impossible

Чонгук опять бросает в меня почти осуждающий взгляд ─ так каждый раз, когда я делаю что-то, чего требуют законы или правила приличия. Он словно презирает все условности, навязанное обществом. Типа тех, что запрещают заниматься сексом в общественных местах или диктуют, что спать с первым встречным неприлично. Квартира Чонгука столь же странная, необычная и манящая, как и его хозяин. Это даже не квартира, а какой-то минималистичный музей. Огромное пространство без стен. Хотелось бы назвать это студией, но такие квартиры обычно крошки, а тут можно играть в футбол, вед его квартира величиной со стадион. Возможно, она кажется таковой за счет того, что полы, стены и потолок ─ абсолютно белые. Но белизна не такая, как в больничной палате ─ он глянцевая и молочно-прозрачная, подсвеченная кое-где яркими неоновыми вывесками. ─ Можно воспользоваться ванной? ─ прошу я, надеясь если не привести себя в порядок, то хотя бы умыться. ─ Не надо о таком спрашивать, ─ говорит Чонгук со строгими нотками в голосе. ─ Пользуйся, чем хочешь и бери, что хочешь. — Хватает меня за подбородок и опять сажает в клетку своих шаманских глаз, которые превращают тебя в послушную куклу Вуду. ─ Но мне нравится, как ты просишь моего позволения что-то сделать. Киваю, и он меня отпускает. Мне не нужно спрашивать, где ванная. Это единственная здесь коробка со стенами. О такой ванной мечтает каждый омега. Огромная. Тут точно поместится все мое убогое жилище, которое напоминает мышеловку. Если вся квартира максимально светлая, то здесь тебя резко накрывает ночь. Все, вплоть до аксессуаров, черное. Даже просторная душевая кабина собрана из кусков черного стекла. А еще есть шикарная ванна, где можно устраивать заплывы. Зеркало над раковиной занимает почти всю стену, и в нем отражаюсь я. Новый и непривычный я. Трясущейся не от страха, а от предвкушения. С припухшими и розовыми, как съеденная с его рук вишня, губами. Еще бы! Мы целовались всю дорогу сюда ─ чуть не занялись этим прямо в такси. Но самое необычное ─ это глаза. Не могу узнать собственных глаз. В них горит что-то новое. Огромное желание жить и чувствовать эту жизнь каждой клеточкой тела. И жизнь воплотилась в нем. Я наскоро умываю лицо, смыв остатки косметики. Выхожу, пытаюсь сориентироваться, и вдруг понимаю, что у Чонгука нет кухни. Есть что-то типа барной стойки, которая заставлена бутылками с разноцветным содержимым, а на стене неоновая вывеска с коктейльным бокалом и надписью «Живи!». Чонгук стоит за стойкой и режет лайм на красивые ровные дольки. Кажется, он тоже привел себя в порядок. В своем стиле: избавился от рубашки и пиджака. Стоит и светит голым торсом. Рот наполняется слюной ─ то ли оттого, что я смотрю на лайм, то ли потому, что я «облизываюсь» на его обнаженное тело. Маленький дурачок, одержимый плотью и плотским. Ставит на стол две вытянутые тонкие стопки и до краев наполняет их зеленой жидкостью с горьковато-пряным ароматом. Тяну руку к одной из рюмочек, но он меня останавливает тоном, с которым обычно бьют по рукам: ─ Подожди. Еще не время. Наблюдай. Как же меня заводит его приказной тон. Делаю глубокий вдох. Тут все пропитано им, и тело начинает бешено пульсировать просто от нахождения в его пространстве. И мне даже подумать страшно, что утром придется поехать домой. И все кончится. Возможно, навсегда. Купает в содержимом рюмок кусочки сахара. Я стою и наблюдаю за этим действом, радуясь так по-детски. Устанавливает на рюмочки чайные ложечки, тщательно поправляя их красивыми пальцами, и укладывает в них кусочки позеленевшего сахара. Выуживает из кармана брюк зажигалку и поджигает сахар. Как завороженный, наблюдаю за пляской огоньков. То же самое он делает и с моим сердцем. Оно плавится и чернеет, стекая сладкими каплями и растворяясь в зеленом мороке. Не знаю, как чувствует себя сахар, но сам я готов и дальше гореть и плавиться в его руках. Сахар расплавился и стал одним целым с содержимым рюмок. Снимает ложечки и подносит мне напиток. Я смотрю в его глаза цвета жженого сахара и выпиваю пахнущий карамелью и горькими травами алкоголь одним глотком. Дыхание парализует, а на глаза в момент наплывают слезы. Меня сгибает пополам и сотрясает кашлем. Я только что выпила жидкий огонь. Оно слишком крепкое. И горькое несмотря на сахар. ─ Ты отчаянный, ─ ласково говорит Чонгук, обхватив мою талию ладонями. ─ Залпом абсент заливаешь. Молодец! Я обмякаю в его руках. Жжение в груди прошло, и голова кружится так сильно, словно меня пару часов катали на карусели. Он обнимает меня уже за плечи и ведет вглубь квартиры. Шатаюсь, но в коконе его рук упасть все равно не получится. Это спальня. Типа того. Я вижу его фетиш. Или просто увлечение. А может, и работу. Нас встречает ужасающего вида манекен, обряженный в старинные японские доспехи, похожие на одеяние Шредера из мультсериала «Черепашки Ниндзя». ─ Ты востоковед? ─ спрашиваю чуть заплетающимся языком, в который впечатался вкус абсента. ─ Завтра спросишь, ─ укладывает мне палец на губы, призывая замолчать. ─ Это настоящий самурайский доспех. Возбуждает, правда? Киваю, косясь на грубый матрас, застеленный белыми простынями, которые кажутся кроваво-красными от очередной вывески, которая на этот раз призывает кайфовать. Я стою, уносимый потоками, словно лежу на воде и плыву. В голове пусто, а тело пульсирует. Он медленно обходит меня и останавливается за спиной. Шею обжигает дыхание и парочка легких поцелуев. ─ Сколько тебе лет? ─ Двадцать четыре. А тебе? ─спрашиваю я, подозревая, что он прилично старше. Меня никогда не заводили ровесники. Теперь я это четко понимаю. ─ Мне тридцать пять. Много было партнеров? Половых. Я сухо сглатываю, но мне уже почти не стыдно. Вопросы ─ это мелочь после того, что было в ресторане. Стою, вытянувшись в струнку, а его пальцы медленно тянет вверх мою футболку. ─ Один, ─ отвечаю как есть. ─ Хочу, чтоб ты остановил счетчик на двух. Я собственник. Хочу, чтоб ты принадлежал только мне. Понял? ─ Понял, ─ выдыхаю я, и он рывком сдергивает с меня футболку. ─ Чего ты хочешь? И что разрешаешь мне? ─ От его голоса хочется плакать, но слезы эти не связаны с горем. Пока не связаны. Пока он рядом, я буду счастлив. ─ Всё, ─ говорю удивительно твердо и громко, и сам пугаюсь собственного голоса. ─ Нет, ─ осекает меня Чонгук, расстегивая молнию на брюках. ─ Ты должен установить границы! Мои брюки падает на пол, и я их перешагиваю, а Чонгук продолжает медленно меня раздевать, все так же стоя за спиной и не позволяя посмотреть на себя. ─ Ты можешь все, если мне будет хорошо, ─ уточняю я, не желая ограничивать ни его, ни себя. Хриплый смешок впечатывается в кожу вместе с крепким поцелуем. ─ Ты любишь это слово? «Все»? ─ Я люблю тебя, ─ выдаю я и мертвею от ужаса. Ну как можно было сказать такое вслух? ─ Нет, не любишь. Увлечен. Максимум влюблен. Глупыш, но этим подкупаешь. Я кожей чувствую, что он не разозлился, а даже доволен. Дыхание Чонгука участилось. Избавляет меня от белья и обхватывает ладонями набухшую от возбуждения член и рукой водит по моим твердыми до болезненности сосками. Я накрываю его руки своими ладонями, прижимая их еще плотнее. ─ А ты? ─ наконец решаюсь спросить я, покрываясь доспехом из мурашек. Еще тупее! Я же не жду, что он начнет признаваться мне в любви. Чонгук же не романтик. Ему это не надо. Он и так получит все, что хочет. ─ Что я? ─ переспрашивает он, играя со мной и клеймя мою шею губами. ─ Смелее. Я сегодня добрый. ─ Что ты ко мне испытываешь? ─ спрашиваю я прямо. Кажется, то был не абсент, а смелость. А еще свобода. ─ Не знаю. Это сложно описать словами. Но после того раза никак не могу перестать о тебе думать. Так хотелось вновь тебя увидеть. Дотронуться. Ощутить твой запах сладкой спелой черешни. Ты кипятишь мне кровь. Но я сейчас покажу, что я к тебе испытываю. И резко разворачивает лицом к себе.