Пиф-паф, Такер

Какого черта, Твик? Просто, какого черта? Крэйг снова ничего не понимает. Каждый жалкий кусок информации накидывает только десяток новых вопросов сверху, но не дает никаких ответов на предыдущие. Кажется, что он оказался в самой конченой лайв-версии игры в сапер. И здесь и сейчас у него поистине безграничный запас жизней — подрывайся сколько угодно. Но есть ли смысл в игре, логики которой ты не можешь понять? Разве такая игра не превращается просто в симулятор тупых смертей? Где-то на втором плане происходят какие-то действия. Это совсем неважно, пустой перевод пленки на что-то слишком малозначительное. Токен, вроде как, все-таки приглашает их войти, и Крэйг просто идет, не в полной мере осознанно, и заходит в дом, садится на кресло, но не может оторвать взгляда от мобильника Токена. токен крэйг не длджен не длжен прйити в школу завтра!!! умоляю останови его токен помоги мне помоги мне Сообщение доставлено в двадцать три пятьдесят, девятого декабря. Что там говорил Токен? Что Твик напился или… Ну да. Или сошел с ума. Наверное, Крэйг из девятого декабря подумал бы так же. Правда, Крэйг из девятого декабря — вероятно, последний человек из всех в этом гребаном мире, кому Твик вообще решил бы что-либо написать. Крэйг больше не намерен делать поспешных выводов. Однажды он уже совершил ошибку. А если быть откровенным до конца — вся последняя часть его жизни представлялась ничем иным, как бесконечным забегом по граблям. Крэйг продолжал бежать по кругу, разбивая себе лицо каждым ошибочным прыжком, но никак не мог остановиться — а когда что-то заставило его это сделать, заперев в границах десятого декабря, только тогда он смог затормозить и оглянуться назад. И у него оказалось слишком много времени для самосозерцания, а чем больше он вглядывался в свое отражение, сотканное из череды поганых действий и не менее поганых бездействий, тем отчетливее осознавал — как-то совсем незаметно для самого себя он успел превратиться в человека, которого мог бы только презирать. Крэйг пробегает глазами по буквам, снова и снова, будто ожидая, что каким-то невероятным образом это несчастное сообщение вдруг на самом деле окажется шифром, разгадав который Крэйг сможет понять хоть что-то. «Твик, привет, это Крэйг.» «Пожалуйста, ответь мне?» — Крэйг, может, объяснишь, что происходит? Крэйг поднимает голову. Клайд, Джимми и Токен сидят на диване напротив него, в молчаливом ожидании его комментариев. Теперь к двум обеспокоенным взглядам, преследовавшим его до этого всю недолгую поездку, прибавился еще и недоверчивый взгляд Токена. Крэйг, конечно, мог бы рассказать все, как есть. Дескать, чуваки, я тут немного застрял в десятом декабря. Теперь в мое расписание на день добавился обязательный пункт «сдохни, Крэйг Такер». Что можете посоветовать в этой ситуации? Сейчас Клайд и Джимми, кажется, видят в нем потенциального самоубийцу? Что ж, после подобной исповеди в их глазах он станет состоявшимся шизофреником. Крэйг мог бы рассказать и о том, что предшествовало всему этому — о его непродолжительном романе с Твиком и о том, что на самом деле случилось после. Но этого Крэйг делать тоже не собирается. Потому что он точно, ну или с вероятностью в девяносто девять процентов знает, чем все закончится. Несложно спрогнозировать ситуацию — люди так предсказуемы. Что его ждет после признания? Сначала смущенные переглядывания. Каждый из них будет отслеживать реакцию друг друга, в попытках отреагировать с приемлемой долей вежливого отчуждения. «Ха-ха, да ты гонишь» — первым разобьет тишину Клайд, гребаный маэстро по уничтожению неловких пауз и превращению их в еще более неловкие диалоги. Джимми будет молчать до последнего, пытаясь не выдать какую-нибудь шутку не к месту. С этого момента, на самом деле, все шутки станут не к месту, и превратятся только в еле слышный шепот за спиной. Никто из них, разумеется, не посмеет сказать ему в лицо то, что они думают на самом деле. Отдаление произойдёт неизбежно, но практически незаметно — и, рано или поздно, Крэйг просто окажется вытесненным из их круга общения. К черту все это. Крэйг ни за что бы ни стал открываться раньше, никому. Сейчас он знает, что, так или иначе, ему придется пережить это. Но только один раз — добровольно превращать свой и так не самый лучший день в бесконечный и бессмысленный камингаут он не намерен. С таким же успехом он мог бы застрять в хитроумной ловушке из фильма «Пила», и кричать что-нибудь вроде: «Позовите сюда еще Пеннивайза и Фредди Крюгера, кажется, я здесь чувствую себя слишком комфортно!». Пауза затягивается, Клайд нервно хрустит пальцами, что в образовавшейся напряженной тишине вообще-то звучит довольно зловеще. Крэйгу нужно что-то ответить. — Просто… Твик сегодня с утра приходил ко мне… С ружьем. Потом он сбежал и, — Крэйг понимает насколько, должно быть, нелепо выглядит именно эта часть истории в отрыве от контекста, — блядь, мне просто нужно найти его. Крэйг пожимает плечами и опускает голову. Как вообще можно объяснить что-то, что и тебе самому непонятно? — З-зачем Твик приходил к тебе? С ру-ржьем? — Не знаю, Джимми, — Крэйг отвечает слишком холодно, точнее, даже огрызается. Это выходит непроизвольно — конечно, Джимми не виноват в том, что Крэйг толком не в состоянии ответить на этот вопрос, — может, хотел пожелать мне доброго утра. — Какого, блядь, хрена? — Клайд, вскочив, нависает над Крэйгом, — Он собирался сделать что? Зачем ему ебаное ружье, зачем вообще ему шататься по чужим домам, с мать его, ружьем? Клайд хватает его за плечо и сжимает, весьма ощутимо. — Всем же было понятно, еще с того спектакля, что у него сорвало крышу! Почему вообще никто ничего не сделал, черт, его просто отстранили от занятий на пару дней! Он же, типа, опасен для общества! — Со мной все в порядке, как видишь, — Крэйг стряхивает с себя руку Клайда, и направляется к Токену. Отдает ему мобильник — Токен сидит нахмурившись, поджав губы, и смотрит на него с практически физически ощущаемой ненавистью. То есть, Крэйгу даже на секунду кажется, что он готов сорваться с места и наброситься на него с кулаками — но Токен только продолжает сидеть и молча буравить его взглядом. Все это тоже бессмысленно. Очевидно, что в этой ситуации у Крэйга нет никакой возможности для хоть сколько-нибудь адекватного разговора. Между ними стена, гребаная завеса из старых недомолвок и новых обстоятельств — все его друзья живут в обычном дне, в объяснимом, человеческом десятом декабря, которое наступило после девятого, и, ожидаемо, закончится одиннадцатым. Крэйг живет в бесконечном аду, и никто из нормальных людей в это все равно не поверит. Диалог между немым и слепыми — унылая драма с элементами фарса, развлечение для не самых разборчивых зрителей. Крэйг направляется к выходу. Делает пару шагов, но останавливается, снова разворачивается и смотрит, вероятно, слишком долго, на Токена, на Джимми, на притихшего Клайда, вернувшегося на свое место. Крэйг пытается, пытается зацепиться за что-то реальное в этом бреду, но давно уже и сам не понимает — есть ли у него вообще шанс не сорваться в бездну. Даже то, что он видит — и назойливое беспокойство Клайда и Джимми, и осуждение Токена, все это перестанет существовать на следующий день, сотрется, исчезнет. Ему на самом деле было проще воспринимать их как нпс-персонажей, запрограммированных болванчиков, следующих по своей схеме сюжета — где каждое утро Клайд обиженно звенел колокольчиками у него в машине, Джимми не слишком спешил на первый урок, а Токен страдал от своей детсадовской чумы, запертый в собственном замке. Крэйг привык подчинять свои чувства и эмоции разуму, но все привычные ему способы восприятия окружающей действительности отказываются работать слаженно. Крэйг знает, что нельзя доверять всему, что он сейчас видит и слышит — картинка перед ним это ебаная иллюзия. Но Крэйгу так хочется обмануться, поверить в то, что все нормально, все идет своим чередом. А еще… Крэйг пытается максимально дистанцироваться и от единственного логичного объяснения всему происходящему. Пространство, ограниченное Южным парком. Время, ограниченное одним днем. Абсолютно идиотские правила вселенной, создать которые мог только коллективный разум исписавшихся драматургов, пачками клепающий сюжеты для дерьмовых семейных комедий. Или… Или его собственный мозг. И это давящее ощущение беспомощности, и изнуряющее чувство вины, и страх, пробирающий до самых внутренностей колкий страх. На самом деле все это было запрятано где-то на уровне подсознания, но все равно сосуществовало вместе с ним задолго до гребаного десятого декабря. Твик выстрелил в него. Снаряд проломляет череп, превращает мозг в ебаный фарш — все это за доли секунды, моментальная смерть. И именно в это крошечное мгновение Крэйг существует сейчас — а его корчащийся в агонии разум предоставляет ему реальность, смоделированную на всех его чувствах. И тогда совсем неважно, чем именно завершится эта история. Погрузят ли разрушающиеся нейронные связи его в бесконечное чувство вины — и тогда он будет вечно искать Твика в этом, слепленным им самим, искажении времени. Или его подыхающий мозг решит подарить ему последнюю сказку на ночь, со счастливым финалом воссоединения. Все это неважно, если он уже умер. Именно в это рациональное объяснение Крэйг отказывается верить. Потому что это гребанный парадокс — если он согласится с самым логичным вариантом, обосновывающим все происходящее, это будет означать, что он сдался. Поверить в собственную смерть — значит проиграть. Крэйг будет искать Твика. Даже если это бессмысленно. Даже если Твик никогда не простит его. — Я просто думал, может быть, ты что-нибудь знаешь, — горло пересохло, фраза выходит сиплой, и звучит как мольба о помощи. Крэйг, должно быть, сам выглядит как олицетворение отчаяния. Как человек с полной атрофией мышц, овощ в больничной палате, запертый в собственном разуме, не способный хоть как-нибудь объяснить окружающим, что ему вообще нужно. — Ничего я не знаю, — выплевывает Токен, поднимаясь с дивана. Токен смотрит на него пристально, прищурившись, с явным неодобрением. Очевидно, что Крэйг не самый желанный гость в его доме, и он намерен выпроводить его куда подальше как можно скорее. — То есть, ты действительно решил задуматься о том, что что-то не так только тогда, когда Твик пришел к тебе с ружьем? — язвительно тянет Токен, — Хотя, знаешь, наверное, для тебя это прогресс. Я даже удивлен, что ему не пришлось действительно тебя пристрелить, чтобы в тебе совесть проснулась. Крэйг смотрит на Токена совершенно ошарашенно. А ведь Твику действительно пришлось его пристрелить. Почему-то это кажется Крэйгу неимоверно смешным. Почему-то непроизвольно на его лице растягивается улыбка — и Крэйг прикрывает рот ладонью, но это никак не помогает ему сдержаться. Токен вопросительно приподнимает бровь, видимо, он ожидал совершенно не такой реакции. Впрочем, это последнее, что Крэйг вообще замечает. Потому что глаза застилает пелена слез, потому что он начинает смеяться, безудержно хохотать, сбиваясь на кашель. До боли в легких, так, что кажется, что ребра вот-вот треснут и рассыплются от напряжения. Крэйгу до тошноты хреново, и так же до тошноты смешно. И воздуха катастрофически не хватает — каждый судорожно сделанный глоток он тут же тратит на новую порцию истерического всхлипа, или кашля, или смеха, разобрать, что именно с ним происходит, он не может, как не может и остановиться. Он прекращает только тогда, когда чувствует резкую боль извне — Токен, в попытке прекратить этот безумный припадок, прописывает ему оплеуху. Но это срабатывает, Крэйг утирает глаза и облегченно выдыхает. Токен выглядит совершенно растерянным. Его рука зависла в воздухе, и сам он будто бы оцепенел, замер в нерешительности, все еще переваривая увиденное. — Чувак, — упавшим голосом произносит он, — Крэйг. — Уморительная шутка, Токен. Твику действительно стоило меня пристрелить. Токен все еще в замешательстве, но жестом приглашает его сесть обратно. Он явно пытался выставить Крэйга за дверь буквально пару минут назад, но убогий перформанс в виде нервного срыва, видимо, убедил его проявить снисходительность. Насколько жалким должно было быть это зрелище, если оно заставило принципиального Токена передумать так быстро? Впрочем, плевать. Крэйгу действительно не хочется оправдываться. Если бы они могли знать, в какую чертову передрягу он попал на самом деле, то, вероятно, сочли бы, что он, в целом, еще неплохо держится. Борясь с желанием все-таки развернуться и уйти, завершив это нелепое дружеское воссоединение, Крэйг все-таки усаживается обратно на кресло. Все возвращается к началу — Крэйг молча смотрит на Клайда, Джимми и Токена, те отвечают ему таким же молчанием. Правда Клайд пытается незаметно пихнуть Токена локтем, и так же незаметно шепнуть ему «Вот видишь!». Этот незатейливый метод конспирации не срабатывает хотя бы потому, что Крэйг сидит от них на расстоянии шести футов. — Ладно, — вздыхает Токен, — кажется, нам стоит поговорить. Он смотрит на Крэйга очень серьезно — буквально, блядь, препарирует его взглядом как дохлую жабу. Потом поворачивается к Джимми и Клайду и кивает им. Джимми понимает его с полувзгляда, встает и настойчиво тянет Клайда за собой. Но Клайд так просто сдаваться не собирается. — Эй, да почему мне кажется, что я единственный вообще не понимаю, что происходит? Крэйг поднимает на него уставший взгляд. Почему-то хочется дать ответ максимально едкий, но Крэйг останавливает себя. Клайд тоже не виноват в том, что происходит. Клайд виноват, может быть, только в том что до сих пор не послал Крэйга на хер — по крайней мере, сам Крэйг, на его месте, давно бы это сделал. — Я смогу нормально объяснить вам все завтра. Просто найду Твика, и… И все будет в порядке. Клайд смотрит на него с сомнением, всем своим видом показывая, что он не очень-то и верит в то, что Крэйг вообще захочет что-либо ему объяснять. Клайд, должно быть, думает, что он просто пытается от него отвязаться. В какой-то степени он прав — Крэйг не совсем уверен, что сможет выполнить данное обещание. Он не очень-то и уверен, что «завтра» вообще когда-нибудь наступит. — Окей, окей. Мы просто подождем тебя… Типа, пока поиграем в плойку. Нет. Такой вариант развития событий совершенно не устраивает Крэйга. Очевидно, что ни Клайд, ни Джимми не могут быть полезны ему в данной ситуации. Не то, чтобы Крэйг совсем не ценил дружескую поддержку — но сейчас они оба будут для него только обузой. Чем они могут помочь? И они снова будут задавать вопросы — на которые Крэйг либо не сможет ответить, либо не захочет отвечать. И есть еще кое-что… Что Крэйг на самом деле хотел бы проверить. Он сам не может покинуть Южный парк — он уже убедился в этом на практике. Но сможет ли это сделать кто-то еще? Поэтому Крэйг тянется к своему рюкзаку и достает из внешнего кармана dvd-диск. На новенькой пластиковой коробочке аккуратным почерком выведено: «Уайты». Это последнее, что он сделал примерно тысячу дней назад, то есть вчера, перед тем как лечь спать — загрузил фотографии и видео со свадьбы этих самых Уайтов. При нормальном развитии событий сегодня он должен был отвезти это в Денвер и передать заказчикам. Что ж, возможно в этой версии десятого декабря молодоженам повезет, и они все-таки получат ожидаемые фотки в срок, а не некролог в местной газете, посвящённый их фотографу-неудачнику. — Раз уж вы не собираетесь возвращаться в школу, может быть, передадите это Джеймсу и Анне вместо меня? Это правда… Очень мне поможет. Крэйг обращается больше к Джимми, чем к Клайду, и тот охотно кивает. — Без п-проблем, чувак! Именно ему Крэйг обязан тем, что смог заполучить такую удачную подработку. Друг-блогер — идеальный трамплин для старта собственной карьеры. Когда у Крэйга появилась острая потребность в карманных деньгах, именно Джимми подкинул ему эту идею. Тогда у Крэйга еще не было ни достойного фотоаппарата, ни внушительного портфолио — но имелась парочка прямых рук и хотя бы минимальное чувство вкуса. Уже это выгодно выделяло его на фоне местных бездарей и позволило занять нишу практически беспрепятственно. А стоило Джимми пару раз оставить у себя в соцсетях ссылку на его профиль с подписью «Эй, банда! У меня есть кореш — невероятно талантливый начинающий фотограф! Воспользуйтесь возможностью взять у него съемку, пока он не стал слишком богатым и знаменитым!», как все финансовые проблемы Крэйга остались в прошлом. Да, он был очень благодарен Джимми за это, но скупое, хоть и искреннее, «спасибо» не могло быть равноценной платой за весь набор привилегий, который в конечном итоге Крэйг получил. Сам того не зная, Джимми сыграл в его судьбе роль феи-крестной. Правда, в этой версии сказки не было несчастной сиротки, получавшей модный прикид за доброе сердце, кротость и сострадание. Здесь был только надменный мудак, по мановению волшебной палочки превращавшийся в еще более надменного мудака. И так, брешь в его кармане оказывалась наглухо запечатанной хрустящими бумажками с портретом спокойного и умиротворенного Бенджамина Франклина. Эта спокойность и умиротворенность передавалась и владельцу купюр, приятно согревая сердце и душу своим наличием. В особенно сытные месяцы Крэйг мог получать больше своего отца, при этом особенно не напрягаясь. Когда Крэйгу впервые удалось заработать настолько внушительную сумму, он не упустил возможности сразу же рассказать об этом Такеру-старшему. Конечно, он сделал это будто бы невзначай, мимолетно упомянув это в диалоге, но на самом деле жадно ожидая реакции. «Я так горжусь, тобой Крэйг! Смотри-ка, ты становишься настоящим мужчиной!» — да, он произнес что-то в таком духе. Вот только Крэйгу совсем не нужно было его одобрение. Может быть, где-то в далеком прошлом, под толщей пыли и мусора, может быть там и существовал когда-то маленький и глупый Крэйг Такер, который был бы так счастлив услышать это. Нынешнему Крэйгу хотелось чего-то совершенно другого. О, он так страстно желал, чтобы между ними образовалась гигантская пропасть, интеллектуальная, финансовая, пропасть во всех отношениях. Чтобы его чертов отец выглядел на его фоне убогим ничтожеством, бесполезным, жалким слизнем. Потому что Крэйг был уверен — чего бы он не достиг, как бы сильно он не старался, есть кое-что, что бесповоротно превратит его в самое большое разочарование в глазах отца. И если этот момент наступит, если этот старый мудак только посмеет открыть рот чтобы упрекнуть его… Тогда Крэйг будет на недосягаемой высоте. Тогда Крэйг будет смотреть на него сверху вниз. Тогда все слова его предка-неандертальца не будут значить совершенно ничего. «Пустяки, пап. Это было несложно. Мне даже не пришлось тратить десять лет, чтобы получить прибавку в виде десяти долларов к месячному окладу» — Крэйг до сих пор помнит как резко осунулось лицо отца, как опустились его плечи, как он уязвленно пробормотал «неблагодарный ублюдок». Крэйг не испытывал угрызений совести — он упивался этим моментом. Кроме этого, Крэйг получил еще и выигрышный социальный статус. Пока его сверстники прозябали на бестолковых подработках, тратя время на драяние полов в местных закусочных, протирание полок в библиотеке или формирование идеальных стопок из футболок в торговом центре, Крэйг был фотографом. Человеком искусства. То есть, конечно, не то, чтобы этого самого искусства было много в процессе увековечивания на пленке пьяных рож на корпоративах, сладких парочек да толстощеких младенцев, но… Все равно это были издержки внутренней кухни, о которых мало кто задумывался. А внешне, внешне Крэйг был невероятно крутым. Последним небольшим, но приятным бонусом стала возможность в очередной раз виртуозно заткнуть Эрика Картмана. Конечно, не существует во вселенной дамбы, способной раз и навсегда остановить тот поток говна, что льется изо рта этого жирного уебана. Вот только теперь, когда Картман пытался задеть Крэйга, называя его нищуком, теперь это не соответствовало действительности от слова совсем. Раньше Крэйг просто игнорировал картмановские выпады насчет финансового благополучия своей семьи. Крэйг точно не был самым бедным подростком в городе, скорее всего, его семья не входила даже в десять процентов наиболее малообеспеченных жителей Южного парка. Но пытаться отрицать слова Картмана, или хорошенько его отмудохать на потеху публики (о, как же часто ему хотелось это сделать) было бы стратегически неверным шагом. Это бы сразу показало, что Крэйгу не плевать, что его на самом деле задевают жалкие потуги жирного психопата в буллинг. Теперь Крэйг мог просто достать из кармана новенький смартфон последней модели и, небрежно покрутив его в руках, сказать что-нибудь вроде: «О, да, я та-акой нищий, как же сильно я страдаю от собственной нищеты». Да, это было тупо. Да, возможно, Крэйг и выглядел, как высокомерный понторез. Но Картман при этом выглядел конченым придурком, а Крэйг исполнялся чувством собственного морального превосходства. И, черт, это было прекрасное ощущение. Вероятно, это и было последним штришком, завершившим тот портрет Крэйга Такера, что, в конечном итоге, был выставлен на всеобщее обозрение. И это было паршивое полотно, фальсификация, исполненная наспех в чересчур претенциозной манере. Но никто все равно этого не замечал — а реакция, реакция была как раз такой, какая полностью его устраивала. В конце концов, Крэйгу просто нужна была нормальная, спокойная жизнь — в которой ему не приходилось бы ничего доказывать идиотам, у которых бы все равно не хватило серого вещества для того, чтобы понимать то, что им объясняют. Жизнь, в которой эти самые идиоты заранее держали бы дистанцию, находясь от него на почтительном расстоянии. Крэйг чувствовал себя супергероем. Но… У него был ебаный криптонит. Брешь в броне. Если бы Твик был рядом, со своими древнегреческими отсылками, он бы сказал «ахиллесова пята», да? У Крэйга были верные друзья, авторитет среди сверстников, размеренная спокойная жизнь и приятная стопка баксов в кармане. Подростковая версия пресловутой «американской мечты» в наилучшем ее исполнении. У Крэйга был парень, с которым он мог быть собой. Парень, которого он, черт возьми, так искренне и так сильно… И который отвечал ему взаимностью. Но эти две части его жизни никак не могли склеиться в единую картинку. Эйфория застилала глаза, но на самом деле уже тогда Крэйг не мог ничего контролировать. Просто он забрался так высоко. И ему так не хотелось падать. Ну и, в конечном итоге, Крэйг проебался по всем фронтам. Так или иначе, все это в прошлом. Сейчас он передает Джимми диск и протягивает ключи от машины Клайду. — Отвезешь Джимми в Денвер? Он покажет, куда именно. Клайд молча берет протянутую ему связку, уже не пытаясь протестовать. А Крэйг думает о том, как сам пытался уехать из Южного парка. И как каждый раз умирал, пытаясь сделать это. Можно ли погибнуть во вселенной, где день каждый раз перезапускается из одной и той же точки — вопрос философский и Крэйгом осмыслен не полностью. Он хочет проверить, есть ли возможность у кого-либо кроме него покинуть этот трижды проклятый город, но посылать своих друзей на верную смерть… — Только, Клайд. Пообещай, что если заметишь на выезде что-то странное… Если вдруг посреди дороги упадет дерево, или тебе покажется, что барахлит двигатель, или вдруг впереди окажется овраг, которого никогда не было и быть не должно… Все что угодно странное. Обещай, что вы развернетесь и поедете обратно. Клайд сжимает ключи в ладони. Смотрит на Крэйга, хмурясь. Явно хочет что-то сказать, но медлит, видимо, обдумывая, что именно. — Знаешь, что, Крэйг, — в конечном итоге выдает он, — я все понимаю. Типа, у тебя в жизни происходит какой-то пиздец. И ты не хочешь ничего мне рассказывать, это я тоже понимаю. Но ты можешь хоть на минуту перестать считать меня таким конченым идиотом, каким ты меня считаешь? — Я не считаю тебя идиотом. Просто… — Не старайся, чувак. У тебя все равно не получится. Ты очень хреновый лжец, ты в курсе? — прерывает его Клайд, — Но, знаешь, если я увижу бревно на дороге, я все-таки догадаюсь, что таранить его твоей машиной — это плохая идея. — Напиши мне, как доедете. — Спорить с Клайдом у Крэйга нет никакого желания. Остается надеяться только на благоразумность Джимми. Клайд только качает головой и следует за Джимми. Токен встает, чтобы закрыть за ними дверь, но задерживается, очевидно, дольше, чем того требовалось бы для совершения элементарного действия — дернуть ручку да щелкнуть замком. Крэйг снова остается наедине со своими мыслями. Он просто старается ни о чем не думать. Собраться. Раньше он бы и предположить не мог, что когда-нибудь настанет момент, когда ему станет настолько некомфортно в одиночестве. Худший кошмар интроверта — однажды оказаться в уединении и все-таки осознать, что от себя самого тошнит куда больше, чем от всех остальных. Крэйг слышит, как закрывается дверь. Токен снова садится напротив него. У него в руках большая ярко-оранжевая кружка с чем-то горячим, от нее поднимается еле заметный пар, моментально растворяясь в воздухе. Такую же кружку он поставил перед Крэйгом. Токен размешивает свой напиток, пристально глядя на Крэйга, в слишком агрессивной манере — с раздражающим звуком железная ложечка то и дело бьется о фаянсовый бортик. — Ты же все равно ничем не сможешь мне помочь, да? Я даже не знаю, зачем я здесь, — Крэйг мог бы молчать и дальше, но зачем-то озвучивает свои мысли вслух. — Ты думаешь, я хочу тебе помогать? — Токен ставит кружку на столик, и освободившейся рукой почесывает подбородок. Впрочем, моментально опомнившись, он одергивает себя, и сцепляет руки в замок. Внутренняя борьба Токена с ветрянкой продолжается все это время, и пока у него получается сопротивляться заманчивым порывам расцарапать свое лицо. — Мне не очень-то и хотелось пускать тебя на порог. — Не могу тебя в этом винить. — Знаешь, все это время мне казалось, что ты стал полным уродом. Еще большим, чем был когда-либо до этого. Завершил свою трансформацию окончательно, понимаешь? — Крэйг проглатывает это. Все равно Токен не сказал ничего нового. Ничего такого, о чем не думал бы он сам. Крэйгу даже кажется, что это довольно точное описание. — Я впустил тебя только потому, что хочу понять, это действительно так… Или ты просто зачем-то пытаешься казаться полным уродом? — Ага, Токен. Ну вот узнаешь ты, что я не такой мудак, как тебе казалось. Или, наоборот, что все гораздо, гораздо хуже. Принципиально, что от этого изменится? — А что изменится от того, что ты найдешь Твика? — Этот вопрос бьет куда-то в самое уязвимое место во внутреннем бардаке Крэйга. Он не знает. Он вообще ни черта не знает. Вряд ли ему чем-то может помочь сеанс морализаторской терапии от Токена. Впрочем, шататься по улицам в поисках парня, который не хочет его видеть, и доставать его сообщениями, на которые он не хочет отвечать, а именно это он и собирался делать, тоже не бог весть какая затея. — Ладно. Говори, что ты там хотел. Токен делает глоток из своей кружки. — Знаешь что, чувак. Мне все еще очень хочется выставить тебя за дверь. Но… Мне кажется, что я все-таки ошибался. — Или был прав. Может быть, ты был единственным человеком, который действительно понял, что я такое. Или, по крайней мере, не побоялся мне об этом сказать. Теперь Крэйгу кажется, что Токен смотрит на него… виновато? — Я не собираюсь тащить из тебя слова клещами. Ты же все еще ничего не собираешься объяснять? Поэтому давай я просто расскажу тебе, как выглядела вся эта ситуация… Ну, знаешь, с моей точки зрения. А ты поправишь, если что-то не так. — Валяй, — Крэйг не ожидает услышать ничего интересного. Он сам уже достаточно усердно поворошил свое прошлое. Он только этим и занимался все те бесконечные утра, пока шел в школу, как на расстрел. Ну то есть, конечно, он буквально шел в школу на расстрел, и думал, как именно он мог, он должен был, избежать этого финала. И каждый раз соглашался с тем, что тот конец, что его ждет, полностью оправдан. Процесс самокопания незаметно перетек в процесс самоедства — и Крэйг старательно выедал сам себя на протяжении черт знает скольких дней. А если от него еще что и осталось — не страшно, если и Токен присоединится к этому празднику живота. — Ну, — Токен откашливается в кулак, готовясь выступить в роли рассказчика. В продолжение этого образа, он начинает с традиционного сказочного зачина, — Жил был мальчик. Крэйг не может удержаться от того, чтобы фыркнуть. Если Токен хочет рассказать все с момента сотворения мира, то можно было начать и с Большого взрыва. Когда все пошло не так? Возможно, когда тупые рыбы решили отрастить себе свои тупые пухлые плавники и вылезти эволюционировать дальше на сушу. Если бы у Крэйга была возможность как-то на это повлиять, он бы стоял с палкой и отгонял их обратно в Мировой океан. «Никого здесь ничего хорошего не ждет, так что пиздуйте обратно». Токен смотрит на него с укором, и Крэйг кивает, позволяя ему продолжить. — Так вот. Мальчик был довольно смышлёным и настойчивым, а самое главное, ему легко удавалось достичь всего, чего бы он ни захотел. Но, к сожалению, при рождении ему достался весомый изъян: он родился без сердца. — Ага, Токен, — мрачно хмыкает Крэйг, — Без сердца мальчику бы не удалось сделать и вздоха. Твой мальчик умер уже в зародыше. — Крэйг, — Токен раздраженно почесывает переносицу, — давай ты заткнешься, и не будешь делать вид, что не всекаешь, что это образное выражение. — Ладно, ладно, — Крэйг разводит руками в примирительном жесте, — я прекрасно понял, что это притча про то, какой я бесчувственный козел, продолжай. — Мальчику так нравилось, что все бегают вокруг него. Мальчику так нравилось, когда все, по первому зову, исполняют все его желания. И он расстраивался, когда у него не получалось добиваться от людей полной покорности. Но однажды, однажды мальчик сделал удивительное открытие — оказывается у людей, ну, у тех людей, которые родились с сердцами, у них есть еще и чувства. И если и есть способ максимального контроля над другим человеком, то это любовь. Токен делает неспешный глоток из своей кружки, и все смотрит на Крэйга, может быть, ожидая какого-то отклика или черт знает чего. Крэйгу уже не нравится эта сказка, потому что она идиотская и лживая. Все совсем не так, но Крэйгу все-таки хочется дослушать ее до конца. — И вот… Мальчик нашел кого-то, кто смотрел на него с искренним восхищением. Кого-то, кто оказался очарован им настолько, что в упор не замечал, что в груди у мальчика — черная дыра. И, наверное, мальчику очень нравилось, что «кто-то» может отдавать себя без остатка, ничего не ожидая ничего взамен. Но вскоре… Вскоре и этого стало недостаточно? — Токен. — Нет? — Токен притворно удивился, не давая Крэйгу возможности возразить, — Ну тогда мальчику просто стало скучно. Возможно, кто-то оказался слишком утомительным для него? Или это был социальный эксперимент. Может быть, мальчику с самого начала хотелось наблюдать нечто подобное? Проверить, как далеко может ради него зайти кто-то, как долго он продержится. Может быть, чьи-то страдания доставляли ему куда больше удовольствия, и… — Замолчи, — Крэйг шипит, не ожидав и от себя самого, что нелепая байка сможет вывести его из себя. Эта история и так была достаточно паршивой. Но интерпретация Токена все-таки смогла сделать ее в несколько раз хуже, — Ты вообще ничего не знаешь. — Ну так объясни мне! — Токен повышает голос только на одну фразу, и продолжает говорить с какой-то обесцвеченной интонацией, — Потому что я не верю в то… Что я только что рассказал. Не совсем верил и до этого, но сейчас точно не верю. Просто с моей точки обзора… Все выглядело примерно так, понимаешь? — Ну и на самом деле, — осторожно добавляет он после непродолжительной паузы, — это еще достаточно комплементарный отзыв. Если бы ты попросил эссе «Кто такой Крэйг Такер» от, скажем, Баттерса или Пипа, может быть, услышал много чего интересного. — А тебя, значит, внезапно заволновали чувства Баттерса и Пипа? — Крэйг ловит себя на том, что сосредоточенно рассматривает напольное покрытие. Белые мраморные плиты с затейливыми сине-черными разводами. Может, конечно, это и не мрамор, а какой-нибудь суперсовременный искусственный материал — Крэйг никогда не был экспертом в области оформления интерьеров. — Посмотри на меня, — Крэйг послушно отрывает глаза от пола, пытаясь вернуть себе дежурное равнодушное выражение. Ничего более чем дурацкая привычка — нет никакой необходимости лепить из себя ледяную статую перед Токеном. Впрочем, все равно Крэйг уверен, что у него не очень-то и получается. Вероятно, сейчас он больше похож на восковую фигуру в музее мадам Тюссо — одну из тех, лицу которой скульптор пытался придать приветливое выражение, а на выходе получился кривой оскал шакала с задержками в развитии. — Крэйг, — тихо произносит Токен, — Твик был твоим другом. Так не поступают… с друзьями. «Я бы никогда не поступил так с Твиком» — хочет возразить Крэйг, но осекается на полуслове. Факты всегда важнее чувств. Локальный апокалипсис, поглотивший внутренний мир Крэйга Такера, не должен был выйти за пределы его собственной микровселенной. Только действия и поступки определяют человека. Тяжелое детство комиксного антагониста, вырезавшего парочку деревень, никогда не оправдывает его злодейских решений — фактом останется то, что он убийца, стоящий на горе трупов. — Я не хотел этого, ясно? — выдавливает из себя Крэйг, — и мне никогда не было плевать. Крэйг снова с неестественно преувеличенным интересом начинает изучать убранство гостиной. Токен проявляет чудеса чуткости и не пытается его торопить. — Когда я начал встречаться с Твиком, — Крэйг заставляет себя отвлечься от хаотичного рассматривания стен и снова обращает взгляд к Токену,— я думал… я надеялся, что мы сможем расстаться нормально. — Не понимаю, — морщится тот, — ты начал встречаться с Твиком, и сразу думал о том, как с ним расстаться? Выделил для него немного места в своем расписании, или что-то вроде того? Это какая-то слишком нездоровая дичь, чувак, даже для тебя. Уморительно. Все началось именно здесь, и это тоже было гребаное десятое декабря. Правда, то десятое декабря пришло волком в овечьей шкуре — если бы Крэйгу, в конце вечера, пришлось выставлять рейтинг пройденному дню, он бы поставил ему десять звездочек из десяти. По прошествии времени Крэйг понимает, что это было бы незаслуженно завышенной оценкой. Это была рядовая вечеринка у Токена — и как и любая тусовка такого масштаба, была вполне приятной поначалу, и становилась абсолютно невыносимой к середине. Крэйг растянул банку пива на полвечера, наблюдая за тем, как все медленно превращалось в безумие. Со стороны могло показаться, что ему дико скучно, но это было не совсем так: хоть Крэйг никогда не был отъявленным клабкидом вроде Маккормика, он находил некоторое удовольствие в подобных мероприятиях. Уникальной забавой того вечера стало внезапное появление его сестренки. Триша старательно пыталась не нарваться на Крэйга, а он, в свою очередь, так же старательно делал вид, что ее не замечает. Присутствие мелкой оторвы на вечеринке, очевидно, не предназначенной для восьмиклашек, не особо напрягало Крэйга — в конце концов, это была вечеринка его друга. Если ей, в силу зарождающегося подросткового бунта, хотелось прикоснуться к запретным радостям молодежного досуга, то лучшего места было не найти. Хотя бы потому, что сама того не зная, она находилась под зорким надзором сразу нескольких нянек — и Клайд, и Джимми, и Токен, были уведомлены о ее присутствии. Так или иначе, когда все стало уж слишком походить на гедонистический разврат в лучших традициях поздней Римской империи, он вышел отдышаться на морозный воздух. Предварительно сказав Токену, где его искать, чтобы, в случае чего, тот смог отправить Тришу к нему. Ну и, все так и должно было закончиться — Крэйг бы посидел немного, вглядываясь в лесную глушь, потом выдал бы Трише порцию заслуженных язвительных нотаций, и они бы отправились домой. Конечно, все закончилось совершенно по-другому. Обернувшись на звук открывающейся двери, Крэйг увидел человека, которого совершенно не ожидал увидеть. Твик стоял на пороге и смотрел на него так, будто он одним своим присутствием осквернил какую-то местную святыню, или что-то вроде того. Ну, то есть, Крэйгу тогда казалось, что Твик смотрел на него именно так. Твик вообще часто смотрел на него подобным образом. А еще всеми силами старался избегать его общества — это было очевидно. Он игнорировал Крэйга, как будто тот и вовсе был пустым местом. Впрочем, Крэйг никогда не понимал Твика в полной мере. В жизни Крэйга были люди простые, как кусок бетона. Были люди сложные, затейливые и верткие. И был Твик — и Крэйгу казалось, что легче постичь все тайны вселенной, чем догадаться, что творится у него на душе. Но в этот раз Твик был достаточно конкретен. Он признался ему в любви. И Крэйг сломался, рассыпался на запчасти, и совершил столько сделок с собственной совестью, что и бесконечности не хватило бы, чтобы расплатиться по долгам. «Это нечестно! Это, блядь, просто нечестно!» — Эта мысль так сильно сдавила виски, что хотелось выть от злости. Крэйг когда-то уже все про себя уяснил. Да, он был геем. Это был сбой в системе, досадная ошибка в прошивке — и хотя он и не мог от этого избавиться, все еще была возможность… Это контролировать. И Крэйг пересобрал себя вокруг этого бага, игнорируя все, что можно игнорировать. Он не лгал сам себе, ну, или, по крайней мере, пытался убедить себя в этом, подменяя все искренние порывы софистическими уловками, и, в конце концов, даже добился в этом некоторых успехов. Крэйгу вообще не нужны были отношения. Вот эта вот так называемая «любовь», наполовину состоящая из биохимических процессов, наполовину из социальных установок и оправданий, за многие века романтизированных не самыми привередливыми человеческими предками, в его жизни была совершенно лишней. Все эти чувства и выяснения отношений… Это всегда становилось проблемой и для обычных, разнополых пар. В случае Крэйга это могло бы стать глобальной проблемой. (Поэтому Крэйга так часто подбешивали влюбленные парочки, Дни Святого Валентина, толстые свадебные голуби, курлычущие в унисон… Нет, все это точно было не из-за зависти. Просто человечество определенно могло бы развиваться гораздо быстрее, если бы не тратило свое время на подобную мишуру). Крэйгу вообще не нужна была счастливая жизнь. В смысле, счастливая жизнь — это практически утопия. Редко встречающееся явление. Кажется, все вокруг жили как придется, и спокойно могли в этом существовать. Крэйг вполне мог бы удовлетвориться нормальной жизнью — может быть, завел бы жену и трахался где-нибудь на стороне. В конце концов, измены — тоже часть нормальной жизни? Быть мудаком, изменяющим своей жене, все еще более приемлемо, чем быть открытым геем? Ага, мы живем в обществе. Жизнь открытого гея — добровольное переключение игры на отметку «супер-хард». Крэйг никогда не хотел добавлять себе лишних проблем — он спокойно прошел бы ее и на «нормал», даже если от этого не получил бы каких-нибудь ачивок за старание. Конечно, Крэйг не видел ничего дурного в гомосексуальности. Он мог спокойно заявить это в церкви ( «Я, в отличие от вас, читал Библию. Знаете, за что бог на самом деле сжег Содом и Гоморру? За то, что они были насильниками. Серьезно, они собирались изнасиловать ангелов. Попробуйте прочитать хотя бы этот отрывок, идиоты, господи, блядь»), или своему отцу ( «Ага, реднеки снова будут голосовать за республиканцев, ведь теоретическая возможность легализации гей-браков проблема куда большая, чем фактическое рождение трехголовых детей от инцестов»). Но… Все это он мог делать только пока он оставался нормальным в глазах людей. Отважный рыцарь в сияющих доспехах мнимой гетеросексуальности, защитник униженных и оскорбленных. Только в этом случае его слова имели вес. Если бы Крэйг признался бы в том, что он гей, он бы и сам стал прокаженным. Даже полные придурки, уступающие ему во всем, могли бы считать себя лучше — по причине, вообще от него не зависящей. Когда тебя окружают невежды, мало быть просто умным, нужно иметь авторитет, и именно этого Крэйг моментально бы лишился, реши он жить открыто. Однажды Галилео Галилей собрался объяснить идиотам, что планеты вращаются вокруг Солнца. Итог был плачевным, но не лишенным закономерности. Так или иначе, вся шаткая философия Крэйга Такера, собранная из говна и палок, моментально рухнула, как только некто, именуемый Твиком, смело и открыто признался ему в своих чувствах. Потому что, на самом деле, Крэйгу так сильно хотелось любить, и быть любимым, и отношений, и счастья. Всей вот этой вот бесполезной херни. Вероятно, он несколько переоценил себя, когда посчитал, что сможет отладить себя как машину — он все еще был обычным человеком, обтянутым кожей и набитым чувствами и эмоциями. И, да, черт, ему нравился Твик. Но он мог контролировать и это. Возможно, Крэйг иногда слишком часто ошивался рядом, или пытался ненароком вступиться за него (нет, на самом деле ему просто хотелось позлить Картмана, или какого-нибудь тупорылого препода, точно, дело было совсем не в Твике, да?). Но это было совсем незаметно. Может, только раз Клайд сказал ему что-то вроде: «Чувак, если тебе так хочется, чтобы Твик сел за наш столик, просто пригласи его? Ты, типа, уже делал это в четвертом классе, так что просто сделай это еще раз?». После этого Клайд был награжден взглядом, полным высокомерного презрения, и никогда больше не осмеливался поднимать эту тему. И вот, теперь парень, который ему нравился зачем-то признавался ему в любви. Что должен чувствовать человек, когда предмет его обожания сообщает о симпатии? Радость? Эйфорию? Восторг? Еще с десяток синонимов, описывающих невероятное блаженство? Крэйгу почему-то хотелось реветь от досады. Крэйг вообще, блядь, не представлял, что ему делать. Все вышло из под контроля — в один момент. Все, что он понимал — ему нужно было сделать выбор. Выбор между Твиком и… всем остальным. И это. Было. Нечестно! Он ведь и правда старался отгородить себя от этого. Но сейчас… Как он мог отказаться от чего-то настолько желанного, если оно, вроде как, само шло к нему в руки? Может быть, если бы у него было бы чуть больше времени на подумать, если бы у него было немногим больше этих гребанных десяти секунд, он бы снова смог собраться во что-то, отдаленно напоминающее человека со здравым смыслом, и остановиться. Сказать себе: «Ты не вывезешь, Крэйг», «Ты не имеешь права этого делать, Крэйг», «Мать твою, остановись, говна кусок». Но за десять секунд Крэйг смог развести себя на поцелуй. Всего лишь один поцелуй. Один раз в жизни поцеловать человека, который тебе нравится — разве он не имел права даже на это? И, кажется, Твик был так счастлив. И, кажется, Крэйг тоже был счастлив. И ему так не хотелось останавливаться. Ему так не хотелось принимать это чертово решение. И… Потом Твик сам поцеловал его, и Крэйг окончательно сдался. Да, когда это станет слишком опасным… Они же могут просто расстаться? Неделя. Или пару месяцев. Точно, Крэйгу хватит пары месяцев, чтобы побыть счастливым. А потом он все объяснит Твику. И Твик, конечно, его поймет. А если нет, Твику будет больно… Но если бы Крэйг отказал ему прямо сейчас, ему же тоже было бы больно? Так что он просто отсрочит этот неизбежный финал. Невероятный дар самоубеждения — Крэйгу как-то удалось поверить в то, что взять чувства Твика напрокат это жизнеспособная идея. Твою мать.