Пыльные Перья

Они торопливо шли по сверкающему холлу отеля, Иван свое торжество решил организовать, не отходя от кассы. Валли долго бубнила себе под нос, что-то о том, что конференц-залы там недостаточно большие, чтобы вместить всю многоцветную сказочную толпу. Мятежный в сотый раз бросил на Сашу мрачный взгляд, осматривая детали костюма: — Озерская, ты в курсе, что ты — ходячее клише? Саша хмыкнула, возвращая ему равноценно мрачный взгляд, Мятежный демонстративно не заморачивался, ни с чем в этой жизни вообще и с костюмом в частности: его рваные джинсы, его кожаная куртка, все это было малым выходом из его привычного образа, но сегодня неуловимо отсылало куда-то к восьмидесятым и может быть Саша пару раз напомнила себе не пялиться на его задницу, но Мятежному об этом знать точно было не нужно: — Это говорит мне кто? Ходячее клише? Что это, костюм Джоан Джетт или костюм бэд боя, которого непременно перевоспитают в конце истории? Валли обернулась на них через плечо, Саша все же убедилась, что бледность у нее была бутафорская, сейчас наставница смотрела на них с осуждением: — Что вы имеете против Джоан Джетт? Саша развела руками, изображая святую невинность, ей сегодня не приходилось даже напрягаться, все остальное было бы ужасным выходом из образа: — Против Джоан Джетт я имею только то, что сегодня она — Марк Мятежный. Они стояли у дверей конференц-зала, и Саша только что рассмотрела фигуры охранников, она была готова поклясться, что фигуры стояли по всему периметру. Голос Грина нарушил в целом дружелюбный тон перепалки, прорезал как нож масло. Наверное, только он мог настолько непринужденно выглядеть в нелепой совершенно тоге и с лавровым венком в темных волосах, будто всю жизнь так ходил. Когда Саша спросила у него, кого он изображает сегодня, Грин довольно хмыкнул «Я многофункционален. Войду туда Патроклом, но при смене аксессуаров легко сойду за Диониса», если кто-то и увидел в этом мрачную иронию, то они промолчали, сейчас же он звенел от напряжения: — Они дурно пахнут. Не в прямом смысле. Скорее на уровне предчувствий. И выглядят не лучше. Саша присмотрелась и не знала, ругать себя за невнимательность или за излишнюю внимательность. Персонал отеля стоял, надежно укрепленный мертвецами. Не теми, что свежевыкопанные. Не упыри. Скорее заплутавшие души, не дошедшие до Сказки и не пошедшие дальше, не пережившие трансформацию. И оттого все меньше похожие на людей.Живые на лице имели глупые мечтательные выражения, стеклянные глаза и полный отрыв от реальности. И не замечали своей мрачной компании абсолютно. Это тоже было одурительно горькой иронией, потому что ровно то же происходило в реальной жизни. Люди ходили по улицам, они проходили самые темные переулки и не трудились даже заметить, что смотрело на них из темноты. Мертвецы были лишены выражений, от некоторых не осталось ничего, кажется, кроме поношенного и измученного долгим пребыванием на земле духа. Они были настолько далеки отсюда, что догнать и вернуть их уже было невозможно. Они мало походили на колдунов, гнилых насквозь, но принадлежащих реальному миру на сто процентов. Мертвецы будто сохраняли подобие плотности только благодаря чьей-то железной воле. Обладатель этой воли, можно смело предположить, звался Виктор. Мятежный криво усмехнулся, голос моментально окрасился чудовищным напряжением, на него не нужно было смотреть, чтобы догадаться — он был готов драться, похожий на собаку перед прыжком: — Прочитать нам столько моралей, чтобы самим колдовать напропалую. Это же надо додуматься, выставить смертных пополам с мертвецами. Виктору, готов поспорить, все равно, он их не отличит. Грин, редко позволявший себе явно негативно высказывания в чей-то адрес, отозвался негромко, но с еле различимой яростью: — Воистину. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Саша перехватила его за руку: — Ты, кажется, всецело вошел в роль, и да, да, я помню, что это уже из другой истории. Пойдем, мы уже на месте. Валли, как всегда, сделала шаг первой. И черт, это, наверное, было самым страшным и самым простым тоже. Всегда быть первой. Всегда быть «Если не я, то кто же». Валли заговорила с живой девушкой-администратором: — Валентина Климова, глава Центра парапсихологии, — она протянула их приглашения, — Это мои младшие сотрудники. Девушка расплылась в улыбке, и Саше показалось, что она слышит как золотистый Иванов мед закапал на пол, звук густой и полный: — Конечно, госпожа Климова, проходите. Вас ожидают. Они закрыли лица масками одновременно, не сговариваясь. Перед сотрудниками Центра открылись двери, и Саша почувствовала дыхание Сказки раньше, чем переступила порог. А потом пятиться было поздно. Значит, вперед. *** Дальше было только огромное пространство, дальше были зеркала-зеркала-зеркала и может быть они использовали тот же принцип, что использовали в зеркальной галерее в Центре, но преумножили его во множество раз. Саша помнила небольшой конференц-зал на плане, а стояла будто посреди трех футбольных полей из золота и хрусталя. — Закрой рот, Озерская, кто-нибудь может этим воспользоваться. Или ты была так занята оцениванием того, кто кого трахает и не заметила, что у него в спальне целая зеркальная стена. Ваш красавчик колдует как дышит, — Мятежный крепко держал ее за локоть, и Саша впервые в своей жизни сделала ровно то, что он ей сказал и закрыла, наконец, рот. Иван был сказочным золотым мальчиком. А это значит для него не существовало никаких преград. Она видела зрячих и видела русалок, откуда здесь русалки? Она видела томную Несмеяну. И восхитительную женщину в малахитовом платье, Саша никого красивее не видела, и когда ее пронзительные тоже малахитовые в прожилках глаза скользнули по Саше, женщина улыбнулась, на секунду всего, и этой секунды было достаточно, чтобы забыть, как дышать. Это то, что делает с тобой Сказка. Крадет дыхание. И часто забывает вернуть. Эти золотые потолки, и эти невероятные люди, которые не были людьми вовсе. А они будто стояли посреди другого времени, времени дворцов и шумных праздников, когда страна дышала и верила. Времени, которое давно прошло. Но ведь тем и хороша Сказка, что время в ней не подчинялось законам реального мира. Валли негромко щелкнула пальцами, и волшебный транс разрушился, ее подопечные обернулись к ней немедленно. Валли стояла нарочито небрежная, и Саша готова была поклясться, такой наставницу она видела впервые. Валли была чуточку королевой. Валли была в своей тарелке. Саша родилась и выросла так далеко от Сказки и это делало ее чужой. Валли была рождена стеречь этот мир, мир из чистого золота. Мир, безнадежно побитый ржавчиной и неверием. Сейчас Валли опиралась на трость и впитывала атмосферу, ловила каждую секунду. Она ведь рада вернуться домой. И дело не в празднике. Дело не в шумной толпе. Не в масках. Дело в том, что она состоит из веры в Сказку и Сказка принимает ее как любимого ребенка. Голос наставницы стал будто более гулким, глубоким, и во взгляде у нее шумел и тревожился, в них торжественно тянул ветви к солнцу весь Сказочный Лес. — МОИ, я напоминаю. Не брать подарков. Не ввязываться в авантюры. Не покидать маскарада. Смотреть и слушать. И ничего не упускать. Одна крошечная деталь может изменить все, вы помните? Этот мальчик поднялся так высоко, потому что он умел замечать детали. Потому что знал, что если сегодня он не убьет утку, то завтра она будет нести золотые яйца. И я прошу вас. Слышите? Всегда держите друг друга в поле зрения. Вы должны постоянно знать, где остальные. И тогда вы будете знать, где находитесь вы сами. Не дайте себя запутать. Они это любят. А сейчас наслаждайтесь вечером. Мы уходим не позже полуночи. И обязательно вместе. Им не надо было повторять дважды, не нужно было приказывать, и Саше в эту секунду было совершенно неважно, где она. Это неизвестная дорожка, маленькое бегство, это крошечный глоток свободы, пусть даже окрашенный золотом, пусть даже свобода лживая и ей не принадлежит. Может быть, ей показалось, но Грин хотел ее задержать, но этот момент она упустила, потому что за секунду до не упустила тяжелый взгляд Мятежного. Может быть, и он хотел ей что-то сказать. Но здесь была живая музыка, и это могло стать Сашиным спасением от всего. Но Саша не была глупой. Саша была внимательной к деталям. И именно поэтому.. Хорошо, я поверю тебе. Но только сегодня? Что делает Сказка с теми, кто решает следовать за музыкой, история про крысолова не была родом из России, но знали ее хорошо и здесь. Что делает Сказка с теми, кто знает, как под ее музыку танцевать? *** Саша мягко скользила в толпе, изредка обмениваясь взглядами с Грином, и это все еще было удивительно, и все еще чуточку пьяно, при этом она не выпила не капли, но одних красок и запахов было достаточно, чтобы потерять голову. Ивана оказалось найти просто, и какое же зрелище он собой представлял. Иван все еще был самым красивым мальчиком на этом маскараде, узнаваемый даже с маской, ему бы пошел любой костюм, даже если бы он заявился в мешке из-под картошки. Сегодня он, кажется, решил изобразить эльфийского принца, и это было почти несуществующим выходом из привычного образа, маленькая смена гражданства. С другой стороны, у Саши были все основания предполагать, что принцем он бы выглядел в любом костюме. Иван во всем золотом блеске, в волосах будто запуталась звездная пыль, разговаривал с худощавым мужчиной среднего роста. Саша прекрасно знала, что пялилась, но раз уж ей была щедро дарована возможность присутствовать и наблюдать — она делала именно это, потому что именно в этом была хороша. Мужчина был в костюме волшебника, фиолетовый плащ, высокий воротник, вышитый серебром. Он смотрелся настолько органично, будто всю жизнь в нем ходил. Она на не видела его лица, только медно-рыжие волосы, безупречно уложенные, только дистанцию между ним и Иваном, которую не решался пересекать будто бы сам Иван. И с его-то силищей?.. Кто это? Он был худым до болезненного, и не подал Ивану руки, не снял даже перчаток, Саша сама Ивана никогда не касалась, но иногда боялась прилипнуть, увязнуть в золотом меде, если дотронется. Выражение лица Ивана постоянно менялось, от жестокой улыбки до того, как уголки его губ беспомощно, раздраженно кривились, будто он не в силах был с этим справиться. Напряжение искрило, Саше бы испугаться, любопытство сгубило не одну кошку. Но только не эту. Она стояла на самом краю круга, когда Иван взглянул на нее, глаза у него весело блеснули, сколько Саша не прислушивалась — бесполезно. Не пропускали чары. Незнакомец обернулся вслед за ним, черты лица тонкие, и глаза умные настолько, что у Саши даже колени задрожали на секунду, есть взгляды и есть взгляды, от такого чувствуешь себя глупой школьницей. Будто горы интеллекта было мало, глаза у него были разные. Пронзительно голубой и темно-карий, почти до черноты. Саша была готова поклясться, темный глаз видел абсолютно все. Ее, например, легко видел насквозь — и через платье, и через кожу, в душу смотрел. Он, как и Виктор, не имел возраста, в одну секунду ему было чуточку за тридцать, а в следующую он казался древнее пирамид. Взгляды были пристальные, это ровно то, что делает Сказка — тянется к живому и теплому, ищет, где интересно. Саша смутилась, отвела глаза — всего секунда, что за глупость, в самом деле, смущаться напыщенных сказочных господ? Но они пропали. *** Она несколько раз со смешками и улыбками отказывалась от напитков, ссылаясь на хрупкое человеческое тело, которое великолепия сказочных вин и медов просто не выдержит. Она видела других зрячих — людей опознавала легко, пьяных настолько, насколько это было нужно, чтобы забыться. Один качал на коленях хохочущую русалку, Саша узнала ее по длинным волосам и специфическому смеху. Здесь даже это было можно. Обычно на контакты с малыми бесами смотрели осуждающе. Они целовали людям вроде Виктора и Ивана руки, но были первыми в ряду осуждения. Сегодня можно было абсолютно все и оттого вечер был жарким, и вечер был душным. Иван и незнакомый разноглазый мужчина будто исчезли, Саша не была уверена, что снова искала с ними встречи. Музыка становилась громче, а танцующих и хохочущих больше, вот вам Сказка — пьяная и шумная, забывшая обо всем на свете, дикая. «Люди в квартирах-коробках забыли, как быть дикими. И потому теряют свои цвета день за днем». Так говорил Саше один леший, пока она честно пыталась распутать на нем проволоку, в голове прозвучал голос Мятежного: «Ты же не хочешь, чтобы он откусил тебе пальцы? Мы с Грином держим, а ты давай». Она запоздало поняла, что потеряла их из поля зрения, и почти успела испугаться. Или испытать облегчение. Может быть, я и хотела потеряться? Но в следующую секунду она вынырнула из толпы, едва не налетев на Валли и Виктора. Картинка повторялась, музыка, золото, их отражение в зеркалах, бокал в бледных пальцах Виктора, Саша честно пыталась запомнить все, разложить в голове по полочкам. И напряжение. То же самое, трещащее, будто удар молнии, того и гляди расползется по полу, поджарит всех присутствующих. Разве не чудесное завершение вечера? — Поверить не могу, что ты выставил своих мертвецов. А если работа с чьей-то памятью пойдет не так? И это сразу после циркового представления с северным сиянием. И нелепого оправдания, которое вы скормили людям. Видеть Валли взволнованной — странно и ново, Валли смотрела на него с вопросом или с болью, или не смотрела вообще, но Валли — открытая рана. Господин Воронич, вы не хотите рассказать, как она ее получила? За наставницей можно было и не подсматривать. Но Саша услышала хриплый глухой смешок — Виктор усмехался и это было настолько.. Нехарактерно. Черт, не знала, что он умеет. Его прямота обезоруживала, возможно, он всегда был ослепительно честным. И как смерть может быть лжива? Это вполне могло быть еще одной причиной, по которой такой же прямой Валли он нравился.Но это было давно. И в другой жизни. В какой-то другой Сказке. — Это люди, Вэл, — теперь Саша знала, что здесь ее быть не должно, и оставалась только поэтому, этот разговор родом из той самой другой Сказки, где они были чуточку больше, чем. Где у них друг для друга были имена. Саша была готова поклясться, что Валли изо всех сил старалась удержать лицо — не скривиться? не поморщиться? Виктор продолжал невозмутимо. — Это люди и значит они в любом случае будут слишком заняты, таращась себе под ноги, чтобы заметить что-то, что происходит у них над головами. — Я тоже человек. И я заметила. Ее подведенные глаза, или ее раздраженно закушенная губа, Валли была трогательной и Валли была убийственной, Валли и ее вопиющая человечность. Такой она Саше нравилась больше. — Ты — глава Центра. Замечать эти вещи — основная часть твоей работы. Мы не люди. Мы близки к людям. Мы малозначительны. Но мы не люди. И в его глазах стоим чуточку выше. Вот что он хочет сказать. Саша хотела за нее обидеться, разозлиться, но чувств Валли хватило бы на двух Викторов, а то и на трех, и это его ошибка, если он их не видел. Иногда мы делаем странные вещи из-за странных причин. Может быть, собственная застывшая в мгновении смерть опротивела ему настолько, что решение утопиться в вечном лете было для него разговором о спасении души. А была ли у него душа? Толпа несла ее дальше, Саша потеряла их также легко, как и нашла. Пока не оказалась в руках у улыбающегося Грина. А если мир будет не в золоте, если мир будет в огне. Ты все равно продолжишь смотреть на меня как на лучшего человека? И ты ведь продолжишь. Огонь находит дом в тебе. *** — Саша. Выглядишь.. Переполненной. Мы начали думать, что ты потерялась. Все хорошо? Она еле заметно держалась за его запястья, и это будто резкое пробуждение, когда душа снова входит в тело — бам, и ты на месте. Она еле заметно дрожала. Все эти лица, это мелькание, эти цвета, глаза разные и всеведущие, золотая пыль под их ногами. Саша дышала часто, действительно переполненная. Грин осторожно заправил ей волосы за ухо, смотрел в глаза и готовился повторить вопрос. — Да, я просто.. Все хорошо. От его пальцев было горячо, от его дыхания было горячо, но горячо — это живое и это привычное, будто вернуться. Саша не знала, что ей это было нужно. Она запоздало заметила Мятежного, он смотрел поверх ее головы, видела, как он снова сжимал зубы, как ходили у него желваки, и ей хотелось взорваться: «Ты не имеешь права меня осуждать, слышишь ты! Не имеешь!» — Рад, что вам у меня нравится и вы хорошо проводите вечер, — ты не успеваешь проснуться, его медовый голос снова льется в уши, и это самая сладкая колыбельная, он покажет еще один сон следующей ночью. Золотая корона в его волосах, это заявление не могло быть еще громче, правда? Про Ивана говорили: силен как бык и глупее его в четыре раза. Но он перерос свой старый образ, и перерос слух о нем, и неважно даже, что именно о нем говорили, Сказка все равно ела у него с рук и засыпала, положив голову на колени. — И что вы все же нашли время. Приветствую, Григорий, Марк. Саша, теперь вы еще больше похожи на мою названую сестру. В эту секунду стоять в белом и золотом, излишне открытой было неловко. Но это была всего секунда. И она прошла. — Благодарю, это действительно впечатляюще, — Саша была готова поклясться, что видела золотой фонтан с шампанским и это все казалось настолько противоречивым, возмутительным почти, столько разговоров о смерти Сказки, и все эти люди, пышные юбки или почти полное отсутствие костюма, этот смех и эти звуки музыки. Неужели они не слышали тяжелое дыхание умирающей Сказки? Саша напомнила себе, ей нет дела до Сказки, и она здесь не за этим. И Саша соврала бы, скажи она, что золотое ослепительное великолепие ей не нравилось. Будто в воздухе рассыпали сверкающую пудру, но она не мешала дышать. Даже если это был последний подобный праздник. Иван наблюдал за ней, все та же полуусмешка, мысль почти была написана у него на лбу: «Какое интересное создание». Все они для сказочной элиты создания, существа, не что-то живое, наделенное сознанием. — Саша, вы танцуете? Ей показалось, что это галлюцинация и золотая пыль в воздухе все же не прошла даром, но галлюцинация — это представление для одного, а Мятежный отреагировал первым. Саша слышала, как напряжение рвется, спускает его с цепи, почти различила, как он щелкает зубами: — Она не танцует. Тошнота и отвращение Мятежного было осязаемым, Саша чувствовала его на коже, оно горчило на языке. Как бы не так, Саша улыбалась, сияла как звездочка, вишенка на именинном торте, называйте ее как угодно, но называйте хоть как-нибудь. — Конечно, танцую, — Саша приняла его руку и не случилось ничего. Она не прилипла, не утонула в меде, ладонь у него была сухая и горячая, и при прикосновении будто колола невидимыми молниями, не настолько сильно, чтобы это беспокоило. — Маречек, если ты не хочешь, чтобы кто-то с кем-то танцевал, пригласи его сам. Саша столько раз сворачивалась под одеялом и представляла золотые холлы, полные зеркал, столько раз представляла себя маленькой принцессой торжества. После из принцессочности она выросла, сбросила ее, как змея старую кожу, осталась зубастой, осталась маленькой злой змейкой. Но сиять не перестала. Она подмигнула Мятежному, и позволила увести себя, маленькие золотые иголочки касались ее кожи на каждом сантиметре, где они с Иваном соприкасались. Грин вздохнул, в одном этом вздохе слышалось: «Полное фиаско», — но в голосе обвинения не было, только печальная констатация факта: — А ведь в ее словах есть смысл, Марк, как думаешь? Мятежный раздраженно тряхнул головой, взгляд все еще взбешенно сверлил Сашину спину: — Я не хочу танцевать с ней. Я не хочу, чтобы эта идиотка влетела в очередную историю. И втащила нас за собой. Это так сложно, посидеть тихо гребаные пару часов, нет, Озерская влезет ровно в центр всего мракобесия и будет там сиять. Грин наблюдал за ним с усмешкой, ярость Мятежного была настолько искренняя, что не поверить в нее было невозможно: — И если тебя беспокоит чья-то сохранность, иногда ему нужно просто сказать об этом. Мятежный полыхнул, развернулся к нему всем телом, и Грину уже было немного стыдно, это безусловно не то, над чем стоило смеяться. Мятежный весь был такой, сложное, запутанное сооружение из чувств, он бы сказал, если бы мог. Грин думал, что Мятежный на него злился, и как всегда ошибался. — И почему ты сам не вмешался, профессор психологии? Они нашли ее в толпе глазами, белая смеющаяся запятая, золотая корона из волос, Саша понятия не имела, не замечала, но будто вернулась домой, будто шумные торжественные толпы, танцы, золотые блестки — это ровно то, где она была на месте. — Потому что самый быстрый способ заставить ее сделать все наперекор — попытаться принять за нее решение. Вы с Валли все пытаетесь давить, а это.. Не так работает. Она сама всегда знает, что для нее лучше. Мятежный несогласно покачал головой, прокрутил в голове очередное наставление Валли: «Уходим отсюда обязательно вместе.» Хорошо. Хорошо. *** Находиться рядом с Иваном, настолько близко — опыт невероятный, Саша запоминала. Саша слышала ток его крови и сердцебиение, ощущала под пальцами, в нем даже жизнь была запредельно громкой, люди так не живут. Оглушительно. Он — весь солнечный, замечательный набор мышц и жил, его присутствие всеобъемлющее настолько, что она чувствовала себя совсем крошечной. Ей все приходилось выше поднимать голову, чтобы хотя бы попытаться заглянуть ему в лицо. Легко быть смелой с Грином или Мятежным, они точно также новые игроки на этом поле, точно также пробуют и совершают ошибки. Это игра на равных. Иван не был похож на них: прикосновение у него было тоже горячим, и он пах яблоками в карамели и снова ладаном, и будто дождем, и.. Саша не могла различить, но он весь был будто придуман для того, чтобы дурить головы. Она Ивана почти боялась, а это было ровно тем, чего делать ни в коем случае нельзя. Потому Саша смеялась тихонько, позволяла себя вести и господи, как сильно она любила танцевать, как редко ей удавалось это делать. — Я вижу, тебе здесь нравится, я могу обращаться к тебе на «ты»? — Саша усмехнулась куда-то ему в плечо, вопрос был смешным, и вся ситуация казалась ей смешной. — С учетом того, что ты старше меня на пару десятков веков, я не думаю, что это будет проблемой, — в любую игру играть могут двое. Саша играла, чтобы не бояться. Чтобы не броситься бежать. — И да, мне здесь нравится. Не думала, что ты станешь пускать пыль в глаза, я ведь не Елена Прекрасная. И только оказавшись в этих руках, объятья солнца и вечного лета, ей удалось открыть глаза по-настоящему, это все его стальная воля. Время в зале будет идти так, как он пожелает и музыка будет ровно той, что ему нужна. Саша не спешила, Саша думала, ловила момент, позволяла себя кружить, пока музыка не замедлилась, пока атмосфера не стала плотнее и гуще. — Оставь запудривание мозгов Еленам моему прямому конкуренту, я здесь вовсе не за этим. Я знаю, что нужно мне. Еще я знаю, чего желает твое сердце. Хотела бы я это знать. Они остановились напротив огромного зеркала, двигались медленно-медленно, момент замороженный в вечности. Саше показалось, что она в огромном шаре, том самом, что встряхиваешь и на фигурку снеговика начинает валиться снег. Фигура танцующей пары в золотых блестках, никто не придет разбить шар, никто не заглянет им в лица. — Как интересно. И куда ведет нас этот разговор? Она обернулась ровно на секунду, просто поймать их отражение, запомнить момент, Саша сегодня была в костюме ангела. Ей это казалось одурительно смешным, и Игла потратила почти час, рисуя золотые крылья у нее на спине. Саша видела, как Иван рассматривает работу домовой в зеркало, и собственная открытая спина показалась ей полем боя, совершенно беззащитной. Саша отвернулась, Иван в зеркале и Иван рядом, и разумным было бы принять тот факт, что тебя окружили, и сдаться. Не так просто. Не сейчас. — Тебе в Центре тесно, Сашенька, — ладони легли на спину, грелись, грелись, грелись, и Саша ждала, что он спалит ей кожу до самых костей, но от повышающейся температуры больно не было, — И ты хочешь оттуда вырваться. Но ты понятия не имеешь, куда тебе идти после. Тебе хочется свободы, нестерпимо хочется, правда? Шумных сборищ. Тебе хочется сиять, ты ровно для этого создана. Хочется оказаться подальше от Сказки, никогда больше не касаться бесов. Я могу тебе помочь, освободить от контракта, дать любую жизнь в хрустящей обертке. Что пожелаешь. В его голосе, в его тепле, в мягком мурлыканье ей на ухо можно было уснуть, можно было качаться на плотной медовой поверхности вечно. На секунду он показался ей знакомым, будто все это когда-то случалось, и если сейчас она в самом деле уснет — это не станет концом света, она просто очнется кем-то новым. Ерунда. Золотое зеркало равнодушно продолжало транслировать их залу, повторять множество раз в миллионах зеркальных измерений. Интересно, когда мы уйдем.. Отражения останутся? — А взамен я должна буду сделать что? Саша отдавала ему должное, он попытался сам, не отправил кого-то, и перспектива.. Перспектива ее тревожила. Она верила в это с трудом, она помнила все годы, которые ей еще полагались по договору с Центром. И нормальную жизнь, которая махала ей ручкой из-за угла. И ужас, который она постоянно испытывала. Кем я буду, если я буду не в Центре? А он стоял здесь, в костюме и с золотой короной на волосах, действительно мог бы сойти за брата, которого у нее никогда не было, огромный и теплый, и смутно знакомый. Говорил ей ровно то, что ей так хотелось услышать: «Отдыхай, моя милая, я все решу. Я сделаю так, что все будет хорошо». Но он же не мог иметь это в виду. — Помочь мне. Немного. Ты же внимательная девочка, мне нужна информация. Вы наверняка замечательно причесали все перед ревизией, мне же нужна правда. Чем дышит этот старый Центр, о чем шепчет. Нужна маленькая птичка, которая расскажет мне абсолютно все, взамен на то, что я сломаю для нее опостылевшую клетку. Кто приходит в Центр, над чем там работают, пара имен и разговоров, все твои видения. Это ведь ничего, что ты не могла бы сделать, правда? Ничего, что я не могла бы сделать. В самом деле. Саша обернулась снова, на секунду всего, чтобы застать отражение врасплох, запечатать его в памяти. В руках Ивана она была крошечной, и он обнимал ее, как что-то крайне ценное, наклонялся к ее уху, словно сообщал секрет. Саша не видела рисунка крыльев на спине больше, только то, как краска смазалась под его ладонями, и когда он их отнял, остались отпечатки. След. Любое столкновение, любое решение, любой момент оставляет на нас след. И далеко не всегда такой красивый. Иван из отражения смотрел ей прямо в глаза, она различала дыхание Ивана настоящего, говорили будто они оба: — Воистину, ангелы падают, Сашенька. Зеркальная стена внутри дала трещину, Саша будто проснулась. Она обернулась к нему, столкнулась с изумрудным взглядом и дышать было тяжело — наверное, с непривычки или золотым медом ее переполнило до краев — еще секунда и польется через нос. Саша мягко освободилась из объятий, и музыка давно играла другая, а этот момент, любовно продуманный и спланированный, кажется, только для нее, закончился. Новая жизнь в хрустящей обертке.. — Мне нужно подумать. Дайте мне немного времени. Саша дернулась к выходу, ей нужно было время или нужен был воздух: — Я буду ждать, Сашенька. Но не заставляй меня ждать очень долго, у нас нет всего времени в мире. К концу фразы она почти бежала. Дышать. Дышать. Дышать. Хоть немного воздуха. Всего капельку. У нас нет всего времени в мире. Она его больше не видела, но голос Ивана дотянулся до нее все равно, заботливо и неотвратимо укутал плечи. Время запустилось заново. *** Несколько раз налететь на незнакомых людей, выслушать вежливые вопросы, также вежливо ответить, не сбиться с дыхания и не сбиться с шага. Спину печет, печет невыносимо. Это не неприятно, и уж точно не больно. Это, если честно, почти хорошо. Но это чувство тревожное, оно здесь, свербит и ноет между висками. Что-то не то. И что-то не так. На балкон Саша почти выпала, и она не была уверена, что на тщательно изученном плане зала — сейчас она почти не могла его вспомнить — был хоть один балкон. Но он был и вот здесь, здесь был воздух, и в середине октября было чертовски холодно, Саша задрожала в своем тонком белом платье раньше, чем успела всерьез ощутить температуру. Но так лучше. Так понятнее. Холод беспощадный и отрезвляющий, забирался под одежду и под юбку, дразнил свежую рану, и на секунду она вспомнила Грина, сидящего перед ней на коленях — пару часов назад. Или в прошлой жизни. Саша обнимала себя за плечи, руки дрожащие и тонкие, их будто не хватало. И где ей сберечь все тепло, и нужно ли. Картинка перед ней мало походила на исторический центр города над Волгой, это не то место и не те люди, и все казалось незнакомым, чужим, сказочным. Под деревом, будто совсем недалеко, стоял огромный, великолепный, огненно-красный конь. Лошадей таких цветов не бывает. Мысль чужая, очень далекая, но конь вскинул голову, и как причудливо у него была заплетена грива, какие знающие у него были глаза. Саше хотелось дотронуться, хотелось заглянуть в умную морду, хотелось обнять, прижаться к теплому боку. Мы переживем эту ночь и много ночей после, но я не знаю, ничего не знаю, я ничего.. Конь смотрел на нее долго, со значением, будто заглядывал сразу в разум. И привычная реальность — нет, она вовсе не была привычной, подалась и расплылась, раздвоилась, Саша изо всех вцепилась в парапет, стараясь удержаться в рамках хоть одной реальности, большего напряжения эта бедная голова просто не выдержит. Она моргала часто-часто, ожидая, пока картинки соединятся. Саша представляла себя чистильщицей воздуха. Маленькой такой. Она висела на страховке где-то внутри себя самой и старалась отчистить легкие от меда. Постепенно. По клеточке. По миллиметру. Когда Саша Озерская открыла глаза, рядом с ней стоял кто-то. Мрак октябрьской ночи укутывал его надежно, бережно, кого он берег на самом деле? Саша слышала музыку из зала. И отблески внутреннего освещения то и дело касались ее лица, но человек стоял во мраке. — И что ты здесь делаешь?! Саша не ожидала напора и не знала голоса, но инстинктивно подалась назад. Прочь. Прочь. Еще дальше. Фигура потянулась за ней, шагнула из тени. И нет, нет, ни один ад не похож на тот, самый первый, самый старый ад. Самый знакомый. Обожженная кожа висела на почерневших костях, будто небрежно наброшенное пальто. Захочет и снимет. Захочет и укутается плотнее, жженое мясо ненадежно ляжет на прокопченные кости. Саша не знала лица и не знала голоса, но они находили ее. О, они продолжали находить ее. Несостоявшуюся жертву большого огня. Однажды ты уйдешь вместе с нами. Неизвестный человек открыл рот, с видимым усилием, будто что-то необратимо оплавилось, и теперь мешало ему это сделать. — Иди сюда, Сашенька. Я. Ищу. Тебя. Повсюду. Саша знала. Саша боялась. Это было разумно. Бояться. Саша думала, что закричала — получился придушенный жалобный вскрик. Будто последний. Саша думала, что побежала. Но вместо этого влетела ровно в середину, в самый центр такой же обожженной толпы, и ничего, кроме горелой плоти вокруг, горелых рук, все они тянулись к ней, стремились коснуться здоровой, неопаленной кожи. — Иди ко мне, — шептали голоса, каждый в отдельности, сливались в единый хаос звуков и прикосновений, Не трогайте, не трогайте меня, не надо. — Мне так холодно, Сашенька! Мне так холодно. Обними меня скорее. Согрей меня. Но вы ушли в огне, разве мог он забрать даже тепло? Гарью не пахло. Был только запах солнца, разогретой до предела кожи. Сколько нужно стоять на солнце прежде, чем кожа сползет с тебя, сама отойдет от костей? Саша не могла дышать, не могла видеть, раскаленная мертвая масса облепила ее, прижалась к каждому сантиметру тела, пригрелась на груди, как младенец, жадно слушая ток жизни внутри. Жизнь билась, и жизнь требовала. И Саша, кажется, даже плакала. Саша все пыталась поймать ртом воздух. Ни один ад не похож на старый. Знакомый ад. Наступила темнота, раскаленная, пылающая. Это вот так выглядит темная сторона солнца?