных вагонов излишки гранита науки. Самое унизительное по смысловой нагрузке времяпровождение. Сколько не посещай уроки, дома делаешь в три раза больше, потому что знание предмета подразумевает нечто в разы большее, чем посредственные тесты для отслеживания того, как хорошо ты заучил текст учебника и цитаты заумных идиотов. Конечно, если для тебя это имеет смысл. Прогульщики определенно знали толк в этой жизни, если исключить такую нерушимую общественную основу, как хорошая репутация. Тебе не нужно лизать преподавателям, чтобы запомниться слабым пятном в поле зрения. Посещение может сыграть на руку в принципиальных вопросах — а для параноиков вроде Бомгю это было самым главным, мягкой подушкой безопасности и запасным вариантом на все аргументы. В классе царило… умиротворение. Ну, в особом понимании Чхве, для которого отсутствие травли и разборок хотя бы в небольшой кусок времени уже было огромной победой и показателем дружности социальной группы. По крайней мере, кроме мирно закончившейся его стычки с Енджуном, никакого мордобоя не намечалось. Зашуганные шуршащие мыши сидели поодаль, особняком уткнувшись в свои чрезвычайно важные дела грызунов, шугаясь любых поползновений со стороны ядовитых гадюк и голодных до событий хищных животин. Многим ли он отличался от тварей дрожащих? Скорее, выглядел настолько стремным и чумным, что мало кто хотел почувствовать его острые зубы на своей руке. Бродячие глупые псы с широкими пастями перегавкивались о том и о сем, повиливая подранными хвостами. Минджон сидела, смущаясь от заливного смеха очаровательной студентки по обмену. Они с Бомгю поздоровались на перемене немым кивком, и так прекрасно все понимая друг за друга. Не было больше смысла вытягивать из себя симуляцию общительности, которая была прервана взаимно. Возле соседней парты сбоку образовалось небольшое столпотворение из полутора землекопов. Енджун все еще время от времени пыхтел печкой, активно что-то обсуждая с дрыщом из третьего класса. Знакомый силуэт горбатого фонаря. Чхве Субин, кажется? Слишком много представителей одного и того же знатного корейского рода на квадратный кабинет. Ужасно. Тэхен абстрагировано считал ворон, заняв чужой стул и безэмоционально гипнотизируя доску на стене. Быдло, заика и чокнутый. Прекрасный коллектив, ничего не скажешь. Конечно, и Бомгю не Д’Артаньян. Чхве было настолько же интересно подслушать, насколько и от всей души похуй, поэтому в ушах выкрученной вверх громкостью и диким гитарным рифом верещали приевшиеся, но не ухудшившиеся от этого песни. Солнце начало неприятно напекать на лицо, вызывая приток крови к коже, пусть голова Чхве и устало покоилась на сложенных на столе руках. Возможно, будь на его месте кто-то другой, то с еще большим удовольствием отдался сну, но не Бомгю. Темнота и вечный мрак были ему близки и желанны, а небольшой источник света вроде ночника мог прервать раздражителем его отдых. То ли мертвецкая, то ли аристократическая белизна тела явна была этому не рада — осталось только покрыться болезненными язвами и ожогами от противного лучистого товарища за окном. Нехватку витамина Д всегда можно компенсировать препаратами, а убийственное тепло, провоцирующее болезни, определенно не было другом. Забавно даже: просто родившись в этом мире мы уже подвергаем себя опасности, потому что окружающая среда психопатом-серийником пытается нас покалечить и убить. Не хватало еще и вспотеть. Бомгю неохотно встал со своего места, небрежно скручивая наушники комком в карман. Ледяная вода из крана ощущалась болезненным ударом по лицу, возвращающим в чувства. Холодно. Ужасно холодно. Кажется, волосы встали дыбом, а все тело пошло дрожью. Переключатель работал — проблема была в том, что от него не было никакого толку. Как понял Чхве, в здание была проведена только холодная, а нагреватель, даже если и был, явно не работал. Песня льющейся воды зачаровывала, не отпуская от разбитого зеркала. Осколки на раковине родной абстрактной картинкой валялись то тут, то там. Хотелось только одного — поскорее уйти домой и поцеловаться с мягкой подушкой. Уснуть и не проснуться. Лишь бы все закончилось. Струи стекающей жесткой воды немного теплели, перенимая температуру тела Чхве. Кажется, еще чуть-чуть, и парень заснет стоя, приложившись головой о мраморную раковину рядом с арктически холодным источником. — О-о, добрый день всем тут живущим, добрый, — выросшими за спиной силуэтами незнакомых ребят и их громким смехом. По ним видно, что они знают друг друга, как облупленные, злобными усмешками раскидываясь по всем сторонам. Опасность. Сердце никогда не подводило в вопросах оправданной тревожности, а потому Бомгю скользким слизняком направился к двери, избегая ходячую угрозу. Напороться на обезьяну с гранатой не хотелось, но их глаза уже приметили сбегающую цель. Кажется, это они стояли за преподавателем, корчась в экстазе сардонического хохота. Очевидно беспринципные завистливые твари. — Э-э-э, парень, погоди, ну куда же ты! Давай поздороваемся, познакомимся, побратаемся, ну, — чужая хищно улыбающаяся физиономия наступательно двигалась, перекрывая путь отступления. Говно. С третьего этажа через окно не вылезешь, не переломав костей. Чхве не был достаточно физически подготовлен, чтобы белкой скакать по стенам и шнырять по подоконникам. Еще одно падение с высоты тело Бомгю, скорее всего, не выдержит. Рассыплется живым скелетом на кусочки костной пыли. — Братиш, а это случаем не Чхве Бумгю… Бомген? Бомгю? — с некоторым отвращением выпалил тот, что пониже, почесывая короткостриженую голову. — Че? Не знаю таких, а что, известен? — непонимающе взглянул на своего кореша толстолобый. Прерванный недолгим мыслительным процессом, он с оскалом развернулся обратно к Чхве. — О-о, парень, да ты знаменитость? — Да бля, отойди от него. Помнишь я тебе рассказывал, что мой малой учился с ебанутым сыном актрисы-шлюхи? Мало ли какой хуйней болеет, заразит еще, — скорчив гримасу отвращения на лице, бритоголовый косо зыркнул на Чхве. Бомгю перемкнуло. Без лишних раздумий бьет с размаху левым кулаком по чужой челюсти до резкого хруста, вступая в неравный бой. Опешивший от неожиданности парень с параллели даже не смог до конца осознать происходящее, получая сразу же второй удар прямо в нос, окропляя белую плитку брызгающей кровью из ноздрей и теряя остатки сознания. Бездушной тушей глухо падает на пол, звонко ударяясь черепушкой. Несмотря на всю свою болезненность, Бомгю не был идиотом, чтобы не быть подготовленным к самообороне. И к атаке, как лучшему виду защиты, тем более, что драка почти всегда неизбежна. В отличии от тех, кто годами нарабатывал навыки, все естество Бомгю было спрограммировано на то, чтобы вывести оппонента из игры. — Блять! Сука! Толстолобый ринулся мстить за своего товарища, с силой вмазывая Бомгю по лицу. Несмотря на достаточно быструю реакцию, Чхве оступившимся шагом падает назад, хватаясь рукой за раковину, чтобы не потерять равновесие, и пропускает смертельный удар в сантиметре от лица. Крепко впиваясь пальцами в скользкую поверхность, гибким зверьком он выкручивается, чуть присев. Ощущение земли под ногами помогало двигаться дальше, обретая уверенность в своих действиях. Эйфория очищала голову, холодный и трезвый разум вводил в кураж. Он еще жив. Если по нему попадут полной силой — он умрет. Не условно, а действительно умрет. Бомгю не хотел сдохнуть. Бомгю хотел убить. Чхве даже близко не стоял с природными данными и приобретенной силой атлетов, которые запросто могли превратить его в мясную кашу, но он отлично умел пользоваться окружающей обстановкой и подручными средствами. Его разница со школьными дебоширами, которые дрались ради самой драки, развлечения и личного удовлетворения непонятных социальных установок о силе, была в том, что он дрался инстинктивно. Его голова не была забита матчами и правилами ринга, его мышление не было выстроено на быстрой победе с минимумом усилий. Его тактика была записями о приступах неконтролируемой агрессии, лечением у психиатра и чужим неподдельным страхом. Бомгю был кровожаден. Он не учился этому, он был рожден с этой информацией, заключенной за сотнями замков в глубинах подсознания. С этой жаждой. Пока противник дезориентирован и не привык к чужой комплекции, нужно его обработать. Бить сильно не нужно, — достаточно хорошо проехать пинком под чужое колено, чтобы оно естественной реакцией прогнулось, ставя крепыша в позу мольбы. Рука ловким движением собирает мелкие осколки, безжалостно вдавливая их ладонью в чужое лицо, а вторая резво перехватывает крепкий кусок стекла с умывальника, четким прицелом попадая в плечо ниже ключицы в сухожилие. Все точки прописаны индийскими и китайскими лечебными практиками, направленными на совершенствование тела. Прописаны учебниками по биологии и медицины, которых Бомгю прочел немыслемое множество. — А-а-а! Блять! А-а-а-а! — раздирающе горло вопит толстолобый, чувствуя, как Бомгю силой прокручивает глубоко зашедшее острие в его плоти с характерным хрустом. Веки зажмурены в безрезультатной попытке спасти глаза от попадания в них стекла, а кровь — и его, и Бомгю, заливает щеки. Атлет испуганно пытается отбиться и резко дергается вверх, случайно задевая Чхве по виску кулаком, тем самым встряхивая безумный мозг в его тюремной коробке. От удара давление в черепушке скачет черным полотном, отправляя с земли на небеса и резким звоном в ушах возвращая обратно, но Бомгю оперативно бьет в ответ ногой в грудь на уровне рефлекса, выбивая воздух и заставляя толстолобого упасть на пол и скривиться от боли. Чужая рука наощупь ищет Чхве, рыская по полу, но встречает лишь чужой каблук, который с силой давит на кисть, от чего чужие пальцы наливаются багровой кровью, неконтролируемо корчась уродливыми обрубками в поиске спасения. Бомгю спокоен, вырывая из чужой глотки крик. — Jam satis est, не увлекайся, — знакомый голос звучал скрежетом вилки по тарелке, выбивая из транса. Что? Тэхен сидел на высоком подоконнике, безмятежно болтая ногами и бездушно наблюдая, как корчатся на полу пацаны из параллели. Прелесть. Чхве сплюнул скопившуюся во рту кровь прямо на пол. Железным привкусом отдавало в голову, то ли отрезвляя, то ли пьяня. — Интересно, что было в мозгах у проектировщика, когда он решил, что окно в туалете — хорошая идея, — бросил Чхве, смотря на старосту боковым зрением. На голодный желудок потеря крови ощущалась тяжело, но не фатально. Рассудок, кажется, потихоньку начал возвращаться, из-за чего тело начало безумно трусить от невероятной встряски и стресса, пережитого чуть ранее. — Ну, скорее всего, предполагал, что на нем буду сидеть я и наблюдать за жизнедеятельностью одной твари божьей, — все еще беспристрастно ответил Тэхен, упираясь здоровой рукой в подоконник. — Знаешь, я бы точно остерегался туалетов, а уж тем более побрезговал бы сидеть на окне в мужском, — срывающимся на хрипоту голосом прокомментировал Бомгю, с трудом фокусируя взгляд и шатко направляясь в сторону умывальников. Бомгю встряхнул кисти, сбрасывая с пальцев и чужую, и свою кровь на кафель. Холодная вода окатила горящие кисти, открывая взору рваные раны от стекла. Еще не больно. Ох, блять. — У нас работает уборщица, — скупым фактом в ответ. — Уверен? — уже почти шепотом, когда сил не хватает ни на что. Ноги предательски подкашиваются, а голова не может управлять телом, будто он ватная бескостная кукла. Кажется, что Бомгю сейчас вывернет наизнанку, а весь организм невыносимо горит адским пламенем, выдирая из охрипшего горла стон боли. Пиздец, пиздец, пиздец, пиздец. В уши словно залили воду, почти полностью оглушая. Лишь бы не упасть прямо сейчас — падение будет болезненным, ведь нет сил его обезопасить, а мозги селью растекутся по твердой поверхности, как вишневое желе. Тэхен на минуту призадумался, смакуя паузу на языке. — Надеюсь, — неуверенно ответил он, пожимая плечом. Осознание произошедшего накатывало постепенно, леденя жилы. Воспоминания невольно поднимают события прошлых лет. Тогда Бомгю получил пятую меру дисциплинарного наказания, темной несмываемой печатью запечатлённую на его личном деле. Но ни о чем не жалеет. И не будет жалеть в этот раз. Наверное. Он не был лоялен к любым придиркам к себе, не позволял себя травить, но все еще умел стискивать зубы и терпеть, если ситуация того не стоила. Загоришься от любого повода — не потушишься. Придурков было слишком много, чтобы каждый раз проезжаться по ним бульдозером… с одним единственным исключением. Вы можете оскорблять Бомгю, можете думать о нем все, что хотите — но никогда не трогайте его мать. Только не ее. Картинка окружающего мира ходила ходуном, проверяя вестибулярный аппарат парня на прочность. Тошнит. В глаза Бомгю бросились чужие развязанные шнурки, болтающиеся лоскутами. Еле волочась, он с трудом подошел к подоконнику, грубо падая с болезненным стуком на колено и ставя чужую ногу на свою. Из последних сил борясь с желанием связать шнурки морским узлом или виселицей, парень дрожащими руками завершил свою работу нелепыми бантиками. Уродливые, но, по идее, должны держаться. — С чего такая акция невиданной щедрости? — кажется, это первый раз, когда Чхве слышит нотку удивления в чужом голосе. — Искренняя жалость к немощным придуркам, — на последнем издыхании произносит Бомгю, в бреду прикладывая голову на чужое бедро, прежде чем сознание его окончательно покинет. _____________________________________ Он открыл глаза, громким и тяжелым вздохом глотая воздух, будто вылезая из воды. Что? Где он? Глаза слепило. Светлое помещение встретило его невероятно тонкими и легкими белыми шторками, блестящими от солнца, уже опускающегося к горизонту. — До-до-до-доброе утро, — знакомое заикание откуда-то справа, но сил повернуть голову не было. — Ой, вечер. Ой, день. Бомгю моментально подался вперед, поднимая свое тело, но был остановлен чужой жилистой рукой и прижат к койке обратно. Мягкая подушка под головой зыбучим песком успокаивала, так и намереваясь опять забрать Чхве в мир сновидений. Твердый матрас казался королевской периной, но голова била тревогу, с трудом анализируя ситуацию. Нужно больше информации. — Не двигайся резко, а то получишь, — Бомгю удивленно посмотрел на Субина, который навис сверху и абсолютно серьезно и строго на него буркнул, хмуря брови. Даже не заикнулся. Страшно, очень страшно. — Ты-ты-ты бы знал, как ворчал Ен-джун-джун, пока тащил тебя с третьего этажа на первый, — продолжил Субин спокойно и размеренно, с громким приятным шелестом переворачивая облизанным пальцем страницу книги, которую он до этого с увлечением читал. — А Тён даже пос-смеялся, сказав, что быс-стро ок-клемаешься. Про то, ч-что он наз-звал теб-бя подран-ной псиной, гов-ворить не буду. Хах. Бомгю осторожно приподнял руку, чтобы рассмотреть поближе результаты своей деятельности. И обомлел. Ни следа от произошедшего. Чистая, гладкая и мягкая кожа, без единого намека на новые страшные шрамы. Это точно его ладони? Это точно тело Чхве Бомгю? — Не пов-везло тебе, конечно, попал под гор-рячую руку, когда двое стар-р-ших драл-лись. Он-ни друг друга чуть не поубивал-ли, хор-рошо, что Тён-а вов-ремя поз-звал учителей. Кар-т-тина была стр-рашная, так они еще и ничего не помнят. Совсем отбитые, — недовольно бухтел Чхве старший, ерзая на маленьком неудобном стуле. Настенные часы трубили о том, что прямо сейчас закончится последний урок. Понятно. Это будет воспоминанием только для них двоих, маленькой тайной и громадной ложью. И еще одним большим и страшным вопросом, ответ на который необходимо любой ценой выбить из Кана. Кан Тэхена. В голове всплыла последняя череда событий, предшествующая потере сознания, вынуждая неловко сглотнуть накопившуюся во рту слюну. …мда. Умеет же он творить смущающий бред. Ужасно, Чхве Бомгю. И ведь не отвертишься, потому что глупая голова умудрилась не забыть произошедшее, а даже наоборот, в красках напоминая о теплоте чужого тела. И о чужой осторожной руке на голове. И… Нет, не все так безысходно: на крайний случай можно прикинуться последним идиотом. Хотя, стоп, какого хуя Бомгю вообще думает об этом? Отставить. — К-как самочувствие? Мы с мед-д-сестрой оказали перв-вую помощь, но т-ты в цел-лом, э, ц-цел, — обеспокоенно спросил парень, будто ему было действительно до чужого самочувствия. Кажется, он один из тех добровольцев, что почти целый день дежурят в кабинете медпомощи, добросовестно выполняя свою работу. Божий одуванчик, мать его. Бомгю приподнялся на локтях, медленно меняя положение тела в пространстве. Ничего не болело, лишь немного напоминая о какой-то двигательной активности тянущей тяжестью в мышцах. Смешно. Но приятно. Присаживаясь на кромку койки, он осмотрелся. Помещение было немаленьким, длинными рядами коек напоминая о том, что это некогда была часть военного госпиталя. Или выглядела залом хранения трупов у патологоанатома, где вместо очаровательных железных ящичков стояли очень узкие кровати, явно предназначенные для детей помладше, нежели тупоголовых старшеклассников. Прозрачные шкафы со всем, что подходило под рамки закона и юрисдикции медсестры, стояли грустными и опустошенными. Небогато. Тепло-желтые стены, наверное, должны были успокаивать, но раздражали глаза с непривычки. Спасибо, что это не тот самый больничный зеленый, от которого хочется убежать без оглядки. Бомгю резко встал, отталкиваясь руками от белых жестких простыней. — В-вещи в твоем шкафчике! — вдогонку проговорил Субин, с некоторым беспокойством смотря в чужую спину. Бомгю не смог ему ничего ответить. — Ты ведь… видел? Тогда, — негромко спросил Бомгю, поравнявшись со старостой на выходе из школы. Тэхен очевидно ждал его, закинув на здоровое плечо спортивную сумку и очаровательный своей убогостью рюкзак. Старинные деревянные двери были распахнуты настежь, а скользкое каменное крыльцо лишь пыльными следами свидетельствовало о том, что совсем недавно здесь ходили толпами люди. Он вышел последним, когда все личные шкафчики в раздевалке были успешно опустошены, а из здания выбирались отстающим меньшинством лишь самые медлительные. — Ага, — совершенно спокойно ответил Тэхен, рассматривая шумным трепетом листьев раскачивающиеся от неприятного ветерка ветви деревьев. Мерно опускающееся солнце освещало глубину чужих глаз мутным янтарем, — и видел гораздо больше, чем ты. Не обессудь, но на их месте я бы поступил так же. — На чьем месте? — переспросил Бомгю, не понимая, послышалось ли ему в очередной раз, или все было именно так, как записал чернилами чужие слова его мозг. Либо кто-то талантливейший фантазер и откровенно издевается над отчаянно ищущим зацепки лошком, либо говорит чистую правду. И не понять, что из этого хуже. Кан молчал, закрываясь далеко в своей неприступности. Он всегда ощущался таким далеким? Не докричаться и не прочесть. Словно экспонат в музее — не взять в руки, и, уж тем более, никогда не стать владельцем. Сложная книга, невозможная к расшифровке. Без букв. Голова все еще адски болела, разрываясь мигренью. Тэхен задумчиво начал загибать пальцы на руке, словно что-то пересчитывая. Выждав паузу, он продолжил: — Знаешь… У меня есть ответы на все твои вопросы, Чхве Бомгю. С одной загвоздкой: ты любишь кошки-мышки, а я не хочу быть твоей игрушкой, но и откреститься от тебя у меня не получится. Я первый неудачно закинул удочку, поймав кровожадную акулу. — Правда? Я, конечно, не напоминаю человека в здравом уме, но я не настолько безумен, чтобы верить чему угодно, — несколько раздраженно прокомментировал Гю, глядя на чужой профиль. «Любой хуйне» — хотелось сказать ему, но он не был настолько разгорячен, чтобы ставить себя в еще проигрывающую позицию своим же слабым терпением. Бомгю слишком устал за этот ебанный день. — Да ты просто человека не напоминаешь, — слегка хмыкнул Тэхен. Он тяжело вздохнул, немного потягиваясь здоровой рукой. Кан все еще не смотрел на Бомгю, исследуя недвижимым взглядом что-то в бесконечности горизонта. Бум. Чхве, конечно, прекрасно знал нюансы своего темперамента, но поведение старосты буквально с ничего поджигало его, словно зажигалкой в сено. Ему не свойственно так легко вестись на провокации и раздражаться, а потому Кан Тэхену можно было с почестями вручить грамоту «Первый и единственный», кто с таким мастерством действует на нервы. Профессиональный мозгоклюй, лезущий на рожон к собаке, которую сам же заклеймил бешенной. Что с ним говори, что нет, — толку никакого. Пустая трата времени и нервных клеток, что восстанавливаются в ужасающе медленных темпах. Оно того не стоит. С толикой разочарования от своих возвышенных ожиданий, Бомгю неспешным шагом спустился с пары ступеней. — Я, конечно, в курсе, что тебе нравятся мои глаза, но с шеей ты меня удивил. Неплохое место, чтобы до хруста стиснуть на ней свои руки, не находишь, Чхве Бомгю? Табуном мурашек по спине. Бомгю развернулся, с нескрываемым тошнотворным ужасом глядя на говорящего. Кан самодовольно стоял, припирая спиной деревянную дверь. Случайное стечение обстоятельств? В случайности Бомгю не верил, сказанное — вовсе не пальцем в небо. Он знал. Он точно знал. — Я не могу тебе сказать всего, что ты хочешь знать. Не могу. По крайней мере, не сейчас. Но твое хочу… Оно же не остановится, — парень безнадежно и впервые столь широко улыбнулся, поднимая взгляд необычайно сияющих на солнце глаз на Чхве — разве не так? Бомгю не знает, вздрогнул ли он от первобытного парализующего страха, или от животрепещущего возбуждения, разгонявшего адреналин в алую кровь по венам атомным реактором.