ты – судья? о, нет!

На вечеринках скучно. Уныло, паскудно, безынтересно, паршиво, тускло, никак, убого, неприятно, ебано. Мысли перебирали все доступные синонимы. Обычно он был занят работой, обычно все вокруг было просто цветной декорацией, раздражающей, но не важной, и не касающейся его, потому что он не был частью этого, он был функцией, отдельной точкой от всего этого беспорядочного веселья. Он скользил по людям взглядом, определяя тех, кто готов потратить немного денег, а иногда и выложить приличную сумму, за что-нибудь по серьезнее, и тогда их можно было перевести на Марка. Он любил отвлекаться игрой, пытаясь угадать просто смотря, кому и что могло бы быть нужно от них. В этот раз игра только тоскливо напоминала ему о том, что ему нечего тут делать. Тоскливо. На вечеринках тоскливо. Возможно, он бы хотел просто расслабиться и получить удовольствие, но ему так, блять, скучно. Он теребит собачку замка на капюшоне, двигая ею туда-сюда, и в итоге все-таки поднимает ее до уровня носа, чтобы отпить еще пива. Они притащились сюда в толстовках скелетов, с капюшонами, способными полностью закрыть лица, если застегнуть на них молнию, и он даже не стал спрашивать в каком убогом месте Джош их достал. Ему, может, правда не хочется быть таким. Ему, может быть, самому страшно, когда его охватывает тяжелое чувство онемения, когда его просто не может ничего порадовать. Когда в голове не остается ничего, блять, хорошего. Каждый раз, кажется, что сердце запуганно дергается, слишком запоздало, когда раздражение, отвлекающее его до самого конца, на все вокруг, на абсолютно всю реальность в которой ему приходится находится, сменяет абсолютное ничего, оно сжимается слишком поздно, потому что, когда оно разжимается – Тайлеру уже плевать. Но пока с ним раздражение. И Тайлер уже смирился, что он жалкий еблан, потому что вот это его успокаивает, да. Джош отошел всего на “пару минут”, заметив в толпе Марка, и позвав Тайлера с собой, но он отказался. И теперь Джош запизделся с ребятами, а Брендон уже развязно обнимает его за плечи рукой, почти падая на него, и Тайлер видит, как улыбка на губах Джоша выглядит все еще живо, но глазами он стреляет в Эшельмана, просто транслируя “спасите”. Тайлер хмыкает. Тайлер, может быть, правда предпочел бы все еще быть влюбленным придурком, бешеным от внезапного счастья, бьющегося в голове, сердце и члене. Но он не контролирует это. Оно накатывает на него, и его никогда, блять, не спрашивают. Нет, конечно, он все еще чувствует к Джошу все, что чувствовал утром, начавшимся для него в этот раз в чуть позже трех часов дня, когда тот будил его, вначале поцелуями, потом, более жаркими поцелуями, а потом щекоткой, когда ему надоело ждать, когда тот встанет с кровати, чтобы оценить костюмы. Просто сейчас оно где-то внутри, а серое, мерзкое раздражение – здесь. Везде. Во всем его теле и далеко за его пределами. Он не хочет никому портить настроение. Он не хочет идти к ребятам. Он не хочет притворяться, что этого сейчас с ним не происходит. Но он допивает пиво, расслабленно улыбается, и шагает к ним. – Эй, Тайлер, – Брендон пытается перевалиться с Джоша на него и Тайлер немного отстраняется, мысленно – он отстраняется на много, в идеале, на другую планету. – Эй, Брендон, – он кладет руку ему на плечо, формально по-дружески, но по факту устанавливая дистанцию. – Ну что у тебя с еблом, а? – и Тайлер думает, что, наверное, Брендона от всеобщего забвения спасает только врожденное обаяние, – Выглядишь так, будто тебя кто-то прямо сейчас гладит по анальной трещине. Пиздец, ну. Он же даже улыбается, блять, что еще за доебки? – Я наслаждаюсь жизнью. С таким лицом. – Да камон, неужели ты в те полгода истратил весь запас своих хилых тусовочных сил? Ого, блять, что. В смысле, какие “те” полгода. Те самые? Типа, блять, /те/ самые? Но никто же не знает. Но Брендон знает? А кто еще знает? Все? А Джош уже тоже в курсе? А Тайлер не параноик. Нет. Дыши, давай, загнанная тревожная мразь, и боже, хоть что-то хорошее, ты можешь еще пока держать на лице эту ебучую улыбку, давай, думай, что ответить, они уже так долго на тебя смотрят, так долго, /все/ на тебя смотрят, а хочешь угадать, /что/ там во взгляде Джоша, а хочешь… – Какие те полгода? – “я хочу, чтобы мой язык превратился в бритву и, если это произойдет, я готов вылизать твое ебанное лицо, Ури, чтобы стереть тебя как личность из истории человечества, боже блять”. Марк с Ником переглядываются, и это нехорошо, потому что ну они же не знают, да, блять, пожалуйста? Но, может это потому, что глотку будто завалило могильной землей, и, блять, господи, нечем дышать, и голос такой противный, что снаружи, что внутри головы, а снаружи еще глаза Джоша, его зрачки сейчас как пули из нагана продырявливают щеку и блять, ну вот зачем сюда было идти? – Ну как, те самые, – такие как Брендон самые везучие, наверное, потому что слепы к переменам настроения, ровно за секунду до того, как получить в лицо, увернуться, и даже не обратить внимания, но эй, не распускай руки, что за детский сад, дыши блять, – Те, когда ты отрывался круче меня, хотя, блять, сложно поверить. Брендон хохотнул, отпив прямо из бутылки и только сейчас обратил внимание на напрягшихся типа-блять-друзей. – Я… Что-то не то сказал? – Кто тебе рассказал? – и как будто это бы сейчас помогло, да. – О, ну, один чел, мы с ним… Блять, а это тайна? – такие, как Брендон, они не умеют смущаться, и это тоже часть их венца везения, и он сейчас смотрит на Тайлера, и все смотрят на Тайлера, и эти глаза, боже, блять, их так много. Нет, это не тайна, это просто дерьмовое прошлое, дерьмового тупого неудачника, пытавшегося заткнуть в себе дыру алкоголем, наркотой и еблей. Это не тайна, все в порядке. Это, типа, он и его неумение жить. Это, типа, блять, не тайна. Тайлеру не пять лет, чтобы у него, сука, были тайны и секретики. – Неа, – спокойно, давай, актеришка, ебашь, – Просто, это типа… Было давно. Он улыбается, Марк немного расслабляется, Ник замечая кого-то у кухни, кивает им и сваливает, Брендон пожав плечами, снова прикладывается к бутылке, на Джоша нельзя смотреть и Тайлер не смотрит, и говорит: – Пойду подышу. И тут же срывается с места. Джош, конечно же, находит его на крыльце заднего дворика, и конечно же, блять, смотрит этим своим сканером чуть ниже бровей, и просто, блять, Тайлер очень старается не быть сегодня собой, потому что сегодня быть им – значит быть мудаком, и блять, Джоши, ну пожалуйста, держись на расстоянии. Быть собой сегодня – значит быть слепым и глухим от раздражения, открытой язвой, заливающей гноем все вокруг. И он глух, и слеп. Он не слышит и не видит, как делится с Джошем своими размышлениями о том, что тот как собака поводырь, как эти вечные неудачники, таскающиеся за очевидно, блять, конченым человеком, терпящие все то говно, что выливается из их рта, и что такие вечно будут таскаться, в надежде что однажды, может быть, их старания окупятся, их заметят, оценят их жертву, и возведут на пьедестал, и отсутствие чужого сердца можно заменить своим, и вот это вот все, Тайлер не слышит и не видит, потому что кто, блять, так разговаривает? Кто все это говорит? Тайлер не знает, кто плюется в Джоша словами, что с таким подходом тому самое место в церковном приходе, и пусть поищет себе храм получше. И кого Джош обнимает, когда скрежещущий голос затыкается об чужое плечо. Зато он знает, что он смотрит на самого Тайлера, куда-то в темноту, где сидит его трусливое я, то, что еще осталось, и жалеет об этом, он знает, что Джош его видит, когда Тайлер отталкивает его, и сплевывает: “уебывай”. И тот без слов заходит в дом.