Пыльные Перья

Кругляшок лимона плавал на поверхности, игнорируя всякие попытки утопить его в чае. Желтый, солнечный и жизнерадостный, он действовал Саше на нервы. Посреди стола, золотой точкой лежала монета Колдуна. Саша то и дело бросала на нее мрачные взгляды, ожидая пока мерзкая безделушка попытается их всех сожрать. Монета не двигалась, была такой же мертвой, как ее хозяева. В библиотеке было тихо, и Саша бы не вспомнила, сколько времени они просидели над книгами в поисках информации о монетах, колдунах, ритуальных убийствах в три этапа и прочих замечательных особенностях сказочного мира. Какое-то время Саша незаметно листала под столом ленту инстаграма, но скоро ей надоело и это. Валли, сидящая напротив, бросала на нее выразительные взгляды, но ничего не говорила. Что же, это явно новая ступень в наших отношениях. Саша не то чтобы пряталась. Не то, чтобы обижалась. Просто не хотела никого видеть. Не знала, что сказать. Тишина библиотеки была уютной, успокаивающей. Мир за ее пределами был далеко не так милосерден и внимателен к ее душевным метаниям. Начиналась осень, Мятежного и Грина не бывало в Центре сутками, они пытались найти в городе зловонный след колдунов. Для чего-то настолько отвратительного, Саша все еще помнила слепые, будто вареные, подернутые пленкой глаза и жуткий смрад, колдуны были фантастически одарены в области скрытности. Валли проводила часы на телефоне, обсуждая ситуацию с Москвой, с полицией, с Ягой даже, кажется, со своим знакомым волхвом, жонглируя кучей диалогов и заданий сразу. Саше казалось, что она перестала спать вовсе и скоро свалится от усталости прямо за завтраком. Саша молчала. Сказал ему Мятежный? У него ведь было время. Ничего он, наверное, не сказал. Столько молчал, с чего вдруг ему сейчас заговорить. Потому что я попросила? Потому что он не может больше с этим жить спокойно, не бросаясь на людей? Ха. Да для Мятежного бросаться на людей разновидность нормы. Синяки с последнего их столкновения почти сошли, болело и саднило что-то другое. Что-то, с чем Саша иметь дело не хотела. Что-то, что скулило жалобно и испуганно где-то очень далеко, внутри ее головы. Голос Валли звучал ближе, но все равно будто через подушку. — Нашла! Подобными монетами когда-то пользовались для оплаты прохода в Ржавое, прости, тогда оно еще было Золотым, царство. Она отдавалась Змею, оплата, в общем-то, могла быть любой, но такие монеты — это.. Вроде местной валюты. У случайного человека ее быть не могло, она значила, что со Сказкой этот человек соприкасался раньше. Согласно Альманаху Сказочной Истории, на монете изображено мировое древо, а череп — отметка самого Кощея. У него в то время было весьма мрачное чувство юмора. Не знаю, как сейчас, его давно никто не видел. В общем. Монета была пропускным билетом, знаменитые сокровища Змея состояли из таких. Потом порядок поменялся, Змея нужно было победить, стать героем, ты знаешь формулу. Потом в ход пошли «сказка только для дворян и их ближних», потом она стала коллективным достоянием. И прочие вехи истории. Короче. Валюта оказалась забыта. Сейчас такие найти невозможно. И даже если сказал. Что сам Грин думает по этому поводу? И почему, блин, меня это так тревожит? Я чувствую себя так, будто что-то непростительное сделала. Тронула то, что трогать было ни в коем случае нельзя. Я просто не помню, когда в последний раз чувствовала себя такой грязной. Будто.. Черт! — Саша, ты меня слушаешь? Желтый кружок лимона в кружке продолжал вращаться, книга на столе перед Сашей была решительно и необратимо бесполезна, а зеленые, неизменно напоминающее о лесе, глаза Валли смотрели Саше, кажется, сразу в душу. Она не нашлась даже, что ответить. Слушает ли она? В данный момент скорее чувствует себя ничтожеством, не заслуживающим дышать в чьем-либо присутствии. Саше хотелось быть злой. Жестокой. Как-то оправдать собственные ощущения. Или просто спрятаться. Она не сделала ничего из этого, только кивнула. Валли, о Валли никогда не знала, где нужно просто отпустить тему и отступить: — Ты переживаешь за Гришу? Вы просто.. В последнее время часто вместе. И последний приступ. С ним все будет хорошо, Марк его подстрахует. — В прошлый раз Марк его подстраховал? — негромко отозвалась Саша. Господи, как сильно ей хотелось злиться на Мятежного. Как сильно ей хотелось сомневаться в каждом его шаге. Потому что если Мятежный облажается где-то еще, значит и то, что он сказал о ней? Может, он так не думает вовсе? Так? Так ведь? — Господи, Валли. Я разберусь. Не нужно этого задушевного разговора и игры в дочки-матери. Хорошо. Марк его страхует. Классно. — Ты прекрасно знаешь, что я сейчас не могу оставить Центр, нас просто разорвут звонками и сообщениями, я должна постоянно быть с ними на связи. С полицией. С Москвой. С нашим начальством. Ты отказываешься от любой полевой работы. Если уж на то пошло, то от всего, что я тебя предлагаю. Я удивлена, что в библиотеку тебя не пришлось тащить за ухо. Так что, да, Саша, Марк страхует Гришу и это ровно все, что мы имеем. Саша довольно усмехалась: а, у тебя тоже нервишки шалят. Как занимательно. Валли эту усмешку, конечно, разглядела. Саша без интереса скользила взглядом по ее пиджаку, светлой блузке, когда Валли добавила своим самым капитанским, приказным почти тоном: — Так что будь добра, сиди и слушай. И постарайся быть полезной. Хоть раз в жизни, Александра, хотя бы попытайся. — Да ладно? — Саша подскочила, отталкивая книгу, и тем самым задавая начало цепной реакции. Раздался звон, сразу за ним — плеск, кружочек лимона поплыл по столу, единственная лодочка в чайной реке, ровно по направлению к монете: — Дерьмо! — воскликнули они хором, пытаясь спасти книги. Работали молча. В тишине. Саша ожидала, что это спровоцирует новый виток скандала, но Валли смотрела на нее как-то невыразимо грустно, задумчиво кусая нижнюю губу. — Что мне с тобой делать? Саша вздохнула. Не знаешь, что делать? Не хочешь задушевных разговоров? Крутись. И Саша крутилась. Как юла. Как пластинка. Как угодно. — Получается, отец Грина был своего рода недобитым Хароном того времени? Брал деньги за переправу в Сказку? А Кощей Бессмертный в этом раскладе кто, Аид? Валли смотрела на нее достаточно долго, чтобы Саша ощутила себя клинической идиоткой. Сказочный Мир. Потусторонний. Дорожка для мертвых. Действительно: — О.. Точно. Валли вздохнула, выкладывая последнюю пострадавшую книгу для просушки. Саша по ее лицу видела, что Валли сейчас сомневается в своих способностях преподавателя как никогда в жизни, но Валли все же ответила: — Это не был конкретно отец Грина. Змей тоже был не один. Скажем так.. Его предыдущая версия в цикле перерождений. Помнишь, как это работает? Архетипы Сказки вроде Кощея и Яги, живут вечно. Остальные герои находятся в вечном Цикле перерождений, вспоминают себя каждый раз заново и каждый раз повторяют один и тот же сценарий. — Спасибо за еще один экскурс в Сказку, Валли, — Саша щурилась, задумчиво стучала пальцами по столу, пытаясь добраться до сути, Валли продолжала рассуждать вслух. Саша знала за ней эту привычку, Валли долго проговаривала, пока не доходила до истины, Саша часто слышала, как она негромко бормочет что-то за закрытой дверью кабинета: — Но Змея уже давно нет. Гриша его едва помнит. Выходит, он не мог поделиться с Колдунами остатками своих сокровищ? Да и зачем. И.. Помнишь. Вечный господин? Они что-то говорили про Вечного господина, когда призывали все возможные кары на мою голову. Вечный равно Бессмертный? Саша повернула в пальцах опустевшую чашку, движение сопровождалось звоном перышек на браслете. Мне бы только не думать, не думать. Еще хоть минуточку не думать. Ни о чем. — А зачем Кощею связываться с этой падалью? Особенно с учетом того, что у него под началом вся Сказка? Я имею ввиду, да, они теряют силу, и они наполовину безумны. Но опускаться так низко? И тем более, насколько я помню, Кощей девушек похищал, а не убивал. Да еще так.. Валли хмурилась, что-то не давало ей покоя — возможно просто весь ослепительный набор бессонных ночей, возможно то, как она ненавидела терять контроль над ситуацией. В ее области всегда было спокойно. Никаких больших имен не упоминалось даже случайно, и вот они здесь, роют, кажется, туда, где их явно не слишком ждут. — Я не знаю, Саша. Серьезно. Я понятия не имею. *** Саша проснулась посреди ночи от того, что ее бережно укутывают в плед, и это был далеко не самый худший способ проснуться по ее мнению. Она узнала его по запаху, так пахнут солнечные дни, и так пахнет Грин. Если прислушаться, то пахло костром, раскаленной чешуей, лесом. Чистотой. Его парфюмом. Саша хотела уже потянуться, открыть глаза, провалиться в момент, он был действительно замечательным. Особенно, когда душа нежная и размягченная, только что вернувшаяся из страны снов, своих бед не помнит. К реальности ее вернул голос Мятежного: — Грин, ускоряйся, я тебе точно говорю, она бы не умерла без этого. Саше не нужно было открывать глаза, она, кажется, изучила обоих достаточно, чтобы представить Мятежного, небрежно опирающегося на стеллаж. Чтобы увидеть, как Грин пожимает плечами и жест снова показался бы ей птичьим, если бы она успела его разглядеть. Саша замерла. Показалась себе непроходимой трусихой. И почти не дышала все равно, понимая, что она совершенно не способна иметь дело сейчас ни с одним из них. Не хочу. Не буду. И что вы мне сделаете? В пледе было тепло, и, если достаточно сильно попытаться можно уснуть обратно. Она ощутила прикосновение к волосам, еле заметное, он убирал выбившуюся прядь. Я от тебя все вынесу, мне кажется, кроме вот этой невероятной нежности. Саша не знала даже, не представляла, насколько быть злым проще, чем быть ласковым. Насколько резало ее это ощущение. Насколько проявления доброты со стороны Грина были близки к тому, чтобы заставить ее плакать. Он отозвался негромко: — И все же укрытым спать приятнее, как думаешь, Марк? Мятежный только фыркнул, его интонация сказала достаточно. Читать его было просто, он был прозрачен как стекло. А в душу влезть не получалось. Дети Центрасвои души хранили спрятанными за сотней замков, будто в отдельной комнате, а сундуки охраняли три пса — они сами. Однажды Грин решил, что душа должна жить и дышать, и это было смело. Мятежному и Саше такое и не снилось. — Ты закончил с ней возиться? Пойдем. Саше хотелось рассмеяться. А ты не мог ведь ревновать еще громче? И еще нелепее при этом молчать. Вот только Мятежного, огромного и в своих чувствах совершенно беспощадного (или беспомощного?), она знала достаточно, чтобы понять. Этот мог бы. В темноте, надежно защищенная собственными опущенными веками, Саша слушала, как Грин поднимается, различала его шаги, все они могли двигаться совершенно бесшумно — их этому научили, она не видела, что именно происходит, различала шорох одежды и как сбивается дыхание Мятежного. Голос Грина звучал теперь дальше, бесконечно усталый, и такой же бесконечно ласковый. Саша не помнила его не усталым. — Тебе обязательно получать по лицу, Марк? Каждый раз возвращаемся с новым приобретением. Тебе повезло, что твоя регенерация работает так, как она работает. Знал ли сам Мятежный, насколько глухо, насколько тихо он звучит, Саша не выдержала, приоткрыла веки, чтобы понять, что именно делает Грин. Она выяснила тут же, что колебания в голосе объясняются всего лишь пальцами Грина у него на подбородке: — Честно? Мне плевать, в каком состоянии мое лицо. Его задача — нервировать присутствующих. Повреждения тут даже на руку. Грин издал недовольный, кошачий звук, Саша продолжала подглядывать и подслушивать, и ей было чуточку стыдно, а еще ей казалось, что здесь происходит что-то важное. А еще что-то необычное. И вставать сейчас было уже в любом случае поздно. Они понижали голоса, чтобы не разбудить ее и Саша была готова им подыграть. — Ты дурак, Марк. И мне на твое лицо не плевать, так что пойдем, приведем его в порядок. Саша торопливо закрыла глаза, прилагая все усилия, чтобы изобразить достойную спящую, все еще не готовая к разговору, все еще иррационально перепуганная, под плед захотелось залезть сразу с головой. И именно поэтому она не заметила, что именно сделал Грин, и может быть ей бы хотелось знать. Так ты лучше готов. Так ты лучше понимаешь. Когда видишь все в настоящих цветах. Но голос Мятежного был почти рычащим, с ней он был бы злым, а сейчас — почти отчаянным: — Ну что она может, чего не могу я?! Что? В предложении не было ни одной буквы «р», он умудрялся рычать все равно. Ничего, — про себя отозвалась Саша, чувствуя, как сердце сбивается с привычного ритма, как холодно становилось даже под пледом. — Совершенно ничего. В этом и дело. Потому и страшно. Ничего. Грин несколько секунд молчал, видимо опешив, Но ты ведь все знаешь. Ты ведь видишь его насквозь. Ты-то, ты давно все про него понял? Или я ошибаюсь? Но вот его голос, нежностью полнится, и откуда в мальчишке столько любви, как он находит для них место? Для них, искалеченных, уродливых, обожжённых, измученных: — Марк, что ты говоришь?.. И от всех нас он держит поводки. От всех нас. Ключи. И поводки. Не потому что хочет ограничить нашу свободу и даже не потому что думает, что мы не умеем себя вести. Хотя стоило бы. Потому что мы сами их ему вручили. Потому что мы с Мятежным — не хуже того лиса из сказки французского летчика. Мы очень хотели, чтобы нас приручили. Мятежный звучал словно потерянный щенок, Саша снова рискнула приоткрыть глаза, чтобы тут же зажмуриться накрепко — это не для нее. Не для нее выражение на лице, будто он увидел нечто невыразимо ценное. И не ей смотреть, как у него едва заметно дрожат руки, как Мятежный утыкается в него лицом — по-собачьи. Мы оба спали бы у тебя в ногах. Но ты ведь не там нас хочешь видеть, Гриша? — Разреши мне, пожалуйста, разреши. Представь, что это она, если хочешь. Послушай, я могу быть не хуже. Веришь? Может быть, мне все же не стоило притворяться. Саша это видела так легко, будто смотрела широко открытыми глазами. И уютную темноту библиотеки, и себя на диване, надежно, что страшнее, совершенно нежно завернутую в плед — уберечь от возможно прохладной осенней ночи. И двух молодых людей у стеллажа. Все это останется огромным секретом в темноте. Как Мятежный целовал его — неловко, не кусая, ни в коем случае не кусая, и почти жалобный, который он издал, когда Грин ему на поцелуй ответил, запустил пальцы в волосы. Это будет еще одним большим секретом старой библиотеки, она напишет о нем в одной из своих книг. Свет из окна — серебряный, прямой, Саша понятия не имела, фонарь это или луна. Поцелуи не звучат красиво, нелепо и мокро — может быть. Голодно и горячо. Саша слушала. Ей казалось странным, что в этом раскладе она знала, какие на вкус они оба. И при этом совершенно не представляла, как это должно ощущаться. — Ты ведь не подглядывал за мной и Сашей, правда? — Грин был задохнувшийся, она могла представить его огромные глаза и растрепанные волосы, у Мятежного были такие же. Он никогда не смотрел на нее так, будто она была его личной святой. Саша этого никогда не хотела. Она понятия не имела, что ответил Марк, наверное, нелепо помотал головой, но когда она снова приоткрыла глаза, то увидела, что они стоят лоб в лоб, так, что они соприкасаются. Лицами, телами. Еще один секрет, который Саша оставит в библиотеке — на секунду она задержала дыхание. Будто увидела их впервые. Красивые. Вы безумно красивые, оказывается. Мятежный, до сих пор потрясенный, находящийся в каком-то эйфорическом ступоре молчал, и никто его не помнил настолько тихим. Саше эти расклады почти нравились. Грин продолжал в полголоса, говорил ему почти в рот, между короткими поцелуями. Саша обо всем догадывалась, такие вещи всегда прекрасно чувствовала. — Мне нужно, чтобы ты понял, Марк. Саша — это Саша. А ты — это ты. И вы оба. Оба. Имеете значение. Он замолчал, потому что это было понятно абсолютно всем, еще пара ласковых слов и злая собака, чудовище и крокодил Марк Мятежный просто сломается. Но он подставлял лицо, жмурился, пока не перехватил Грина за шею снова, Саша не разобрала, что именно он сказал, но будь она на его месте — на его месте представить себя всегда было существенно проще. Она бы сказала: «Как тебя может быть достаточно», — и не ошиблась бы. Они остановились не сразу, Саша крепко сжимала плед в пальцах, стараясь стать как можно незаметнее, из-за стеллажа, с того места, где они стояли, ее было почти не видно. И все же. — Пойдем. Пойдем, Марк, мы ее разбудим. Мятежный, совершенно ошалевший, послушно дал себя увести. Только с тобой он бывает послушен. Саша успела заметить, что они ушли, держась за руки. Может быть, у нас и не было никогда другого выбора, как искать покой или отдушину друг в друге? Может быть, мы только здесь и могли оказаться. Мы — голодные и одинокие одиночества. Может, теперь станет проще? Может, теперь будет легче? Может, я теперь вспомню, что хотела отсюда уйти? Как можно скорее и как можно дальше. А не все причины, по которым мне вдруг захотелось остаться. *** За завтраком Саша слышала звон, она этот звук знала хорошо, это золотая струна, натянутая, надежно спрятанная внутри каждого. Звучащая только в самые лучшие моменты. Они завтракали как всегда вчетвером — это пережиток той эпохи, когда Валли отчаянно пыталась воспитать в них семью и они также отчаянно сопротивлялись. Семьи не вышло, а привычка по возможности есть вместе осталась. И это было почти забавно. Потому что Сашу невозможно было дождаться к завтраку, она часто просыпала. Потому что Грин очень часто не мог есть вообще, но все равно сидел здесь, пытался улыбаться, пил свой травяной чай. И, конечно, порой совершенно отвратительные комментарии Мятежного грозили превратить любой завтракобедужин в фарс. Но они собирались в столовой во флигеле все равно. Саше нравился мягкий ковер на полу и легкие шторы. Нравилось, что флигель, как и ее комната — это будто не совсем Центр. Это будто выбраться ненадолго. И от того было легче дышать. Мы делаем это для Валли? Для себя? Больше, чем есть в одиночестве я ненавижу только в одиночестве спать. Но сегодня за завтраком была слышна золотая струна, и Мятежный улыбался так, будто прямо сейчас слышал хор ангелов, он даже мурлыкал себе под нос. Мятежный. Мурлыкал. Не рычал. Не плевался ядом. Мурлыкал. Саша прислушалась и, кажется, кажется, эта мелодия ей была знакома, она еле сдержалась, чтобы не фыркнуть, ситуация начинала действовать ей на нервы: — Серьезно? Total eclipse of the heart так рано утром? Саша ожидала чего угодно, но Мятежный только продолжал улыбаться — она не знала, что он это умеет, более того, она давно его не видела таким.. Трезвым? Таким спокойным? Почти торжественным. Будто в нем что-то важное сдвинулось и Саша знала, что Грин может творить чудеса, но даже у него должен быть предел. Сам Грин, к слову, пытался или не пытался поймать ее взгляд. Саша в свою очередь делала все возможное, чтобы ни в коем случае не выяснить этого точно. Ей было стыдно, казалось, что она поступает нечестно, да черт знает, что ей еще казалось. Это не тот поворот жизненного сюжета, к которому она была готова прямо сейчас. Позже. И тут же злая пчелка тревоги или здравого смысла жалила ее под лопатку: А у нас есть это время? Сколько ему осталось? Мятежный же выглядел оскорбленным в лучших чувствах: — Бонни Тайлер — королева, Озерская. Имей уважение. Саша чувствовала на себе взгляды, Валли ела в молчании, запах черного кофе плыл из чашки, для «верховной ведьмы», кличка все же приклеилась, кофе варил всегда лично домовой Огонь. Валли была готова вмешаться и пресечь конфликт. Саша бросила на нее взгляд, Валли казалась совершенно расслабленной, вот только все присутствующие помнили, как первый год вместе они ели как на поминках — без единого колющего и режущего предмета, ложками. Потому что Мятежный вполне способен был прикончить вилкой, а Саша за вилку схватилась бы и ринулась в бой против Мятежного просто потому что была начисто лишена страха. — Королева, Маречек, это Глория Гейнор. И я надеюсь, что I will survive твое полное отсутствие музыкального образования. А пока передай, пожалуйста, варенье? Это был скорейший способ получить прекрасную лужу варенья на голову. В давящей тишине Мятежный молча передал блюдце с вареньем: — Конечно, держи. Для Саши вопрос был открытым, кто из них удивился больше, но часто заморгала даже Валли. Саше не то, чтобы хотелось все утро вымывать варенье из волос, но кто этот человек и что он сделал с Мятежным. И ровно в эту секунду это чувство подняло голову. Не детская обида, и даже не хрустнувший переломанный позвоночник доверия между ними, не отвращение — черт знает, что. Смотреть на чувство Саше не хотелось, но оно успело свить себе гнездо внутри. Покладистый, участливый, вы взгляните на него, совершенно на себя не похожий. Марк Мятежный и не Марк Мятежный вовсе. И что для этого потребовалось? Немного благосклонности со стороны Грина? Серьезно? Господи, как же мерзко. Я все думала, что я тебя знаю, я все думала, что понимаю, из чего ты сделан. НО КАК ЖЕ ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ ОТВРАТИТЕЛЬНО МЯТЕЖНЫЙ. Это не ты! Прекрати, прекрати, прекрати, прекрати! Она случайно столкнулась взглядами с Грином, это было похоже на резкое перекрытие кислорода, Саше было почти страшно. Или почти больно. Но она только нелепо схватила воздух ртом, когда была спасен Валли: — Надеюсь, вы закончили препираться, потому что у меня важные и, боюсь, не слишком радостные новости. Впервые Саша была благодарна. Валли, ее большим проблемам родом из другого мира, ее командному голосу. Маленькая Валли все больше напоминающая пчелу, и ее умение все, абсолютно все в этом мире делать вовремя. От комментариев Саша, впрочем, не удержалась: — Валли, что ты. Мы вовсе не препирались. Тем более, я думала, ты любишь старую музыку. Валли фыркнула, провела рукой по волосам — ее непослушные волосы-иголки, она всегда была немножко бунтарь и за вечными официальными костюмами скрывалась революционерка, протестовали против законов гравитации даже ее волосы. Саша видела, что она волнуется. Это было уже радикально ново, Валли делала все возможное, чтобы всегда оставаться невозмутимой. Спокойной. Господи, да Валли даже почти никогда не повышала голос, хотя Саша знала точно, она этого заслуживала как никто. — Саша, дай мне закончить. К нам едет ревизор. Это потребовало от Саши всего имеющегося у нее самообладания, чтобы проглотить рвущуюся наружу ремарку про Гоголя, но вид у Валли был достаточно убитый и без ее комментариев. Раз в пятилетку Саша Озерская действительно сочла, что лучшим решением будет просто промолчать. Видимо, лица присутствующих и звенящая уже совсем не по причине «пьяный от эйфории Мятежный» тишина сказала управляющей Центра в городе над Волгой достаточно. Валли вздохнула, Саша только что заметила, что к еде она почти не притронулась: — Москва считает, что я потеряла контроль над ситуацией. Второй труп, явно ритуальный. Колдуны. И полное отсутствие проработанной версии или локации колдунов. Потому они решили прислать ревизора, чтобы он оценил ситуацию, возможно оказал нам помощь на местах и.. м-м.. Оценил мои способности к управлению Центром. Возможно, они рассмотрят другую кандидатуру. Младшие сотрудники Центра подали голоса одновременно. Мятежный в состоянии боевой ярости, между настроениями он всегда переключался легко, буквально по щелчку, ему от ярости до радости нужна была всего одна секунда: — Они охренели? Ревизор? Что сделала Москва чтобы хоть как-то тебе помочь, когда было совершенно очевидно, что это какое-то серьезное дерьмо? Реально, что сделала Москва, чтобы сейчас сомневаться в том, способна ли ты управлять Центром? Не говоря уже о том, что над удалось вывести из строя одного Колдуна? И мы работаем над версией?! Озерская хмурилась, ее вилка мерно, нервно, отсутствующе стучала по тарелке, и Валли хотела бы раздражаться или хоть как-то отреагировать, но не чувствовала в себе внутреннего ресурса даже на это. У Саши могли быть свои разногласия с Валли, но мысль о каком-то левом уроде непонятного происхождения в Центре делала ей дурно: — По какому праву? И кто принял решение? Нужна комиссия? Нужно официальное уведомление? Да черт, Валли, они должны были пригласить тебя и дать тебе возможность как-то себя защитить. Истомин был непривычно краток, внимателен до невозможности, его взгляд упирался прямо Валли в лицо: — Кого они отправляют? Валли смотрела на них молча. МОИ походили на тех колючих подростков, которыми они сюда приехали чуть меньше. Теперь это были молодые взрослые, порывистые, яростные и, может быть, ей удалось помочь им стать неплохими людьми. Во всяком случае одного взгляда на них Валли бывало достаточно для того, чтобы понять, что она вообще забыла в этой далекой области и почему она здесь настолько на своем месте. Валли сегодня сомневалась во всем на свете, в своей квалификации в первую очередь. Но все имело смысл. Валли вздохнула и погрузилась в утренний разбор полетов, ее подопечные заслужили свои ответы.