***
Нарочитая за ночь речь забылась едва ли пронзительный звон будильника наполнил комнату, безжалостно напоминая о надобности присутствовать в институте, несмотря на травмирующие события прошедшей ночи. Красное пятнышко парило вокруг хрупкого тела Маринетт, теряя слова и порождая страх коснуться женского плеча, ведь она не подозревала, как поступают в подобных случаях? — М-маринетт? — Тикки старалась держать тон твердым и уверенным, но в ту же секунду затряслась всем телом, а голос предательски дрогнул, выдавая истинные эмоции квами в гримасе страха, лишь хозяйка приподняла голову, опираясь окровавленной ладонью о пол. В голове божьей коровки мелькали сотни слов, что небрежно складывались в едва подходящие предложения, но тотчас забывались, когда её рот открывался, желая произнести малейший звук. Чувства ангельского существа были подобны сотням нитям, отличавшимся друг от друга, но тесно сплетенный в хаотичном порядке — она была растеряна, напугана, и каждая следующая эмоция била по хрупкому разуму сильнее, а последующие неутешительные мысли заставляли взывать от бессилия, ведь она не сумела взять себя в руки и прекратить мучения Маринетт. Чувства вины походили на головную боль, бьющую по затылку тяжелым предметом, и лишь страх, перед очередной попыткой Маринетт навредить себе, отрезвлял Тикки разум и заставлял двигаться дальше. Чёткое осознание — девушке ни в коем случае не следует оставаться одной, накрепко повисло в воздухе. — Тикки? Который час? — спросила сонная Маринетт, упорно разлепляя глаза и потирая их пальцами от засохших слёз. Нежная щека оставалась влажной, лицо опухшим, а вдоль рук давным свернулась алая кровь, оставляя лишь неприятное чувство жжения и сухой корки. Небесные глаза скользнули вдоль грязного пола на настенные часы, но внутренняя пустота не позволяла мозгу воспроизвести и малейшей реакции. — Начнём же утро с уборки пола. Поднявшись с пола, Маринетт прошла мимо маленькой квами, направляясь в уборную, словно пережитый кошмар являлся лишь сном.***
Длинные рукава водолазки и замазанные синяки под глазами заметали следы прошлой ночи. Спрятав вздернутый нос под зимний шарф, а руки судорожно убрав в широкие рукава осеннего пальто, Маринетт направлялась в университет, с нескрываемым осуждением наблюдая за счастливыми лицами парижан, в чьих глазах сияла вера, а с уст слетали лишь псевдонимы — ЛедиБаг и Кот Нуар. Их восхищения не вызывали ни единой эмоции, едва ли желалось громко цокнуть, дабы во всём мире царила гробовая тишина, и лишь тогда продолжить свой путь в стены учебного заведения, где монотонный голос преподавателей перестанет казаться скучным и приобретет нотки умиротворения. В душе царила буря из противоречивых чувств: Маринетт сумеет свернуть горы, достигнуть всех желаемых целей, окончить университет, станет успешным дизайнером и с достоинством окончит миссию ЛедиБаг, — но в тот же миг всё перечисленное словно облили серой гуашью и оно потеряло смысл, сладостность, желанность. Будто каждая эмоция, подобно классическим краскам, наложилась друг на друга и создала один цвет — черный, ком опустошения, застрявший глубоко в груди, чёрство мешающий дышать. — Даже говорить об этом стыдно, — шепотом сказала Маринетт в шарф. Дорога до университета казалась столь долгой и длинной, но едва ли пелена задумчивости спала с глаз, Маринетт предстала у ступеней в здание университета, прискорбно осознавая глубину собственной отрешенности. Самовольное желание разобраться в самой себе прервала Алья Сезер и ярый зуд под кожей в области груди, напоминающий о никотиновой зависимости. — У кого-то тяжелое утро, надеюсь, это связано с бурной ночью? — веселый голос подоспевшей Альи казался истинным мёдом для ушей, что возвращал своей приторностью из всевозможных раздумий. Паника, подобно удару электрошокером, пропитала всё тело и сузило дыхательные пути, но едва тонкие пальцы, облученные в кожаные перчатки, ловко достали хрупкую сигарету из пачки, тотчас вставляя отраву в рот и мимолетно придерживая губами. — О чём ты? — спросила Маринетт. На собственное удивление голос не дрожал, а лицо сменилось лишь заинтересованностью. — Я о твоём побитом виде и вчерашнем разговоре о белокуром месье. Или ты вправду надеешься, что я не замечу твои замазанные синяки под глазами? — спросила Алья, сверкая ехидностью и азартом в глазах. Мешающий ком в груди словно рассосался, выходя через горло вместе с сигаретным дымом, освобождая тело от паники и даря пьянящий дурман. Несмотря на поставленный вопрос и нестерпимое желание Альи услышать ответ, Маринетт желалось лишь вновь прикоснуться губами к фильтру сигареты и почувствовать мимолетную гарь по горлу, которая сладостно отключает мозг. — Вчерашний разговор и мой, как ты выразилась, побитый вид никак не связаны. — А что же связано? — донёсся за спиной девушек приятный мужской голос, чьи нотки словно обмазали мёдом и дарили искушённое желание услышать его вновь. Насторожило Маринетт лишь то, что голос являлся давно знакомым её слуху, но обернувшись, девушка желала отказаться от собственных слов и провалиться сию секунду под землю. Глаза изучали чёрное пальто, расстегнутое и накинутое на плечи, словно осенняя погода позволяла в данном виде не замерзнуть. Широкий рукав скатился практически до локтя, открывая вид на взбухшие вены во внутренней стороне руки и бледноватую кожу. Между пальцев виднелся чёрный фильтр сигареты, а клубки дыма, вывалившиеся из неё, смешивались с пасмурным небом и тотчас растворялись в воздухе. — Агрест, — одними губами проговорила Маринетт, опрокидывая голову назад и умиротворенно прикрывая глаза. Её плечи судорожно двинулись в немом смехе, вызванным иронией, едва ли внутренний голос потешался, напоминая девушке о молчаливом желании услышать его голос вновь. Прикусив собственную губу, Маринетт сжала кулаки и, прерывая смех, ответила, — Из головы всю ночь не выходил один монстр. — Никогда бы не подумал, что тебя можно напугать монстрами, Маринетт, — сказал Адриан и, сжав бычок между указательным и большим пальцем, метко откинул его в мусорку. — Ты не из пугливых, не так ли? Алью Сезер до глубины души забавили ядовитые словесные перепалки, от чего желание вмешаться исчезало напрочь, оставляя место едва ли интересу последующих слов. Карие глаза метко перепрыгивали от одной фигуры к другой, молча следя за развитием диалога и меняющейся мимикой их лиц, ведь поверить, что данную парочку связывает исключительно стены университета, было бы абсолютной глупостью. — Химия, — в очередной раз подумала Алья, сдерживая рвущуюся улыбку на стадии небольшой ухмылки. — Никакого страха, — сказала Маринетт, подняв руки, внешней стороной ладоней к себе, в жесте «я сдаюсь», — Лишь интерес. Кто эти монстры? Появятся ли они вновь? Стоит ли нам доверять ЛедиБаг? Коту Нуару? — Я доверяю ЛедиБаг, — сказала Алья, не задумавшись ни на секунду. В её глазах сияла вера, а тон пылал гордостью, — Насчёт Кота Нуара не уверена. Разве можно доверять человеку, что одним касанием может уничтожить планету? — Уверена в одном, разрушать — это его дар, — слетело с уст Маринетт прежде, чем та задумалась о собственных словах, но опровергать высказывание не стала. Замечая открывающийся рот Адриана, в её голове неосознанно пронеслись сотни причин, объясняющие все грубые слова насчёт нового героя Парижа, но прежде, чем парень произнёс и звук, донёсся звон, означающий начало лекции.***
Лазурные глаза тщательно выискивали в ветвях цветущих деревьях спелые, красные как закат и сладкие как шоколад, яблоки, тотчас скидывая их в переполненную корзину. Порыв прохладного ветра пробрался сквозь облака, обдувая вечно зеленые листья и врезаясь в лицо миловидной девушки, благодаря чему белокурая чёлка едва вздернулась, вызывая тихий смешок, что мимолетно и столь по-детски слетел с уст. Зачесав волосы на бок, девушка пальцами обвила тонкое плетение корзины и направилась в стены высокого здания, бросая добродушный взгляд на широкие золотые врата. Течение чистейшего ручья доносилось из каждого уголка, хитро обхватывая местность и даря высшую степень умиротворения, так приевшемуся райскому саду. Пение птиц, как чистая нота для пианиста, доставляли неописуемый экстаз для ушей, и с каждым днём данное место казалось всё более волшебным и поистине сказочным. Лазурные очи, в один цвет ясному небу, упали на запретные плоды, и лёгкая улыбка, вызванная бескорыстной иронией, распылалась на лице девушки. — Столь прекрасный фрукт и столь ужасная история, — сказала девушка, обхватывая ладонью сочное яблоко и внимательно вглядываясь, рассматривая каждый миллиметр его красной кожуры, словно желая отыскать подвох. — Всё ещё разгадываешь тайну запретного плода, Роуз? — хрипловатый голос неожиданно разрушил умиротворенное звучание природы, благодаря чему из пальцев девушки выскользнуло яблоко, а ладони накрыли ключицы. Обернувшись в немом испуге, Роуз разглядела мужчину пожилых лет, что с ехидной ухмылкой на губах ожидал ответа. Причудливая сгорбленность его спины сильнее занижала невысокий рост, а гавайские рубашки добавляли забавы его виду. — Мастер Фу, вы застигли меня врасплох, — сказала Роуз, успокаивая ускоренное сердцебиение и всеми силами контролируя учащённое дыхание. Хрупкие руки с неестественно бледной кожей потянулись за упавшим яблоком, мимолётно ощущая невысохшую росу на низкой траве, из-за чего девушка тотчас обтерла мокроватую кожуру о розовый сарафан и вновь загляделась на фрукт, — Почему именно яблоко? — Лишь игра слов. Mālum — яблоко, malum — зло, — не долго думая, ответил Мастер Фу. Его искренне забавлял интерес Роуз, что не упускала возможности задать вопрос на самые простейшие вещи, словно принимая их за двойную монету. Невольно, в его голове помелькало сходство девушки с маленьким ребенком, что не познал мир, но с трепетом мечтал узнать все его тайны. — Почему же сейчас, спустя столько сотен лет, мы можем без зазрения совести наслаждаться вкусом некогда запретного плода? — большие лазурные глаза пылали интересом, вызывая небрежный смешок у пожилого мужчины от очередного вопроса. Отведенные за спину руки, сцепленные в замок, слегка дернулись воедино с хрупкими плечами, в немом смехе. — Разве нам запрещали наслаждаться им? — задал риторический вопрос Мастер Фу, протягивая руку к манящему фрукту. При одном взгляде на него, во рту тотчас скапливалась слюна, а из живота доносилось жалобное урчание, ведь его размер и краснота тонкой кожуры выглядели чрезмерно аппетитно. — В нашем мире нет запретного плода, но, — захватив зубами крохотную часть яблока, Мастер Фу надкусил его, указывая на разъеденную тропу червяком, — Ко всему в нашем мире лучше относится с опаской, ведь даже самый прекрасный плод может оказаться червив. И я сейчас не о фруктах. — Вы о Маринетт Дюпен-Чен? — спросила Роуз, жалобно сведя уголки бровей. Её чистый взгляд был пропитан сожалением, в голосе слышалась вина, а в лице виднелась нескрываемая паника, но на вопрос девушка вовсе не услышала ответа, — Неужели вы считаете, что мы ошиблись, выбрав её хранительницей талисмана созидания? — Ангел не ошибается, а целый орден подавно, — ответил Мастер Фу, поглаживая свободной ладонью седую бороду, словно оставаясь мыслями наедине с собой, — Ева также согрешила, но последствия её решения привели нас к тому, что мы имеем сейчас, — неоднозначно сказал Мастер Фу, оставляя тень загадочности в своих словах.***
— К чёрту лекции, — с этими мыслями парень отправился в ближайшее безлюдное место, выходя оттуда знаменитым Котом Нуаром. Необходимо нужен кислород. Ему было чертовски душно находиться в мёртвом теле, словно в глотку вставили пробку или завязали шею в небрежный узел, и с каждой секундой идея вспороть грудную клетку казалась более уместной и действенной. Его истинная душа, видимо, спряталась глубоко в желудке, за милой улыбкой и полными доброты глазами, и от данной фальши чувствовался рвотный позыв. — Это не я! — повторял внутренний голос, словно единственное, что осталось неизменным. Он искренне считал, что обрёл чужую жизнь, с характером, отличающимся от него, повадками, не свойственными Коту Нуару и поведением Адриана Агреста, что желалось взвыть от ощущаемого разделения личности и сорвать кожу кошачьими когтями. Неизвестный, добрый, тактичный, отзывчивый, бескорыстный, умерший человек оставил в душе наглого, циничного, своенравного, эгоистичного, злопамятного дьявола свою человечность. Очередной парапет послужил опорой для прыжка. Облачённая в латексный костюм рука крепко сжимала жезл, готовясь в нужный момент подстраховать хозяина, что, не задумываясь о безопасности, словно желал взлететь, разочаровываясь, едва касался ногами крышу. Скорость бега была высока: в ушах звучал свист ветра, блондинистые волосы плотно зачесались назад, не смея возвращаться в первоначальное положение, а изумрудные глаза волшебством не слезились от порыва ветра, не успевая разглядывать детали города. Пальцы окаменели, неприкрытые щёки щипали от холода, но Кот Нуар, скаля зубы, продолжал бежать, ощущая экстаз от возможности вдохнуть кислород, от отрезвляющей боли в мышцах ног, от манящей свободы, что ощущал сию минуту. Впереди показалась преграда, сердце парижан и главная достопримечательность Франции — Эйфелева Башня. Готовясь к главному прыжку, Кот Нуар расправил верный жезл, отталкиваясь одной его стороной о дорожку Марсово Поля и крепко держась за другую. Пара мгновений в воздухе растягивались и завораживали, заставляя разум поверить в истинный полет, что сладко дурманил голову, теряя мысли из виду. С кошачьей грациозностью приземлившись на первую платформу башни, Кот Нуар рванул до самого верха, ловко лавируя между стальных стержней. Из его тонких зрачков летели искры азарта, а в зелени радужки разгорался огонь сумасшествия. Каждое последующее движение оказывалось яростнее. В трепетном желании остановиться у самой верхушки Эйфелевой Башни, он потерял рассудок, оставляя в груди лишь животное желание и цель. Последний прыжок казался самым манящим: в одно движение обойдя обзорную площадку, он оказался на самой верхушке передающего устройства, едва рассматривая Париж под поднявшимся туманом из-за моросящего дождя. Дыхание сбилось, грудь грубо раздирал стук сердца и лишь холодные капли остужали его пыл. — То ли погодка парижан не устраивает, то ли... — задыхаясь через слово, его кошачьи уши неожиданно поднялись, улавливая вопль людей и звон сирен, — То ли объявилась новая акума, — узкие зрачки тотчас расширились, поглощая изумрудную радужку тьмой, а кожаный хвост забегал из стороны в сторону.***
Однотонный голос Жан Клара помогал окунуться в собственные мысли, напрочь забывая о существовании суровой реальности, даруя ощущение некого одиночества, несмотря на аудиторию, наполненную скучающими одногруппниками. Маринетт не могла знать об их жизнях, достижениях, мыслях, но неоспоримое впечатление того, что окружающие люди являлись лишь серой массовкой, не имеющей проблем, чувств, не знающих горя и несчастья, давило изнутри. На душе было неспокойно, буквально скребли кошки, вызывая иронию от столь точечно подобранного высказывания. Или это попросту ломка, напоминающая о никотиновой зависимости? На улице поднялся ветер, кружа засохшие листья над землей и порождая тонкий свист, шелест ветвей. Капли дождя, поначалу отбивая успокаивающую мелодию о трёхкамерные окна разогнались до тревожного ритма, перебивая звучанием голос Жан Клара. Разглядывая стекающие капли со стекла и кланяющиеся деревья, Маринетт посещали непристойное количество мыслей, но каждая проскальзывала, словно по тонкому льду, не даруя возможности зацепиться и развить, а затем и вовсе вспомнить о ней. Тягучая меланхолия проникла в разум и осела в груди, медленно растекаясь по всему телу, заполняя мысли и разум, меняя привычки, поведение и характер. Постепенно небесные глаза помутнели, заливаясь размывающей пеленой, и даже время потеряло контроль, двигаясь вдвое быстрее, пока взгляд так и оставался расфокусированным. — Всего лишь спасти Париж, — пронеслась мысль в её голове, — Рисковать жизнью изо дня в день. Получать травмы изо дня в день. Возможно, однажды не вернуться домой и остаться умирать в луже крови, — взгляд тотчас сфокусировался на пейзаже за окном, едва слух прорезали сирены машин и вопли людей. Аудитория тотчас ожила, суетливо подбегая к окну, дабы разглядеть громкое происшествие и прискорбно надеясь на второе пришествие акумы. Недавний страх и инстинкт самосохранения улетучились, освобождая дорогу безрассудству и мечте лицезреть героев Парижа. Один из них не заставил себя ждать. Судорожно убрав блокнот и карандаши в сумку, Маринетт соскочила со скамьи, замечая краем глаза мелькнувший в окне темный силуэт воедино с восторженными охами и криками одногруппников, что пристально наблюдали за развитием событий. — Почему так просто рисковать жизнью, но так тяжело видеть его снова?***
Учащённое дыхание жадно наполняло лёгкие кислородом, с болью распирая грудную клетку, но Кот Нуар продолжал двигаться в сторону злодея, попросту не видя смысла останавливаться. Этические границы размывались, на глазах застыла пелена, а разум терялся на фоне хищных инстинктов, что завладели телом, и душа, словно огненный шар, требовала немедленного боя. Мощные порывы ветра ударяли в лицо, но лишь во время очередного прыжка Кот Нуар верил, что может дышать. Глухие удары кулаков в перчатках выплёскивали все скопившиеся эмоции, как ком застывшие глубоко в груди. Волны адреналина бушевали в крови, нагревая тело и словно пламя обжигая собственную кожу. Звериный оскал застыл на устах, и изредка вылетающие рыки добавляли костюму черного кота убедительности. — Тебе не справится со мной! — донёсся надрывной вопль из губ злодея. Его прямые золотистые пальцы резко двинулись к сонной артерии Кота Нуара, но в попытке раскрутить жезл когтистыми лапами, он вылетел из рук с последующим цоканьем железа об асфальт, а из груди злодея тотчас вырвался безумный хохот. — Котик потерял игрушку! — не скрывая, насмехался тот. — Справлюсь и когтями, — прорычал шепотом Кот Нуар, глядя со злостью на акуманизированного исподлобья. Мышцы тела напряглись, предвещая искусный бой, а вся скопившаяся агрессия поглощала мозг, подобно раковой опухоли, и намертво отключая его рациональное функционирование, заставляя отдаться целиком звериным инстинктам, что воедино твердили одно — разорвать на куски, уничтожить, убить. Словно голодного тигра вызволили из клетки, даруя абсолютную свободу действий, не думая о сочувствии и последствиях. Подобно роду кошачьих, его кожаный хвост метался из стороны в сторону, и некогда изумрудные глаза поглотил черный мрак зрачка. Из нижней губы струилась алая кровь, медленно стекая с подбородка на шею, вызвав на устах широкую ухмылку, благодаря железному привкусу во рту. Сжав ладони в кулаки, Кот Нуар вступил в бой с противником, тотчас выбивая золотистый жезл из его рук, превращая обычную драку в подобие честной схватки. Под напором скоростных ударов Кота Нуара, злодей потерял равновесия, укладываясь перед героем на лопатки и судорожно прикрывая голову руками. Некогда уверенный вид треснул по швам, рассыпаясь на осколки, а из груди чудом не вылетали мольбы остановить бездушные удары когтистых лап. Губы скривились в хищном оскале, едва изумрудные глаза, словно за пеленой, замечали кровавые пятна вокруг золотистой макушки, и несмотря на прочность латексного костюма, резина вокруг костяшек пальцев стёрлась. — Я сам всё разрушил, — восторгался внутренний голос. Кот Нуар был ослеплён собственной злобой. Злобой на самого себя.*** POV: Кот Нуар. 1 июля.
Палящие лучи обожгли кожу моих век, из-за чего я недовольно поморщился, желая укутаться в тонкое одеяло и вновь провалиться в сон. Сладкий запах выпечки и экзотических пряностей тотчас ударил в нос, заставляя слюну выделиться во рту и чудом не вытечь с уголка рта. Следующий вдох и я чувствую аромат клубничного шампуня, слышу милое причмокивание губ, и несколько прядей гладких волос щекочут мой нос. Постепенно осознавав собственное местонахождение, благодаря всплывающим воспоминаниям бурной ночи, я открываю глаза, встречаясь с гнездом из запутанных иссиня-черных волос и оголенных плеч бледноватой кожи, столь тонкой, что без лишних усилий я могу разглядеть пару синих вен. Я приподнимаюсь на локти и глупо улыбаюсь, пока мой взгляд заострён на умиротворенном лице Маринетт. Моя рука самовольно тянется к нежной щеке, покрытой свежим румянцем, прилежно и мимолетно вырисовывая незначительный узор подушечками пальцев, словно единое грубое движение и она тотчас расколется на тысячи фарфоровых кусков. Маринетт навечно останется в моих глазах крохотным, беззащитным, порой неуклюжим, комочком счастья. Моим кусочком счастья. Взгляд неосознанно упал на подарок, сшитый руками Маринетт, и я прискорбно осознал, что за пролетевший месяц едва примерял его. Раз уж к собственному списку нарушений кодекса прибавилась очередная строка, свидетельствующая о близости с личностью из мира живых, то почему бы не продолжить мятеж на корабле отца и провести утро, подобно обычным смертным? На голое тело я натянул черную футболку с неоново-зеленым принтом и тонкими спортивными штанами с полосами в тон. Вновь глупая улыбка, при собственном виде в отражении зеркала, застыла на губах, а из груди вырывался смешок иронии. Дьявол спускается в пекарню в спортивном костюме, дабы стырить с прилавка вчерашние круассаны и налить кофе для своей... Маринетт. Обыкновенное человеческое утро с моей Маринетт. И снова ирония отдавалась горькостью на кончике языка. Я думаю о душе, словно никогда та не была осквернена и вовсе присутствовала в грудной клетке, о неординарном утре, несмотря на собственную сущностью, и я искренне желаю находиться в мире живых изо дня в день рядом с той, что называю своей, хоть это перечит всевозможным правилам и традициям. Откидывая голову назад и устало прикрывая веки, я стараюсь забыть о всём вышеперечисленном, ведь твёрдо уверен, что сегодняшнее утро являлось лучшим за всю мою жизнь. Я уверен, что отыщу любую, крайне безумную и абсолютно немыслимую, возможность, в которой мы с Маринетт будем вместе, несмотря ни на что. Слово дьявола. — Здравствуй, Кот Нуар, — бесячий голос вырвал мой разум из раздумий. С тяжким вздохом, я лениво повернул голову на звук, замечая трёх, до кожи костей раздражающих, чертей. Запамятовать их вид, в отличие от имён, мне никогда не удастся. — А вы, какого чёрта, тут забыли? — задал я вопрос с нескрываемым ехидством и язвительной раздражительностью. Облокотившись локтем о стену, я сердито разглядывал выражение их лиц, но благодаря низкому росту, составляющий менее полметра, губы самостоятельно изогнулись в насмешливой улыбке. — Папочка очень зол. Пора платить за нарушение кодекса, Кот Нуар, — ехидная улыбка одного из «воронов» заставила мой желудок сжаться, а край губы неестественно дёрнуться. Я видел, сколько харизмы этот чёрт желает вложиться в собственные слова, но выражение его лица я мог бы сравнить с человеком, страдающим заболеваниями желудочно-кишечного тракта. — Секунду, я лишь попью кофе и предупрежу мою... — У нас другие планы! — прикрикнули черти, призывая портал в мир мёртвых. Краем глаза я заметил, что их вопль разбудил Маринетт, но сопротивляться не мог, ведь тотчас рухнул под землю, погружаясь во мрак.*** 3 октября.
Я громко завопил, когда пелену воспоминаний прорезала реальность, и с новой силой продолжил наносить удары, чувствуя лишь как костяшки пальцев постепенно разбиваются о золотую оболочку акуманизированного. Из моей груди вырвался рык, вызванный агонией моей оскверненной души. Мне не больно, мне не жаль, ни себя, ни Маринетт. Я испытываю лишь злость, которая вновь туманит разум, но тело самостоятельно видит куда бить.*** 1 июля.
Меня привели к дверям отцовского кабинета. Я не трансформировался, поэтому всё ещё находился в земной одежде, с хохотом представляя лицо Габриэля и последующую ругать. Его выносы мозга начинали искренне забавлять, едва я потерял значимость роли «отца» и не воспринимал его критику на свой счёт. — Войдите, — сказал Габриэль и я покорно отворил двери, перешагивая порог кабинета. Он всё так же, словно статуя, стоял у окна, сцепив руки за спиной. Такой гордый, возвышенный, недосягаемый. Если бы не находился на самом дне трёх миров. — Что-то хотел, отец? — я старался скрыть насмешливость в лице и язвительность в тоне, но уголки губ бессознательное дрогнули, изгибаясь в ухмылке, а из груди чудом не вылетел хохот. Резкий поворот на пятке и его серый взгляд устремлён сквозь меня, столь сдержанный, серьезный и прожигающий, но ненароком по спине пробежали мурашки. — Даже не хочу знать, что на тебе надето, — едва затрагивая мимику, сказал Габриэль, направляясь медленным шагом к длинному столу. — Напомни своё обещание, касающееся той девчушки, — я демонстративно задумался, театрально прикладывая пальцы к подбородку и устремляя взгляд в высь. Габриэль тотчас потерял самообладания, переходя на устрашающий крик, — Не паясничай! К чему привело твоё обещание? Смертная девчушка отреклась от тебя, пока ты размышлял о совместном будущем! — Что? — в недоумении, я сию секунду сосредоточился, — Моя Маринетт ни за что не отреклась бы от меня, — я говорю твёрдо, выискивая в глазах отца намёк на вранье, но тщетно. Моя ладонь инстинктивно отмахивает слова, для бóльшей убедительности, но в душу закрадывается осадок страха. — Какая уверенность. Что же, призови талисман, взгляни на кольцо! — приказывает Габриэль с нескрываемым осуждениям и сарказмом. Недоверчиво, я перевожу взгляд на кольцо, что пальцами раскручиваю на безымянном пальце, сохраняя фальшивую решительность во взгляде. — Плагг, когти! Зеленая вспышка заполняет кабинет, ослепляя ярким свечением, но, несмотря на острую боль глазниц, в страхе собственных надежд я продолжаю судорожно высматривать сияющие подушечки кошачьих лап, безмолвно умоляя, дабы каждая из них горела зеленным пламенем. Напрасно. Мои губы приоткрыты, желая втянуть в лёгкие воздух, но грудную клетку словно сжали потусторонние силы, причиняя тупую, но отрезвляющую боль. В немом шоке, я стараюсь выдать мимолетный звук, но едва двигаю губами и отрицательно мотаю головой. — Убедился? — нескрываемое самодовольство отцовского тона словно сыпет мне соль на открытую рану. Бесцветные глаза сияют высокомерностью, и весь его вид ослепляет нахальностью. — У тебя нет сил в ближайшее время посещать мир живых, и моего дозволения тоже. Ты заперт, благодаря собственной наивности.Конец POV: Кот Нуар. *** 3 октября.
— Нет! Не верь ему! Не верь! — разъярённо вопит Кот Нуар, повторяя и зачитывая слова подобно мантре, заменяя удары удушьем акуманизированного, словно перед ним истинная причина всех проблем. Постепенно, зрачок сужается до естественных размеров, возвращая контроль разуму, благодаря чему хватка мимолётно ослабляется, но злодей лишь пользуется секундой слабостью Кота Нуара, отпихивая его ногами в кирпичную стену университета. Мир вокруг замедлился, помогая разглядеть частично разрушенный город, которому вредили загипнотизированные парижане и порой дрались друг с другом. Неподалёку практически полностью сгорело несколько машин воедино с людьми, подливающих бензин из канистры, видимо, для более яркого огня. Горожане вокруг сошли с ума, но Кота Нуара данное состояние лишь позабавило, благодаря твёрдой мысли, что всё вокруг лишь серая массовка, и именно данная мысль значила одно — Кот Нуар единственный, кто поистине сошел с ума. Он чувствовал как тело приближается к кирпичной стене, с иронией размышляя о примерном количестве переломов и тяжести сотрясения, о времени реабилитации к следующему бою, от чего смиренно прикрыл глаза, готовясь к неизбежной участи.