И я там был...

1. Однажды, когда Айри был еще так мал, что мог прятаться под бабушкиным креслом (неожиданно схватить старушку за ногу, когда та садилась у очага с книгой или вязанием, было его любимой шалостью – испуганных визгов Лекреции стоила даже неизменно следовавшая за преступлением трепка), ему была поручена первая по-настоящему ответственная задача. Речь шла не о такой глупости, как утеплить на зиму курятник, выскоблить дочиста заляпанные смолой перила или отвадить от кладовой особо прыткую мышь. Дело было серьезное. Лекреция поручила ему, юркой непоседливой мелюзге, вызнать у пастушки Греты, третьего дня рыдавшей у них в сенях, кто именно из деревенских парней наградил ее срамной болезнью, а заодно и парочкой черных синяков на груди и бедрах. Айри подошел к заданию со всей ответственностью. Сначала он сулил пастушке за чистосердечный ответ лучшие из своих игрушек. Потом, когда глупая девчонка по какой-то неведомой причине не соблазнилась даже красивейшей ореховой рогаткой с искусной резьбой на ручке, принялся обещать всякие гадости. Однако Грета, похоже, в свои неполные четырнадцать повидала в жизни кое-что похуже, чем ячмень на глазу или обсыпанные прыщами лоб и щеки, а других напастей Айри по тем временам в своем арсенале не имел. Раздраженный упрямством девчонки, он пригрозил, что призовет на помощь ее старшего брата – уж он-то, поди, сумеет заставить ее признаться... Услышав его имя, Грета спрятала побледневшее лицо и вдруг заплакала – не испугано, а тихо... Тихо и так горько, как будто внутри у нее что-то надломилось. После того случая от пастушкиного брата недели две не было ни слуху, ни духу, а когда он наконец снова объявился пред людскими очами, то по первости ходил медленно и осторожно, словно дряхлый старик, с невероятным тщанием переставляя ноги. Айри не был уверен, что с ним произошло и почему Лекреция больше не велела ему расспрашивать ни о чем Грету, однако твердо запомнил слова, которые бабушка сказала ему позже. Ремесло знахаря – это прежде всего работа с людьми. Для того, чтобы суметь помочь им, следует точно знать, что их гложет – и не всегда задача эта так проста, как кажется. У каждого людского недуга, будь то телесная болезнь, тьма на душе или разлад в доме, глубокие корни. Чтобы оборвать ботву, много ума не надо. Однако она вырастет снова. Выжги сорняк с корнем – и лишь тогда он больше тебя не потревожит. «Ухаживать за магическими травами, варить зелья и составлять руны можно обучить и тролля, буде у него случиться прилежанию и хоть крупице таланта, - объясняла бабушка. – Прежде этого тебе нужно научиться задавать правильные вопросы... и слушать ответы на них. Не только ушами, но и головой. Я надеюсь, ты запомнишь мои слова. Ибо именно умение общаться с людьми отличает хорошего знахаря от пустобреха с магическими побрякушками. Жена лудильшика просит у меня руну, помогающую курам чаще нестись – она думает, будто их пугает грохот дождя по крыше, и оттого они скупы на яйца. Я могу продать ей ее... И прослыть обманщицей, если яиц больше не станет, потому что на деле их таскает куница. Понимаешь ты, о чем я тебе толкую? В конце концов, - она с любовью потрепала его по волосам, - ты ненамного глупей тролля...» И Айри понял. Не в тот день и даже не в тот год, но со временем эта истина осела и укрепилась в нем, как осадок густого зелья на донышке котла. Лекреция была затворницей от природы, общество других людей тяготило ее. Его же – напротив. Всегда готовый ввязаться в любую затею, встрять в любой разговор, он быстро научился находить общий язык с кем угодно, если по-настоящему хотел этого. Задавать правильные вопросы... и слушать ответы. Не те, что говорят словами, а те, которые могут поведать выражение лица, дрогнувший голос, судорожно стиснутые ладони... Вот только несмотря на весь свой опыт, старание и упрямство, добиться внятного рассказа от того, разговорить которого хотелось больше прочих, никак не получалось. Ящер, вестимо, уж и не рад был, что сказал ему то, что сказал. Такое бывает: вырвется откровение в момент бездумья, а потом и сам не знаешь, как от сказанного отбрехаться. Айри наседал на него и так, и эдак весь вечер и все следующее утро, но окромя гробового молчания добился лишь дюжины суровых взглядов и одного короткого, но впечатляющего рыка. Лишь к полудню следующего дня его поползновения наконец увенчались успехом. Айри как раз под доброте душевной живописал своему спутнику методы лечения недугов, которыми пробавлялись барры (учитывая, что большинство недугов барр сводилось к раздробленным и отдавленным конечностям, среди методов преобладала ампутация), когда крепость чужого молчания, наконец, дала трещину. Вконец измотанный его трепотней, Арр подбросил на плечах заплечный мешок и вздохнул так тяжело и печально, как будто Айри не делился с ним полезной житейской мудростью, а просто так языком чесал. - Не надо мне ничего... отрезать, - устало сказал он. – Наша болезнь... не только в пальцах. Она... везде. - Наша? – встрепенулся Айри. – Хочешь сказать, болен не ты один, а и другие ящерки? Арр неохотно кивнул. - Половина половины... или больше. Сейчас, наверное, уже... больше. Начинается с пальцев... руки, ноги, гребень. Хвост. Чешуя. Мы становимся... слабые. Все... портится. А потом портится и внутри. - Портится? Ты хочешь сказать... - Гниет. Айри поперхнулся следующим вопросом и сбился с шага. Дура, шедшая в поводу, не преминула воспользоваться возможностью и пихнула его в плечо, так что он едва не вспахал носом скрытый под раскидистыми папоротниками чернозем. Тропа давно кончилась, и теперь они пробирались через светлый подлесок, держа реку по левую руку. Айри помнил, что совсем скоро им придется брать восточнее, чтобы обогнуть кишащую огоньками чащу, и заранее до отказа наполнил водой три небольших меха и бурдюк для Дуры. До самой Подковы не хватит, но в лесу, милостью сов, нетрудно разжиться влагой. - А долго ли... – он неопределенно махнул рукой, надеясь, что ящер поймет его и так. Произносить фразу полностью не хотелось. Тот понял. - По-разному. Старцы умирают за несколько недель... луна или две, если крепок. Дети живут с болезнью долго... Бывает, до взрослости... Но все одно, рано ли, поздно... - Знаете вы, откуда эта болезнь приходит? - От другого. Через касание. – Ящер вдруг запнулся и широко, будто испугавшись, распахнул глаза. Вертикальный зрачок превратился в тоненькую ниточку. – Но ты – нет! Нет. Ты... не заразишься. Ты... человек... другие – нет... Пытаясь донести свою мысль, он стал запинаться трижды против обычного. Айри удивленно изогнул бровь. - Я-то точно нет. – Мысль о том, что он может каким-то образом подцепить чужую заразу, его даже не посетила. Во всем его одеянии вряд ли нашлась бы хоть одна не зачарованная нитка. – Но откуда болезнь появилась изначально? Когда-то ведь она началась. - Никто не знает. Это случилось недавно... Не один кто-то... сразу много. - И лекарства нет? - Есть. Я за ним иду. Получив подтверждение догадке, мучавшей его еще со вчерашнего вечера, Айри в сердцах пнул подвернувшуюся под ноги шишку. - Совиный хвост... Тащишься больной тролль знает куда, искать тролль знает что, не озаботившись даже разжиться у местных помощью или указаниями! А вдруг ты зря тратишь время, и нет на Болотах никакого мифического женшеня? Позволь мне отвести тебя к Лекреции! Она наверняка сможет помочь тебе. А если и не сможет, то разузнает, что нужно, чтобы смочь. Мы ушли совсем недалеко, еще не поздно вернуться. - Нет, - отрезал Арр. - Тогда позволь хотя бы мне взглянуть на тебя! Айри потянулся было, чтобы схватить его за руку и заставить остановиться, но ящер шарахнулся в сторону и одарил его суровым взглядом. - Человек. Хватит. Ты хотел знать – я сказал. Хочешь идти рядом – иди. Больше... не нужно. Наши дела – наши. Не твои. Не... людей. Внезапная смена тона должна была испугать Айри, но не испугала. - Хорошо, хорошо! Совы, и это меня кличут упрямым... Ладно. Ответь, тогда, на последний вопрос, и я от тебя отстану. Почему ты идешь один? Ящер молчал. Шелестели папоротники, потревоженные их шагами, под стремительной поступью похрустывали мелкие веточки и прошлогодняя хвоя. Лес щебетал, пощелкивал, вздыхал и поскрипывал, как и всегда, но из-за чужого тяжелого молчания казалось, будто вокруг совсем тихо. - Другие... не верят, что есть, - ответил Арр наконец. – Все ищут лекарство... На это брошены все силы, все ресурсы моего народа. Ничто другое сейчас не важно. Женшень – только сказка, рисунок на барельефах, оставшихся от наших предков. А времени... мало, и старейшины решили, что снаряжать экспедицию так далеко – нет... мм... - Смысла. - Да. Женшень... Может, и нет его. Или... не поможет. - Но ты веришь, что есть. И что поможет. Арр повел плечами, бездумно глядя перед собой. - Я не... мудрый и не ученый. Я могу только это. Айри хотелось задать еще десятки вопросов, но что-то подсказывало ему, что на этом стоит остановиться. По крайней мере, до поры до времени. Впереди у них еще много дней пути – так много, что, если в каждый из них ему удастся вытрясти из ящера лишь одну-единственную фразу, все равно получится длинный рассказ. «Ты глупец, раз считаешь дни по расстоянию, - неприятно шевельнулось внутри. – Кто сказал, что он сможет его проделать?» Впервые с того момента, как он узнал о недуге своего спутника, Айри задумался, что станет с ним самим, если ящер... Что? Умрет? В такое, глядя на его широкие плечи, упрямое лицо и твердый, размеренный шаг верилось мало. Но ведь это возможно, так ведь? Что он станет делать, если со временем долгий путь и подтачивающая изнутри зараза приведут к тому, что Арр ослабеет? Что, если ему станет трудно идти, если его начнут донимать боли? Может, они и сейчас уже его мучают, а он стойко терпит, потому что делать, кроме как идти к цели, ему нечего... Он представил, как однажды утром изнуренный болезнью ящер окажется просто неспособен идти дальше. Когда он был еще мальчишкой, Айри ужасно боялся больных людей. Не потому, что его пугали кашель, хрипы, кровь и сломанные кости, с ними-то как раз все было просто. Но потому, что эти люди страдали, а он – нет. Ему было неловко и стыдно за свою молодость и здоровье, ему казалось, что они, должно быть, ненавидят его за то, что он здравствует, пока они страждут. Он бы ненавидел! Если Лекреция посылала его отнести сверток с порошком старушке с больными руками, он скороговоркой бормотал наказанные предписания, глядя куда угодно, лишь бы не на распухшие, воспаленные суставы. Выдавая мающемуся желудком мужику травы от боли, мечтал поскорее сбежать. Пугали его и болезни – но только те, лекарства от которых не было. Ну и на что он годен тогда? Ему было стыдно за себя и бабушку, когда очередной старик обращался к Лекреции за помощью, но не слышал слов, на которые так надеялся – что все поправимо, что его недуг излечим, что боль уйдет и он увидит еще много весен... Смотреть, как гаснет в чужих глазах надежда, было тяжело, так тяжело! «Не тяжелее, чем ему терять ее, - отвечала на его нытье Лекреция, глядя серьезно и сурово. – Если ты хочешь заниматься тем, чем занимаюсь я, пора бы тебе усвоить: жалость – плохое подспорье. Знахарь должен проявлять доброту, уметь быть терпеливым, но истовое сострадание – удел семьи и друзей. Думаешь, от твоей жалости человеку полегчает? Она – болото, в котором легко сгинуть, Айри. И ему, и тебе.» Тогда ее слова показались ему жестокими, но, повзрослев, он понял, что она была кругом права. Жалость заманивает, облепливает со всех сторон, тянет на дно. Она тратит дух, который можно направить на гораздо более полезные дела, чем размазывание соплей по физиономии. Вытяжка из гриба-путанника не отрастит охотнику новые пальцы взамен отмороженных, но поможет перестать ощущать в них призрачную боль. Сенный чай не воскресит мертвого младенца, но подарит безутешной матери несколько ночей без кошмаров. Есть много, чего им никогда не исправить, но они могут помочь, а значит, совы не напрасно одарили их умением шептаться с природой и магией. Нынче Айри, имея дело с больными людьми, всегда старался проявлять доброту, одаривая их наставлениями и плотно закупоренными пузырьками с бабушкиными зельями. Болезни уже не казались ему злыми происками Инграмед, а сложная магия рун давно перестала вселять трепет и благоговение. Не раз и не два он видел, как в человеческих глазах угасает огонь жизни, не три и не четыре – держал на руках кричащее, покрытое кровью и слизью новорожденное дитя. Или то, что могло однажды им стать. Однако, милостью сов, никогда еще ему не приходилось видеть, как страдает кто-то близкий к нему. Арр не был его другом, не был даже по-настоящему ему знаком, но каким-то неведомым образом здесь, среди чужих лесов, в дальней дороге, внезапно оказался самым близким, что только можно было представить. Что он станет делать, если ящеру станет по-настоящему худо? Струсит ли? Сделает ли все, чтобы ему помочь? Взвалит его на лошадь и пустится обратно, к Лекреции? Станет ходить за ним, пока тот не выздоровеет или не умрет? Отправится дальше один? Бросит его, чтобы до конца своих дней мучиться угрызениями совести? Нет, он не сможет... Путей было великое множество, но правда – лишь одна. Она заключалась в том, что Айри не знал. И всем сердцем надеялся, что никогда не узнает. 2. На исходе второго дня пути вдоль реки они достигли излучины, в которую вдавалась широкая каменистая коса. Стянув сапоги, Айри прошлепал босыми ногами по мелководью, уложил на воду подобранный как раз для этой цели кусок коры и метнул на него круглую путеводную руну, как метают игральную кость. Та некоторое время покружилась, а потом затихла, указывая черной засечкой налево. - Север там, - сказал Айри и развернулся в нужную сторону, широко раскинув руки. – Чтобы обогнуть чащу, нам нужно держаться восточнее. Придется уйти от реки, но я не думаю, что этот крюк слишком уж добавит нам пути. Говорят, дальше лесные дебри подступают к самому берегу, и идти из-за бурелома почти невозможно. - Лодка? Айри покачал головой. - Даже если бы у тебя была припасена одна в твоем, смею заметить, довольно куцем походном мешке, сплавляться на ней к Подкове я бы тебе не советовал. Дальше в Улыхе порогов больше, чем блох на собаке. А огни, хоть и боятся бурлящей воды, ничего не имеют против того, чтобы шариться над тихими заводями. Арр посмотрел в направлении, которого им следовало отныне придерживаться. - Тогда пошли. Они снова двинулись в путь, стремясь покрыть как можно большее расстояние до того, как темень сделает дальнейший путь по лесу невозможным. Айри давно уже распрощался с идеей путешествовать верхом. После двух дней в седле тело болело, как у столетнего деда, поясница отказывалась сгибаться и разгибаться, а внутреннюю сторону бедер натерло так, что ему пришлось засунуть в штанины по парочке широких листов подорожника и накрепко примотать прочной лозой поверх одежды. Ругался он при этом так, что молкли птицы. Арр смотрел на его манипуляции с вежливым интересом, Дура - с видом удовлетворенным и гордым, присущим существу, добившемуся своей цели. Уже много лет как привычный к седлу, Айри и помыслить не мог, что периодическое гарцевание по округе настолько разительно отличается от целого дня, проведенного в седле. Уследить за направлением в лесу сложно. Стройные стволы тянущихся к солнцу деревьев обступают тебя со всех сторон, сбивая с толку, звериные тропки и просветы среди кустарника так и норовят увести в сторону от заданного пути. Даже опытным охотникам и лесоведам, попавшим в малознакомые края, заплутать – как барану чихнуть. Айри никогда не причислял себя ни к опытным, ни даже к любителям, поэтому часто бросал руну, проверяя направление. И хорошо: в один из разов оказалось, что они здорово отклонились к северу, хотя ни один из них этого не заметил. На этот раз с местом для привала им повезло меньше: к сумеркам лес вокруг все еще оставался густым, а папоротники и ласточкина трава плотно укрывали землю между деревьями. Айри хотелось спать на чистом месте – частая поросль давила, смахивала на западню, где за каждым стволом чудилась неясная тень. Арр разделял его нежелание ночевать в чаще, и в поисках подходящей поляны или пролеска они шли до тех пор, пока вокруг окончательно не стемнело. Безуспешно: лес, предшествующий Подкове, был куда гуще, чем тот, что окружал поселения людей, и редеть не собирался. - Хватит, - сказал Арр, когда Айри в третий раз выругался, запнувшись впотьмах о выступающий корень. – Тут. Они, как могли, расчистили место вокруг ствола старого дуба, давно лишившегося кроны, и развели огонь, позаимствовав немного из его полуистлевших веток. Арр, вежливо попросив, сам уложил руну в гнездышко мелко наструганной растопки и пристально наблюдал, как та теплеет, как вокруг нее начинает виться неуверенный дымок и пробиваются первые язычки пламени. В свете разгоревшегося костра стало видно, что дуб, скорее всего, когда-то давно поразила молния: его остов местами был сильно обуглен. Слазив наверх, Айри обнаружил в поврежденной древесине несколько глубоких выемок, наполненных дождевой водой. Бурдюк и меха, покачивавшиеся у Дуры на боках, все еще были наполовину полны, но он не видел причины тратить воду тогда, когда совы дарили им возможность этого не делать. Как следует напоив лошадь, он сполоснул котелок, осторожно зачерпнул в него воды и подвесил над огнем. Треклятые гоблины, может, и стащили почти все запасы вяленого мяса, которые он вез с собой, но с солью, которой обладал его спутник, и простая каша из дробленого ячменя казалась царским яством. Когда варево было почти готово, Арр добавил в него немного орехов, которыми угощал Айри на берегу. Совы, всего три дня, а кажется – целую вечность назад! Как и тогда, орехи оказалось сытным и мясистым, с отчетливым привкусом справного жаркого. Умяв свою половину, Айри довольно вздохнул и растянулся у огня. Все тело ломило, голени и подошвы молили о пощаде не меньше, чем ранее - натертые седлом бедра и задница, однако он не особенно волновался по этому поводу. Немного отдыха, и он будет как новенький. Ему было тепло и сыто, Дура пофыркивала неподалеку, объедая молодые побеги орляка, и даже Арр, вопреки обыкновению, не отсел от него подальше, отгородившись пламенем, а устроился на расстоянии вытянутой руки. Не хватало разве что чая, но вставать, снова мыть и ставить на огонь котелок было лень. Искры улетали вверх, в черное ночное небо, и там отплясывали, словно маленькие, напоенные магией звезды. Следовало подняться, расставить охранные руны и устроить сапоги и плащ у огня, но Айри медлил. Повернув голову так, чтобы волосы скрывали лицо, он наблюдал за ящером сквозь опущенные ресницы. В этот раз Арр не возился с когтями, а рассматривал выуженную из заплечного мешка книжицу – ту самую, что Айри купил для него на торгу у Лисохвостов. Судя по рисунку на обложке, это была книга мифов и сказаний, притом явно оставшаяся от Бросивших. Это было понятно по тому, какими мелкими были буквицы и ровными строки. Современные рукописные книги, даже исполненные самыми старательными писчицами, никогда бы не сравнились со старыми аккуратностью. К тому же, буквицы были одинаковыми. Каждый завиток на Ке, каждая наклонная черточка в Фет повторялись снова и снова с невероятной точностью, как будто Бросившие не выписывали каждую букву отдельно, а каким-то образом размножили их. Вада утверждала, что так оно, скорее всего, и было: она считала, что раньше слова оттискивали на страницах книг с помощью печатки – такой, какой нынче скрепляют воск на письмах, только больше. Айри относился к ее бредням со здоровой долей сомнения. Зачем кому-то стараться над печаткой размером в целую страницу, когда можно просто все переписать? Печать для письма существует, потому что оттискивает воск много раз. Не делали же Бросившие десятки экземпляров одной и той же книги? Глупости. - Интересную книгу я тебе подарил? – поинтересовался он у ящера. Тот медленно кивнул. - Да. Сказы... Интересно. Важно. - Что важного в детских сказках? - Как люди живут. Что считают хорошим... что злым. Чему учат детей. Айри пожал плечами. - Думается мне, везде под крыльями сов детям талдычат одно и то же. Будь послушным и не перечь старшим, иначе придет злой тролль и задерет тебя. - Да. Но и... другое. Мелкие вещи. – Он повернул книгу и показал Айри цветной рисунок, украшавший одну из страниц. Разодетая в пышные юбки белокурая девчонка надменно задирала нос, уходя от своей подруги под ручку с богато наряженным мальчишкой. – Учат, что... Богатство не важно. Лучше правда любить, чем... достаток. Слушать сердце. - Это сказки, оставшиеся от древних людей, - усмехнулся Айри, - и мораль у них соответствующая. Нашим детишкам от них мало толку. Поди, и понять не поймут, в чем тут дело. Нынче в людских поселениях богачей не сыскать. - Нет? - Есть, конечно, те, у которых больше скота и земель, чем у других. Но ведь тому, у кого земли меньше, никто не запрещает расчистить себе участок, огородить его и возделывать. По-настоящему богат в поселке разве что староста Дадур, ну и еще кузнец, потому как окромя него лошадь так справно никто не подкует. Но и тот, и другой едят на ужин то же, что и простые работяги. Разве что, может, миска у них побольше да одежда поновей. Ящер слушал его внимательно. - Значит, теперь... В вашем клане... Ей, – он указал на белокурую девчонку на картинке, – не нужно было бы искать себе пару богаче? Можно было бы... По сердцу? Обломанный коготь сдвинулся на покинутую подругу, рыдающую, глядя вслед важно вышагивающей парочке. Айри изогнул бровь. - Пару? Это ведь две девчонки. По-моему, она ревет, потому что будет скучать по подруге. - А-а. Повисло молчание, нарушаемое лишь шумом черных крон высоко над головами и отдаленным лягушачьим концертом. Айри почувствовал в этом молчании некоторую неловкость, как если бы ящер смутился, неверно поняв человеческий мотив... Неверно истолковав ситуацию и позволив этой ошибке просочиться наружу. По собственному опыту Айри знал, что, ляпнув не то, самое верное дело – продолжать болтать, как ни в чем не бывало, но Арр с подобной мудростью явно знаком не был. - А у вас, значит... – он сделал небрежный жест, призванный продемонстрировать, что предположение ящера ни его лично, ни человеческий род в целом не обидело, - ничего, если девчонка с девчонкой? - У нас... иначе. Устроено. - А как? – Айри изо всех сил старался замаскировать собственное жгучее любопытство под вежливую любознательность. – Рассказывай давай! - Хм-м. Мы... Рождаемся одинаковыми. Я знаю, что люди с рождения... - Арр некоторое время помолчал, будто собираясь с мыслями – а может, стараясь вспомнить правильные слова на чужом для него чаагоссе. – Люди с рождения мужчина или женщина. Но мы – не сразу. Только позже... когда чешуя тверда и надеваешь второе кольцо на хвост. Когда взрослый и можно рожать детей. - Ого! А до тех пор у маленьких ящерок, что – и то, и другое под юбкой?! - Не то и не другое. Как будто... возможность и того, и другого. - Ну дела! – Айри уселся прямее, подтянув к себе скрещенные в лодыжках ноги. – Врешь? - Нет. Я сам... только три года. - Три весны, как мужик? - Да. - Совиный хвост! А как же... Да ну... Вот это да! Арр осторожно закрыл книгу, заложив страницу листом папоротника. Из его бликующих в отблесках огня глаз ушла настороженность и опаска, он неуверенно улыбнулся. - Поэтому... Часто кто-то нравится, в детстве... или старше, в юности. До перехода. И не знаешь... парень или девушка. Будет. И не очень важно. Важно, что – нравится, красиво, любишь. Айри изо всех сил пытался представить себе, каково это – не знать, мужчина ты или женщина, пока не вырастешь. И, более того – не придавать этому никакого значения! Мозг буксовал, словно увязшая в грязи телега, оказываясь осознавать такую дикость. На миг он представил себя девкой и даже пощупал рубаху на груди, воображая, как ощущались бы ладонями упругие груди. А щель между ног? Совы великие. Потом он попытался представить девчонкой Арра, и мозг увяз уже окончательно. - Как же вы заводите детей? Ну, те из вас, кто... ты понимаешь. Ящер пожал плечами. - Наши дети общие. Чтобы хотеть детеныша, но нету... в клане такого нет. Не хотеть, но придется – тоже нет. - Постой-ка. Но ведь двоим ящеркам-парнями или паре девчонок ребенка не завести! Что же тогда, они просто берут себе на воспитание того, кто мимо пробегал? - Не берут. Уже есть... много. Детей. - Но ведь они живут в других семьях! - Нет. У людей. В клане... иначе. Тот, кто родил, не хозяин детенышу. Не... распоряжается им. Дитя будет расти вместе с другими, вместе с ними спать, есть. Ходить в школу. - Что еще за школа? - Место, где старшие учат маленьких. Всему. И мелочам, и наукам. Не каждого тот, кто родил. А всех вместе – старейшины. Мудрые. На мгновение Айри представил себе, что кто-то – не Лекреция, а кто-то другой – попытался бы усадить его на лавку и заставить выводить на бересте кривобокие буквицы. Воображаемого незнакомца сразу стало жалко. А с другой стороны... деревенским детям такая учеба, может, и пошла бы на пользу. В поселке каждый учился тому ремеслу, каким владели его родители, и лишь в последние годы некоторые умельцы стали брать подмастерьев из других семей. Так Лекреция заполучила Ваду, и этот союз оказался всем хорош. А что, если бы каждый ребенок мог попробовать себя понемногу в любом деле прежде, чем выбрать то, что больше других по душе? Да и учить в «школах» можно было поставить не абы кого, а тех, у кого котелок справно варит, кто в своем деле по-настоящему смыслит... Он бы и сам, может, поучился у опытного охотника лучше управляться с луком. А девчонки бы учились, окромя всяких женских дел, разбираться в числах. У них мозгов испокон веков поболе, чем у парней. Айри был в этом доподлинно уверен, хоть большинство людей, услышь такое, живо засмеяли бы его, и женщины – в первую очередь. Интересно, а у ящерок с этим как? Он обхватил колени ладонями и подтянул к груди. - А если бы ты вырос, ну... девкой, ты все равно отправился бы на Болота? - Конечно, - ответил Арр. - Какая разница? И правда, какая? Ежели все ящерки растут и учатся вровень, вряд ли женщины у них считаются слабее и глупее, чем «разумные да могучие» мужики. Мир, в котором каждого судят не по тому, какого пола он уродился, а каким оказался сам по себе, было сложно представить. Честный, поди, мир... А может, суть такой же? Всякому существу свойственно стремиться превзойти соседа, и если у ящеров один пол не господствует над другим, кто его знает – может, у них важнее да лучше тот, у кого гребень шипастей? Или хвост длинней... Словно подслушав его мысли, ящеров хвост, до этого свернутый кольцом вокруг ступни, дрогнул и куда-то пополз. Арр поднялся, повел плечами, подцепил с перекладины котелок и предложил Дуре. Та с удовольствием обмахнула языком стенки и в знак благодарности ласково ткнула его носом. Дожили! Айри послал кобыле полный негодования взгляд. Родного хозяина, выкупившего из загона для рабочих лошадей и мулов, значит, презираем и обижаем по-всякому, а чужое чешуйчатое чудище привечаем, словно суженного. Непостоянная кобылья душа. Намиловавшись с его лошадью, Арр вымыл котелок, вновь наполнил водой и подвесил греться. Айри отправил внутрь пучок дикой мяты, несколько листьев лимонника и чуток меда, и вскоре каждый из них уже обнимал ладонями кружку пахучего чая. - В книге ничего нет про... божества, которых вы почитаете. Айри улыбнулся. - Совы? Откуда ж им там взяться. Книга ведь старая, еще от Бросивших осталась, а им Ситирица и Инграмед не показывались. - А вам... показывались? - А то! Вон, гляди, - Айри ткнул пальцев в небо, где висел узкий серебристый месяц, - это глаз Инграмед, той совы, что за все темные делишки в ответе. Ишь, прищурилась! А уснет она – откроет свой глаз Ситирица. Ситирица ее добрей в сто раз, ей только и хочется, чтобы у людей и всех живых существ все хорошо было – урожай всходил, дети здоровые росли, одежда была сухая и теплая. Но это не значит, что ее сестрица желает людям зла. Инграмед тоже мудра и справедлива, просто грустнее Ситирицы, ей часто плохо. И оттого она бывает сердита. - И ты... тоже веришь? Что солнце – совиный глаз? Айри подул на чай. Честнее всего было бы сказать «нет», но от такого слова веяло решительностью и убежденностью, которых он не испытывал. - Я не могу сказать, что верю в это со всей серьезностью, как некоторые, - сказал, подумав. - Я не считаю, что если все люди вдруг станут ужасно себя вести, устраивать подлости и убивать друг друга, то солнце вдруг погаснет, потому что Ситирица не захочет больше смотреть на нас. Но... мне приятно верить в это. Понимаешь? Приятно думать, что совы приглядывают за всем, что творится внизу. Если это и сказка, то нужная. - Чувствуешь... что не один. - Да. Когда мне радостно, я смотрю на солнце и улыбаюсь ему, как будто делясь с Ситирицей своей радостью. И мне кажется, что солнечные лучи теплее греют мое лицо в ответ. А когда на душе плохо и хочется совершить недоброе, чтобы излить боль, я вспоминаю, что неусыпные очи сов смотрят на меня сверху. Они простят меня, если я раскаюсь в проступке, который совершил... Но я люблю каждую из них и не хотел бы их разочаровывать. Ящер кивнул. - Я понимаю. Хорошо, когда... божества добры. Когда их не боятся. - А каковы божества твоего народа? - У нас нет религии. - Религии? - Веры в то, что кто-то есть... наверху. Мы... чтим своих... м-м... предков. Соблюдаем их путь и обычаи. Но они... мертвы. И не смотрят на нас. Айри хотел спросить еще о чем-нибудь, попросить рассказать поподробней, но внезапно вместо слов изо рта вырвался поистине душераздирающий зевок. Он смущенно улыбнулся, выудил из опустевшей кружки еще теплые стебельки травы и отправил в рот. - Ну что ж, ныне ты в землях людей, так что... – он кивнул на серебристый месяц, зависший над черными кронами – Инграмед и за тобой присмотрит. Так что гляди, не зли ее особо. Арр серьезно кивнул. - Я постараюсь. А если... вдруг... случайно ошибусь... – Этого, конечно, не могло быть, но на мгновение Айри почудилось, что в его взгляде промелькнуло лукавство. – То ты мне подскажешь. Той ночью, впервые за много месяцев, Айри приснился сон. Во сне он стоял посреди поля, усеянного прекрасными огненными цветами. Арр уходил от него вперед, и чешуя его светилась, словно облитая лунным светом. Айри хотел пойти за ним, но не смог сделать и шага. Хотел позвать его по имени, но языка во рту не отказалось.