Пыльные Перья

Приезд ревизора был назначен на первое октября, потому последующие две недели Центр шумел и гудел, и каждый сантиметр Центра приводился в порядок. Домовые и Валли работали, кажется, круглосуточно. Саша слышала голоса с кухни и шаги Валли по кабинету, шелест бумаг. Центр от волнения превращался в сплошной набор шумов и звуков, Саша от перспектив злилась. Все это усиленное напомаживание Центра действовало ей на нервы. Может быть, Центр Парапсихологии в городе над Волгой был не в ослепительном первозданном блеске, но он был хорош. Саша знала, о чем говорила, в период ее новообретенного сиротства Центры перекидывали ее между собой как мячик. Она успела посмотреть много Центров, пока не случилась огромная Волга и маленькая Валли с ее лесными глазами. Саша знала, что Валли просто не оставили выбора. Но даже если так, она никогда не позволила себе об этом упомянуть. Сашу злила перспектива московского выскочки, который будет совать свой красивый столичный нос во все дела. Что они могут знать, в своей столице, откуда Сказка давно ушла, вытесненная бесконечным жилым массивом, смотрите, а может проведем метро прямо в Сказку? Саша не любила Центр. И не считала его домом. Но четко помнила, куда отправили ее остальные. Как на нее смотрели другие зрячие. Саша Озерская — сплошной порыв, шипящая недовольная кошка, могла быть абсолютно несносной, но она не была глупа. Я знаю, что новый управляющий может значить для всех нас. Нам живо укажут наше место. Он не будет знать, как помочь Грину. Он не будет знать, как разговаривать с Марком, Марк к Валли привязан почти болезненно, хотя с ним никогда не разберешься. И я прекрасно знаю, чем новый управляющий грозит мне, помимо новой серии пинков и презрительных взглядов. Больше тренировок. Большей полевой работы. Больше сказочных тварей, пытающихся пролезть мне в рот и в глазницы. Я не сомневаюсь, что это будет Он. Застрявшие в своей узколобости мерзкие деды они там, в своей Москве, до сих пор играют в страну сильных мужчин. Им всегда было как кость в горле то, что Валли — женщина. Будто не они сами ее сюда отправили, чтобы со своими безумными идеями не действовала им на нервы в столице. Скоты. Центр Парапсихологии в городе над Волгой не отрастил колючки и не запер дверь на засов, только гудел по ночам громче, будто угрожающе, чаще хлопал окнами, стараясь уберечь, закрыть, спрятать своих обитателей. Центр Парапсихологии вроде бы ничем не выражал враждебности, никоим образом, ждал дорогих гостей из Москвы с нетерпением. Но это читалось в каждой трещинке, это жило в его старых стенах, и в тревожном перезвоне зеркал в галерее — ждали не друзей. Имя ревизора им тоже сообщили не сразу, наслаждаясь эффектом внезапности. Это стало бы сюрпризом, не будь Мятежный рядом, когда Валли проверяла почту и не вытряси он из нее детали. Они говорили: «Виктор Воронич», а имели ввиду плохие новости. Виктор Воронич, его монохромный гардероб, его строгие линии, его невероятные скулы — проведешь рукой и можно порезаться. Виктор, второй после Кощея, они говорили: «Виктор», а подразумевали Ворон Воронович. Саша уже сейчас видела черных, огромных, лоснящихся воронов на деревьях по всему городу. С Виктором не бывало просто так, ревизия началась с той секунды, как его имя прозвучало под крышей Центра. Перед линейным, каким-то стерильным Виктором покорно гнули спины даже мертвые, хотя казалось бы, чего бояться им? «Да это просто несправедливо!» — помнила собственное восклицание Саша, и это правда было несправедливо, потому что о давно забытом, оставшемся в Москве романе Виктора и Валли, кажется, говорили до сих пор и одна сплетня, как водится, была отвратительнее другой. Не говоря уже о том, что красивый Виктор — его правильное, совершенно нечитаемое лицо, был в конечном итоге причиной, по которой Валли оказалась так далеко от столицы, в убитом провинциальном Центре. История была грязная, а грозила стать еще грязнее. В конце официального письма они вежливо уведомили Валли, что Виктора будет сопровождать сам Иван (Царевич, не думайте даже называть его Дураком, сейчас его знали как Ивана Ахматова), он видите ли предложил свою помощь в расследовании. «Какая охренительная честь», — скалился Мятежный. Саша этот вечер помнила прекрасно, потому что ей хотелось выцарапать кому-нибудь глаза, потому что Тайная Организация Зрячих в Москве честно работать не умела, потому что перед Виктором на коленях стояла вся Москва и вся Сказка, потому что он был совершенно беспощаден и Виктор — это значило никаких вторых шансов. Удивила всех Валли, которая на упоминании Виктора будто поникла, попыталась слиться со стеной и это было так не похоже на их Валли. Пусть она никогда не кричала, но ее танковое, неотвратимое присутствие ощущалось всегда. Саша помнила четко, как Валли поднялась, глаза у нее нехорошо сверкали, в них будто шумел и злился весь Сказочный лес, а черты лица проступили еще ярче, чем обычно. В эту секунду она была почти страшной. Если бы не улыбалась, тоже зубасто, прикус у нее был неправильный и это отчего-то предавало ей сходство с подростком. «А мы везем даже Иванушку с собой. Я смотрю, они там всерьез намерены меня сместить. Что же. Пусть приходят». Валли снова было двадцать с хвостиком, и она была той девушкой, которой дали в руки тонущий корабль Центра в городе над Волгой, будто утешительный приз для дочери знаменитого московского зрячего, с которым, говорят, советовался Сам. Не ссылка, вовсе нет. Важное задание. Валли была девушкой, которая знала, что ее наказывают, потому что она всегда была чуточку больше чем. Больше, чем дочка знаменитого папы. Больше, чем столичная штучка. Больше, чем хорошая студентка. Московские зрячие очень не любили девушек, которые много думают и еще больше не любили девушек, которые озвучивают свои опасные идеи и предлагают новые порядки, где им, унылым престарелым сухарям, места больше не было. Валли была штормовой. Центр был ее старшим ребенком, она поднимала его из руин после предыдущего, впавшего в беспробудный маразм, управляющего. Долго, своими собственными руками. Еще дольше договаривались с местными малыми бесами. Область была образцовой до появления пришлых Колдунов. Валли свою ошибку понимала. Понимала, что эту дрянь на свою территорию допустила она сама. И потому горела каждую секунду, желая эту ошибку исправить. Горела слишком сильно, до почти полного выгорания, Саша отмечала это, украдкой глядя на нее. Но у Валли ничего кроме этого Центра не было. Разве что репутация взбалмошной бунтарки, верящей в Сказку, бывшей любовницы Виктора и весь груз воспоминаний, оставленный в Москве? Для нее Центр был домом, который она выстроила для себя сама. Грин наблюдал за ними молча, огоньки плясали у него в глазах и один, самый маленький и самый жаркий, будто поселился между пальцев. Огонь находит в тебе дом. «Пусть попробуют». Недели пролетели как в тумане, не поймать, не уцепиться. Это были, наверное, самые быстрые и самые напряженные две недели в жизни Центра. Не слышно было даже привычной ругани Мятежного и Саши. Это были самые страшные две недели в жизни Центра, потому что каждый пытался защитить свое, которое, наверняка, попытаются отобрать. Совсем скоро. Это не дом. Впервые за все время, кажется, Саша думала в этом ключе. Но может быть хуже. Это не Дом, но в их силах сделать так, что дома уже никогда и не будет. Что они меня отсюда не выпустят, я знаю эти штрафы и бесконечные продления контрактов. А этого я хочу меньше всего. Это не дом. Но это все равно нужно защитить. *** Двадцать девятого сентября все часы в Центре попытались сойти с ума. Пока обитатели Центра старались сохранить его, Центр силился уберечь их в ответ. Все часы пошли в обратную сторону, пусть октябрь никогда не наступит, мы останемся в этой временной петле навечно, и никто нас здесь не достанет. Мы будем здесь. Будто скрипел им на уши старый Центр. Валли смеялась: — Благодарю тебя, мой старый ворчливый друг, за помощь. Но гостей мы все же встретим. Саша, ты переведешь часы? Саша фыркнула, растеряв львиную долю неприятия, она все еще оставалась несломленной в своем нежелании выполнять лишнюю работу: — Валли, если ты хочешь, чтобы я не путалась у тебя под ногами, так и скажи. У нас все часы висят на уровне Мятежного. То есть, под потолком. Но хорошо. Я попробую. Только из любви к часам. Часы, каждую минуту, каждую секунду, говорили ей, что скоро все закончится. Что скоро можно будет вернуться домой. Где бы дом ни был. *** Саше было смешно, на них с неотвратимостью айсберга надвигался Виктор. Надвигался Иван. Они в этом раскладе были даже не Титаником. Они в этом раскладе были что тот же маленький катерок из мультфильма. Саша помнила, что в детстве над этим мультиком почему-то всегда плакала. Так или иначе, Центр в очередной раз грозил улететь к чертям, и вот она. Лазает по стенам, пытаясь перевести все часы. И откуда в Центре столько часов? Она скорее заглянула проверить оружейную, чем действительно надеялась обнаружить там часы. Обнаружила только Грина, он молча, задумчиво пересчитывал колья, укладывал их по местам. Услышав, скорее даже почувствовав Сашу в дверях он обернулся, и она точно знала, что вот теперь бежать некуда. И деваться некуда. И в оружейной нет часов. Последние две недели полного хаоса были удобны, были по-своему умиротворенными. Никто никого не избегал и уж точно никто ни с кем не ругался, их просто поглотила рутина и в этом не было ничего противоестественного, ведь дел становилось больше с каждым днем. Грин оправился от последнего приступа, выглядел на порядок лучше. Сейчас смотрел на нее напряженно. Встревоженно. У него был этот замечательный взгляд, который методично, очень ловко, змейкой пролезает в душу и поселяется там, а ты четко знаешь, что он видит тебя насквозь. — Саша? Слушай.. — даже если он встревожен. Нет. Даже если он потерян. Катастрофически. Он все равно улыбался ей так, будто перед ним был самый лучший человек в мире. Или один из них. Саша впервые не знала, что с ним делать и ненавидела ощущать с ним хоть какую-то неловкость. Сказать ему, что все это время скучала?Сказать, что она видела их в библиотеке? Или что даже никакая сцена в библиотеке не была нужна, чтобы догадаться, они с Мятежным были вместе постоянно. А Саша почему-то в свою очередь делала все, чтобы ее невозможно было удержать лишнюю секунду. Желание бежать какое-то глупое, иррациональное. Ты хочешь уйти. И еще больше хочешь остаться. И совершенно не знаешь, что ждет тебя впереди, потому со своим будущим ты предпочитаешь не встречаться. Очень разумно. Очень по-взрослому. Она отозвалась также, негромко, будто многочисленное разномастное оружие может их здесь услышать: — Я часы перевожу. В оружейной не было часов, и экран его телефона на столе был черным, а значит в оружейной времени не было вовсе. Время двадцать девятого сентября нарушило все свои законы. Грин подошел ближе, осторожно, будто боялся ее спугнуть. Она действительно была напугана, это волнение, ежик в желудке, учащенное дыхание. Грин выглядел испуганным тоже, Саша видела свое отражение у него в глазах и ей казалось, что она немного рябит, неровная, дерганная. Грин спрашивал мягко: — Ты на меня злишься? Как я могу на тебя злиться? Грин дотронулся до ее запястья, будто пробуя почву, а почва была нетвердой, тот же зыбучий песок. Она не смогла удержаться, напряжение, легкое, едва заметное, совершенно достаточное для того, чтобы он успел его заметить и так же осторожно убрать руку. Ну до чего глупо. — Я не на тебя злюсь, — поспеши, скорее, говори, убеди его. В конце концов, это не будет даже неправдой, — Если это имеет значение, я злюсь на Мятежного. С Марком Мятежным они не сказали друг другу ни слова помимо официального «Передай, пожалуйста, книгу» и прочей бытовой ерунды в этом духе с того самого памятного разговора. Мятежному стоило сказать ей спасибо. Хотя былое великолепие счастливого пса с него и слетело. Он с каждым днем будто становился все более побитым, будто понятия не имел, что делать со свалившимся на его голову счастьем. Или черт знает, что еще его беспокоило, Саша не собиралась снова лезть в его голову. Синяки давно сошли, а некоторые, видимо внутренние, остались. И ныли. — Что снова натворил Марк? Вот уж этого Саша точно не собиралась ему рассказывать, замотала головой с такой энергией, что волосы посыпались ей на лицо. Нет уж. Грин почти улыбался, наблюдая за ней: — Вы как кошка с собакой, знаешь? Саша собралась. Ей было, что сказать и на этот это. Было очень странно. Стоять здесь и не прикасаться к нему. В небольшом пространстве между ними воздух нагрелся, и если шагнуть в него сейчас, сократить дистанцию, то тепло, наверное, будет так, что до жаркого. Саша поежилась, подняла на него глаза. Она так и не научилась смотреть на Грина так, чтобы не застывать, пораженной его красотой. Или не застывать под его взглядом, он будто разглядывал нечто удивительное. И это глупое чувство, когда щиплет в носу, а к глазам подступает что-то мокрое, Саше хотелось убежать, если бы она не знала, что догнать ее сил хватит. А я по тебе скучаю сильнее, чем думала. Есть это чувство, беспощадное почти, когда ломит руки, ломит грудную клетку, ломит даже кончики пальцев от того, как хочется коснуться. Саша помнила, как это ощущается, они совпадали всего лишь идеально. Грин заслужил чуть больше, чем нелепые прятки по всему Центру под предлогом работы. Не так. Он заслужил всего на свете. Саша едва нашла свой голос: — Ты же знаешь, как это работает. Я всегда злюсь на Марка. Пожалуйста, не ищи ему оправданий на этот раз. Он не хотел, как лучше, за этим не было никаких благородных порывов. Иногда мерзкий поступок всего лишь мерзкий поступок. Без подтекста. Грин покачал головой, чуть нахмурился, выглядел растерянным или опасно близким к тому, чтобы понять, что именно здесь происходит, когда Саша сама еще не успела в этом разобраться: — Я ничего такого не хотел сказать, серьезно. Но может зайдешь сегодня? Или я? Я по тебе.. Если ты скажешь, что скучаешь, я точно разревусь. Не надо. Саша перебила его мягко, будто вопрос не давал ей покоя: — Ты точно хочешь? Она видела, как брови у него недоуменно ползут вверх: — Ну конечно. Ландыш, ты что. Конечно, хочу. Почему нет? Можно было хотя бы попытаться объяснить это колючее чувство, или это облегчение, или вспыхнувшее с новой силой желание глупо и по-детски расплакаться, и просто остаться здесь. — Как ты меня назвал? Если бы он мог — он бы покраснел. Он бы несомненно покраснел. Но у него давно не получалось, осталось только горящее смущение в глазах и Саше он таким нравился безумно: — Ты просто.. Похожа? Белый ландыш, рожденный в огромном пожаре. История старая, и образ почти забытый, живущий глубоко у нее на подкорке, являющийся во сне. Там, где огонь белых цветов коснуться не может. И в реальности. Где огонь потянулся к коже, погнался за Сашей. И так и не достал. Голос Валли нарушил секундное молчание, она открыла дверь, вид у нее был где-то между «крайне удивленный» и «взбешенный»: — Вот вы где. Вы не поверите, но я снова с новостями. И клянусь, Гриня, Саша, когда новости у меня будут хорошими, ради разнообразия, я напьюсь. Саша не заметила, как они взялись за руки. От неожиданности, по привычке. Жест машинальный. Знакомый. Возможно так же она до сих пор, пять лет спустя, смогла бы найти дорогу к дому. Легко, не напрягаясь. Грин мягко поглаживал ее пальцем по ладони, и она оба не сводили напряженных взглядов с наставницы. Валли, конечно, не из-за часов здесь была. И не из-за оружия. У нее в руках был конверт, сплошная позолота, чей-то безупречный почерк. Саша не сдержалась, фыркнула: — Какой декаданс. На запястье у Валли сверкнули кислотно-зеленым ремешком новые смарт-часы, на экране было слегка после полудня. А после снова 12.00, Центр снова говорил им: «И нечего вам там делать вовсе». Валли бросила на нее быстрый взгляд, и отозвалась мрачным смешком: — Сейчас увидишь настоящий декаданс. Нас вызывают в Лотте. Сам золотой сказочный мальчик. Я бы на вашем месте поторопилась, тон письма, в самых вежливых и доброжелательных красках подразумевает, что мы должны были быть там еще вчера. Голос Грина был холоднее будто на десять градусов сразу, он крепче сжал Сашину руку и она вернула пожатие, чувствуя как внутри что-то начинает кипеть, а голос Грина звучал резко, режуще: — Но сегодня ведь только двадцать девятое. — Скажи это ему, Гриша, — голос Валли звучал так, будто ей хотелось то ли лечь и сдохнуть, то ли плюнуть Ивану в лицо, — Он, видишь ли, решил ознакомиться с городом прежде, чем приступить к работе. По официальной версии он гений стрит-арта, и они с Виктором делают подарок городу. Так или иначе, ускоряйтесь, нас ожидают в течении часа. Подождет, гений недоделанный. Хотелось сказать Саше, но ладонь Грина сжалась будто предупреждающе, и может быть все переговоры между ней и Валли стоило поручить вести ему, потому что Саша прикусила язык и молча потянула его за собой на выход из оружейной. За одно Саша была Ивану почти благодарна. Кажется, он только что спас ее от максимально неловкого вечернего объяснения. Впрочем, злилась она на него ровно по той же причине. Часы на стене в розовой гостиной Центра, которые она перевела только что, снова упорно вышагивали назад. «Бросьте дурное, дети, оставайтесь дома, дома с вами ничего не случится». С тем, кто не выходит за порог ничего плохого не случается. Вот только ничего хорошего тоже. Саша укоризненно посмотрела на часы, циферблат виновато дрогнул и стрелка настырно поползла вперед в гонке за украденным для них временем.