Пыльные Перья

(Когда в Центре в городе над Волгой появилась девочка). Пропало перышко.. Мамина шкатулка, а особенно мамин браслет был Сашиной гордостью, маленьким кусочком дома, где-то среди волчьей стаи. Всем, что у нее осталось, потому что ту часть наследства, что лежала в банке, Саша получит только по совершеннолетию. И даже тогда, оно не станет материальным, не будет помнить родительские прикосновения и руки. Шкатулка не сгорела в огне, а украшения даже будто стали сверкать ярче. Мамины любимые серьги, ее кольца, Саше тогда они были великоваты. Саше Озерской было пятнадцать лет, в Центре она прожила всего месяц и все еще пахла домом, парфюмом, даже морем, ее дом стоял рядом с ним. Маленькая жертва большого огня привезла с собой немного: мамину шкатулку, собственную ненависть и новообретенное сиротство. Браслет тоже должен был быть велик, Саша готовилась подвязывать его или найти любой другой способ, лишь бы он всегда был с ней. Вот только когда Саша попробовала надеть его, браслет оказался впору. Можно было бы притвориться, будто мама рядом. Ее красивая мама, золотые волосы, россыпь веснушек, и глаза с золотыми крапинками. Браслет — мягкое мамино прикосновение к руке, два колокольчика по краям — напоминание о мамином смехе. Саша любила представлять, что где-то далеко мама еще смеется. Что мама ждет ее домой. И если она будет достаточно несносной девочкой из мерзкого Центра ее выгонят, и мама с папой возьмут ее обратно. Саше было пятнадцать и, конечно, она знала, что никуда она не денется, была скорее злым подростком, она шипела и кусалась. Никому не шла в руки. А мамы с папой не было. Их сожрал большой огонь. Двадцать семь маленьких золотых перышек на браслете звенели при ходьбе, их легко было снять, но они никогда не терялись сами. «Механизм надежный», — говорила Саше мама. Саша пересчитала перышки еще раз. И снова. Перышек получалось двадцать шесть. Хоть что ты с ними делай. Двадцать шесть и все. Саша обшарила всю комнату. Саша заглянула в каждую щелку. Исползала все на животе. Саша почти плакала, когда пошла искать двадцать седьмое перышко по всему Центру. Спрашивая у всех, кто попадался ей навстречу: «Вы не видели мое перышко? Пожалуйста, у меня пропало перышко. Я нигде не могу его найти». И это было самое вежливое и самое мягкое высказывание, что стены Центра слышали от Саши Озерской. Все это ровно до того момента, пока над ухом не раздался голос Мятежного «Все скулишь, бедная дурочка? Перышко пропало?» Мятежный не был к ней добр, хотя его очень просили. Саша не знала точной речи Валли, но примерно представляла, как она инструктирует своих подопечных, вроде новая девочка недавно потеряла родителей, ведите себя прилично. Валли выглядела именно таким человеком. Марк Мятежный был ее первым, самым первым ребенком — выжившим на границе со Сказкой. Сейчас этот ребенок — уже в пятнадцать лет жутко высокий, похожий на башенный кран, стоял рядом, и усмешка у него была настолько победная, настолько злая, что хотелось стереть ее с лица, хотелось его ударить, Саша бы в жизни до такой высоты не допрыгнула, но ничего. Это неважно. — МЯТЕЖНЫЙ. Ты! Ты взял мое перышко! Верни немедленно. Верни, ты что. Это же.. Это мое перышко, Марк, отдай! Это все было неважно, потому что у Мятежного было ее перышко — мамино перышко. И конечно он не послушал Валли, он не был к ней добр. И слава богу. Доброты она вынести просто не могла. Она ему была за это почти благодарна. До этого момента. — Верни! Я сказала: ВЕРНИ. Это не твое, ты не имел права его брать! *** Саша пряталась у себя в комнате — потому что рыдать нужно было именно у себя в комнате, чтобы эти злые волки, эти жестокие люди, ничего не увидели. Чтобы Мятежный не думал даже о том, что она доставит ему такое удовольствие. Конечно, Саша подняла оба мира своим криком. И сказочный, и реальный, слышно ее, наверное, было даже Кощею в его Ржавом царстве, так она кричала, билась, требовала, налетала на Мятежного с кулаками. Конечно, попробовала вмешаться Валли: «Марк, ты правда его взял? Это не твое, верни, пожалуйста». Мятежный продолжал скалиться, зубы у него были белые-белые, резало глаза. И говорил, что никакого перышка он не видел, а этой истеричке нужно лучше следить за своими вещами. Наверное, уронила в ванную, когда плескалась, ее вечно по два часа нет. Саша бы никогда не потеряла перышко. Оно мамино. Точка. И потому она сбежала, чтобы не разрыдаться, чтобы никто не видел, потому что перышко, мамино золотое перышко было потеряно, потому что этот придурок куда-то его запрятал, ему было смешно! Потому что он теперь точно его не отдаст. Саша не плакала после пожара. Но сейчас ревела как глупая пятилетка. И считала свои перышки, считала, считала. Ей всегда становилось легче. Но сейчас, доходя до двадцать шестого, ей казалось, что ее ополовинили. Снова. Я хочу домой, пожалуйста, пожалуйста, пусть все кончится. Пусть я проснусь дома. Я так хочу домой. Лучше бы я сгорела тоже. Зато осталась с мамой и папой. Лучше бы я тоже сгорела. В дверь постучали и Озерская дернулась к двери, готовая к атаке. Ей никогда не справиться с Мятежным. Никогда. Но на ее стороне огромная ярость. Она попробует все равно. Саша в открытую дверь зарычала, будто голодный звереныш: — Если ты пришел дальше надо мной издеваться, то.. В дверях стоял Грин. Саша поспешно бросилась вытирать заплаканные глаза, надеясь, что он не заметит. Тогда он был менее бледным, тогда румянец у него был свой собственный. Тогда он был чуть больше здесь. Но все это в ту секунду Сашу занимало мало, ведь на ладони у него лежало ее перышко. — О боже! — Саша схватила его, еще теплое после его кожи — почему у него такие горячие руки, почему?.. Это неважно, перышко, перышко, мамино перышко. Саша торопливо прикрепила его к браслету, Грин заговорил осторожно. — Ты была права. Его Марк взял. Ты.. Не переживай. Я с ним поговорил. Он больше не будет брать твои вещи. Он вообще не имел права трогать что-то твое. Особенно.. это. Это твоей мамы, правда? Это из твоего дома? Он был самый красивый инопланетянин на свете. Инопланетянин потому что никто в Центре не спрашивал про дом. Не уважал вещи, привезенные оттуда. Никто не говорил Саше о ее маме. Никто не.. — Да, это мамино. Только.. Мятежный ведь твой друг. Я думала ты тоже. Ты будешь.. Также? Грин покачал головой, у него была непослушная челка, все пыталась закрыть левый глаз: — Нет, этот разговор ему был даже нужнее, понимаешь? — и Саша понимала, — Тем более. Это дом? Марк этого не понимает. Для него дом.. Это немного другое. Для него, скорее, Центр является всем тем, чем был для тебя дом. Саша недовольно дернула плечом: — Твой Марк вообще ничего не понимает. Она почти испугалась, что мальчишка обидится, но он просиял, рассмеялся даже, будто Саша сказала что-то смешное. Она растерянно улыбнулась в ответ, Грин это заметил, и в какой-то момент они оба застыли, нелепо улыбаясь друг другу. Как дети. Они и были детьми. Это был будто сигнал. «Тебе можно». — Тут ты права. Но он старается, он не такой жуткий, как тебе кажется. Потому постарайся, пожалуйста, в ближайшее время его не убить. По неведомым мне самому причинам он мне нужен. Просто он.. Не очень пока понимает, что с тобой делать. Мне поговорить с ним, чтобы он тебя не так задирал? Саша поспешно замотала головой, раздраженно фыркнула: — Я сама могу справиться с Мятежным! Это просто сегодня.. Сегодня он слишком далеко зашел. Поэтому у меня не получилось. Грин кивнул, принимая к сведению и повернулся, явно собираясь уходить: — Я пойду тогда? — он смотрел на нее с вопросом, он все еще улыбался, Саша тогда никак не могла понять, почему он был с ней так добр, пока до нее не дошло, что это ровно то, как он устроен. — Подожди! Спасибо. Правда спасибо! Ты не представляешь, как для меня это важно. Это.. — Саша запуталась окончательно, сбилась, и чтобы не стоять молча, торжественно сопя, она поспешно протянула ему руку для пожатия: — Спасибо еще раз. Перышки мягко касались ее запястья. Двадцать семь. Мама говорила — пусть их всегда будет двадцать семь. Двадцать семь золотых перышек. Прикосновение Грина к ладони застало ее врасплох, Саша не удержалась: — Я всегда думала, что ты холодный. Как лягушка. А ты.. А ты горячий совсем. Еще чуть-чуть и трогать будет больно. Он смотрел на нее чуточку расфокусировано, пока снова не начал улыбаться, в этот раз заметно смутившись. Саша видела его неправильные клыки и искорки в глазах, видела, как к нему тянулся свет в коридоре: — Насколько я помню, я точно не квакаю. А температура.. Прости? Это побочный эффект моего происхождения. Саша покачала головой, выпустила, наконец, его руку, тепло все еще жило на ладони и на кончиках пальцев, ей казалось, что оно задержится там на долгое время после его ухода. — Мне нравится. Угловатый и чуточку нелепый, с торчащими темными волосами, с его непослушной челкой и самыми горячими ладонями, он уже тогда улыбался так, будто зажигал в комнате дополнительное солнце: — Увидимся? Саша поспешно кивнула и скрылась за дверью, не забыв помахать ему, мягкий звон перышек на браслете сопровождал каждое движение: — До завтра, Гриша. Перышек снова было двадцать семь.