На тебе сошелся клином

Испытывать одиночество, когда вокруг тебя крутятся братья, снуют слуги, когда мать и отчим попеременно дергают на тренировки и уроки дипломатии — иррационально. Неправильно. Но это было первым, что испытал Люк, вернувшись на Драконий камень. Ворвавшаяся в жизнь рутина, мучавшая его до этого, разрушала с новой силой. Узел звенел, зрел, а мысли Люка метались в голове загнанными дикими животными. Они искали выход, разрешение ситуации, но Рейнира молча писала письма и посылала воронов, а Деймон все больше угрюмо смотрел на карты и их с Джекейрисом тренировки. Люк чувствовал такую неправильную безопасность в стенах родного дома, что, сидя вечерами в одиночестве, доставал из ножен кинжал и долго смотрел на него, вытаскивая из глубины души страхи и сковывающую его мышцы осторожность. Напряжение, которое рождал в нем Эймонд, находясь просто на одном с ним острове, возвращалось только в эти хрупкие моменты тишины и уединения. Заполнить пустоту, где раньше гнездилась опасность, Люк не находил в себе сил. Он не помнил, что было там до того момента, когда Эймонд, спустя годы, вновь оказался в его жизни. Их связь, взаимные ненависть и неприязнь, были для Люка в эти дни единственным, в чем ему не приходилось сомневаться. Все остальное расползалось зыбкими очертаниями, грозясь порваться. Он цеплялся за это неизменное как утопающий пытается выплыть, упираясь ладонями о гладь воды. Безуспешно. — Ты зря потратился на такой дорогой подарок, дядя, — вел беседы Люк, играясь отблесками сапфира в свете свечей. — Ты ничего не получишь. Сапфир отвечал ему причудливыми бликами, расползающимися у него по щекам. — У тебя было целых три дня, — возражал Люк. И добавлял, выталкивая слова через силу. — У тебя был Штормовой предел. Блик полз вверх по щеке ярким пятнышком. Люк был благодарен за то, что может развлекаться этим. В глубине души Люк ненавидел, что Эймонд смог заставить его думать. — Из меня вышла не самая лучшая старшая сестра. Это был семейный вечер. Только их. Рейнира сидела у себя в покоях, вокруг нее полукругом разместились Джекейрис, Люк и Джоффри. Даже маленькие Эйгон и Визерис были здесь без нянек, держали в руках игрушечные деревянные мечи и фигурки драконов. — Когда-то моя мать готовилась родить сына. В итоге я лишилась ее, — лицо Рейниры сохраняло горечь воспоминаний. — И лишилась брата, даже не зная, ненавидела бы я его за смерть матери или любила до изнеможения, всячески оберегая как ее последнюю волю. Они все благоговейно молчали. Рейнира, сейчас мягкая, нежная, способная своими руками охватить всех своих детей, вела их по тропе своих решений и причин прямиком к чему-то неизбежному. — Моя единственная подруга стала новой женой отца, новой королевой. Но, когда ты становишься частью короны, ты отрезаешь от себя свою прежнюю жизнь. Нам тоже не удалось сохранить ее. Вдовствующая королева Алисента в их памяти возвышалась над ними холодной тонкой фигурой в зеленом, с несчастными злыми глазами. — Я была плохой сестрой для своих братьев с первых дней их рождения. И сейчас я получаю то, что отдавала им. Что позволила им дать против себя. Вы, — Рейнира вздохнула. — Должны поклясться мне, что выше всего остального, выше короны, выше меня, вы поставите жизни друг друга. За каждую кровь будет следовать кровь. На каждую протянутую руку — рука в ответ. Они сделали это. Клятвы не были чем-то новым, но перед матерью они произносились искренне. Люк уже клялся ей однажды и сдержал слово. Может быть, только поэтому он был еще жив. — Завтра я отправляюсь в Красный замок. Одна, — Люку казалось, что ему не хватает воздуха, потому что нельзя было произносить эти слова как прощание. Он не должен был считать их им. — Не знаю, что меня там ждет, но, если я не справлюсь сама, королевой мне не быть. Я должна войти туда так, как мне и подобает. Если я уже оттуда не выйду, если я проиграю, вы должны будете держаться друг за друга. Не рвитесь мстить за меня. Лучшей местью будет, если вы выживете. Позже, после объяснений, после заверений и объятий, когда Джоффри уже увели вслед за Эйгоном и Визерисом, с Рейнирой остались только Джекейрис и Люк. — Чего ты хочешь? — не выдержал Джекейрис, когда в комнате воцарилась тишина. — Они запрут тебя, как Рейнис когда-то, и будут требовать клятвы. — Ты говоришь как Деймон, — улыбнулась Рейнира, и непонятно было, являлось это похвалой или упреком. — Пусть так. Мама, — упирался Джекейрис. — Ты не должна лететь туда. — Должна. А вы должны сдержать свое обещание. Джекейрис, ты старший. Ты должен думать о братьях. — Чего ты хочешь, мама? — повторил вопрос брата Люк. — Мира. Мой долг — это мир. Я достигну его любым способом. Красный замок был ее домом, это Люк понимал. Но не испытывал того же при мыслях о нем. Возможно, в глубине души она просто хотела еще раз побывать дома, потому что не смогла проститься как следует с Визерисом. Может быть, у нее действительно был план. Люк хотел поймать Рейниру перед тем, как она оседлает Сиракс, и спросить, а хочет ли она сама быть королевой. Требует ли этого ее сердце, душа, то, что не отягощено долгом и долгими годами привычки. Или Рейнира — как он, ее сын, не желающий носить титул Лорда приливов, которого тошнит даже в порту, которому нужны леса и поля, над которыми на ярком солнце можно стрелой нестись на Арраксе. Когда Люк закрывал глаза, он видел себя, летящего на своем драконе, а под ними — дикую зелень и тонкие вены рек. Он видел это, пока в его сознании огромная тень Вхагар не закрывала солнце, омрачая поля под собой. Что видела его мать, когда закрывала глаза? Люк рвался за ней, в змеиное логово, по ошибке именующее себя драконьим. Он ждал чего угодно, начиная от ее головы, присланной как подарок, до пугающей тишины. Тем не менее, ворон прилетел к ним в тот же день, когда Рейнира достигла ворот Красного замка. За этим следовало ожидание и доносы от шпионов, прилежно докладывающих Деймону обо всем, что происходит в стенах замка. О том, что Рейнира у себя в покоях, о том, как она гуляет с Алисентой в Богороще, о том, как она разговаривает с братьями. Деймон рассказывал им с Джекейрисом не все, это было видно по его прищуренным глазам и слабым усмешкам, но им хватало и той малости, что их мать была жива и что ей не был причинен вред. Следующий ворон известил, что Рейнира вернется домой в сопровождении одного из своих братьев. Одновременно с этим шпион Деймона донес, что Отто Хайтауэр был отправлен в свои земли и лишен титула десницы. Кто должен был стать следующим, они боялись даже думать. Люк стоял на стене, встречая мать, и пытался разглядеть Сиракс на фоне огромного тела Вхагар. Спрыгнув на землю, Рейнира мягко коснулась ладонью твердого бока дракона и обернулась в сторону второго всадника. Она терпеливо ждала Эймонда, пока он лениво не подошел к ней и не сказал что-то, коротко и обрывисто. Пугающе маленькая процессия — Рейнира и Эймонд. Высокий, гибкий и стройный. Опасный. Сердце Люка уже привычным ходом забилось где-то в горле, пока его самого били штормовые ветра. Никто ничего не говорил, но Эймонд присутствовал на скором совете, охватывая цепким взглядом лордов и рыцарей, будто ему тут самое место. Его рука иногда легко касалась меча, словно Эймонду нетерпелось казнить всех в зале, кто посмел не принести присягу его брату и не пасть на колени перед матерью, но так и не сжимала рукоять до конца. Действия Эймонда зеркально отражал Деймон, спокойно возвышавшийся рядом с Рейнирой. — Мы уверились, что никто не хочет лишних кровопролитий, — говорила Рейнира, пока Эймонд усмехался на каждое ее слово. — Моя старая подруга, Алисента, поддержала меня в этом, — Эймонд наклонил голову, даже не скрывая яростный изгиб губ. Он был здесь только из-за нее, из-за своей матери, и Люк понимал его в этом. — Сейчас место десницы пустует, и я предложила, чтобы один из моих сыновей занял его. Джекейрис резко вскинул голову и резко выдохнул. — Присягнуть ему? Быть десницей. Стоять рядом с королем. Выполнять его приказы. Управлять им. — Присягнуть короне, — Рейнира впилась взглядом в Джекейриса. Не материнским. — Сейчас, когда обе наши семьи еще только ищут единения, необходимо успокоить народ и показать ему, что корона не подведет своих подданых. Она говорила как королева, и от этого Эймонд сжимал челюсть так, что под светлой кожей ходили желваки. Рот Деймона все больше растягивался в улыбке, как будто все споры его и Рейниры перед этим были лишь глупым театральным представлением. Возможно, он знал гораздо больше из того, что именно говорила в стенах Красного замка Рейнира. Знал очень хорошо. Люка озарила страшная мысль, что его мать стала змеей. Не притворяясь, по-настоящему. Еще больше его пугало то, что Эймонд при этом не говорил ничего против. С самого своего появления его жесткий и нетерпимый дядя не проронил ни единого слова. Единственным, что он сделал — это был брошенный на Джекейриса насмешливый взгляд, похожий на вызов. Попробуй, говорил он, согласиться. Иди в наш замок. Работай там ради своей суки-матери, и посмотрим, кто из нас победит. — И… — Джекейрис скривил рот, но выплюнул ненавистное имя. — Эйгон не высказался против? Что я или Люцерис — кто-то из нас станет его десницей? Совет? Лорды-предатели? С каждый словом Джекейриса Эймонд становился острее, напоминая готового к прыжку зверя. — Джекейрис. Если я говорю, что так будет, значит все вопросы уже улажены, — взгляд у Рейниры спокойный и ровный. Он вырывает из памяти Люка и, он уверен, Джекейриса, недавние клятвы. — Должность десницы требует большего опыта дипломатии, в Красный замок лучше отправиться тебе. — Да, матушка, — смиренно ответил Джекейрис. И добавил, тихо, но ровно. — Моя королева. Решение закрепляется, когда Эймонд коротко кивает Рейнире и вызывающе улыбается. Он здесь — тюремщик. Он — гарант, не позволяющий Джекейрису искать поддержки Рейниры и спрашивать ее совета. Эймонд не допускает никаких задержек и, как только Джекейрис дает свое согласие, отправляется к своему дракону. Джекейрис следует за ним, ускоряя шаг до тех пор, пока не начинает идти с ним вровень. С прямой гордой спиной и отдающий по пути распоряжения о вещах, которые корабль позже доставит ему в Красный замок. Во рту у Люка кисло и горько, а в груди больно жжет, когда Джекейрис проходит мимо него, улыбается и протягивает руку, чтобы взлохматить кудри волос. Сейчас Люку еще более страшно, чем неделю назад, когда они провожали в Красный замок Рейниру, потому что у Джекейриса нет шанса успокоить их кроме как этим мимолетным касанием. Люк бросает беспомощный взгляд на Рейниру, добровольно отдававшую сына врагам. Мимо него также идет Эймонд, он больше не смотрит ни на кого в этой комнате. Всем своим видом демонстрирует, как хочет покинуть стены Драконьего камня. Как ему противен даже здешний воздух. Он здесь, на одной с ним земле, но дыра в груди Люка становится только больше. Она больше не становится полной от того, что что-то твердо и незыблемо касается его в этом мире. Эймонд не смотрит на него, не смеется, не ухмыляется. Для Эймонда Люка не существует с того самого момента, как его ноги касаются земель Драконьего камня, и Люк чувствует это до обидного остро. Единственная вещь, в которой он не сомневался, ненависть или презрение, вдруг пошатнулась. Люк не чувствовал ничего. Кроме того, что эти долгие минуты Эймонд его даже не ненавидел. Теперь рядом с Люком не было брата. Не было уверенности в решениях Рейниры. Не было веры, что они не преклонят колени. Не было доказательства собственной значимости, даруемого ему отблеском сапфира на рукояти кинжала и блеском в единственном злом глазе. Люк думал, что он исчезает. Дни шли. Неизбежно и неумолимо, растянутые огромной бушующей волной. Все то внимание, которое получал Люк, ставший совершенно внезапно и нежеланно старшим, не могло восполнить одиночество. Джекейрис писал им, тепло, о том, что скучает и что у него есть подарки для «младших братишек», сухо и сдержанно о том, что они с дядей усиленно ищут пути, как успокоить редкие волнения народа и показать, что семья — едина. Люк старался как мог. Тренировался с Деймоном, когда тот выделял ему время, слушал мать, играл с братьями и улыбался. Он даже был удостоен чести сопровождать Рейниру в ее редких посещениях дружественных лордов. Как будто он был не способен сделать это один, как будто его оберегали настолько, что делали незначимым своей любовью. Однажды Люк не сдержался и спросил у Джекейриса, как он. Как он себя чувствует, нужна ли ему помощь. Конечно же, Джекейрис ответил. Как обычно сдержанно, как и всегда, когда он говорил о Красном замке, но Люк все равно видел искренность в том, как старший брат пытался успокоить его через сухие листы желтой бумаги. Люк сидел, играясь с кинжалом, пытаясь поймать блики сапфира в своих ладонях, и невольно скользил взглядом по строчкам. Он узнавал в них Рейниру, пусть почерк и принадлежал его брату. «…все хорошо, Люцерис. Сейчас я там, где мое место, и все идет так, как надо. Иногда я и Эйгон, или Эймонд, пролетаем вместе над городом. Когда люди видят нас вместе, то рукоплещут драконам. Один раз к нам присоединилась наша тетя, Хелейна. Наши дяди ведут себя прилично, годы нашего детства не забыты, но сейчас и я, и Эйгон, и даже Эймонд спокойно разговариваем. Хотя обычно мы обсуждаем только незначимые королевские темы…» Это было самое длинное письмо Джекейриса, которое тот написал с момента своего отбытия. Специально для Люка. Его строгий, вспыльчивый старший брат. Которому тоже было одиноко. Люк коснулся взглядом имени Эймонда. Он представил его на Вхагар, вместе с Джекейрисом пролетающего над Королевской гаванью. Представил, как на совещании совета он говорит с Джекейрисом о налогах или поставках тканей и драгоценностей. Когда сапфира не касался свет, он лежал в руках холодным безжизненным камнем. Все же, на том совещании, когда Рейнира только вернулась на Драконий камень, Эймонд сказал одну фразу. Она показалась Люку смехотворной, лживой, ничего не значащей, и он не обратил на нее внимания. «Как и обещала моя матушка, пока Джекейрис будет десницей, наши распри будут забыты». Если Эймонд решил играть в игры их матерей, Люк ничего не мог сказать против. Он не тешил себя мыслями, что его дядя, повинуясь дипломатии, забудет о том, как Люк забрал его глаз. В конце концов, он столько лет лелеял внутри свою жажду мести, ему ничего не стоит потерпеть еще немного. Ему просто, но Люк не готов был каждодневно помнить о приглашении Эймонда, висящем у него на поясе или красующемся на подставке для оружия. Это долгое время держало его уверенность в себе, убеждало в своей важности, и оно не имело смысла, если ощущение это становилось на месяцы или годы ложным. Ему в своей жизни пугающе идеально удавалась только одна вещь — выводить из себя Эймонда Таргариена. Люк подорвался с кровати так резко, что лежащая у него на коленях книга, о которой он забыл около получаса назад, с грохотом упала на пол. Кинжал лег на бархатную ткань, а крышка сундука захлопнулась со звуком, какой обычно издают драконы, когда готовятся выпустить пламя — предупреждающее мерное пощелкивание. Уж лучше он будет бояться Эймонда, чем гнить на Драконьем камне, пародируя Джекейриса и пытаясь найти собственное место. Не было никаких препятствий, чтобы найти посыльного, вручить ему сундук и сказать о том, кому его следовало доставить. Не заботясь о бессмысленной таинственности и о Деймоне, который все равно не сказал ничего против, когда мимо него, поклонившись, прошел посыльный с сундуком в руках. О том, что ему стало еще более одиноко, чем прежде, Люк также старался не думать.