На тебе сошелся клином

Мир никогда еще не был таким четким и ясным. Все, от камней в стенах до тонких морщинок в уголках рта Эймонда — все выступало вперед резкими углами и вычерченными до рези линиями. И никогда еще Люк не видел так безжалостно, что его окружает, будто сейчас он смотрел на мир тремя глазами. Он успел разглядеть, как едва заметно поджимаются губы Эймонда и подрагивают его пальцы, когда он прячет кинжал в ножны, как яростно сходятся на переносице кустистые брови Борроса Баратеона, а по виску у него предательски стекает капля пота, как кривится в усмешке рот дочери лорда, готовясь выплюнуть нечто оскорбительное, и с какой насмешкой во взгляде она одаривает стоявшего в паре метров от Люка Эймонда. Запечатленная в памяти картинка, четкая, выжженная на сетчатке с самыми мельчайшими деталями, как ты обычно запоминаешь последнее мгновение жизни — ярко и остро. Стоя рядом с Арраксом Люк думает, что уже мертв, и жесткая холодная чешуя под пальцами лишь его посмертный сон. Он натягивает перчатку обратно, залезает на дракона и решает, что теперь единственной его задачей остается вернуться на Драконий камень живым. Что он худший посланник из всех возможных. Вхагар настолько огромная, что долгое время не исчезает из поля зрения, а Люк нутром ждет, что ее крылья распахнутся, и темная гнетущая тень последует за ним. Он не знает наверняка, но догадывается, что после его ухода в холодном зале, с Эймондом и стоящими в ряд дочерями Баратеона, могло произойти всякое. И могло быть сказано многое. Но постепенно Вхагар скрывается за туманом и пеленой дождя, в лицо яростней начинает бить ледяной ветер, а тело сковывать иглами холода. Люцерис Веларион летит на Арраксе как сгорбленное каменное изваяние вплоть до того мгновения, пока впереди не проступают стены замка. Влага, которая начинает течь по его щекам при виде Драконьего Камня, не похожа на пресную дождевую воду. Постыдное желание — чтобы война началась поскорее. Посещала ли эта мысль голову Джекейриса Люку было не понять. Его брат справился лучше и привел союзников, они теперь были далеко не одни, подгоняемые гневом и холодными расчетами Деймона. Драконий Камень был в затишье, давящем на барабанные перепонки, и Люк почти жаждал момента, способного развязать войну, чтобы все это закончилось как можно быстрее. Ему не хотелось годами жить в напряжении и ожидании, что вот-вот… Уж лучше было вспыхнуть и сразу же сгореть. Всем известно, что измученный пытками человек выберет быструю смерть. Ожидание войны было худшей пыткой. Деймон много руководил и мало слушал, он стремился пролететь бурю напролом, ему нужно было лишь хорошо разогнаться. Рейнира вопреки ему смотрела и скрупулезно выбирала, с какой стороны лучше будет эту бурю облететь. Наблюдая за отчимом и матерью, Люк страдал и гасил в себе позорное желание оказаться сразу в самом финале всего. Все их союзники, все их драконы — все это не имело никакого смысла. Потому что шли долгие дни после его возвращения из Штормового предела, а они все еще были на Драконьем Камне. Тогда как Эйгон — на Железном троне. — Нужно проверить его. Клинок может быть пропитан ядом. — Как и рукоять. Они все спорили и спорили, нависая над лежащим на подкладке кинжалом, жарко бликующем в свете свечей. Люк стоял рядом, терпеливо ожидая, какое решение вынесет мать и что заключит мейстер. Посланник, доставивший ему подарок еще ранним утром, уже благополучно ушел домой, не рассказав ничего полезного кроме того, что получил сундук с рук у другого посланника, который получил его у кого-то в Королевской гавани. Люк не понимал, что это, если не игра, ведь отправитель не был тайной, даже если имя все еще не сорвалось у него с языка. Деймон впивался в Люка пытливым взглядом, от которого хотелось укрыться за маминой спиной, но и она смотрела слишком понимающе. Они оба, тем не менее, ничего не говорили, а Люк разглядывал тонкую вязь серебряных нитей и блеска валирийской стали. Сапфир, удобно и вызывающе украшающий рукоять, впивался в Люка ответным взглядом. Это не был тот самый камень, но Люку хотелось закрыть глаза, сморгнуть наваждение и спрятаться от пристального внимания в своей комнате. — Есть мысли об отправителе? — буднично спросил Деймон, будто ничего не знал. Ни о требованиях Эймонда о глазе Люка, о которых тот рассказал недели назад, ни о блеске стали в руках второго принца, ни о сапфире, что украшал пустую глазницу. Все в семье знали об этом «украшении», но только Люку посчастливилось увидеть его своими глазами. В ответ Люк пожал плечами, стараясь придать себе уверенный вид под удивленным взглядом Джекейриса, и пытливыми — матери и отчима. Сколько дней прошло с их с Эймондом встречи на Штормовом пределе? Месяц? Два? Чем дальше шло время, тем больше дни сливались в бесконечную серую суматоху переговоров и тактик. И ничего не менялось. Только щедрый подарок позволил понять, что жизнь идет дальше, а мир не ограничивается стенами, окружающими его в Драконьем камне. Наверное, именно поэтому сапфир на рукояти показался Люку более живым, чем он сам и все люди, его окружавшие. Кинжал оставили в покоях Рейниры, до тех пор, пока мейстер не вынесет свое заключение. Оставшееся до ночи время Люк провел в своей комнате, вспоминая трещины в зале Баратеона, усмешку его дочери и тонкую линию губ Эймонда. Когда буря в груди стала невыносимой, а страх вновь и вновь заставлял вспоминать унижение и ощущение на коже холодного ветра и капель дождя, он подскочил с кровати и в одной ночной рубашке понесся в комнату матери как малой ребенок. В ее покоях могло происходить что угодно. Мог быть тайный совет, мог быть Деймон. Но Люк застал Рейниру в дневном платье, сидевшей на ветру в пустоте балкона и сжимающей в руках старый книжный листок. — Матушка?.. Его присутствие не было для нее тайной, но он все равно вопросительно замер в дверях, ожидая позволения войти. Он честно старался не смотреть на небольшой аккуратный сундук на столе, внутри которого лежал его подарок. — Входи, мой мальчик, — она приглашающе положила ладонь рядом с собой. На каменную скамью, с которой в покоях Рейниры можно было любоваться горизонтом или звездным небом, как сейчас, была заботливо накинута меховая накидка. Люк опустился на нее, но все равно почувствовал холод камня под собой. — Мейстер уже был здесь, — продолжила Рейнира. — Я хотела послать сундук к тебе в покои, но решила, что ты спишь. — Он… нормальный? — тихо спросил Люк, сам не понимая, что понимает под этим словом. Ненормальным был сам факт подарка от Эймонда. Его мать усмехнулась, коротко и печально. — В нем нет яда, — пояснила она. — И никаких секретов в рукояти не обнаружили. Он не представляет никакой опасности кроме той, которую ты сам можешь создать. Для Эймонда было бы бессмысленно убивать Люка так, ядом или спрятанной в кинжале иглой. В этом не было бы никакого торжества. Приглашение выколоть себе глаз — вот, чем был этот подарок. Напоминанием о них. Люк посмотрел на сложенный аккуратно листок в руках Рейниры. Сгибы пожелтевшей бумаги были много старше самого Люка. Некоторое время он молча смотрел на отрывки старых историй, пока Рейнира тихо не сказала: — Деймон говорит, что пришло время обуздать бурю. Всего лишь несколько слов, а какую обжигающую волну они вызвали внутри него, Люк даже в мыслях передать не мог. Не поддавалась описанию щекотка у него в горле и кислота от того, что вот-вот произойдет нечто. Решится. Пузырь лопнет. Не выдержит плотина. Он боялся этого, он также чувствовал облегчение. Очень хотел его почувствовать. — В чем-то он прав, — говорила Рейнира, и только ее голос удерживал Люка в сознании. — Хотя, как оказалось, мы немного по-разному понимаем решение проблем. Все же, твой отец меня чему-то научил. — Ты о?.. — Лейноре. Лейноре Веларионе. У тебя один отец, — без тени сомнений, жестко и твердо. Ей такой очень хотелось верить. Рейнира отложила листок в сторону и устало закрыла лицо, растирая щеки и глаза, когда она убрала руки, то отчаянным жестом притянула Люка ближе к себе, и его тело тут же согрело ее тепло. — Все мы сейчас расплачиваемся за мою ошибку, Люк. Я не обманула тебя, когда говорила, что я вовсе не смелая и что делала все ради долга. Но один раз я все же струсила и теперь корю себя за это. Пораженный такой откровенностью, той слабостью, что его сильная мать демонстрировала ему в эти тяжелые дни, Люк замер в кольце ее рук и тихо спросил об ошибке. Он не знал, ответит она или нет, и ждал несколько минут, прежде чем Рейнира не продолжила свою речь. — После того дня, когда погиб… — на этих словах волна кислоты полностью заполнила рот Люка. Он тяжело сглотнул. — ...Я приняла решение улететь с вами на Драконий камень, Люк. Я хотела, чтобы мои дети и я сама были в безопасности, считая, что смогу победить, только если никто не будет ежедневно испытывать мою прочность. Я думала, что, ограждая вас от сплетен, сделаю лучше. В итоге я совершила ошибку. Люк знал, какую. Он знал, четко и ясно, хотя бы потому что продолжал слышать шепот за спиной. Ни его, ни Джекейриса, ни Джоффри ничего не спасло. Перед двором они стали еще более беззащитны. Но это было не все. Рейнира тяжко вздохнула, но все же закончила. — Я подвела даже собственного отца, когда уехала. Понадеялась на клятвы, понадеялась на обещание. А народ и двор все это время видели только королеву Алисенту и Эйгона. Народ верит в того правителя, что остается рядом с ним. Я не осталась. — Они признают тебя, когда ты вернешься, — слабо возразил Люк. В то же время он понимал, что между ним и его матерью сейчас и его словами о будущем лежит пропасть войны. Рейнира повернулась к нему, она не была королевой, наследницей и хозяйкой дракона. Она потрепала ему волосы как треплет волосы сына обычная мать. — Мне не хочется сжигать собственный народ на пути к трону. Не хочется убивать родную кровь, — Люк согласно кивнул. — Я хочу обмануть бурю, и, пока вы целы, я буду бороться не за кровь, а за жизнь. Она встала и взяла в руки сундук, протягивая его Люку. Он понял, что пора уходить. — Пообещай мне, — нежно попросила Рейнира, прежде чем он ушел. — Что ты сделаешь все, чтобы выжить. И не позволишь страху отдать себя на растерзание. Люк пообещал, хотя и не совсем понял, что она имела в виду. Касалось это войны или подарка Эймонда? Обе эти вещи заставляли внутренности Люка меняться местами, а его посещение Штормового предела, по факту закончившееся безрезультатно, но благополучно, почему-то снилось ему в кошмарах. С того момента, как он вернулся и честно рассказал матери обо всем, она больше не посылала его ни по каким поручениям. Только Джекейрису было дозволено выполнять свою роль сына законной королевы. Об укрощении бури Люк узнал больше, когда до него донесли новость об общем семейном сборе. Этому предшествовали долгие споры, яростные указания Деймона, который будто пытался приблизить битву всеми силами, лишь бы не идти на переговоры, и стойкое упорное молчание матери. Он ничего не понимал, как и Джекейрис, поделившийся с ним новостями о «черных» и «зеленых» и грядущей личной встрече. В глазах старшего брата плескалось непонимание и еще что-то, на глубине зрачков, похожее на надежду. Люк помнил его в первые дни после коронации Эйгона, поддавшегося ярости Деймона, и как он пересилил себя, стараясь сохранить хладнокровие. — Не думаю, что переговоры с ними принесут плоды, — тем не менее, сомневался он. Люк сидел рядом на кровати, подняв колени к подбородку. — Они не начинали наступления, но собрали много сторонников, очень много, и, судя по тому, что я слышал на собраниях, Эйгон не приветствует мирное решение. — Они хотят, чтобы мы поклялись в верности. Мать хочет, чтобы они присягнули ей. Если мы встретимся, то просто поубиваем друг друга. Возможно, так даже лучше. — Не вздумай такую глупость сказать при маме, — оборвал его Джекейрис. — Такой идее обрадуется только Деймон. Он хотел еще что-то сказать, уже открыл рот, но в комнату вошли слуги. Королева Рейнира ждала. Нейтральной территорией был выбран Дрифтмарк, и Люку потребовалось много времени, чтобы понять причину, ведь он был наследником земель, а его дед — сторонником Рейниры. Но это не было Драконьим камнем, и на Железном троне пока что сидел Эйгон. Рейнира польстила, и это повергло Люка в огромный шок. Никогда прежде его мать не пускала в ход придворную лесть и ухищрения. Косвенно, но она в письмах признала превосходство противников, убедив их в самой малости — провести переговоры в землях, обещанных одному из ее сыновей. Оставалось надеяться, что это была всего лишь тактика, а не позорное поражение их семьи. В равной степени, как Люк хотел уже конца, так и желал, чтобы его мать получила все положенное ей по праву. — Мы поедем все вместе, — говорила Рейнира, имея в виду и младших Эйгона с Визерисом. — Хелейна, как они написали, также возьмет с собой детей. Будут только члены королевской семьи, Отто Хайтауэр и Веларионы. Корлис стоял в стороне, рассматривая на карте Дрифтмарк. Его лицо ничего не выражало, но напряжение, застывшее вокруг, Люк мог бы пощупать рукой. Тем не менее, как шепнул Люку Джекейрис, только Веларионы из ведущих лиц высказали меньше всего возражений плану Рейниры. Корлис и Рейнис возвращались на Дрифтмарк вечером, но остальным предстояло отправиться на рассвете. Ранним утром, когда солнечные лучи только начинали разливаться золотом по морским волнам, Люк стоял один в комнате. Его сундуки унесли на корабль уже давно, и сейчас он, накинув на плечи плащ, смотрел на лежавший на подставке кинжал. Сапфир мягко мерцал в утреннем свете, но Люк все равно видел перед глазами совсем другой камень. Эймонд оскорблял его, Эймонд кричал и требовал глаз. Око за око. В этот раз Люк не был один, но рядом с Эймондом, он был теперь уверен, он каждый раз будет ощущать вокруг себя пустоту ледяного дождя. Бури, драконы — все это Люк выучил до зубов. Не мог только еще научиться, когда выбирать обход, а когда идти напролом, когда пытаться успокоить и укротить дракона, а когда оставить его в покое. Но, как и мать, он здраво рассудил, что его никто не сможет ранить кинжалом только в том случае, если он сам будет держать его в руках. Люк закрепил ножны на поясе, прежде чем покинул комнату.