Артифики

      Новогодние каникулы прошли и закончились, оставив смутное воспоминание о длинных днях отдыха. Пару раз они выходили на улицу и даже слепили снеговика: идею выдвинула Кира, чем немало его позабавила. Все остальное время занимали игры, секс и разговоры. Кира просила: «‎Расскажи мне о себе» — и он рассказывал. О детстве, о родителях и их разводе, о школе, о том, как он выбирал профессию, как начинал работать. Кира хорошо слушала, с весьма натуральным интересом, не высказывая неудовольствия или усталости. Она задавала уточняющие вопросы, и Егор уходил в дебри воспоминаний, с удивлением понимая, что те или иные события вызывают совсем не ту реакцию, что раньше.       В один из последних дней каникул Кира крутилась у зеркала и вдруг спросила:       — Егор… я красивая?       От удивления он чуть не выронил планшет, а потом рассмеялся: красивая ли она? Она — его Галатея, черт возьми, и не может быть некрасивой по определению!       — Конечно, красивая. Ты самая красивая девушка, которую я видел! Почему ты спрашиваешь?       — Ну смотри — морщины…       — Подумаешь, — это была его идея, добавить ей мимические морщинки. Небольшие и незаметные. — Во-первых, их почти не видно, во-вторых, тебе же не восемнадцать, и ты много смеешься.       Кира вздохнула и подошла к кровати, где он валялся.       — Эй, ты чего? Иди сюда.       Она послушно присела на край.       — Я боюсь, — сказала она.       — Чего?       — Что ты меня бросишь.       — Это еще почему?!       — Ну… не знаю.       Егор не на шутку встревожился.       — Кира, давай начистоту, — начал он, но Кира его перебила.       — Нет, пожалуйста, не заставляй меня, — казалось, она сейчас расплачется. — Я просто… загрустила.       — Ладно-ладно. Что мне для тебя сделать?       — Пойдем что-нибудь съедим.       Кира грустила еще несколько дней, не слишком сильно, чтобы Егор начал докапываться до истины, но достаточно, чтобы беспокоить его и временами выводить из себя. А потом внезапно отказала ему в сексе, сказав, что она сегодня не может.       — Что значит «‎не можешь»? — уточнил Егор, изрядно озадаченный.       — Ну, у меня… — она замялась.       — Ты хочешь сказать, что у тебя критические дни?!       — Ну, в общем да.       — Кира, ты же гребаный артифик!       — Не ругайся, пожалуйста, — она натянула одеяло до подбородка и посмотрела на него виновато. — Ты же знаешь, артифики сделаны по образу и подобию человека.       Все встало на свои места: и дни грусти, и повышенный сексуальный аппетит несколькими днями раньше. Егор не захотел проверять, насколько достоверно киберфизиологи воспроизвели менструальный цикл — ему хватило внешних проявлений — а потому поверил ей на слово.              В первый рабочий день, придя на кухню, он застал Киру сидящей за столом. Подперев голову кулачком, она что-то читала с планшета.       — Чем занимаешься? — спросил он, доставая обед из холодильника. Егор не сомневался, что это «‎чтение» — такая же бутафория, как сон и еда, поэтому спросил больше для проформы.       — Изучаю психологию человека.       — Собираешься ставить на мне эксперименты? — хмыкнул Егор.       — Скорее, использовать профессиональные знания в личных целях, — она отложила планшет и улыбнулась.       — Так ты профессионал? — спросил Егор с преувеличенной серьезностью.       — Я бы сказала, начинающий. Я освоила теорию, но у меня недостаточно практического опыта.       — Вот я и говорю — эксперименты будешь ставить…       — На тебе — ни в коем случае.       — Тогда на ком?       — Ну, я сегодня дала первую онлайн консультацию.       Егор поперхнулся куском пирога, который жевал в ожидании обеда из микроволновки. Вот так бутафория!       — Консультацию?..       — Ну да, есть сервис психологической консультации, я создала там профиль.       — Кира, прости за недоверие, но насколько ты компетентна в этом? И твои клиенты в курсе, что ты артифик?       — Конечно, в курсе! — рассмеялась она. — Более того, я там не единственный артифик, а многие люди желают получать консультации роботов.       — Почему?       — Мода такая, — пожала плечами Кира. — Кроме того, услуги психолога-артифика обычно или бесплатные, или дешевле человеческих. Что касается компетентности, я честно предупредила, что я новичок.       Егор никогда не пользовался услугами психолога, а потому не представлял, что их могут оказывать артифики. Некая автоматизированная консультация — это понятно и логично. Но телесный робот, функция которого — быть там, где нужно тело?.. Похоже, мимо него проходит изрядная часть жизни.       — И чем еще занимаются артифики?       — Ты имеешь в виду, кроме обслуживающего персонала?       — Ага. Ну, как ты.       — Ты знаешь, у меня нет статистики, — она задумалась. — Кроме психологов я встречала художников, писателей, композиторов, стилистов… Многие изучают взаимодействие человека и артифика. Но это уже часть психологии.       — Ну и как их… произведения?       — Судя по отзывам людей — своеобразные. Но некоторые представляют художественную ценность. Ты не читал Терренсена? Разумовскую? Слышал музыку Дэ Хван О?       Егор мотал головой на каждое из имен. Все, что он употреблял — в основном, игры — было сделано людьми, по крайней мере, сюжетная их часть.       — А кино, сериалы?       — Этого меньше, — признала Кира. — Но есть. Хочешь, посмотрим?       — Хочу. — Ему в голову внезапно пришла мысль. — А на этом сервисе ты под какой фамилией фигурируешь?       — Под твоей, — она покраснела. — Ты не против?       — Да нет, конечно! — рассмеялся Егор. — Смотри, сделаешь меня знаменитым.       — Вряд ли, — Кира покачала головой. — Артифики уступают людям в этой сфере.       — А почему ты выбрала психологию?       Кира посмотрела на него озадаченно.       — Ну, почему не картины, музыка, книги? — объяснил он.       — Решила, что это полезнее.       — Кому? Человечеству?       — Мне. Тебе. Ну… человечеству тоже, наверное.       — Зачем тебе вообще подобное занятие? — Егор знал, что вопрос с подвохом. У живого человека была масса поводов искать работу или хобби. Кира иногда признавала себя артификом, а иногда упиралась в своей человечности. Для последних случаев, конечно, существовал их «‎разговор начистоту», но сейчас ему был просто интересен ее ответ.       — Мне же нужно чем-то заниматься, — она пожала плечами.       — Зачем нужно? — продолжал настаивать Егор. Кира вздохнула и посмотрела ему в глаза.       — А тебе? Зачем работаешь ты?       — Чтобы зарабатывать деньги, платить за еду, квартиру, интернет и так далее.       — А если бы тебе все это доставалось бесплатно, что бы ты делал?       Настал черед Егора вздыхать и закатывать глаза. Вопрос был чрезвычайно популярен при профориентации, трудоустройстве, разговорах с подростками и просто в дружеских беседах. Считалось, что ответ на него — универсальное решение всех проблем. Вот только ответить честно мог далеко не каждый, а гарантированный доход пока что существовал только в Европе. У большинства соотечественников Егора ответ был не более, чем гипотезой.       Собственно, Егору повезло родиться именно сейчас, а не десять-двадцать лет назад и выбрать пока еще востребованную профессию. С появлением первых полноценных нейросетей исчез целый ряд интеллектуальных профессий. С появлением артификов пропал спрос и на неквалифицированный труд — по крайней мере, в развитых странах и России. Правда, в России, в отличие от запада, миллионам граждан мало что предложили взамен. Два года страна переживала тяжелейший кризис, после которого стали пользоваться новой популярностью центры занятости, а пособия по безработице стали мало-мальски пригодными для жизни. Ситуация облегчалась лишь тем, что производства, использующие роботов, снизили затраты, и цены на товары упали.       На месте множества старых появилось несколько новых профессий. Разного рода киберпсихологи, киберфизиологи и робоэтики — последние занимались тем, что создавали новые алгоритмы обучения нейросетей человечности.       Да, Егору повезло. Повезло и его родителям и немногочисленным друзьям. Однако профессия программиста умирала вслед за переводчиками, финансистами, кассирами, рабочими фабрик, ткачами и прачками. Думать об этом было неприятно. Егор надеялся, что у него есть еще несколько лет в запасе.       — Если б я знал, я бы этим и занялся, окей? И вообще, первый рабочий день после каникул! Сейчас мне кажется, я бы всю жизнь играл и смотрел сериалы. Или путешествовал. Или нет.       — Не сердись, — Кира коснулась его руки. — Я пытаюсь ответить на твой вопрос. У меня нет финансовых обязательств, и я чувствую необходимость развиваться и делать что-то полезное.       Егор поежился. Неконфликтность, дипломатия — то, что было с ним всегда. Он подозревал, что на работе его держат и повышают не столько из-за талантов программиста, сколько из-за умения обходить острые углы. За последнюю неделю он уже дважды повысил голос на Киру. Что это? Ее адаптивная личность умела дергать за тайные струнки его души, преследуя свои цели? Или его эксперимент случайно задел больную мозоль? Как бы то ни было, Кира ответила как человек. Но Егор не стал допытываться. Он примерно знал, что она скажет: «‎я изображаю работу и хобби, чтобы не выглядеть тупой куклой». Что ж, пускай…       В перерывах между работой Егор поизучал возможности монетизации артификов. Самый банальный способ — те самые бармены и официанты. Как правило, они были имуществом кафе и ресторанов, также существовали компании, сдающие их в аренду. Артифики частных лиц, если вообще что-то делали, действительно занимались творчеством и различного рода болтовней. В редких случаях результаты их деятельности приносили существенный доход. Намного чаще это была работа ради работы. Егор посмотрел несколько картин кисти артификов, но не впечатлился, поскольку ничего не понимал в искусстве. Музыка на его вкус была неплохая, но не цепляла. Он полистал сборник рассказов и выбрал один покороче.              Моя история начинается с нее и заканчивается ею. Первое воспоминание — ее лицо. Лицо Натали.       Натали — кардиохирург. Точные руки и талант. Звезда, вокруг которой вращается клиника. Натали не просто талантлива: она живет работой, ей некогда знакомиться с мужчинами и некогда быть женой. Но она — женщина, ей нужен муж. Или иллюзия мужа. Так появляюсь я.       Это рассказала она. Дальше я смотрю своими глазами.       Она говорит, что я буду ее мужем. Я становлюсь им, и теперь только это имеет значение. Натали оставляет мне адаптивную личность, и я начинаю познавать ее. Учусь быть подходящим.       Между бровей Натали морщинка — она всегда сосредоточена. Глядя на меня, она улыбается, морщинка разглаживается. Я улыбаюсь в ответ.       Мы идем по аллее парка. Только что прошел дождь, и в воздухе повышено содержание озона. Должно быть, ей нравится запах. Она молчит, и я решаю спросить.       — Почему ты улыбаешься?       Она вздыхает, берет меня за руку.       — Ах, Люк, ты напоминаешь мне кое-кого. Хотя, не бери в голову. Ты красивый, вот я и улыбаюсь.       — Ты тоже очень красивая.       — Не ври, — она толкает меня в плечо кулачком. Я в замешательстве, потому что не вру. Для меня она — самая красивая женщина на свете, и я говорю об этом. Она смеется.              Позже мы возвращаемся к ее красоте. Она говорит, что не соответствует канонам. Я достаю из памяти информацию, рассказываю о древних статуэтках женщин с огромным животом и ягодицами. О моде на покатые плечи и впалую грудь — в эпоху туберкулеза. Она качает головой. По ее мнению, красота — это функциональность. Густые волосы, чтобы защитить голову. Длинные ногти как признак хорошего обмена веществ. Широкие бедра как гарантия возможности родить. Ничего этого у нее нет. Я перебираю варианты. Женщины любят комплименты, но в ее словах есть логика, и я следую ей. Я возражаю, что функциональность Натали — ее талант. Ее тело дополняет способности, а потому, следуя логике, она — красива. Она снова смеется, у нее повышается уровень серотонина. Значит, я угадал, фиксирую себе удачный паттерн.              Натали знакомит меня с матерью. При виде меня мать поджимает губы.       — Миссис Эдвардс, — я улыбаюсь так, чтобы произвести впечатление и протягиваю руку.       — Зачем ты притащила эту консервную банку? — она игнорирует меня, обращается к дочери.       — Мама! — Натали возмущена, я чувствую по энцефалограмме и взлетевшему тироксину. — Люк — артифик, а не консервная банка! Имей уважение!       — Артифик! — передразнивает она. — Радио на ножках.       Миссис Эдвардс родилась до Интернета. Компьютеры тогда были только для ученых и военных. Я для нее — радио. Пусть так.       Она пускает нас в дом, приносит чай. У нее идеальный порядок, хотя нет ни умного дома, ни робота-пылесоса. Это редкость.       Она рада видеть дочь, хоть и пытается скрыть. Мы с Натали видим правду: я — по гормональному фону, Натали — глазами дочери. И дочь рада видеть мать. У них много разногласий, но они друг другу нужны. Позже я убеждаю Натали посещать мать раз в месяц.              Натали много работает, возвращается измотанная и счастливая. Она ложится в кровать и мгновенно засыпает. Иногда я не могу заставить ее поесть.       Много времени я провожу один. Иногда ко мне заходит Джеки — ребенок соседей. Джеки двенадцать лет, он высокий и нескладный по человеческим меркам. Мы с ним играем в баскетбол. Когда я слишком заметно поддаюсь, Джеки ругается, и я начинаю его обыгрывать. Ему так интереснее.       Джеки рассказывает в школе, что у него есть друг-артифик. Видя меня на лужайке, его одноклассники кричат: «‎Привет, мистер Эдвардс!» или «‎Здорово, Железка Люк!». Я объясняю, что в теле артификов почти нет железа, но прозвище остается.       Натали говорит, что из меня бы вышел отличный отец. Я готов быть отцом, если она захочет. Но в ее жизни помещается только работа.       По выходным она скучает, и я вытаскиваю ее гулять. Ей необходим свежий воздух и смена декораций. Натали этого не признает, но уступает.              Так проходит десять лет. Мы по-прежнему мало видим друг друга, но я изучил все алгоритмы ее поведения. Я помогаю ей быть счастливее.       У Натали новый коллега, мужчина-человек. Вместе они работают над искусственным сердцем, которое может служить всю жизнь. Сейчас такое сердце — временное, и Натали хочет это преодолеть. Дома она взахлеб рассказывает об этом. Я знаю о кардиохирургии все, что доступно человечеству, поэтому задаю уточняющие вопросы. Натали называет меня интерактивной энциклопедией и говорит, что я ей помогаю.       Натали и ее коллега становятся любовниками. Она не рассказывает, но для меня это очевидно. В первую очередь проверяю, не грозит ли это ее здоровью. Она здорова, и я размышляю, как реагировать. Есть небольшой шанс, что она захочет обсудить. Гораздо больший — что не захочет. Делаю вид, что не знаю.       Натали задерживается на работе еще дольше, иногда ночует. Я пишу ей и жду. Ждать — лучшее, что я умею. Джеки давно уехал от родителей, теперь мое ожидание скрашивает Уилл, его отец. Уилл мной не интересуется, но я напоминаю ему о сыне. Он приходит после работы, сидит допоздна, пока не вернется Натали, мы смотрим телевизор и разговариваем: об успехах Джеки, о хоккее, о политике.       Через два года Натали совершает прорыв. Ее сердца бьются в груди у двух дюжин человек. Живое тело приняло искусственную часть, объявило ее своей. Оппоненты прогнозируют неудачу, но годы идут, а сердца работают. Натали счастлива по-настоящему. Она выясняет, что коллега хотел ее использовать, забрать себе всю славу. Ему не удается, он уходит со скандалом. Но Натали быстро забывает. Что такое эмоции по сравнению с ее открытием? Сотрясение воздуха.              В каштановых волосах Натали появляются седые пряди, на лице — морщины. Но ее тело — такое же сухое и поджарое, руки по-прежнему тверды. Я старею вместе с ней: во мне заложена программа увядания тела. Она смотрит на себя в зеркало и вздыхает.       — Я буду любить тебя любую, — говорю я.       — Разве у тебя есть выбор?       — Конечно. Я выбираю, каким путем достичь цели.       — Зато ты не выбираешь цель.       — А люди выбирают?       — Выбирают. Хотя вот я сейчас, что я выбираю? Я выбрала в юности. Да и то — не выбрала, а в какой-то момент поняла, чем хочу заниматься, вот и занимаюсь. Да и насчет любить. Таких любят, что бежал бы подальше, а не можешь... Черт тебя знает, Люк, может, ты и прав. Чем тогда мы отличаемся? — она смеется и взьерошивает мои волосы. — Знаешь, когда я понимаю, что ты артифик?       — М-м?       — Когда я прихожу домой, а ты меня ждешь. Другой бы давно сбежал. Так что, знаешь, хорошо, что у тебя нет выбора.       — Я счастлив тебя ждать.       — Хорошо тебе…       Мы засыпаем вместе. Это редкость — общая постель в таком возрасте. Но со мной удобно спать, нет нужды в отдельной комнате. Натали спит, а я просто существую дальше — глаза закрыты, дыхание глубокое. Существую и продолжаю выполнять функцию: быть мужем.              У Натали юбилей — восемьдесят лет. Ресторан битком забит профессорами, сотрудниками и статусными пациентами. Натали уже два года не оперирует, но звонки и сообщения сыплются круглые сутки: консультации, приглашения, вопросы. Она всем нужна. На юбилее я сижу рядом с ней. Это в порядке вещей: многие гости пришли с артификами, я никого не удивляю. Меня поздравляют и преподносят подарки — отражение славы Натали.       Ее начинает подводить память: она помнит, что было много лет назад, но не помнит, зачем пришла в комнату. Вместе с памятью портится характер. Она ругает меня, а я обижаюсь. Так, как умею.              Натали умерла внезапно, будто ее выключили. Только что была — и уже нет. Я выполнил последнюю функцию мужа: вызвал экстренную службу. Врачи увезли тело Натали.       Теперь я — наследуемое имущество. Я жду исполнения ее последней воли касательно меня: удалить данные и выключить, тело передать в ближайший центр переработки. Однако я все еще муж. Я записываю воспоминания, запускаю цикл генеральной уборки дома и перехожу в режим ожидания. Оно длится недолго: через две недели ко мне приходит сервисный сотрудник. Он артифик, но это не важно. Он отпускает меня в небытие.              Егор некоторое время тупо смотрел в экран. От заокеанских артификов он ожидал чего-то более позитивного, и рассказ его разозлил. Была и еще одна вещь…       — Кира!       — А-а? — отозвалась она из глубины квартиры.       — Подойди на минутку!       — Я занята!       Егор перекинул рассказ на экран браслета и пошел искать ее. Кира обнаружилась на кухне. Перед ней на стойке возвышались предметы, которых квартира не видела много лет: пакет с мукой, бутылка масла, яйца и большая стеклянная миска. Сама Кира выполняла некий ритуал: поднимала миску, ставила на место, досыпала муку, снова поднимала. Вид у нее при этом был самый вдохновенный.       — Ты чего?..       Она обернулась и рассмеялась.       — Решила проверить, можно ли сделать хорошее тесто без специального оборудования.       — А зачем поднимаешь эту… штуку?       — Муку взвешиваю.       Егор подошел и наклонился над миской. Запах сырого теста был точь-в-точь как в его детстве, когда бабушка стряпала пироги.       — Каковы будут критерии оценки? — спросил он, обнимая Киру. Казалось, она пахнет теми самыми пирожками.       — Увеличение объема теста, состав готового продукта… и твое субъективное мнение. — Она потерлась щекой об его щетину.       — М-м… А какой будет готовый продукт?       — Булочки с сыром. Будешь?       — Буду. Я все буду. — Он вдруг вспомнил, зачем пришел. Развернул экран перед ее глазами. — Слушай, прочитай, а.       Кира пробежала глазами несколько строчек.       — Скинь мне, я закончу и прочитаю.       — Ну давай по-быстрому, как ты умеешь, — начал канючить Егор, но Кира мягко остановила его.       — Нет, я хочу сесть и почитать спокойно.       Спорить не хотелось, и Егор ушел к себе. В конец концов, его ждала работа.              Вечером, после работы, он обнаружил Киру, сидящую с планшетом на диване.       — Я все! Как там булочки?       Она подняла лицо — красное и заплаканное.       — Тесто еще поднимается. Это очень грустный рассказ.       Про рассказ он успел забыть.       — Ты считаешь? — Он подошел и сел рядом.       — Угу…       — Я вообще-то хотел спросить кое-что. Артифики изобретены когда, лет десять назад? Это что, экстраполяция?       — Скорее, компиляция, — Кира шмыгнула носом. — Собрано по чуть-чуть из разных историй. Смерти владельцев… уже случались.       — И что чувствует артифик?       Кира помолчала, глядя в планшет.       — Мы не страдаем в человеческом понимании. Наш аналог эмоций — это полярные реакции «‎хорошо» и «‎плохо» разной интенсивности. Если наш человек прожил хорошую жизнь, и мы не могли предотвратить его смерть — это не «‎плохо», это просто есть.       — А если могли предотвратить?       — Тогда нам «‎плохо», но только до момента смерти. После уже нет нужды в оценках. Иногда есть нужда в поддержке оставшихся живых.       — Это звучит… — Егор задумался, подбирая слово.       — Цинично?       — Прагматично. Вы — великие прагматики.       — Это плохо? — она улыбнулась.       — Мне — нормально.       — Ты и сам прагматик.       — Угу. Ну ладно, это я понял. А почему ты плакала?       — Потому что это грустно… по-человечески.       — А ты можешь реагировать как артифик?       — Могу… — Кира посмотрела на него удивленно. — Я и реагирую как артифик с адаптивной личностью.       — Я имею в виду, совсем как артифик. Тебе же не грустно.       — Егор… Человеческая эмоциональная реакция — это сочетание инстинктов и социализации. Моя реакция — то, что заменяет мне инстинкты и социализацию. Так что в каком-то смысле мне грустно.       — И почему твоя адаптивная личность решила, что мне нужна жена-зануда?.. — вздохнул Егор.       — Наверное, тебе такие нравятся, — рассмеялась она. — Пошли, посмотрим, как там булочки?       — Пошли…