Пыльные Перья

Дни становились короче, холод и ветер с Волги беспощаднее, не спасали ни теплые куртки, ни надежная Сашина розовая шубка из искусственного меха, рассчитанная как раз на такие случаи. Первый снег обещали в ноябре, но до ноября еще нужно было дотянуть. Под напором ревизионной комиссии сделать это было все сложнее, Саше казалось, что они скоро прогрызут дыры в стенах самого Центра, залезут внутрь и проверят, отчего внутри так тепло и соответствует ли уровень тепла предписанным нормам. Жизнь будто вернулась в прежнее русло — Саша дала себе неделю на ответ Ивану, и за вычетом того, что обстоятельства и давили на нее со всех сторон, Центр в это время стал ровно тем, чем он был всегда. Саша предпочитала запираться в своей комнате с балконом полуротондой и смотреть в окно, в этом она была экспертом, но уж точно не показываться внизу и не подвергаться очередному допросу. Они успели отметить день рождения Грина, тихо и почти по-семейному, и может быть это ощущалось чуточку триумфом. Каждый из его дней рождений. Саша любила эти дни, он много смеялся, улыбался еще больше, и было почти удивительно, как в один день может поместиться столько объятий. Они, кажется, успели забыть, что это не только о смерти. Не только о затянувшемся расследовании. Не только о Викторе и Вере Воронич, подвергающих беспощадной проверке каждое их движение. Саша была уверена, что ревизии подвергнется даже именинный торт. Утро перед Самайном было почти черным, Саша не сразу поняла, то ли она проспала все на свете, то ли проснулась еще засветло, телефон показывал «10:00», а на небе были такие тучи, что солнце не просто через них не проглядывало, о его существовании было можно забыть. Если тучи на небе — это дракон. Саша вспомнила слова мамы и ей хотелось бы, чтобы они звучали ее голосом, потому что самое страшное — это забывать. Как пахли руки. Как звучал голос. Как человек улыбался и как тепло было, когда он прижимал тебя к груди и не хотел отпускать. Саша забывала. И маму, и папу. Прошло пять лет, значит ли это, что через пятнадцать останутся только бледные призраки людей, присутствие которых в ее жизни было таким фундаментальным? Хватит. Чужой, заморский Самайн дышал в ее окна и может потому вместе с холодным ветром она слышала шепот мертвых. Саша слетела по лестнице вниз, как всегда опоздав к завтраку и как всегда ни о чем не жалея. Ни о чем. Центр был тих настолько, что это становилось пугающим. Саша могла только предположить, что мальчики были на очередной вылазке, о которой ей ничего не говорили — она не спрашивала. Но отсутствие ставших уже привычными перепалок Веры и Валли поверх отчетов десятилетней давности было удивительным. Даже дыхание Центра, даже шепотки домовых, все укрылось толстым одеялом тишины. Когда Саша зашла в столовую, намереваясь следующим пунктом проверить кухню и спросить у домовых, где, собственно, все — первое, что она увидела — старейший домовой Центра. У Огня были такие густые и такие седые усы, они доходили ему до самых глаз, а красную рубаху ему вышила лично Валли, знак особого расположения и уважения, там была и Сашина неуклюжая вышивка, по воротнику, она никогда не была сильна в рукоделии. Но видела, как старый домовой то и дело пробегается пальцами по узору. Саша спрашивала себя: знал ли он Колокола? Злился ли на нее? Домовой стоял молча, он всегда был неумолимо суровым, наверное, вместе с этим Центром он видел слишком много и разучился улыбаться. Его дочь, беспокойная юркая Игла, не была на него похожа вовсе. Огонь был кряжист. И могуч. И будто с трудом помещался в комнате, хотя Саша могла бы поднять его на руки, он был размером с небольшую кошку. Если бы посмела. Огонь был.. Великим. И теплым. Мог обогреть весь дом, а мог обратить в угли. Когда домовой увидел человеческую девушку, глаза у него блеснули, не ласка и не любовь — их тень, она для него была что тот же малыш, которого нужно беречь: — Сашенька, наконец. Я здесь чтобы предупредить. Валентина, Гриша и Марк отсутствуют. У нас гость. Он должен передать тебе ключ от Центра. Ключ от Центра? Саше показалось, что потолок над ней качнулся и приготовился обрушиться всей громадой ей на голову. Ключи от Центра не передают просто так. Ключи — это никогда не просто так. У Саши ключей не было очень давно, с тех самых пор, как их дом сгорел. Ключи не передают просто так. Только если знают, что где бы они не были, главы Центра, они в этот самый Центр могут не вернуться. Сашу тошнило. Чтобы не упасть, она вцепилась в спинку рядом стоящего стула. *** Саша развернулась резко, почти шипела, ей было неважно, что это за гость, ей было неважно, почему Валли доверила ему ключ, ей было неважно: — Вы. Вы должны знать, где они. Скажите мне! Он сидел на месте, которое обычно занимала Валли, Саша рассматривала его ошарашенно, стакан с янтарной жидкостью в его бледных длинных пальцах. Он музыкант? Кожа бледная и сам он, начисто лишенный возраста. И поза, расслабленная такая, будто он в этом пространстве находился всю жизнь. Саша узнавала его. Средний рост, он был худой настолько, что смерть могла бы с ним стукаться костями, но это все равно было бы похоже на музыку. Медные волосы и разные глаза: голубой и черный почти. Тот, что видел абсолютно все. — Я вас видела. Вы на маскараде ссорились с Иваном. А после исчезли. Он не улыбался, это тень усмешки, едва тронувшая губы, он чуть склонил голову: — Мы не ссорились, у нас с Иваном много незаконченных дел. Меня зовут Ной, я — ведун, ведьмак, называй, как угодно. Мы с Валентиной старые друзья, поэтому она доверила мне передать тебе ключ, прежде, чем ты бросишься на меня еще и с этим вопросом. Саша чувствовала себя настырным ребенком перед его древностью, перед его нетронутым годами лицом хищного животного, она все ждала, пока он оскалится, а он наблюдал за ней, как наблюдают за крайне интересным экземпляром, новым видом зверюшки, случайно угодившим в сетку. Саша внутренне полыхала, не соглашалась, ее отражение в стакане Ноя отливало золотом, ему бы утонуть, но оно только больше искрило. — Я не брошусь на вас с новым вопросом. Пока вы не ответите на первый. Где они? Движения у него были плавные, такие красивые, что ни один здравомыслящий человек не заподозрил бы его в.. Человечности. Саше от этой формулировки было не по себе. Заподозрить в человечности? Кто мы, в самом деле, такие, что начинаем друг друга подозревать в этом? Ной деликатно отставил стакан в сторону, не раздалось ни звука, подцепил что-то со стола, Саша узнала ключ безошибочно, старый и тяжелый, он качнулся на цепочке в его пальцах и не оказал сопротивления. Саша видела его множество раз, но не знала ни как он ощущается в руках, ни его вес, ни текстуру — ничего. Это только для главы Центра. Ной говорил тихо, будто пытался успокоить, в его голосе — множество лет и этот еле уловимый тон, который мама использовала, рассказывая ей сказку, Саша застыла, ей бы отвести взгляд, но само его движение успокаивало ее не меньше. Он остановился совсем рядом: — Сначала ключ. Валентина пригласила меня утром для консультации. И просила передать тебе этот предмет. На случай, если что-то пойдет не так. Береги его, хорошо? Он набросил цепочку ей на шею. Саша ждала незнакомой тяжести, ждала, что цепочка будет холодной, но ключ лег ей на грудь как влитой, прильнул к коже, теплый, почти горячий. И замер, будто прислушиваясь к стуку ее сердца. Кто ты, девочка? Саша почувствовала себя чуточку больше. Чуточку сильнее. Я твой хранитель. И ты последуешь за мной повсюду. Она не улыбалась, когда подняла взгляд на (не)человека с разными глазами. — Вы знаете, что выдает в вас беса? — это, наверное, было бесцеремонно, и Саше было абсолютно плевать, ей нужен был ответ, прямо сейчас, до нетерпеливого зуда в пальцах. Немедленно. Он наблюдал за ней, легкий намек на искорки в глазах, явно приятно пораженный, и она знала, что он будет слушать. Именно поэтому. Ему было любопытно, потому она продолжила: — Вы ненавидите прямо отвечать на поставленный вопрос. Потому я напомню его еще раз: Где Валентина и мальчики? А еще любопытство у вас кошачье. Бесы всегда там, где любопытно. И Валли вам, должно быть, сильно доверяет. Благодарите ее и благодарите Огня, я бы на вас бросилась. Бравируй сколько угодно, но слабые дрожащие колени не спрячешь. Саше показалось, что она слышит довольное хмыканье Огня, и она не помнила, чтобы он вообще был ей доволен. Избалованная капризная девчонка, ей оказана честь, а она смотрит на нее как на наказание. Ной издал короткий, мягкий смешок: — Тебя хорошо учили, не так ли? Саша немедленно разобрала негромкое ворчание Огня и торопливо прикинула, не подставила ли она этой «мудростью» Иглу. Ной продолжал, у него голос — тот, что говорит сразу с сердцем, давая ушам отдых: — Твои друзья наконец нашли стоянку колдунов. Сейчас они там. Я здесь по просьбе Валентины — заговорить оружие и передать тебе ключ. У Центра всегда должна быть голова, а у ключа — бьющееся сердце. Ключ, дремавший на груди, разнеженный в ее тепле. Ключ, помнивший руки Валли. Саше было дурно и муторно, перед глазами плыло. Он подхватил ее за локоть легко, Саша отметила это автоматически, он не коснулся голой кожи, держал за одежду, и она сердито мотала головой: — Я в порядке! Они что, пошли одни? У нас здесь половина Москвы и они пошли туда втроем? А вы почему не там? Если вы такой могущественный? Как это возможно?! — она высвободила руку. Пламя рождается глубоко внутри, по центру живота и только после этого поднимается вверх, снося все на своем пути. Саша сверкала глазами бешено, воплощенная ярость в маленьком и по-человечески хрупком теле, она вроде бы чувствовала, что на нее смотрят. А вроде бы это не имело значения, ключ у нее на груди впервые показался спасительно прохладным. Ноя никто в здравом смысле не назвал бы красивым, но оторвать от него взгляд было решительно невозможно, это в том, как он склоняет голову, в движении его длинных пальцев, в том, как освещение путалось в его медных волосах. Он появлялся в комнате и остальной мир становился всего лишь декорацией. — Виктор и Иван не оказали содействия поскольку, цитирую: «Нужно официальное распоряжение из Москвы, чтобы они могли вмешиваться в дела вашей территории». — Саша видела, как кривится у него рот, жесткая презрительная линия, она знала такое выражение на лице у отца, у Марка и даже у Грина. Если долго гладить пальцами, все может пройти. Она знает, она проверяла. Так почему ей казалось, что о Ноя она только сломает пальцы, сотрет кожу до кости, если попытается дотронуться. Он нравился ей сейчас чуть больше, скованный тем же отвращением, что гуляло у нее по венам. — Подлость. Это их содействие? Это чушь, Виктор и есть Москва, ему не нужны бумажки, — она не боялась смотреть ему в лицо, а может быть стоило бы, если слишком долго смотришь в лицо времени, можешь потерять свое собственное, — А что вы, всемогущий ведун? Если ты не боишься смотреть на время, то время уж точно не боится смотреть на тебя. Саша чувствовала его взгляд кожей, и ей казалось, что ни дня своего существования Ной не был бестактным. Взгляд мягко коснулся волос, нырнул в глаза, без страха, по щекам и по губам провел почти ласково, будто пытаясь успокоить, мазнул по ключу и только после этого вернулся к ее глазам снова: — Ты что тот же тигренок, бросаешься, а на лапах еле стоишь, ты ведь знаешь, что я не обязан перед тобой отчитываться? Саша знала. Знала болезненно, иррациональным чувством испуганного ребенка, который всю жизнь только и боялся, что его снова оставят одного. Саша провела пальцами по ключу, собралась огромным усилием воли: — Знаю. Но я — хранитель ключа. И вы мне не откажете, — она сглотнула, пальцы помнили ключ, она теперь знала его вес и форму, — А еще мне просто нужно. Пожалуйста. Почему вы не пошли с ними? Эти колдуны.. Они просто ужасны. Саша его никогда раньше не видела, но, если напрягала память, то, конечно, слышала. В те редкие минуты, когда она слушала Валли вообще. Раньше такие, как Ной, назывались волхвы. Он не просто часть Сказки, он из тех, что держит совет с теми силами, что являются ее столпами. Он — один из самых. Сильных. Древних. Помнящих. Конечно, он был смертен, но его даже смерть обходила стороной, будто устрашившись. Выдерни маленький кирпичик снизу и смотри, как рушится вся башня. Смерть знала его. И опасалась. Саша так часто спрашивала себя, откуда у Валли такой союзник, а когда решилась спросить наставницу, та довольно усмехнулась. Саше редко удавалось увидеть Валли настолько неприкрыто гордой: «О, мне удалось однажды произвести впечатление, он сказал, что я возмутительная бунтарка, кажется, это было после того, как я заявила Московскому собранию зрячих, что они — омерзительные шовинисты, закостеневшие в рамках патриархального строя. С тех пор мы называем себя друзьями». Сейчас он — миллион историй о нем, что она слышала — стоял напротив, и Саша уже запомнила его взгляд, уже знала его кожей. Он отвечал негромко, будто с сожалением: — Это старая клятва, данная мной Валентине. Я — ее консультант, я — ее друг, но я не ее патрон, и я не буду вмешиваться в ее дела. Если она хочет что-то сделать, она сделает это сама. Саша фыркнула, качнула головой несогласно: — Это настолько Валли! И вы правда выполняете клятву человеку? Он почти улыбался, Саша себя не обманывала, она может сердито полыхать сколько угодно, но завесу времени пробить не получится все равно, он не станет более человечным, они никогда не становятся: — Конечно, я придерживаюсь клятвы. Ты разве не знаешь, что Сказка делает с теми, кто забывает свои клятвы? Саша знала. И Саша не задавала больше вопросов, дотронулась до рукава его пиджака — это смешно почти, его мог бы носить один из моделей на последней неделе моды, он весь был невыносимо современным и будто вне времени вообще, материал был приятным до невозможности, она чуть сжала пальцы: — Мне сейчас придется нарушить закон гостеприимства. Мне нужно быть в одном месте и я, кажется, туда безнадежно опоздала. Вы не будете держать на нас обиду? Мы будем рады вам в любое другое время. Он следовал за ней молча, Саша без труда прорезала воздух в Центре, сейчас, может быть впервые в жизни, он ощущался своим. И она, конечно, слышала его ответ: — Я как раз собирался уходить, не беспокойся. И передай Валентине мои наилучшие пожелания, я надеюсь, что у нее получится. Саша хотела ответить, что у Валли всегда все получается. Получится и сегодня. Валли не оставит ее здесь с этим хаосом и с этим ключом. Решимость, шальная и переворачивающая все с ног на голову, поселилась у нее между ключиц и под ребрами. Горячий пульсирующий шарик, не дающий ей покоя. Они попрощались у входа. Он, в своем черном дорогом пальто и Саша в розовой шубе, картинка почти комичная, если бы у нее так не дрожали руки, пока она впервые закрывала дверь Центра. — Александра, — бросил он ей вслед негромко, переход плавный, и весь набор согласных будто на просвет, он красиво скатился с «л», а «р» получилась почти рычащей, — Там, куда ты идешь, постарайся не терять головы. Они будут ждать твоих эмоций, чего-то, во что можно будет вонзить зубы, чтобы брызнула кровь, что-то, что разожжёт в них аппетит. Именно так мы, бесы, это и любим. Сырое. Еще кровящее. Не доставляй такого удовольствия кому попало. Твои чувства — изысканный деликатес, это ужасное упущение пускать к столу всех присутствующих. Саша обернулась, ей хотелось спросить, что это значит и что же, получается, он все-таки знает ее имя? Но его на улице не было, будто провалился сквозь землю, ушел сразу в стену, растаял. Кто знает, на что еще он был способен? Конечно, он знал ее имя. И куда она идет. И, кажется, знал абсолютно все. *** О ее приходе Ивану сообщили. На третий раз золоченные холлы, последнее дизайнерское слово и человеческие девушки не произвели на нее впечатление. Она летела с целеустремленностью молнии, в конце концов, не только Вере дано разыгрывать подобные моноспектакли. Он распахнул для Саши дверь, улыбающийся и окутанный светом, она не могла не рассмотреть фигурные пуговицы на его рубашке, каждая — маленькое солнце, он едва набросил ее. От него пахло разогретой на солнце кожей и недавней любовью, а Саша испытывала какое-то мстительное удовольствие от того, что прервала его свободное время. У него было все время в мире и бесконечный цикл возрождений. У нее — только сейчас. Он застал ее врасплох, заключив в объятья прямо у порога, в руках у Ивана — все равно, что на поверхности солнца, ослепительно и горячо, но Сашина кожа ожогов не знала, и она думала воспротивиться, но почему-то расслабилась, даже обняла его в ответ, сцепив руки в замок у него за спиной. — Дорогая сестрица, — он усмехался ей в ухо, крайне довольный игрой. Неважно, насколько он похож на человека. Или не похож. Неважно, какой он теплый. Он — тот же бес. Первый из них. Лучший из них. Самый совершенный из них. И потому он любил игры до безумия. Саша уткнулась носом в его плечо, не пахло ничем, кроме жара и ладана, и меда, она почувствовала, как он сжал ее чуть крепче, — Чем обязан внезапному визиту? Саша играла как в последний раз. Вот руки тебе даны были, теплые до горячего. И обещание, что их хозяин, воплощение солнца, все для тебя решит и все сделает. Что ты будешь делать? Саша хотела остаться, хотела, чтобы он держал ее, называл сестричкой, обещал, что все будет хорошо. Он все сделает. Саша к его теплу клонилась как та самая потерянная девочка: помоги мне, помоги мне, они все ушли, и я не знаю, что делать. Но этот голос, это знание, ноющее где-то в районе переносицы, предостерегали ее от этого. — Дорогой братец, — она усмехалась ему в рубашку, и она была так похожа, копировала его интонацию без труда, птичка певчая, не бросайся на прутья, крылышки не покалечь. Пой, милая. Ты только пой. — Я пришла сказать, что приняла решение. Ты мне только ответь на вопросы, Иванушка? Пожалуйста. Я хочу, чтобы он меня убедил? Я хочу, чтобы меня убедил хоть кто-то. Ключ прижимался к груди так тесно, так плотно, что оставил отпечаток. Саша прикрыла глаза, когда Иван выпустил ее из объятий и отступил: — Любой вопрос. Она чувствовала присутствие Виктора в комнате. Знакомое отсутствие запаха, полная безвоздушность, мертвым воздух не нужен, им бы только свернуться в тепле ваших сердец. Саша знала, что сам по себе Виктор никогда бы не стал таким теплым, это только Иван и только его прикосновение. И что он сделает со мной? Раскалит, пока не оплавлюсь? — Скажи мне, Иванушка. Где сейчас мои друзья? И почему вы отказали им в помощи? Саша знала, что в глубине номера — она могла представить фиолетовые простыни и его бледное, будто мраморное тело — Виктор ее слушает. Что же. Слушай, если угодно. На секунду Саша действительно поверила, что сейчас этот нелепый кошар разрушится. Так мягко он улыбался, так успокаивающе гладил ее по волосам, он говорил ласково — скольких усилий ему это стоило? Но голос его не дрогнул, и Иван продолжил, почти нежно: — Валентина, твоя наставница, предпочитает выигрывать свои битвы одна. Она не просила о помощи, когда отправилась осматривать Дом со Слонами. «Дом со слонами», Саша знала это архитектурное чудо, памятник модерна и огромные скульптуры слонов. Раньше туда было не подобраться, кругом охрана. И сейчас, наверное, тоже. Охрана, семиметровые слоны, фантастический вид на Волгу и.. Два местами сыплющихся колдуна. Теперь она знала ровно все, что ей было нужно. Не знала только, что ей теперь с этой информацией делать. Но и об этом можно подумать позже, а игру нужно закончить. Что случалось с девочками, которые долго смотрели на солнце? Которым ясное солнышко пело ту же песню. Милая моя, пойдем, я все решу, я выстрою для нас дом и все будет еще лучше, чем просто хорошо. Поэтому они уходили от Кощея, поэтому они оставляли умирать своих старых отцов. Все Настеньки, Машеньки и Елены, и даже самые Премудрые Василисы. Кроткие Аленушки. Поэтому они измеряли шагами огненные реки и стаптывали железные башмаки. Ясное солнышко пообещало им. Разве солнышко будет лгать? Но посмотрите на него. Тот, что меняет обличия бесконечное количество раз за день, рождается юным и дает ночи убить себя в конце каждого дня, чтобы утром проснуться новым, еще краше прежнего. Разве он честен? Саша вспомнила, точнее это ей напомнили, сделали щедрый подарок. Меня зовут Александра. И мной Сказка не сбывается ни для кого. — Это первая твоя ложь — первая ли, Иванушка? Валентина знает, когда сражение ей не выиграть. И умеет просить о помощи. Так скажи мне, почему она там одна? Он тряхнул головой, несогласный и непокорный, Саша знала это упрямое выражение на лице — она часто носила такое же. И как же он ненавидел, когда с ним не соглашаются. — Валентина сама выбрала, как ей действовать сегодня. Ей были предложены варианты и она выбрала этот. Саша была упертой в равной степени, это глупая история о двух глупых баранах, глупо столкнувшихся на мосту и глупо отказывающихся сдвинуться с места. — Значит, такие были варианты! Валентина может быть вспыльчива или может принимать опрометчивые решения, но она не идиотка, она бы не пошла на смерть. Вы. Вы со своими бумажками! Со своей бюрократией. Ты же герой сказки, так почему.. — она увидела в дверях Виктора, полностью одетого, застегнутого на все пуговицы. По ногам потянуло холодом. И ощущением утекающего времени. Она знала место. И не знала, сколько у нее еще времени. Не знала, сможет ли она сделать хоть что-то. Была одна глупая девочка, и она уклонялась от всех тренировок разом. Были люди, которые ушли, оставив девочку видеть сладкий сон в постели. Однажды девочка проснулась рядом с обгоревшими руинами и долго ходила по пепелищу, тщетно пытаясь дозваться маму и папу, и даже старого Колокола, с которым ей запрещено было разговаривать. Виктор смотрел на нее, и Саша знала, что он смотрит вроде бы на нее, а во рту чувствует только пепел. Они оба знали, что это такое. Они знали, что такое обгоревший остов дома, что такое пустые гнезда. Вот только Сашу это чуть не убило. А для Виктора — было ровно тем, из чего он был сделан. Из множества чужих смертей, с пустым гнездом вместо сердца. Виктор — это напоминание. Времени нет. А и что я сделаю? Я ничего не сделаю. Но я попробую. Виктор смотрел на нее прямо, не отводя взгляд: «Уходи». Ровно это Саша и собиралась сделать, развернулась к Ивану, позволила ослепить себя в очередной раз. Что случилось с этими девушками? Они все были ослеплены солнцем. — Согревай меня сколько угодно. Укутай золотом. Обещай мне лучшую жизнь и вечное лето. Делай со мной что хочешь. Но я не буду твоей маленькой птичкой, Иванушка, до тех пор, пока все, что ты мне скармливаешь — это ложь за ложью. И обещания, которые ты не собираешься выполнять. Может быть, она всерьез надеялась его этим ранить. Задеть. Хоть немного. Почему больно всегда мне, почему горю всегда я, почему вы все стоите как влитые и бросаете мне все новые угли под ноги, будто это смешно? Пусть танцует, давайте посмотрим, как она танцует. Пока я не упаду, не перестану уворачиваться. А и что ей. Она в огне не горит. Саше нравилось думать, что он такой же. Что вспыхивает необдуманно, что улыбается как солнышко, излучает свои переполняющие чувства всем телом. Ей хотелось думать, что есть кто-то, как она. Кому огня надо бы бояться, а он тянется всем телом. Он не был таким. Он был тот же трус. С его бумажками, распоряжениями и горячей как свежие пирожки ложью. Налетай. Он, великодушный и горячий как небесное светило, смотрел на нее почти не моргая: — Второго шанса у тебя не будет, Сашенька. Саша помнила маскарад и как ей казалось, что все звезды запутались у нее в волосах, пока их не выбрали обгоревшие покойники. И ей бы еще тогда подумать. Она с чем-то прощалась. С ощущением защищенности. С домом, о котором мечтала. С чем-то, что он едва ли мог понять. Едва ли хотел. — Взгляни на меня, Иванушка. У меня никогда не было второго шанса. Я смертна до смешного, до нелепого. У меня — только сегодня. И потому эту карту я разыграю по-своему. До свидания, — она коротко поклонилась Ивану, опаляющий жар коснулся волос и шеи, на которой висела цепочка с ключом, и после обернулась к Виктору. Мы, смертные, так устроены. Нам тем жарче и тем задорнее, чем больше этот раз похож на последний. Саша улыбалась, а в комнате было томно и было жарко, Саше было смешно, она смотрела в глаза, когда кланялась. — И вам, Виктор. Надеюсь, вы спите спокойно, отправляя своих любовниц, своих племянниц и своих воспитанниц выигрывать ваши войны. Ключ прижимался к груди, шепнул ей негромко, нетерпеливо, чуть дергался. Предупреждал. «Беги», еще одно прикосновение, он там и замер, слушая стук сердца, ключу всегда было нужно бьющееся сердце, «Беги». И Саша побежала. Прочь от ядовитого медового воздуха номера, и чужой любви, чужой бюрократии и чужой канцелярской имитации дома, прочь. Саше было смешно, она неслась по коридорам, прекрасно зная, что механические глаза камер смотрят на нее с осуждением, но выбежала она из королевского люкса и значит ей это было позволено. Она не думала о людях — не людях, оставленных в номере. Что она? Очередная сиротка в бесконечной череде Центров этой огромной страны. Что с ней еще можно сделать, что у нее еще можно отнять? Она знает пустые гнезда, и иногда не помнит ничего, кроме пепла во рту. Ну что вы еще можете со мной сделать? Здесь нет вашей власти. И это было похоже на освобождение. *** Растрепанная, румяная, в своей розовой шубке, совершенно неуместная, ни в том мире, ни в этом. Саша вылетела на улицу, и в голове все стучало. Как поступить? Что делать? Найти Ноя? Написать в Москву? Отправиться к этим слонам самой? Столько лет и столько решений, принятых Валли. Ей бы слушать внимательнее. Столкновение было неожиданным, Саша едва не выронила телефон, в котором яростно пыталась нагуглить местоположение знаменитого Дома и как до него добраться. Сначала она почувствовала аромат из последней линейки Гуччи, узнала ее уже на этом этапе. И подняла глаза только после, Вера, конечно, была выше. Вера — идеальная каждым сантиметром. — Саша? А ты что здесь делаешь? Саша вспомнила каждый раз, когда именно Вера отчитывала их за недостаточное посвящение себя работе. Саша вспомнила, как Вера вся была в этой работе. До последнего. Ее Виктор такой сделал, у нее была только граница со Сказкой, где она была такой же чужестранкой — племянница Виктора или нет. И больше ничего. Саша вспомнила, сколько раз честолюбивая Вера, неукротимая Вера, яростная Вера принимала безумные соревнования Мятежного, каждый из них пытался оказаться самым лучшим. Чье сердце более зоркое? Чьи навыки острее? И вот она стояла здесь, в бежевом платье и в пальто, волосы — темные, гладкие. Стакан кофе в ее руках, Вера никуда не торопилась. Саша усмехнулась, нехорошо, недобро, показала зубы: — Скажешь, ты тоже послушалась распоряжений? Ладно они. Они оторваны от реальности, все эти Сказочные герои. Но ты, Вера. Ты-то знаешь, что такое быть всего лишь смертным. И ты тоже позволила им просто туда пойти? Втроем? Глаза у Веры были и без того огромными, а сейчас стали будто еще больше. Саша была меньше ростом, но все равно умудрялась налетать, забыв о том, что страх вообще можно испытывать. И это было совершенно не в стиле Веры Воронич, позволить кому-то застать себя врасплох. Саше бы гордиться, но сейчас и это было неважно. Вера спрашивало тихо, пытаясь успокоить ее самим звучанием голоса: — О чем ты, Саша? Это все походило на дурацкую комедию, а Саше забыли дать сценарий. Выкинули прямо перед камерой. Сказали — импровизируй. Их таких, видимо, было двое. — О Доме со Слонами, конечно. И о Валентине, Марке и Грине, которые сейчас ловят там наших знакомых колдунов. Не совсем Кощей, верно? А иначе тебя, это, видимо, не заинтересует. Выражение на ее лице на секунду стало таким, будто Саша ее ударила. В другой жизни мы могли бы быть подругами. В другой жизни она была бы там, с ними. Или Валли доверила бы ей ключ. И мы не стояли бы здесь, сейчас. — Я не понимаю, о чем ты. Клянусь, я ничего не знала. Валентина решилась на эту вылазку? Но это же безумие, полное безумие. Саша вздохнула, выдохнула медленно, стараясь успокоиться, ее дыхание на секунду повисло теплым облачком в морозном воздухе, а после пропало: — Безумие — это отказать ей в помощи. Спроси у своих хозяев, на что они сослались, чтобы не помогать Центру сегодня. Дичающая Сказка еще никогда не была такой законопослушной. Или пойдем со мной. Мне сейчас пригодится любая помощь. Вера видела ее только теперь, растрепанную и разгоряченную, отчаянную до невозможности. Маленькую и боевую. Вера успела спросить себя, где в этой девчонке запрятан страх? Но страха не было. Саша Озерская стояла перед ней, бесстрашная каждой клеткой тела, а глаза у нее отливали отчего-то жидким золотом. Вера молчала. Саша на секунду подумала, что вернется она не одна, что Вера колеблется, что кто-то ей в самом деле поможет, что она будет знать, что делать. Но Вера качнула головой, отступая, будто выламывая в себе что-то. Вероятно, даже не в первый раз. — Я не могу пойти против Виктора. И никогда не могла. Саша улыбнулась, почти примиряюще. Если бы у нее был папа, брат, дядя, кто угодно. Она бы тоже его любила. Как бы она их любила. Как бы рвалась домой. Как бы была послушна. Только не бросай меня, не бросай меня никогда. Но у Саши не было никого. И может статься, что скоро не останется и Центра. И его беспокойных обитателей. — Повезло, что я могу. Увидимся позже. Саше показалось, что она хочет ее удержать, остановить, пальцы едва коснулись рукава ее шубы: — Я не знала. Клянусь. Саша, пожалуйста. Я не знала, что они пойдут туда. У нее были такие красивые руки, свежий нюдовый маникюр, она этими руками сворачивала шеи также хорошо, как держала тоненькую ножку бокала с шампанским —не оторвать взгляд. Найди себе подружку, которая может все. — А если бы знала. Что-то бы изменилось? И не стала дожидаться ответа, время тикало. И может быть, Саша уже безнадежно опоздала. Но ключ грелся у нее на груди, ключ вел ее. Куда-то. Нам всем с этим жить. Так, Вера? Первый снег в этом году пришёлся на конец октября. И Саша позволила ему запутаться в волосах, как всегда забыла про шапку, снег загорался там новыми, недолговечными звездочками. Саша вспоминала: они совсем юные, совсем дети еще. Стояли кругом, надежно оберегая костер в честь Самайна. Валли научила их, зачем они там. Валли подсказала, что мертвые сегодня вернутся к ним. Саша не ждала чуда. Прикосновения душ или любой другой самайновской магии. Никто не выйдет к кострам. Но она разрешала Грину держать себя за руку, незаметно, украдкой. И ему не нужны перчатки. Руки у него всегда были горячие.