Пыльные Перья

Утро вторглось в ее сон бесцеремонно, и Саша запоздало осознала: утро, наглое, было вовсе не утром, а полуднем. Она нашла холодное какао и холодные сырники здесь же, в комнате, вскользь успела подумать, кто их оставил. Стрелка предчувствий качнулась между Грином и Иглой, Саша укусила сырник, стараясь потихонечку, бережно отпроцессировать события вчерашнего дня так, чтобы громада впечатлений ее не раздавила. Грин не оставил записки, она и не была нужна. Случилось ровно то, что случалось всегда — они с самого утра исчезли куда-то в город или за его пределы, стремясь найти следы Колдунов. Или самого Кощея? И что они тогда будут делать? Все рядом с ним — капля в море. Саша никогда его не видела, его вообще давно никто не видел, и сама фигура Кощея давно была полумифологической, может его и не было вовсе. И если бы она буквально вчера не танцевала с наследным принцем Сказки, она бы так и подумала. Зачем Кощею, нет, зачем Бессмертному, связываться с падалью вроде колдунов? Игла с громким хлопком проявилась у Саши в ногах, глаза у нее блестели: она была то ли очень довольна, то ли очень возмущена: — Молодой господин Грин оставил тебе завтрак, он, на самом деле, просил проследить, чтобы завтрак был теплым и даже дал мне кусочек своего хлеба и ложку каши. Но я ведь бес, Сашенька, и я иногда могу обманывать, а ты вчера была очень плохой девочкой. Валяла свою Иглу по полу. Ай-ай. Саша. Как не стыдно. А дальше! Фу-фу-фу, русским духом пахнет, я чувствую этого солнечного мальчика на тебе всем существом, думаешь твоя Игла не заметит? Саша молча отщипнула ей половину сырника, а после больно куснула себя за палец, до крови, три капли упали на тарелку перед Иглой, Саша продолжила: — Других извинений не жди. Ты это первая начала. Но что тебе до Ивана, я думала вся Сказка от него без ума? Игла втянула в себя капли с громким хлюпаньем, не трудясь даже соблюдать столовый этикет, едва ли для бесов он работал: — Ха! Как бы не так. Мальчишка живой такой, что аж тошнит. Чрезмерно живой. Мы, малые бесы, любим нашего господина, нашего отца, нашего Царя. Бессмертного! Он знает, что нам нужно, он нас понимает. Мы любим свои норы. Мы любим копить. Мы любим свои маленькие и большие сокровища. Свои дома. Что нам до солнечного мальчишки, что он может, Сашенька, кроме как прогревать землю до самого ядра своим прикосновением? Не знает ни зимы, ни холода, ни дождя. А жизнь — это не только радости летнего сезона. Посмотри на себя, один разговор, и ты уже мечешься как глупая человечка, не можешь найти себе места. Иван — это о замыкании круга. О жаре, что ломит кости. Но уж точно не о бесах. Он пощадит тебя и не подстрелит во время своей великой охоты. Но это не значит, что ему есть дело, нет-нет-нет, моя звездочка, только то, что он знает — ты пригодишься ему позже. Кощей нам дарит новую жизнь, дарит дом, дарит место, где мы нужны. Так-то! А что может быть лучше своего места, Сашенька? Что может быть лучше, чем когда ты нужен? Я не знаю. Я не помню, когда в последний раз это ощущала. *** Исторический центр был ей знаком, она ощущала себя тоненькой фигурой, танцующей на прозрачной ниточке между миром Сказки и миром реальным. Если будешь долго танцевать — музыка кончится. Если будешь долго танцевать — свалишься. Саша только не знала, в какую сторону ей падать. Что до исторического Центра, чем старее место, тем тоньше грань, и когда ты идешь по улице слишком долго и умеешь видеть, умеешь слушать, лес начинает шуметь ветвями где-то совсем близко. Саша мерзла, и устала дуть на холодные руки. Октябрь в этом году выдался беспощадным, таким был весь год. Она дошла до любимой чайной — уютный, заваленный подушками подвал. Саша знала, что прячется. В Центре покоя не было, в Центре проницательная Игла смотрела ей прямо в душу, беспокойные шаги Валли меряли кабинет и этажи, и бесконечное движение зудело, нарастающий гул поселился в самом сердце Центра, а может быть Саша, испуганная, что оно вдруг перестанет биться, заметила этот гул только что. Саша улыбалась знакомой девушке за стойкой, и это было странно до смешного. Девушка не видела домовых. И тающий на глазах друг — сын Великого Змея не говорил ей о пыльных перьях первого и последнего феникса. И чем она жила? О чем думала? Но у нее были замечательные русые волосы и тихая улыбка, полная значения. Значит, чем-то они живут? Саша понятия не имела, чем. Это не пустость. Нет, это не пустость. Это избыток содержания. Когда два мира бесцеремонно сталкиваются внутри, холодный и горячий потоки. А ты стоишь посередине, маленький и по-человечески хрупкий, и водяная масса вот-вот тебя раздавит. Саша не боялась потоков. Даже раздавленной быть не боялась. А вот остаться вечной бродягой, ни дома, ни покоя — очень. Где мне место? Мальчик из чистого солнца говорил ей, что найдет ей место. И это слепая сделка. Я создам для тебя дом, я все решу. Но Саша горьким опытом знала, что все это слова — слова-мед и слова-яд. В городе у моря сгорел дом и в городе у моря осталась девочка. И ее бросали как мячик, будто тюлени толкали носами. Никто не решит твои проблемы. Никто не будет добрым спасителем. Только ты. В Центре тепло и знакомо, но Центр не дом, Центр — это не то, чего для тебя хотели мамочка и папочка. В Центре живут злые монстры — жестокие тюлени. У них жесткие носы, а ты мячик, игрушка. Ты солдат. И я не хочу, не хочу, чтобы твари-бесы заползали в мое сердце и вили себе там гнездо. Что у людей в Центрах есть, кроме договора? Ничего. И ничего святого. И что они тебе сделали, чтобы надежно хранить их тайны? А разве ничего не сделали? Саша потянулась к чайнику, и когда горячая жидкость полилась в чашку, густо и терпко запахло черной смородиной, ей это нравилось. Каждое движение сопровождалось мягким звоном, звенели двадцать семь перышек. Девушка за стойкой негромко подпевала играющему из колонок джаз-бэнду, это была краденая минута покоя. Это место было Сашино до последнего кирпичика, а больше ничье. И почему ей здесь было сейчас так странно, так пусто и так одиноко? Кто бы подсказал, что делать. Я не знаю. Я ничего не знаю. Мальчик из чистого золота, древнее этого мира, пообещал ей маленький уголок, но свой собственный, или не маленький, как она пожелает. И она понятия не имела, чего она сейчас желала. Отстроит он дом у моря для нее? Распахнет двери навстречу легкому ветру? И кто будет ее там ждать? Треснувшие от жара кости? Да вот только всех давно похоронили. Саша так долго ждала выбора, крошечной лазейки, чтобы выскочить в нее, так яростно сопротивлялась всему в Центре. Жадная девочка, неблагодарная девочка, точно шипящая кошка — ну чего от нее ожидать, яблоко от яблони недалеко укатилось, отец у нее был такой же, гордый и непокорный, и все-то он делал по-своему. От осинки не родятся апельсинки. Саша так долго ждала лазейки, что когда перед ней распахнули дверь, она беспокойным животным застыла у порога, переминалась с лапы на лапу и, кажется, забыла, куда так рвалась. А что там, за дверью? Что там для меня? Пять лет назад Саша поняла одно — в мире, сказочном ли, реальном, никто не будет ждать ее в теплом доме с накрытым столом. И для нее будет только то, что она сама себе зубами выгрызет. И куда мне грызть? И мертвецы в ее снах, и колдуны на улицах, и бесконечная карусель зеркал в Центре и на балу. И два мира, тревожных, волнующихся. Что им до одной девочки? Но если я скажу ему... Если я сейчас скажу ему. Все скажу. Потому что он ко мне был добр, потому что пообещал, что все закончится — какая же я собачонка, лишь бы найти хозяина. Но если я скажу ему. Что он будет с этим делать? *** Она вернулась в Центр к вечеру, вымотанная и потерянная, сердце не на месте, сердце раздирают два мира — пять лет ты бежишь только чтобы понять, что ты чужая в обоих. И нигде нет места, которое можно назвать своим. Нигде нет голоса, который сказал бы «моя, моя, моя», стремясь укрыть в руках. Саша вошла бесшумно, как воришка. Но почему, это место такое же мое? Я же имею право? Пока имею. Из розовой гостиной доносились голоса, Валли она узнала без труда, напряженную и разгневанную, второй голос казался ей смутно знакомым. Но кто это? — Это невозможно. Это просто абсурдно. Ты предлагаешь, основываясь на домыслах и одной монете заявиться к Царю Ржавого Царства и бросить ему эти обвинения в лицо? Вера, с такими настроениями мы даже не минуем границу. Вера. Лучшая из нас. Первая из нас. Воспитанница Виктора, а потому она может абсолютно все. Красивая как картинка. Вера. Неотвратимая, как молния, все время бьющая в одно и то же место. Насколько же серьезный оборот принимает дело, если у Виктора здесь теперь вся семья? И это смешно даже. Выходит, вы, столичные шишки, здесь также беспомощны, как все мы? — Не говоря уже о том, — продолжала Валли, — что буквально ничто не указывало на его участие в этом, кроме монеты. Ты знаешь его почерк, Вера, мы учили одну историю. Мы обучались у одних наставников. Мы не можем вешать вину на кого-либо, не заручившись серьезной доказательной базой. Он много вещей, но не беспричинный убийца. И все эти мертвецы. Тебе лучше меня известно, что он и мертвецы не слишком дружны между собой. А Колдуны были мертвее мертвого. Тем более, присутствие такое масштабное, воистину Царское сказалось бы на Сашиных видениях. Вера неуловимо напоминала Мятежного, всегда гнула свою линию, не желала соглашаться хоть с чем-то, кроме того, что уже случилось в ее голове: — У вас одна рабочая версия. И эта версия ведет вас прямиком к Кощею. И вы вместо этого топчетесь на месте, пытаясь найти пристанище Колдунов. Почему? Саша слишком хорошо знала Валли, чтобы не распознать эту интонацию, легкое натяжение струн, готовых оборваться: — Потому что, Вера, нашего потенциала в три с половиной человека, ты знаешь, что Саша сражаться не станет, недостаточно, чтобы промаршировать в Ржавое Царство и призвать к ответу его Царя. Спроси у Виктора, прислали ли они в прошлый раз нам помощь? Отвечу. Нет. Потому я не двинусь с места, пока у меня не будет достаточных доказательств. И поддержки. Пока у меня есть только монета, сомнительные свидетельства Колдунов и Сашины видения. В которых прямого упоминания Кощея не было. Вера вступила с той же сокрушительной яростью, и Саша про себя отметила, что Виктор в своих воспитанницах, кажется, ценил одни и те качества. Непокорность, непримиримость, звонкое, потрясающее стаккато голосов: — Значит, кто-то играет на слепых пятнах ее видений, если таковые есть. Ты знаешь, как они работают? Работают ли они вообще? Или твоя Саша врет? Саша толкнула дверь кабинета, обозная свое присутствие в дверях. Между двумя женщинами все горело, Вера была немногим старше самой Саши, темноволосая, сероглазая, с чертами лица точно у мраморной статуи. Похожая на Виктора, он называл ее племянницей. Магия внутри нее пела, точно также, как она отзывалась на каждый шаг Валли. Саша смотрела на нее с кошачьим любопытством, чуть склонив голову. Что ты будешь делать? Вера всегда была из них самой непримиримой, болезненно гордой и магией у нее пела каждая клеточка тела. Даже сейчас, Сашин взгляд скользнул по ее пиджаку — весь увешан маленькими булавками, и незнающий бы подумал, что это новая дизайнерская фишка, и Вере она шла. Но Саша знала лучше, защиту распознала легко. Носи булавку от сглаза, не стой на пороге, плюнь через левое плечо, прогони черта, смени обувь с правой ноги на левую — отвадь лешего. Правила простые, они знали их с первых дней. Саше бы испугаться этого напора, но она стояла неподвижно, продолжая дружелюбно улыбаться, маленькая и несгибаемая золотая запятая. Она говорила почти лениво, чуть растягивая гласные звуки. — Саша не врет. Ты, Верочка, конечно, не сможешь это проверить. Но мои показания — это ровно все, что у вас есть. И я не видела никого, кроме колдунов. А уж кто дергает эту падаль за ниточки — вопрос открытый. Кто бы ни играл на слепых пятнах моих видений — он делает это восхитительно. Но если мы умные, Вера, а мы умные, то в сказочный государственный переворот мы сыграем чуть позже. Вера обернулась, юная и подвижная, под одеждой жили одни только мышцы. Вера была опытнее, Вера знала больше, Вера была точной и эффективной, чуть меньше девушка — чуть больше солдат. Петля. Курок. Рукоять меча. Что угодно, но не человеческая девушка. — Саша. Сколько времени прошло. Год? Полтора? Саша хмыкнула: — Полтора года, это был чудесный апрель, и вы с Марком чуть не убили друг друга, в я потеряла счет который раз. Но точно не в первый и не в последний. И ради всего святого, Верочка, прекрати нападать на мою наставницу, эту кровную вражду давно бы оставить в прошлом. Спроси у своего дядюшки, зачем Кощею так марать руки? Вера хмурилась, рассматривала Сашино лицо, и все это уже случалось. В другой жизни они могли бы стать подругами — в этой у них просто не было времени. — Ты не думала, что Сказка дичает потому что дичает ее Царь? Саша думала. Думала, что скоро выбирать не придется, один из миров просто схлопнется. С чем это их оставит? — Но колдуны мне дикими не показались вовсе. Тебя ведь прислал Виктор? И как сильно мы любим посылать детей на войну, эту бесконечную кузницу талантов. И как сильно мы любим смотреть с высоты своего величия на смертных, похожих на тараканов, копающихся в собственных проблемах где-то у ног. — Я — ассистент ревизора. Саша улыбалась, бросила короткий взгляд на Валли. Саша была предельно дружелюбна. Черты мягкие такие, что она сама себе была готова поверить. Валли подхватила ниточку ловко, мастер переговоров, кажется, от рождения: — Так сосредоточимся на ревизии прежде, чем начать революцию. Доказательной базы пока не хватает. Но как только, Верочка, так сразу. У нас нет всего времени в мире. Шелестел вкрадчивый голос Ивана у нее в ушах. У нас нет всего времени в мире. Мы всегда хотим много. И мы всегда хотим это сейчас. А вопросы все те же. Где интересно? Как бороться со скукой? И отчего так голодно? И где же ярче горит?