Закрытая Империя

Когда он очнулся, он парил в небе. Высоко-высоко летел среди мягких синих облаков в полупрозрачной дымке, а вокруг него кружились душистая трава и сладкие цветы. Они щекотали его, сплетались в венки и вились вокруг его ног и рук ожерельями. Красивые цветы. Жёлтые. С мелкими, как зубки, лепесточками. Они кивали ему, звонко смеялись с ним и тянули вверх, к большому яркому солнцу. Но чем выше они летели, тем холодней ему становилось. Ноги коченели от холода, а пальцы рук деревенели, но цветы всё тянули его вверх, туда, где уже нет мягких облаков, а только густой туман и большое, палящее жаром солнце. Казалось, если он ещё хоть немного приблизится к солнцу, то сгорит в колючем холоде. Он забрыкался, завертелся, но не мог пошевелиться. С высокого неба он увидел дом — крошечное чёрное пятно далеко-далеко под собой. Ему стало страшно. Он боялся упасть и разбиться. Но когда он поднял голову и посмотрел на солнце сквозь пылающее марево, испугался ещё сильнее. — Я не хочу туда! — закричал он цветам. Но цветы не слушались: всё тянули его вверх и туже обвивали руки и ноги, больно впивались в кожу, пускали кровь. — Нет! Я не хочу! Пожалуйста! — из последних сил кричал он, пока цветы вились вокруг шеи и забирали голос. Возле уха распустился огромный, с голову, цветок и посмотрел ему в лицо, улыбнулся острыми зубками-лепестками. — Не бойся, — заговорил цветок певучим женским голосом. — Закрой глаза, закрой. Он сомневался, медлил, но всё же закрыл глаза, погружаясь во мрак. — Вот так, молодец, — говорил женский голос на ухо, постепенно превращаясь в мужской и глухой, а потом и вовсе злой и шипящий: — И не смей открывать глаза и шевелиться, ЧТОБЫ ОН ТЕБЯ НЕ СЪЕЛ! И он почувствовал, как венки тут же расплелись, выпустили его из хватки, и он полетел в кромешной темноте вниз, сквозь сильный холодный ветер, от которого леденели руки и ноги. Он упал в чёрствый мрак, и его голова раскололась, всё тело заныло так сильно, что он не мог сдержать шипение и крики боли, невольно распахнул мокрые глаза. Он увидел ослепительную темноту. Она окружила его со всех сторон, давила на грудь, выбивала воздух из лёгких и не давала пошевелиться. В ушах загудело, в глазах поплыло, а лицо запылало от жара, словно тысячи мелких иголок впились в кожу и кололи без остановки. Вдалеке он услышал быстрый громкий топот. Кто-то шёл к нему. Хотел его съесть. Он тут же закрыл глаза, зажмурился и крепко сжал губы, чтобы не издать звука. Шаги раздавались совсем близко. Кто-то ходил возле него, ждал, когда он откроет глаза, и чем-то громко шелестел, чем-то бряцал. Хотел съесть. Вскоре он услышал ещё шаги. Их стало больше. И они были возле него, нависали над ним, что-то невнятно говорили. Хотели, чтобы он открыл глаза. И он изо всех сил терпел боль. Не дышал, не шевелился и не открывал глаза. Кто-то не съели его. Они ушли, и он облегчённо выдохнул, когда их шаги вовсе исчезли. Боль утихла, и он уже мог пошевелить неподатливыми кончиками пальцев, но это не помогло встать: его приковали к чему-то жёсткому и холодному. Он не мог подняться и убежать. Мог лишь открыть глаза. Но он боялся. Боялся, что кто-то снова придёт к нему, чтобы съесть. Он вслушивался в звуки вокруг, но слышал лишь звенящую тишину. Где он? Почему он здесь? Он не хотел быть здесь, он хотел быть дома. Но… он не знал, где его дом. И не знал, кто он такой. Он знал только, что ему страшно и что его съедят, если он откроет глаза. Сколько бы ни старался, он не мог вспомнить, как сюда попал. Помнил, что летал в небе с цветами и что они привели его сюда, но не помнил, где он с этими цветами познакомился. Возле дома, который видел с высоты? Это его дом? От всех этих мыслей вновь разболелась голова, и уже было невыносимо находиться прикованным и в темноте. Его веки слиплись и потяжелели, но он смог раскрыть глаза. Тут же закружилась голова — ему понадобилось время и терпение, чтобы картинка стала более-менее чёткой. Он увидел камни. Невысоко над ним, и их было очень много. Они слиплись друг с другом и не падали ему на голову, хотя всё плавали и двоились, и следили за ним. Он долго и пристально смотрел на них в ответ и только потом, когда голова перестала кружиться, понял, что это потолок. А возле него была такая же каменная стена. Он был в каменной комнате! Посмотрев в другую сторону, он увидел стол. Очень знакомый. Большой, с блестящими ручками на ящиках, гладкими выпуклыми ножками и чёрной темнотой под ним. Этот стол пугал его — таращился на него и тоже хотел съесть. Он внимательно всматривался и в другие вещи: в красивый стул с мягкой на вид сидушкой, во что-то высокое и узкое, накрытое большой тряпкой, в шкаф с книгами, — но больше ничего не узнавал. Сам он лежал на кровати по пояс укрытый одеялом, и ничто не связывало его руки и ноги. Только он по-прежнему не мог подняться. Это беспокоило, но ему было вполне комфортно в этой комнате. От нечего делать он рассматривал потолок, всматривался в каждый камушек, в каждую шершавую неровность и ни о чём не думал. Мысли утекали из головы, и тело становилось лёгким, невесомым и то поднималось к потолку, то снова опускалось. Где-то вдалеке он слышал неразличимые голоса и, тут же закрывая глаза, резко падал в кровать. Когда голоса утихали, он снова принимался смотреть в потолок и взмывать в воздух. Пока он летал, краем глаза заметил что-то чёрное среди кладки камней. Оно двигалось, пробиралось сквозь щель к нему в комнату, а потом раскрыло свои чёрные крылья. Закружилось вокруг него. Это бабочка! Ему понравилась эта бабочка. Она порхала над ним, лёгкая и красивая, и он следил за каждым её взмахом крыльев и улыбался. Бабочка билась возле потолка, а потом резко замерла и начала падать: одно из крыльев отвалилось от её тельца и, как лепесток, закружилось над ним в воздухе. Он испугался, дёрнулся поймать бабочку, но не смог даже головы с подушки поднять. А бабочка и её оторванное крылышко затрепетали, закружились — у бабочки вмиг отросло новое крыло, а у оторванного крылышка появилось тельце с ещё одним крылом. Теперь у него над головой кружилось две бабочки. Красивые, они порхали над ним, теряли по крылу, и тут же эти крылья превращались в новых чёрных бабочек. Они садились на его одеяло, превращаясь в чёрное полотно, потом — на руки. Мягко щекотали кожу своими тонкими лапками. В комнате собралось так много бабочек, что они походили на огромное чёрное облако, которое с шелестом опускалось на него. Всем уже не хватало места, и бабочки дрались, толкали друг друга крыльями, взмывали к потолку, но вскоре снова опускались и садились ему на голову. Щекотали шею и плечи и с каждым разом всё настырнее лезли к глазам, носу и рту, и всё дрались, невольно царапали лапками лицо. Ему становилось неприятно, и он замотал головой, спугнул с лица бабочек. Но, полетав, они снова спускались к нему. «Хватит!» — захотел крикнуть он и прогнать с себя всех бабочек, но не успел: что-то укусило его в руку, и эта резкая боль обездвижила всё тело и лишила голоса. На глазах выступили слёзы, но он стерпел. Снова замотал головой и попытался сдуть с себя бабочек. Они обиделись на него. Кто-то из бабочек снова укусил его, уже в ногу — другие это увидели и решили сделать так же. Злые бабочки закружили над ним, собрались в чёрную тучу… и стаей обрушились на него. Больно кусали за руку, за ноги, в живот и шею, подлезали под простынёй и впивались в спину, царапали лицо, и он видел и чувствовал, как они забираются ему под кожу и ползают там, кусают и ползают. Он хотел закричать, позвать на помощь, прогнать злых бабочек, но тело онемело, не слушалось его, а голос пропал. Его тело больше не принадлежало ему — его захватили бабочки и кусали, кусали, кусали. А он мог только зажмуриться и терпеть. Он провалился в бескрайнюю темноту. Не видел и не слышал ничего, кроме огромных бабочек: они били его чёрными крыльями по лицу, скалили острые хоботки на своих ворсистых мордах и смеялись злорадным хором. Что-то напугало часть бабочек, и они упорхнули подальше. Остальные заволновались, больше не смеялись, оглядывались. В воздухе раздался шум. Спокойный, приглушённый. Шум становился всё громче и отчётливей, и бабочки испугались его: затрепетали крыльями и начали быстро-быстро вылезать из-под кожи, взмывать к потолку. Оставляли его искусанное тело в кровоточащих дырках. Он видел, как они тучами собирались в комнате и, толкаясь, как дым, утекали сквозь приоткрытую дверь, прочь от него. Чего они испугались? Этого шума? Он вслушался, но ничего не услышал. Но, опустив взгляд, оторопел. В комнате возле его кровати стояли двое — мальчик и мужчина. Мальчик, не моргая, таращился на него выпученными глазами, и он вязнул в их непроглядной черноте. Мужчина, стоявший спиной, резко обернулся и тоже уставился на него. Мужчина и мальчик не двигались, смотрели на него… А он на них. Почему? Что им нужно? Захотели съесть. Он испугался, наконец, поняв, что не так, — он открыл глаза! Запоздало зажмурился, застыл неподвижно. Но было уже поздно: мужчина и мальчик заметили его. Говорили что-то непонятное друг другу. С него сорвали одеяло — отовсюду тут же повеяло прохладой, — и что-то ледяное и цепкое схватило его за ноги, начало царапать. Он терпел. Не дышал, не двигался, не открывал глаза. Иначе его съедят. Вскоре его выпустили из хватки, и мужчина с мальчиком снова заговорили на непонятном языке. Говорили быстро и громко, будто спорили. И резко затихли. В дальнем углу комнаты раздался гулкий шум — он сразу понял, что это открылась полка в столе, — и неразборчиво что-то то ли зашуршало, то ли застучало. А потом раздались шаги. Он отчётливо чувствовал, как кто-то повис прямо над ним и взял его за руку. Это прикосновение оказалось слабым, нежным, но всё равно было страшно. Кто-то хотел что-то сделать с его рукой. Он чувствовал, как тёплые пальцы прощупывают его руку и что-то холодное касается кожи, и цепенел от нарастающего ужаса. Раздалась лёгкая невнятная боль. Хотелось вырваться, закричать, но он терпел. Лежал неподвижно и не открывал глаза. Боль быстро прошла, и его руку тут же оставили в покое. Мужчина и мальчик снова начали говорить, но он опять ничего не понимал. Это странно. Он слышал знакомые звуки, но не мог даже догадаться, что значили все эти слова. С замиранием сердца он ждал, что будет дальше, но ничего ужасного не случилось. Закончив говорить, мужчина и мальчик просто вышли из комнаты и закрыли дверь. Всё затихло кругом, и из коридора больше не раздавалось звуков. Послушав немного, он выдохнул с облегчением. Мальчик и мужчина не съели его. Но почему? И почему красивые бабочки разозлились на него? Он ведь просто смахнул их, потому что они царапали его лицо. От мыслей, как они напали и начали кусать, охватила тревога. Его тело опухло, покрылось глубокими дырками, истекало кровью и саднило пульсирующей обжигающей болью. Когда он распахнул глаза и посмотрел на руки и ноги, всё это исчезло в темноте. Они были обычными, без дырок и крови. Но этого не может быть! Он же сам видел, как бабочки кусали его и ползали у него под кожей!.. В коридоре вновь раздались быстрые и частые шаги, словно кто-то шлёпал босыми ногами по камню, — он тут же закрыл глаза. Дверь со скрипом открылась и закрылась с хлопком. Он чувствовал, что рядом кто-то есть и из-за него по комнате растекался странный аппетитный аромат, — но этот кто-то стоял неподвижно и молчал. Безмолвие угнетало, заставляло напрячься каждой клеточкой тела. В звенящей тишине комнаты разлетелся голос. Это был тот мальчик с чёрными выпученными глазами — он сразу узнал его. Мальчик злился. Его непонятные слова прозвучали глухо, с шипением, и это пугало. Он съест его? Мальчик подошёл ближе, и аппетитный запах усилился. Слюни собирались у него на языке. Это еда? Мальчик словно услышал его мысли и ответил, поднёс что-то к его носу и губам. Это было что-то очень вкусное. Приятный удушающий запах будоражил нос, кружил голову, и он тут же осознал, как сильно хотел есть. Всё тело содрогнулось, когда мальчик провёл едой по губам, и её сок просочился в рот, попал на язык. Сладко и солёно. Эта еда точно была очень вкусной и сытной, но чем дольше он чувствовал её вкус и аромат, тем сильнее начинало крутить живот от голода. Он боялся раскрыть рот. Мальчик по-прежнему нависал над ним и дразнил кусочком еды: водил им по губам, оставлял там лежать, а потом вновь забирал и вертел им у носа, и всё разговаривал приглушённо, словно хотел, чтобы он поел с его рук. А он терпел. Знал, что нельзя открывать глаза и шевелиться, — иначе его съедят. Мальчик долго мучил его. Всё дразнил кусочком еды, измазывал соком нос и подбородок, брал его руку и окунал её в еду, пачкал. Он чувствовал её и изо всех сил хотел незаметно подцепить пальцами, сжать в ладони и положить в рот, но терпел. Иначе мальчик всё увидит. Некоторое время спустя стало совсем невыносимо. Он слышал, как мальчик с удовольствием ел его еду и облизывал пальцы и всё говорил ему что-то. «Раз не ешь ты, то съем я», — вот что он слышал в его неразборчивой речи. Ему было невероятно завидно, обидно и голодно. Он был готов сдаться, когда мальчик, выложив на его губах несколько кусочков еды, молчаливо понаблюдал за ним, а потом что-то недовольно буркнул и хлопнул дверью. Он волновался. Не чувствовал, что в комнате кто-то есть, но всё же боялся шевельнуться. Чуть приоткрыл один глаз, осмотрел комнату. Никого не видно. Уставший и голодный, он скосил глаза к носу, посмотрел на то, что осталось. Пара кусочков мяса в красном соке. На вид они были красные и абсолютно сырые, но их аппетитный дурманящий запах заставлял не думать об этом. Он ужасно хотел есть. Аккуратно, медленно он начал размыкать губы, чувствовал, как в рот попадает всё больше сока, и языком, зубами подцеплял их, придерживал, чтобы не уронить. Всё его тело застыло в напряжении. Он не слышал и не замечал ничего, кроме пары кусочков мяса, невероятно мягких и скользких, которые вот-вот провалятся ему в рот. Вкус этого мяса было сложно описать. А то, как оно быстро растаяло на языке, тут же проскочило в глотку и оставило после себя приятное сладкое чувство, казалось невероятно знакомым. Он хотел ещё, но больше не было. Мальчик всё съел за него, и он злился на него за это. Слизывая с губ остаток сока, он лишь надеялся, что когда-нибудь снова сможет поесть этой вкусной еды. Но даже эти два кусочка оживили его. Он почувствовал приятное тепло по телу. Оно расходилось от его живота по рукам и ногам, и он начинал ощущать себя более лёгким и довольным. Он фокусировался на этом чувстве — и оно усиливалось, мягкими прикосновениями дотрагивалось до его кожи и поднимало к потолку. Он снова парил. Невысоко, но всё же парил. И ему нравилось эта лёгкая невесомость. Вскоре чувство полёта закончилось и уложило его обратно на кровать. Он всё ещё чувствовал аппетитный запах еды: его рука была испачкана в красном соке, но он не мог поднести её к лицу и облизать. Уставился в потолок, чтобы не замечать её, а потом и вовсе закрыл глаза. Он ничего не делал и ни о чём не думал. Его не заботило, кто он и что здесь делает, и не пытался придать всему вокруг какой-то смысл. Его голова была пуста, и ему было спокойно в этой пустоте. Он просто лежал и ждал чего-то. Из обволакивающей мирной темноты его выдернули голоса за дверью. Голос мальчика и мужчины, но не того, кого он видел, — этот был более резкий и грубый. Он что-то сказал мальчику, а мальчик так же недобро ответил ему. На мгновение воцарилась тишина. Мужчина что-то недоверчиво и приглушённо спросил. Мальчик коротко ответил. Снова тишина. А потом резкий стук в дверь. Мальчик и мужчина пыхтели, шипели друг на друга и всё били по двери — от этих звуков у него всё сжалось внутри от ужаса. Сейчас его точно съедят. Вдалеке раздался третий крик — того мужчины, который видел его, — и шипение и стуки тут же затихли. Все три голоса громко заговорили, почти что кричали, и пусть он не понимал слов, он не сомневался, что двое мужчин и мальчик ссорятся. Особенно двое мужчин. Они не переставали кричать друг на друга, и ему с каждой секундой становилось страшно и неприятно. Отчего-то хотелось закрыть уши и лицо руками и сжаться в клубок. В его памяти стали всплывать ещё одни крики, тоже мужские, но с другими голосами. Они так громко и зло кричали друг на друга, стучали по столу и грозно топали ногами, что от их ругани дрожали стены и начинала гудеть голова… но потом всё резко затихло. А звенящая тишина после этой ссоры осталась с ним навсегда. Он лежал неподвижно в темноте и не слышал звуков. Не понимал, то ли это тишина в его голове перебила все звуки вокруг, то ли в коридоре по ту сторону двери тоже всё затихло. Ему не нравилась эта тишина. Она его пугала, сжимала в тисках. Отчего на его глазах невольно выступили слёзы, а сам он мысленно без остановки просил, чтобы кто-нибудь снова к нему пришёл и сказал что-нибудь, пусть даже на непонятном языке. Но к нему никто не приходил. Ему становилось не по себе. Он начинал задыхаться в этой безмерной холодной темноте, которая сдавливала его, хотел почувствовать и услышать рядом с собой хоть кого-нибудь, чтобы это гнетущее чувство не вилось вокруг него ураганом, не скалило на него зубы. Он услышал шаги. Совсем далеко, тихие и медленные — они шли в его сторону. И он беспрерывно и горячо просил, чтобы они открыли дверь и остались с ним. И эти шаги услышали его: приблизились и, помедлив, переступили порог его комнаты. Здесь по-прежнему было тихо, но эта тишина больше не пугала, как и осторожные шаги. Эта была умиротворяющая тишина. Он слышал движение и журчание воды, как к нему подошли и повисли над ним, но он больше не боялся этого. А когда тихий мужской голос что-то робко сказал ему, стал по-настоящему счастлив. Что-то тканевое, мокрое и холодное коснулось его руки — той самой, которую мальчик испачкал в соке, — и это прикосновение оказалось настолько приятным, что внизу живота родилось тёплое и щекотное чувство и потекло вверх будоражить всё тело. Сначала движения были робкими, но позже — более уверенными. Щекочущее чувство немного поутихло, но прикосновения к пальцам и ладони оставались невероятно приятными. В какой-то момент прикосновения закончились, но он всё ещё слышал движения над собой. Мужчина аккуратно схватил его за лоб и провёл уже по лицу — тут же пробежался мороз по коже, — а потом недовольно цыкнул и заметался по комнате. Снова зажурчала вода, и мужчина вновь вернулся к нему и мокрым и более холодным прикосновением тщательно вытер лицо. Этот холод погубил всё блаженство и прогнал щекочущее чувство в животе, но всё же оставил после себя частичку радости. Вымыв ему лицо и руку, мужчина ушёл куда-то в другой конец комнаты, зашуршал листами и начал чем-то скрести по бумаге. Этот странный звук не пугал его. Он мимолётно улыбнулся от мысли, что не один, и терпеливо принялся ждать, что случится вокруг него дальше.

***

Цветок соврал, что его съедят, если он откроет глаза и пошевелится. И в каменной комнате совсем не страшно. Рядом с ним практически всегда был добрый и забавный мужчина. Он любил тихонько следить, как мужчина сидел за столом к нему спиной, что-то делал, а потом внезапно вскакивал со стула, начинал ходить по комнате и разговаривать — и он тут же закрывал глаза, радуясь. Ему нравилась эта игра. А ещё ему нравилось, когда мужчина быстро-быстро собирался куда-то, носился по комнате и выбегал в коридор, но потом тут же возвращался, ворчал под нос и снова начинал громыхать чем-то в ящиках стола, чтобы вскоре опять убежать. Когда мужчина надолго уходил, он всегда оставлял ему на кровати тарелку со вкусным сырым мясом. С прошлого раза мальчик больше не приходил к нему и не съедал его еду, поэтому всё доставалось только ему одному. Поначалу было тяжело есть самому — руки не слушались и не хотели двигаться, — но он приловчился нырять лицом прямо в миску и есть так, и чем больше он ел этого вкусного мяса, тем лучше ему становилось. Однажды он смог сесть на кровати и взять миску в руки — вспомнил, что так было и раньше. Когда-то он тоже так сидел, держал миску и плакал. Его тело ныло от боли, и он боялся чего-то над собой, но страх и боль утихли, когда он стал есть. Ему стало легче и лучше. Прямо, как сейчас. Но иногда ему было плохо в комнате. И страшно одному. Когда мужчина уходил и долго не возвращался, он начинал слышать жуткие голоса. Они не звучали злыми, они просто говорили что-то неразборчиво очень близко, прямо возле его уха — но около его кровати никого не было и никто не заходил к нему в комнату. Но кто-то точно следил за ним. Становилось страшно. Он с трудом садился на кровати, внимательно осматривался по сторонам и вглядывался в темноту под столом, но никого не находил. А за ним продолжали следить. Липкое чувство тревоги пропадало, когда добрый мужчина возвращался в комнату, начинал что-то снова писать или разговаривать с кем-то, хоть и приходил часто один, — и он слушал его торопливую невнятную речь и больше не замечал чужого присутствия. Так бывало и с каплями. Когда он долго лежал с закрытыми глазами, то начинало течь с потолка, и ледяные капли медленно капали ему на лицо. Он подвигался в сторону и отворачивал лицо, но капли продолжали падать прямо на него, затекать в глаза и уши. Становилось мокро и холодно, отчего пробегались мурашки по телу, а капли начинали капать всё чаше и всё больнее бить по лицу, капать на тело, впитываться в одеяло. Каждую секунду они били его то тут, то там, и одеяло тяжелело, придавливало его, а он отчётливо слышал, как с каждым ударом ломаются кости в его замёрзшей голове. Однажды, когда стало совсем невыносимо, он приоткрыл глаза и сквозь падающие капли увидел огромные острые сосульки. Они свисали с потолка прямо над ним, блестели от талой воды и угрожали проткнуть насквозь, если он продолжит на них смотреть, — и он зажмуривался, стискивал в руках мокрое одеяло и очень сильно ждал возвращения доброго мужчины. С ним потолок переставал капать, сосульки пропадали, а кровать, одежда, лицо и волосы вновь становились сухими. Всё пропадало, как страшный сон. Он внимательно смотрел и думал, как мужчина это делал. И понял. Он не боялся того, что видел, и всё плохое и страшное само пугалось его и исчезало. И ему нужно быть таким же смелым. Но сегодня добрый мужчина выглядел встревоженным. Сел за стол писать, замер, а потом резко вскочил и подорвался к чему-то узкому и высокому, сорвал с него большую тряпку на пол. Зеркало. Мужчина внимательно смотрелся в него, трогал лицо и начинал улыбаться. Выглядел радостным. Он тоже захотел хоть немного посмотреть на себя и улыбнуться. Аккуратно приподнялся на локте, потом сел, вытягивал шею и всматривался в кусочек зеркала, но мужчина начал сильно двигаться, загораживать всё зеркало. Тогда он подвинулся ещё ближе к изножью и краю, снова вытянул шею. Мимо спины мужчины он увидел что-то грязное, бурое и серое, но никак не мог понять, что это такое. Он всё всматривался, тянулся вперёд, как мог, выгибался в спине, пытался разглядеть, но мужчина мешался. Он подвинулся ещё ближе к краю, но не удержался и больно рухнул на пол. Мужчина испугался, отскочил в сторону, а он, наконец, смог всё увидеть. Оцепенел от ужаса. Напротив себя, на полу, он видел что-то не похожее на человека. Его руки и ноги покрывали глубокие уродливые шрамы, а в его левом глазу чернела пустота. Он истекал кровью, пачкал ночную рубаху и одеяло бурыми пятнами, но не плакал и не кричал от боли — так же испуганно таращился в ответ. А позади него были серые крылья. Он никогда не видел таких крыльев — невероятно огромных, неповоротливых и взлохмаченных. Одно из них было сломано и валялось на полу неестественно повернутое, а на втором гнила большая проплешина. Кто это? Почему он в зеркале? Как он туда забрался? Что-то нежно коснулось его плеча. Потом слегка тряхнуло. Это добрый мужчина склонился над ним и что-то говорил ему. Он волновался, но говорил добро, плавно, кажется, даже не думал его есть. Он не боялся доброго мужчину, но настороженно смотрел на него, впервые находясь так близко. А мужчина всё разговаривал с ним и показывал на себя пальцем. Потом на него, но замялся. — Полди. Это слово громким эхом разлетелось по комнате, зазвенело в ушах, и он невольно дёрнулся, резко отсел в сторону, подальше от мужчины. Это слово… оно казалось очень знакомым, но он никак не мог вспомнить его значение. Мужчина молчал, ошарашено таращился на него, но это слово по-прежнему раздавалось в его голове, становилось более хриплым и злым. Это страшное слово. От него сердце сжималось в груди, тело пробирала дрожь, и ему хотелось убежать, спрятаться куда-нибудь. Мужчина снова заговорил, потянул к нему руки… Он испугался. Закричал так громко и сильно, что заболело горло, а на глазах выступили слёзы. С трудом шевеля руками и ногами, он отполз прочь. Он не хотел, чтобы мужчина говорил. Не хотел вновь услышать то страшное слово. Мужчина замолк. Отсел к стене в другом краю комнаты и затих, прикрыл глаза. А он всё слышал это жуткое слово. Полди. Полди. Полди. Старческий хрипучий голос без остановки произносил его и не утихал, даже когда он закрывал глаза и затыкал уши. И он невольно вздрагивал от этого голоса, этого слова. Они словно звали его, а он не мог не откликнуться. Полди… Может, это слово и есть его имя? Но почему ему от него так страшно?.. В памяти всплыло то существо, которое он увидел в зеркале. Напротив него. В его отражении. Там, в зеркале… был он сам?.. Но сейчас, выпрямив ноги и положив на колени руки, он не видел их такими же изуродованными, как в зеркале. Они выглядели обычными. Он пошевелил пальцами на ногах, сжал и разжал кулаки. Эти руки и ноги и правда его: одни двигаются так, как он хочет. Это странно. Если эти руки и ноги и правда его, то где на них кровавые дырки от бабочек? Он же сам видел, как они прогрызали кожу, залезали под неё, ползали там и кусали его. Он точно это видел. Он посмотрел на мужчину. Тот тоже выглядел обычным. И уставшим. Под его глазами темнели большие синяки, и он неподвижно сидел, вытянув ноги, и лишь изредка приоткрывал веки, косился на него и снова закрывал глаза. Мужчина тоже смотрелся в зеркало и выглядел взволнованно. Это зеркало показывает всех другими? Искоса посматривая на мужчину, он настороженно подполз к зеркалу, уставился на своё отражение. Он совсем запутался. Он больше не видел в зеркале то изуродованное существо с крыльями — лишь большие серые глаза, маленький прямой нос и пухлые губы, а ещё тёмные вьющиеся волосы, которые неопрятно торчали во все стороны. Он знал это лицо. Это было его лицо. И он улыбнулся своему отражению, помахал ему — оно ответило тем же. В стороне раздался ласковый голос мужчины: он что-то спросил и тоже улыбнулся. Всё же этот мужчина и правда добрый. Мужчина придвинулся ближе и снова заговорил и указал на себя. Особенно чётко и медленно он произносил одно слово: — Те-о. — Тео? — неуверенно повторил он: он не знал такого слова. Мужчина тут же просиял, радостно закивал головой и начал стучать ладонью себя по груди. Всё повторял: — Тео. — Ты Тео? — догадался он. — Тебя зовут Тео? Мужчина ещё радостней закивал и заулыбался, что-то затараторил непонятное, посмеялся. И он тоже улыбнулся. Тео. Ему понравилось имя доброго мужчины. Но мужчина вдруг затих и посерьёзнел. Пристально уставился ему в глаза и, указав теперь на него, так же чётко и медленно сказал: — Пол. — Пол? — вновь повторил он. Мужчина кивнул. — Я Пол? — недоверчиво спросил он, тоже указав на себя. Мужчина снова кивнул и облегчённо улыбнулся, но ему не хотелось улыбаться в ответ. Он часто слышал, как Тео говорил это слово, но оно не казалось его именем. Оно никак не отзывалось в нём, как это было с тем словом… С Полди. Стоило ему лишь подумать об этом имени, как по телу тут же пробежались мурашки. Вот как его зовут. И тогда Тео тоже сказал это имя, а не Пол. Он настороженно посмотрел на Тео и серьёзно сказал: — Меня не зовут Пол. Тео помрачнел. Подтянул к себе ноги, помотал головой и снова указал на него. Произнёс: — Пол. — Меня не зовут Пол, — упирался он. Тео тяжело вздохнул, что-то заговорил невнятно. Он опять ничего не понимал, но невольно поёжился, когда услышал то имя. Полди. Каждый раз, как он его слышал, его словно окатывали ледяной водой, и он невольно дёргался и хотел спрятаться от всплывающего в памяти хрипучего старческого голоса, который раз за разом рычал на него этим именем. Ему становилось страшно. — Пол, — понурившись, закивал он и сжал подол своей ночной рубахи. — Я Пол. Его голос предательски задрожал, а к глазам подступили слёзы. Ему было страшно и обидно. Страшно от собственного имени и жуткого голоса, который преследовал его, и обидно, что его хотят называть другим именем. Его так не зовут. Это не его имя. Но ему не страшно от другого имени… Пусть лучше будет оно, чем его настоящее страшное имя. — Меня зовут Пол, — почти шепотом произнёс он. Большая и тёплая рука Тео легла на его плечо и заботливо притянула к себе, нежно погладила по голове и спине. И он, уткнувшись лбом ему в грудь, не сдержавшись, тихо заплакал.

***

Тео сидел в кресле и заламывал пальцы на руках, молчаливо наблюдая, как Матеуш возился с самокруткой и пару раз приглушённо чертыхался под нос. Он пришёл за советом, но начинать разговор первым совсем не хотелось. — Так что ты хотел?.. — наконец, спросил Матеуш, когда закурил и устало откинулся на спинку кресла. Тео ответил не сразу. Уставился в пол, выдержал паузу, вслушиваясь, как Матеуш вальяжно выдыхает едкий дым. — Несколько недель назад проснулся Пол, но до сегодняшнего дня он всё это время он притворялся спящим… Он… что-то увидел в зеркале, и это что-то напугало его. — Извини, что перебиваю, — вмешался Матеуш, — но ты о ком? Тео озадаченно уставился на Матеуша. Ему казалось, о Поле все знают, — по крайней мере, те, кто живут недалеко от подземелья. — Это мальчик из подземелья. Он почти два века спал. — А, этот Древний, — закивал Матеуш. — Значит, вот как его зовут. — Это его ненастоящее имя. — А это неважно. — Матеуш снова выдохнул клуб дыма и показал два пальца, говоря: — Здесь его будут называть двумя способами: либо Древний, либо Шлюха. Никто переучиваться не станет. Тео смотрел мимо Матеуша куда-то в пустоту и не шевелился, словно его отчитывали, а слова Матеуша больно кололи его. Слишком жестоко и предвзято. Тео было обидно за Пола: не успел он толком очнуться, а его уже зовут не самыми приятными прозвищами. Это совершенно нечестно. Тео не интересовался прошлым других подданных и тем, как они пришли к такой жизни, но наверняка у каждого за спиной были случаи, за которые можно обидно обозвать… и каждому было бы неприятно, если бы их называли по прошлым поступкам. К тому же Пол показался довольно чувствительным — Тео до сих пор было не по себе от того, как он расплакался, узнав о своём новом имени, — и вряд ли будет рад новым прозвищам. — Так тебя волнует, чего он испугался? — прервал Матеуш воцарившуюся тишину. Он уже успел выкурить самокрутку и с кротким скрипом стула потянулся потушить окурок о пепельницу. Тео неуверенно кивнул, не отрывая взгляда от пустоты. — И это в том числе. — Звучно вздохнул. — Знаешь, я не хочу ни к кому относиться предвзято, я считаю это неправильным, но за последнее время я столько раз слышал, что Пол какой-то странный и сумасшедший, что… мне и самому так начинает казаться. Я не говорю, что он и правда… ну, того, но иногда я совершенно не понимаю его некоторых поступков, и от этого мне становится не по себе. Понимаешь? — спросил Тео и с надеждой посмотрел Матеушу в лицо. Тот серьёзно и задумчиво глядел в окно. — Например? — Ну, например… Например, он очень тактильный. Прям очень сильно тактильный. Когда он чего-то испугался в зеркале, я смог с ним поговорить, и он расплакался прямо у меня на груди. Потом он не мог встать и сам дойти до кровати, и я его придерживал, чтобы он не упал. Я знаю, что в этом нет ничего особенного, но он реагировал и отвечал на мои прикосновения слишком раскрепощенно: в нём пропала какая-то скованность, которая была сначала. Я не придал этому особого внимания, но потом, когда решил взять у него кровь на анализ и проверить его регенерацию, он всё время норовил прильнуть ко мне или дотронуться до меня… Невольно Тео поёжился и почувствовал, как ему становится душно. Он вспомнил, как с горем по полам смог взять у Пола крови из вены — он не переставая вертелся и всё трогал руками, отвлекал, — а потом во время эксперимента притих. Замер, напрягся, глядел куда-то в пустоту. Тео показалось, что Пол может потерять сознание, поэтому придерживал его, чтобы он не свалился… а потом сам отскочил, как ошпаренный. Тео слегка помотал головой, отгоняя все мысли. Слишком неловко о таком вспоминать. К тому же ему могло всё показаться… …Нет, он не извращенец, чтобы ему такое мерещилось. Он отчётливо чувствовал руку Пола на своём паху и видел его взгляд — блестящий, взбудораженный. Его огромные серые глаза сияли так, слово он увидел что-то одновременно интересное и желанное, и это что-то так сильно манило его, что он не мог не протянуть руку и не прикоснуться. И Тео совершенно точно видел, как Пол потом довольно и бесстыже смотрел на него. Нет, Тео совершенно точно не показалось. Пусть и ненадолго, но Пол возбудился, а в его глаза пошло заблестели — вот что испугало Тео. И теперь Тео чувствовал себя неловко, всё невольно задумывался, что сделал что-то не так. Матеуш громко рассмеялся, и Тео вздрогнул от его внезапной реакции. — Забавно, — улыбаясь, сказал он. — Он и правда необычайно тактильный. Есть идеи, почему? Тео пожал плечами. — Возможно, из-за разных порядков в наши века. Наверняка то, что был нормально в восемнадцатом веке, может выглядеть неприлично и абсурдно сейчас. — Возможно. Но не думаю, что раньше было нормально тереться об первого малознакомого мужчину. Поэтому напрашивается только один вывод, — Матеуш многозначительно посмотрел Тео в лицо и со злорадной улыбкой произнёс: — Издержки профессии. Тео ничего не ответил. Молчаливо потупил взгляд и уставился на собственные ботинки, уже совсем загрязнившиеся от уличного песка и пыли. Да, скорее всего, так и есть — Тео тоже приходила такая мысль. Неважно, сколько времени пройдёт, наши привычки останутся с нами, и Пол вовсе не исключение. — Сам посуди, — продолжал говорить Матеуш, лениво потягиваясь в кресле, — в прошлом он был элитной проституткой, и, если верить слухам, он обслуживал только мужчин. Расцвет проституции и запретная мужская любовь — вот, что сделало ему имя. И он потратил на это всю свою жизнь, пока не умер. — Но ведь своим телом торгуют не от хорошей жизни. Зачем ему это сейчас, когда всё давно позади? — Не знаю, Тео, — помотал головой Матеуш. — Никто и никогда не сможет залезть к нему в голову и посмотреть, почему он поступает так, а не иначе. Но послушай, — Матеуш упёрся локтями в стол и подался вперёд, сказал приглушённо: — Я думаю, он будет очень проблемный. — О чём ты?.. — чуть ли не прошептал Тео. Он как загипнотизированный смотрел в заговорщические глаза Матеуша и внимал каждому его слову: — Здесь, в Империи, есть свои правила, и некоторые из них касаются секса. Тут порядки прямо как в средневековье: женщин-подданных нет, природа такого не принимает, а человеческих женщин нам трогать по закону запрещено, потому что они здесь для того, чтобы рожать детей, растить их и поддерживать между подданными и людьми баланс, не больше. Есть здесь, конечно, те, кто этот закон нарушает, но большинство не рискует, поэтому все развлекают себя сами или живут, как монахи. И принять роль женщины в постели тоже мало кто решается, потому что «Меня матушка на белый свет рожала не для того, чтобы я члены сосал», понимаешь? Матеуш выдержал многозначительную паузу и, получив в ответ лишь кроткий кивок, продолжил: — О древнем знает каждый, у кого свербит, и если он выйдет из подземелья и будет так же рьяно проявлять свою тактильность, то в нашем веке станет в несколько десятков раз элитнее и популярнее, чем в своём восемнадцатом. И тогда начнётся настоящий беспредел. А Макс без внимания это не оставит. Он не любит беспределы. Он закрывает глаза на редкие и незаметные беспорядки, но когда что-то выходит из-под его контроля, он от бессилия начинает рубить головы. Всем. Без разбора. Я однажды такое застал, и это было по-настоящему страшно. — И… что ты предлагаешь? — Не выпускать древнего из подземелья, конечно же. И пустить слух, что он на самом деле не просыпался или опять потерял сознание. Это самый лёгкий способ. Самый лёгкий способ? Вовсе нет. Он будет лёгкий для тех, кто живёт на поверхности, а вот Тео будет точно нелегко. Здесь у Пола слишком много недругов: Гас, который презирает его, Призрак, который его почему-то избегает, и ещё Хели, который был бы не против отомстить ему за убийство своего господина. И следить за Полом придётся, конечно же, Тео. Он не принял это предложение, но и не отказался от него — ответил, что подумает, и ушёл. Кто знает, может, Матеуш прав, и Пол своим присутствием и правда вызовет множество проблем, но… если Тео взвалит его опеку на себя… то он, наверное, сам в скором времени сойдёт с ума. Размышляя об этом, Тео уже машинально спустился в подземелье и дошёл до комнаты Пола. Он даже представить не мог, как вести себя рядом с ним, как отвечать и реагировать на его действия. Пол казался слишком непредсказуемым — это выбивало из колеи. Загруженный мыслями, Тео зашёл в комнату, оторвал взгляд от каменного пола. Замер, вытаращившись во все глаза. — Боже… Пол будто назло провоцировал его. Ползал на коленях возле зеркала, держась за массивную раму, всё крутился перед ним, что-то высматривал. Нагишом. И, увидев Тео, чему-то обрадовался, заулыбался — словно это вовсе не странно ползать по комнате без одежды. Тео тут же выскочил в коридор, хлопнул дверью и побежал, куда глаза глядят. Только спустя два поворота он смог остановиться — прижался к холодной стене, скатился на пол, закрыл лицо руками. Его тело словно пробивал озноб, а лицо и уши горели. Нет. Это абсолютно и совершенно точно не лёгкий способ. Это настоящее испытание.