Принцесса выбирает дракона

      Впервые в этом доме он появился на исходе последней её школьной весны. Май стоял тёплый, тягучий, как патока прилипчивый; в воздухе мёдом разливался запах едва только раскрывшихся сиреневых соцветий.       В новом, едва купленном доме Вера и сама-то ещё не обжилась, всё время себя как в гостях чувствовала; зато Пчёлкин — фамилию его только потому и вспомнила, что она с упоительным майским первоцветением удивительным образом рифмовалась — хоть гостем и был, но вряд ли таковым себя ощущал.       Он, как Вера позже поймёт, к любому месту умел и приходиться, и не приходиться одновременно. Вот взять хоть, к примеру, тот же её, Верин, новый дом: Пчёлкин тут вдруг как снег на голову — это посреди мая-то — нарисовался. Нарисовался и стал чужеродным абсолютно элементом: с этими своими скабрёзными шуточками и дворовым лексиконом, с дешёвым куревом — Вера не курила сама и в сортах сигарет не разбиралась, но запах его табака казался ей самым гадким, — с глупыми вопросами человека, который пробелов в собственном образовании никогда не стеснялся. Он в её мир не вписывался; но самого Пчёлкина эта несочетаемость не то что не волновала — она его раззадоривала. Он-то свободно себя чувствовал при каком угодно раскладе.       Вера никогда себя не чувствовала свободно. Даже там, куда идеально вписывалась: нет, напротив, именно это — её идеальная сочетаемость — и сковывала по рукам и ногам. Она, как деталь пазла, всегда заполняла строго отведённое ей место — и выйти за чётко очерченную границу она и подумать не могла.       А Пчёлкин собой заполнял всё пространство: он в него вгрызался, врезался, рассекал, ломал и крошил в мелкую пыль, а потом снова вокруг себя собирал — только в нужном ему самому порядке, таком, какой ему одному виделся правильным.       В высоких ридингах, чёрной плотной кожей обхватывающих голени, идти по майскому зною, предвестнику слишком тёплого для Москвы лета, было жарко. Вера блестящий шлем для верховой езды с головы стащила, ощутив, как противно липнут к затылку пропитавшиеся по́том локоны. Тряхнула волосами в надежде, что хоть так удастся почувствовать приток спасительной свежести. Не помогло: воздух вокруг замер неподвижной тяжёлой кисеёй.       Единственное, что ей на этом новом месте жительства по душе пришлось — неплохая конюшня в шаговой доступности, это особенно с наступлением лета Веру порадовало. Может, удастся и Аляску сюда перевезти, тогда совсем будет замечательно: в любой день можно её навещать. Только придётся сначала к месту присмотреться, на казённых конях поездить, чтобы понять, можно ли свою кобылу на содержание доверить.       На улице парило — собиралась гроза, наливалась гроздьями тяжёлых, точно из сгустков стали сплавленных, туч. Воздух, напитанный предчувствием бури, даже вдыхать было тяжело — всё равно что пытаться под водой дышать.       Вера по асфальтированной тропинке между глухими заборами — аборигены здешние всё норовили понадёжней от внешнего мира отгородиться — и автомобильной дорогой шла, глазами уткнувшись себе под ноги, а потому незнакомую машину, маслянисто блестевшую чёрными боками, заметила возле собственных ворот уже практически у дома.       Вскинула взгляд, прищурившись, когда хрипловатый мужской голос, сочившийся ленивой наглецой, услышала:       — Командир, да пропусти по-братски, — обращался он к истуканом замершему охраннику, запакованному в строгий чёрный костюм, — чё мне тут, как псу дворовому, возле ворот тереться?       Вера шаг замедлила, цепко оглядывая нежданного визитёра.       Тот тоже жарким майским днём зачем-то напялил поверх чёрной рубашки песочно-коричневый пиджак, в плечах ему как будто излишне свободный. Глаза его скрывались за тёмными стёклами авиаторов, сидящих на широкой переносице — и Вера не видела даже, куда он смотрел.       — Леонид Георгиевич не предупреждал, — невозмутимо отвечал так и замерший возле забора охранник. — Хозяев дома всё равно нет.       Пчёлкин — да, Вера его вспомнила — цыкнул с досадой, резко мотнув головой в сторону, и мазнул по приближающейся Вере взглядом над стёклами солнечных очков.       — Как это нет? — прищурившись, протянул он довольно. — Вон, идут твои хозяева, — его губы расплылись в медово-приторной улыбке, и Пчёлкин, кончики пальцев на вытянутой руке прижав к виску, махнул Вере в приветственном жесте.       Она пробежалась по его фигуре недоверчивым взглядом из-под козырька собственной ладони и вернулась глазами к охраннику.       — Что тут такое? — спросила у того недовольно, под локтем удерживая прижатый к боку шлем.       — Я к Леонид Георгичу заехал, — бесцеремонно вмешался Пчёлкин, — мы договорились.       Вера осадила его коротким неприветливым взглядом, давая понять, что не к нему она сейчас обращалась.       — Поняла, что не ко мне, — бросила она, поджимая губы, и вопросительно уставилась на охранника.       — Леонид Георгиевич распоряжений не давал, — пояснил тот сдержанно, сияя отполированной до блеска лысиной. Его рябое лицо вперилось в Веру безучастными рыбьими глазами. — Не имею права пустить.       Вера понятливо пожала плечами, удовлетворённая коротким объяснением, и равнодушно взглянула на Пчёлкина. Тот, скинув уже с себя пиджак, закатал по локоть рукава рубашки, обнажая жилистые предплечья, уже подёрнутые загаром. Вера только удивилась про себя: где он бронзоватой дымкой на коже успел обзавестись, раз даже в такую погоду — ещё и загородом — в пиджаке ходит?       — Отец должен скоро быть, — безучастно произнесла она и двинулась к калитке, от которой рыбоглазый охранник сделал небольшой шаг в сторону, пропуская Веру. Добавила, уже на Пчёлкина не глядя: — Подождите здесь.       — Ну, ё-моё, — донёсся из-за спины растягивающий гласные бархатистый голос. — Вер, ты чё, меня не помнишь?       Вера обернулась, смерив его поджарую фигуру придирчивым взглядом.       — Во-первых, я с вами на брудершафт не пила, чтобы мне тыкать, — надменно огрызнулась она, замечая, как его губы кривятся от её слов в однобокой ухмылке. — А во-вторых, — она сцепила ладони в замок, поигрывая тонкой плетью стека между пальцами, — допустим, помню, — Вера медленно обвела его взглядом с ног до головы, точно приценивалась. — С Космосом вас видела.       Её взгляд остановился на лице Пчёлкина: очки он снял, и теперь прищуренные в насмешке голубовато-серые глаза, смотревшие на неё прямо и беззастенчиво, лучились нахальной хитрецой.       — Ты не маловата, чтоб к тебе на «вы»? — протянул он сквозь самодовольную улыбку.       Вера вскинула брови, склонив набок голову и дёрнув уголком губы. Хмыкнула сдавленно в себя и прокрутила упругий хлыст в руке, внимательно наблюдая за перебором собственных пальцев по оплетённому кожей прутику. Пожала безразлично плечом, снова разворачиваясь — намеревалась всё-таки скрыться за высоким забором.       Пчёлкин позади фыркнул досадливо, цыкнув языком.       — Ладно, — окликнул он её спешно, пока Вера не успела пропасть из виду. — Не соблаговолите ли вы, — с издевательским нажимом продолжил он, — Вера Леонидовна, пустить гостя отогреться?       — Да вроде бы не холодно, — бросила она через плечо, но всё-таки остановилась.       Верина реплика затерялась в затяжном и грозном рокоте грома, прокатившемся под надувшимся брюхом свинцовых туч. Пчёлкин скосил глаза к небу и криво сморщился.       — Невежливо как-то, — протянул он, — гостей оставлять мокнуть за порогом, Вера Леонидовна.       Вера поджала губы, шумно выдохнув, и снова рассекла хлыстом воздух.       — Пропусти, — покосилась на молчаливо замершего подле неё охранника. Тот услужливо кивнул, сторонясь, и Вера резко развернулась на квадратных каблуках ридингов, в такт шагам постукивая тонким кончиком стека по их плотной чёрной коже.       Спиной чувствовала, как Пчёлкин плетётся позади; казалось, взгляд его на коже дыры прожигал. Вера, чеканя уверенный шаг, лопатки вместе свела и плечи расправила, как будто в спину вместо позвоночника железный штырь ей вставили.       — Крапиву, что ли, бить ходила? — раздался позади его голос, пока они пересекали зеленевший свежей весенней травой двор перед домом.       Вера вопросительно покосилась на него из-за плеча.       — Палка-то тебе зачем? — Пчёлкин взглядом указал на зажатый в её пальцах хлыст.       Она высокомерно закатила глаза, презрительно цыкнув языком.       — Эта палка, — процедила она заносчиво, — стек для верховой езды, к вашему сведению. Очень больно бьёт, — она сделала паузу, кинув в него многозначительно-колкий взгляд, — так что за языком советую следить.       Вера прытко взобралась по ступенькам крыльца. Пчёлкин позади раскатисто хохотнул.       — А мы пацанами такой крапиву пиздили, — с необъяснимым для Веры самодовольством прокомментировал он, скользнув за нею в распахнутую дверь прихожей. — Ну, не прям такой. Бесплатной. Твоя-то, наверно, кучу денег стоит.       Вера, шлем небрежно отбросив на мягкую оттоманку в прихожей, повернула к Пчёлкину голову, раздражённым взглядом отвечая на его слова.       — Я же сказала, — резко развернувшись всем телом, стремительным движением руки рассекла воздух хлыстом — тот аж угрожающе свистнул — и тонкий кончик уткнула ему в грудь; Пчёлкин от её выпада чуть подался назад. — Следите за языком, — чеканя каждый слог, глянула со всей серьёзностью ему в глаза, возле которых тут же собрались мелкие лучики улыбчивых морщинок: угроза её ничуть Пчёлкина не испугала. — Гостиная — направо.       Из кухни к ним выскочила Таня, спешно вытиравшая о белоснежный передник мокрые ладони.       — Вера Леонидовна, вернулись? — начала она и, завидев Пчёлкина, пришпоренного кончиком Вериного хлыста к входной двери, осеклась.       — Виктор Павлович, — представился ей Пчёлкин, расплываясь в широкой улыбке, но глаз от Вериного сосредоточенного лица не отводя. — Очень приятно.       Домработница понятливо кивнула, сложив губы в форме буквы «о», и глянула на Веру в смятении.       — Чаю принеси, — коротко приказала Вера, шумно от раздражения вздохнув и небрежно отбрасывая стек к шлему, — Виктору Павловичу. Мне — апельсиновый сок.       Усевшись на оттоманку, выверенным движением закинула ногу на ногу, чтобы под изучающим взглядом Пчёлкина язычки молний расстегнуть со всей грацией, на которую способна была: плавный взмах запястья, короткий «вжик» бегунка, вытянутый свод стопы, приземлившейся на самые носочки, будто Вера по дому в невидимых пуантах передвигалась.       В гостиной она опустилась на мягкое диванное сидение, потянувшись к одной из оставленной перед уходом на журнальном столике книг. Пчёлкин, вплыв за нею в комнату, обвёл интерьер глазами, одобрительной цыкнув языком. Прошагал вальяжно к велюровому креслу, свободно в нём устраиваясь и закидывая в расслабленном жесте лодыжку за колено.       Вера за ним наблюдала только краем глаза, вперившись непроницаемым взглядом в раскрытую перед собой «Анну Каренину». Глаза по странице бегали, но читать — толком не читала, на самом деле: тяжеловесные конструкции забывались тут же, стоило глазам на следующую строку переметнуться. Вера с досадой поймала себя на неприятной мысли, что следила за действиями незваного гостя с лишним — совсем напрасным — вниманием.       Она подобрала под себя ноги, поджимая пальцы и собираясь в один напряжённый комок. Эта странная настороженность, всколыхнувшаяся в ней при его появлении, для Веры была чувством странным и совершенно новым; она возникала в районе живота сгустком сосущего вакуума, будто что-то там, внутри, едва трепыхнувшись, вдруг замирало и сжималось.       Пчёлкин, уперевшись рукой в подлокотник кресла и большим пальцем поглаживая нижнюю губу, буравил Веру прищуренным взглядом. Она это его пристальное внимание почти что кожей ощущала; казалось, все мысли её сосредоточились на том, чтобы сохранять ровное дыхание — плечи поднимались и размеренно опускались, не выдавая в Вере неизвестно откуда возникшее волнение.       Гипнотизировать Веру взглядом Пчёлкину, в конце концов, надоело, и он сам, следуя её примеру, схватил со стола пухлый тёмно-коричневый переплёт. Раскрыл томик на первом попавшемся месте и без особого интереса скользнул глазами по печатным строкам.       Вера украдкой бросила вороватый взгляд на золотое тиснение букв — «Мастер и Маргарита», уже перечитанная ею для подготовки к экзамену.       Пчёлкин вдруг весело хмыкнул:       — …четырнадцатого числа весеннего месяца нисана, — процитировал он, глядя в книгу, и возвёл к потолку глаза, нахмурившись. — Эт чё, как тачка, что ли?       Вера вскинула бровь, смерив Пчёлкина снисходительным взглядом.       — Тачка с двумя «с» пишется, — протянула она авторитетно, — а месяц — с одной, — она снова вернулась глазами к тексту, сохраняя на лице равнодушие.       — Ну и чё? — ответил он беззлобно на её замечание. — Разница-то какая?       — Разница в том, — не поднимая на него взгляда, безучастно протянула Вера, — что у тачки, — она скривилась, — название японское, а месяц — еврейский.       Пчёлкин состроил понимающую мину, растянув уголки рта и одобрительно качнув головой.       — Так эт чё, узкоглазые у евреев украли? — снова подал он голос, ухмыльнувшись. — Или наоборот?       Вера не ответила, коротко закатив глаза и шумно втягивая носом воздух. Пчёлкин, за её реакцией проследив, только мотнул подбородком и вернулся к чтению с играющей на губах кривой ухмылкой.       — А прокуратор — это, типа, прокурор по-нашему? — то ли в пустоту, то ли и правда от Веры ожидая ответа, задался он новым вопросом.       Она снова тяжело вздохнула.       — Виктор… — Вера, сведя к переносице брови, уставилась на него выжидающе.       — Павлович, — напомнил он, улыбнувшись ещё шире.       — Виктор Павлович, — продолжила Вера и прикрыла собственную книгу, зажимая пальцем место, на котором остановилась, — Потрудитесь мне не мешать, будьте уж так любезны. Могу принести вам «Большую энциклопедию», если хотите.       Пчёлкин, хмыкнув в ответ на её реплику, захлопнул Булкагова, постучав по твёрдой обложке тяжёлым золотым перстнем.       — Раз я вам, — он намеренно сделал акцент на местоимении, — так мешаю, то вам, Вера Леонидовна, — голос его сочился ядовитой издёвкой, — совершенно не обязательно меня тут пасти.       Вера, прищурившись, цепким взглядом прошлась по его вольготно раскинувшейся в кресле фигуре — от уложенных назад отливающих бронзой волос до блестящих лакированной кожей туфель — и растянула губы в елейной полу-улыбке. Она коротко кивнула, будто соглашаясь с его утверждением и потёрла подбородок указательным пальцем, деланно задумавшись.       — Не обязательно, — сквозь надменную ухмылку процедила она, сделав паузу и пожевав губами. — Но это, видите ли, мой дом, а потому я, — она вернула ему прямой взгляд, — сижу, где хочу. А вот вам, может так случиться, придётся ждать моего отца на улице, — Вера бросила взгляд за окно, где по стеклу уже размеренно барабанили капли дождя. — Или на кухне, — она, пару раз невинно моргнув, приподняла брови, — с прислугой.       Пчёлкин, нервно дёрнув щекой, осклабился, обнажая верхний ряд ровных зубов. Вера, обведя глазами его лицо, надменно скривилась и снова распахнула книгу, со спокойным видом возвращаясь к чтению.       — Прям принцесса, — саркастично подытожил сквозь свой полу-оскал Пчёлкин.       Что это его то ли насмешливое, то ли даже иногда почтительное «принцесса» потом прилепится к ней на долгие годы, Вера не знала. Она только вздёрнула едва заметно излом брови на его реплику, не поднимая взгляда.       Когда в коридоре раздались знакомые мужские голоса, Вера вскинула глаза к дверному проёму гостиной.       — Добрый день, — показавшийся на пороге отец кивнул поднявшемуся из кресла Пчёлкину. — Вера, — обратился и к ней, и Вера качнула головой в молчаливом приветствии.       — Верка! — за спиной отца показалась долговязая фигура Космоса, и Вера расплылась в тёплой улыбке. — Ну, выросла, — добродушно произнёс он, раскидывая руки в стороны — он этим жестом как будто всё помещение вдруг заполнил — и призывая её в свои объятия.       Вера под цепким испытывающим Пчёлкина вспорхнула, откинув книжку на диван, и в пару шагов преодолела расстояние между собой и Космосом, оказываясь в крепкой хватке его больших рук. Сама обняла его за шею, приподнимаясь на носочках, чтобы прижаться лицом к щетинистой щеке Холмогорова.       — Чё, не надоел тебе тут этот? — он беззлобно стрельнул взглядом в Пчёлкина; тот недовольно скривился. — А то он у нас невоспитанный, мы его в люди стараемся не выпускать.       Вера, от Космоса отстранившись, мотнула головой, глазами мазнув по Пчёлкину снисходительно. Хотелось Холмогорову ответить, поддержать его колкость, но под предупреждающим взглядом отца, который Вера мельком успела поймать, она только тихонько хмыкнула, проглатывая усмешку.       — Рада тебя видеть, — ответила она вместо этого, снова прижимаясь к Космосу. — Вы с Юрием Ростиславовичем в нашу глушь теперь совсем не приезжаете, — упрекнула она его по-дружески.       — Виноват, — Космос развёл руками, но напускная гримаса покаяния на его лице сменилась вдруг лукавой улыбкой. — Зато во, — он, хлопнув ладонью по поле пиджака, скользнул рукой в карман, — смотри, чего тебе принёс. Сидюшник настоящий, — он протянул Вере чёрную коробочку с логотипом «Sony». — На батарейках. Можно с собой носить и слушать. Последнее слово техники, специально из Америки выписал. А вот ещё, — из другого кармана он выудил пёструю упаковку сиди-диска. — Тут, вон, «Секрет» твой любимый, видала? Умелец один записал. Алиса почти всегда дома-а, — пропел он, безбожно фальшивя, и подставил Вере щёку для поцелуя. — Давай, благодари Космоса Юрьича.       Вера, выхватив из его рук проигрыватель с диском и не сдерживая довольной улыбки, прижалась губами к его лицу, снова обхватила за шею руками и счастливо зажмурилась.       — Спасибо, — выдохнула она ему на ухо, ощутив, как здоровенные ладони Холмогорова трепетно сжимают её за талию. Она ласково потрепала его ладонью по волосам. — Буду слушать и думать о тебе.       — Ну, ты прям фея-крёстная, а не Космос, — послышалась позади беззлобная издёвка Пчёлкина, и Космос кинул на него снисходительный взгляд, цыкнув языком.       — Ты-то уж молчи, насекомое, — вернул ему укол, и Вера сдавленно хихикнула, мимолётом глянув на скользнувшую по лицу Пчёлкина тень. — Только и умеешь, что шлю… — он осёкся, бросив на Веру взгляд, — не знаешь, короче, как с приличными девушками обращаться.       Вера на этих словах Холмогорова стрельнула в Пчёлкина ехидным взглядом, издевательски дёрнув краешком губ.       — Мы будем в кабинете, — Леонид Георгиевич прервал их перепалку и вышел в коридор, с тёплой отеческой улыбкой хлопнув Космоса по плечу.       Холмогоров, Вере весело подмигнув и потрепав её по щеке, тут же скрылся за ним. Пчёлкин, однако, их примеру следовать не спешил; Вера, прижав к груди подарки Космоса, обернулась и выжидательно на него уставилась из-под вскинутых бровей.       Он, сунув руки в карманы, наблюдал за нею с играющей на губах наглой улыбкой. Приблизился к Вере слишком медленно, глаз от её лица не отрывая, и остановился напротив; между ними оставались какие-то считанные сантиметры — а может, даже миллиметры, так Вере в тот момент показалось.       Вера ощутила, как под его бесцеремонным взглядом внутри — где-то внизу живота — снова поднимается тревожное напряжение, но и своих глаз себе опускать не позволила — а это, чёрт возьми, сто́ило ей порядочных усилий. Горло только предательски дёрнулось, когда она судорожно сглотнула; и Вера с досадой поняла, что Пчёлкин, конечно, это заметил: не мог не заметить, так пристально за нею наблюдая.       — Так ты, значит, не со всеми такая ершистая, принцесса, — протянул он с разливающейся в голосе медовой сладостью.       — Вас, — с нажимом произнесла ледяным тоном, пальцем указав в сторону дверного проёма, — там ждут, — лицо будто в каменную маску превратилось: ни единый мускул не дрогнул.       — Да не потеряют, — склонил он голову набок, прищурившись. — И правда, выросла, — Пчёлкин беззастенчиво скользнул взглядом по её фигуре, дольше положенного задерживаясь на груди; Вера крепче прижала к себе проигрыватель, как будто заслоняясь от его глаз.       На Веру так, пожалуй, ещё никто раньше не смел смотреть.       — А если я тебе корону подарю, ты меня так же обнимешь? — чуть к ней пригнувшись всем корпусом, Пчёлкин хищно осклабился. — Или поцелуешь?       Вера облизнула пересохшие вдруг губы, закусывая щёку с внутренней стороны; попыталась разметавшиеся беспорядочно мысли воедино собрать, чтобы хоть что-то в ответ ему кинуть — но не успела.       — Пчёл, ты… — в дверном проёме показалось лицо Холмогорова; он взглянул на напряжённо сжавшуюся Веру, сведя брови к переносице, и вернулся глазами к нависшему над ней Пчёлкину. — Ну-ка, пошли, давай, — опустил он руку тому на плечо, потянув за собой.       Пчёлкин дёрнул губами в кривой усмешке и вскинул ладони в примирительном жесте.       — Не кипятись, — осадил Холмогорова и вернулся глазами к Вере. — Ещё увидимся, — подмигнул ей лукаво и хмыкнул, заметив, как Холмогоров недовольно закатил глаза.       Воспоминание проплыло перед глазами Веры в сотые доли секунды, пока она стояла под руку с Пчёлкиным перед залом регистрации, но казалось, что все года, разделявшие Веру из того майского дня и нынешнюю Веру — Веру из серого и мрачного ноября — она успела за этот короткий миг снова прожить.       Столько воды с тех пор утекло, смыло за собой почти что четвёртую часть жизни; и она теперь изменилась, и Пчёлкин — Вера кинула на него украдкой взгляд искоса: чёрный костюм теперь сидит ладно, по фигуре, а волосы стали короче; юношеская ленца в чертах лица и движениях сменилась небрежным спокойствием человека, полностью в своей силе уверенного. Пчёлкин повзрослел, вот что думала Вера, окунаясь в туманный омут воспоминаний.       Пчёлкин потянул её вперёд за собой, когда Вера из-за плотной пелены собственных мыслей услышала бодрые аккорды мендельсоновского марша. Звучавшие набатом шаги по поскрипывающему оранжевому паркету зачем-то отсчитывала, чувствуя, как внутри замирает всё и, сжавшись, ухает куда-то вниз — и летит, долго-долго летит, пока она сама не застыла по правую руку от Пчёлкина перед тёткой лет пятидесяти с вытравленными перекисью короткими волосами.       Тётка эта речь свою затёртую — которую по десять раз на дню из года в год повторяла — завела торжественно, губы растягивая в неестественно широкой улыбке. Вера в слова даже не вслушивалась, блуждала только взглядом по помещению: три высоченных окна в резных наличниках, задрапированных тяжёлыми парчовыми шторами в вензелях, пропускали бледный ноябрьский свет.       Пчёлкин вдруг ощутимо дёрнул Верин руку, и она перевела на него непонимающий взгляд. Вера, нахмурившись, закусила губу и нервно заправила за ухо прядь выбившихся волос.       — Согласна? — шепнул он с долей насмешки, склонившись ближе к её уху.       Вера, вороватым взглядом стрельнув в его сторону, напряжённо сглотнула.       — Согласна, — выдохнула негромко и едва заметно кивнула, закашлявшись: горло отчего-то успело пересохнуть.       Сжала холодный металл ручки дрожащими пальцами — Пчёлкин даже тут её второй руки из-под своего локтя не выпустил — и подмахнула акт о заключении брака угловатой вязью собственных инициалов.       Пчёлкин, руку Верину, наконец, отпустив, расписался и сам — быстро, размашисто, легко. Вера с тяжёлым сердцем подписывала себе приговор, а он — с уверенностью победителя выгодный контракт.       За ним к столику быстрой тенью скользнула улыбавшаяся во все зубы Лиза; за нею последовал и Космос. Он, выйдя из-за спины Пчлкина, мазнул по Вере настороженным взглядом и поймал её слабую улыбку на дрогнувших губах, но сам в ответ не улыбнулся — только сжал рот тонкой нитью.       Пчёлкин снова сжал ее пальцы, разворачивая Веру к себе лицом. Лиза тут же поднесла белоснежную атласную подушечку, обшитую крупными жемчужинами. Пчёлкин, Верину ладонь приподняв, снял с блестящей ткани золотой ободок поменьше и, аккуратно продевая её безымянный палец в кольцо, заглянул Вере в глаза.       В серо-голубом взгляде, полнившимся спокойствием, читалось то самое немое обещание, которое он дал ей той ночью пару недель назад — или так Вере казалось, или ей хотелось, чтобы так казалось. Хотелось сейчас, стоя перед полным залом гостей — самых близких и едва знакомых — и ощущая на пальце равнодушный холод металла, видеть в глазах напротив не враждебность, не угрозу, но хотя бы иллюзорный намёк на поддержку.       Вера сама подхватила оставшееся в сиротливом одиночестве кольцо, нерешительно надевая его на подставленный палец Пчёлкина — в отличие от него, уверенно, точно не в первый раз, двигавшегося.       Пчёлкин, опустив их сцепленные руки, сделал шаг к ней ближе и опустился на Верины губы с властным поцелуем под овации пёстро разодетой толпы. Вера дрогнувший рот покорно подставила, но на поцелуй почти не ответила; когда Пчёлкин отстранился, заметила скользнувшую по его лицу тень недовольства.       Вера опустила взгляд, разворачиваясь вслед за ним к гостям и инстинктивно уже цепляя на лицо фальшивую улыбку.       А дальше градом, от которого Вере негде было спастись, посыпались поздравления, объятия, звон бокалов, однотипные тосты; Вера только в руку Пчёлкина вцепилась так, что костяшки пальцев едва не побелели, наверное, и кивала глупым китайским болванчиком — потому что нечего было больше делать, разве что любезное «спасибо» иногда добавлять.       Пчёлкин, тут стоило отдать ему должное, удар весь стойко принял на себя — но уж нельзя было сказать, что ему вся эта канитель не нравилась. Он-то будто в лучах славы купался, упиваясь всеобщим вниманием, и улыбался даже как будто искренне и довольно.       На выходе из зала регистрации Пчёлкин утянул Веру к огромному, во всю стену, зеркалу, где в золотистом убранстве помещения отражалась сутолока высыпавших вслед за ними гостей. Он, поманив к себе жестом одного из маячивших тут же охранников в наглухо чёрных костюмах, взял из рук того бархатистую тёмно-синюю коробочку, встав у Веры за спиной и, чуть её сзади приобняв, приоткрыл перед её лицом верхнюю крышку.       — Свадебный подарок, — выдохнул он ей в шею, и Вера опустила взгляд на витую серебристую тиару, усыпанную сверканием прозрачных камней. — Надень.       Вера нежно скользнула подушечками пальцев по холодному металлическому плетению, имитировавшему паутинку тонких веточек с капельками-листьями. Подцепила украшение, снимая с бархатной подложки, и аккуратно опустила на голову под испытывающим взглядом Пчёлкина. Тонкие края утонули в намертво уложенных локонах причёски.       — Вот теперь настоящая принцесса, — криво усмехнувшись, он с довольным видом оглядел увенчанный тиарой образ — а украшение ей и шло, и, чего кривить душой, нравилось — и едва коснулся губами её уха. Вера, отведя взгляд от собственного отражения куда-то вниз, к его плечу, закусила губу, ощутив, как его ладони скользнули по шёлку ткани в районе талии.       В следующий миг с её губ сорвался тихий визг, когда земля из-под ног вдруг ушла, а мир вокруг опасно пошатнулся. Она только и успела, что спешно обвить шею Пчёлкина руками, тесно прижимаясь к его груди.       — Дамы и господа, — раскатился по помещению его громкий голос, обращённый к гостям, сгрудившимся возле устланной красной ковровой дорожкой лестницы, — расступаемся, не мешаем проходу.       Вера под раздавшееся со всех сторон улюлюканье, спрятав заигравшую на губах улыбку в вороте его пиджака, из-за плеча Пчёлкина наблюдая, как по ступеням за ними спускается охмелённая то ли шипучим шампанским, то ли торжественностью момента толпа.       В загородном ресторане, который в итоге выбрала Лиза, град поздравлений, объятий и тостов с новой — ещё бо́льшей — силой разразился. Просторный светлый зал, заставленный круглыми столами под складками тяжёлых скатертей, полнился счастливыми отчего-то людьми, и Вере это их счастье было, конечно, мало понятно. Она сама за себя не радовалась, а вот всё больше пьянеющая час за часом толпа только что в экстазе от нахлынувших чувств не билась. И чем больше проходило времени, тем выше становился градус веселья.       Она лениво наблюдала за суетой вокруг, то и дело прикладываясь губами к стеклянному ободку фужера с шампанским; но захмелеть себе не позволяла — хотя, может, и соблазнительной казалась идея утопить трезвость метавшегося в невесёлых размышлениях рассудка на хрустальном дне.       — Минуточку внимания, — под настойчивый звон металла о стекло поднялся из-за своего стола Холмогоров, и Вера вскинула на него взволнованные глаза. Он поймал её взгляд и расплылся в широкой улыбке, — Вера, — обратился он к ней с теплотой в голосе и тут же посерьёзнел, — Пчёл, — коротко кивнул ему, приподняв бокал с янтарной жидкостью. Под взорами замерших в ожидании гостей он вышел в центр зала, приблизившись к столу, за которым особняком сидели молодожёны. — В этот не такой уж солнечный, — кинул взгляд за окно, — но прекрасный день мы собрались, чтобы, значится, отпраздновать соединение двух любящих, — кривая усмешка исказила его лицо, когда Холмогоров и Пчёлкин схлестнулись взглядами исподлобья, — душ. А что в праздники самое главное? — Космос оглядел присутствующих, будто ждал от них ответа, но тут же добавил сам: — Конечно, подарки. Поэтому… Сань, ну-ка давай сюда, — махнул он рукой в сторону Белова; тот поднялся, широко осклабившись, и приблизился к Холмогорову, перехватывая из его рук микрофон и хлопнув того по плечу.       — Поэтому, — продолжил он тираду Космоса, выдержав драматичную паузу, — мы по старой нашей традиции подумали, куда ж поедут молодые… — он хитро подмигнул Пчёлкину; Вера услышала сорвавшийся с его уст короткий смешок и ощутила, как его рука скользнула на спинку её стула. — Так вот, куда поедут молодые в свою первую брачную ночь? — Пчёлкин кинул на Веру масленый взгляд, под которым Вера, едва заметно стушевавшись, опустила подбородок, не отрывая глаз от Белова, и сглотнула.       Пчёлкин склонился к её уху.       — В супер-люкс «Националя»? — буравя взглядом друга, произнёс он тихо практически одними губами, пока Белов, лениво растягивая гласные, вещал то же самое в микрофон:       — В супер-люкс «Националя»? — и, поморщившись, помотал головой.       Пчёлкин рядом хохотнул, приложившись к бокалу с коньяком.       — Ща хату подарят, — шепнул он Вере и ухмыльнулся, — а то нам свои-то некуда девать.       — В холостяцкую берлогу Пчёлкина? — перехватил инициативу Холмогоров, склонившись над микрофоном в руке Белова. Скривившись, он тряхнул головой. — Не-е, Вера Леонидовна достойна лучшего, как считаешь? — прищурившись, обратился он к Пчёлкину.       Тот согласно качнул подбородком, оглаживая ладонью обнажённое Верино плечо.       — Мы решили вопрос по-другому, — подал голос Белов. — Молодые поедут в свой собственный дом, — он вытащил из кармана брюк связку ключей, звонко пробряцав ими на вытянутой руке, — не где-нибудь, а на Рублёвке. Так что, Пчёла, — спрятав в кулаке ключи, он махнул кистью в сторону Пчёлкина, — раз дом построен, за тобой только дерево и, — он подмигнул Вере лукаво, — сын. Мы все условия, как говорится, предоставили.       Холмогоров, выудив из пальцев Белова ключи, в два шага преодолел расстояние до столика, намереваясь вручить Вере подарок.       — Держи, Верк, — оказавшись по левую руку от нее, он склонился над ней и оставил крепкий поцелуй на её щеке, — там, в общем, от твоего дома буквально пара метров — считай, даже не переезжаешь никуда.       Вера нахмурилась в недоумении.       — Так там вроде участки никто не продавал, — удивлённо произнесла она, поднимая на него глаза.       Космос сделал замысловатый пасс рукой и неопределённо повёл плечом.       — Да там… Договорились, короче, не парься, — расплылся он в обезоруживающей улыбке, и Вера повернулась к Пчёлкину с немым вопросом во взгляде из-под вскинутых бровей. — Да не, все живы, Верк, — уверил её поспешно Космос. — Бабок просто предложили много.       Пчёлкин, прищурив один глаз, цыкнул языком и притянул Веру к себе, отстраняя от Космоса, другую руку протягивая Холмогорову для рукопожатия. Улыбка, игравшая на губах, серьёзных глаз только не коснулась.       — Спасибо, братья, — поблагодарил он сдержанно и выудил из Вериных рук ключи, пряча их в нагрудном кармане пиджака, — давай сюда.       Космос, мимолётно скривившись, откашлялся и снова обвёл глазами зал.       — Это подарок молодожёнам от верных друзей. Но! — он перехватил микрофон у Белова, снова привлекая к себе общее внимание. — Позвольте теперь сыну профессора астрофизики сказать пару слов от себя нашей прекрасной невесте. — Вера, краем глаза заметив, что желваки на челюсти Пчёлкина едва заметно напряглись, проследила, как трепетно смягчается торжественно-официальное выражение на лице Космоса. — Вер, — он остановился, и лицо его тронула ласковая улыбка, — мы с тобой вместе ещё пешком под стол ходили. Ну, то есть ты-то ползала, а я уже ходил, — хохотнул он задорно и отсалютовал бокалом своему отцу, сидевшему за столом поодаль. — Леонид Георгич, Вера у нас, так сложилось, всегда была девушка музыкальная. Я вот, помню, как-то решил на гитаре играть научиться. Помнишь, летом дело было, мы на даче жили? — Вера покивала, искренне ему улыбаясь. — Во-о, батя мне учителя нашёл, он к нам аж загород мотался, бедолага. Ты, Верк, тогда тоже захотела. И давай к нам на уроки бегать. Так мы, значит, и учились, — Холмогоров пробежался в воздухе пальцами по грифу невидимой гитары. — Чё-то там а-эм, ди-эм, хрен их разберёт. Только мне надоело через пару занятий, а Верка-то загорелась страшно, — он подмигнул Вере весело. — Так мне целое лето пришлось лямку тянуть и на дуре этой деревянной бренчать, чтобы она тоже могла на занятия ходить. Как ща помню: лето, жара, купаться охота, я сижу, с меня семь потов сошло, зануда этот чё-то про свои аккорды затирает. Я думаю, когда ж ты, фраер, свалишь уже… А Верка счастливая сидит, играет, подпевает. Гитара эта больше неё чуть ни в два раза, а она старается, пальцы все в мозоли о струны стёрла… Она ж вам тогда не рассказала, — снова обратился он к отцу Веры, — думала, не разрешите. А вы по этим мозолям-то весь обман и раскрыли. Ну, мелкие были, чё взять…       Отец Веры, добродушно усмехнувшись, покачал головой. Сидевший рядом с ним Юрий Ростиславович, отец Космоса, приобнял его за плечо, что-то шепнув на ухо.       Вера, впервые за весь день широко разулыбавшись от накативших воспоминаний, заслонила лоб рукой как будто от смущения и тихо рассмеялась, сквозь пальцы наблюдая за Космосом.       — Так вот, — посерьёзнел Космос и снова обернулся к Вере. — У тебя теперь, вон, хоть и есть, кому о твоём счастье волноваться, — он окинул Пчёлкина суровым взглядом, — но ты всё равно знай, что Космос Юрьич всегда рядом. Ты, Пчёл, тоже об этом не забывай давай, — потряс он пальцем угрожающе, и Пчёлкин рядом усмехнулся. — Но это лирическое отступление. Раз мы заговорили о подарках, то специально для тебя, Вер, ну, и для всех присутствующих, — Космос обвёл зал хитрым взглядом исподлобья, сжав губы в тонкую нить от едва сдерживаемой улыбки, — группа «Секрет». В старом, как говорится, золотом составе, — он торжествующе уставился на Веру, закусив нижнюю губу в довольном оскале. — Просим! — он похлопал несколько раз ладонью по запястью с зажатым в пальцах микрофоном, вытянув длинные руки в сторону сцены.       Вера, недоумённо распахнув рот, прижала руки к щекам.       — Ко-ос! — счастливо взвизгнула она, вскакивая из-за стола, выворачиваясь из цепкого объятия Пчёлкина. — Не может быть, Космос! Они же распались…       Вера порывисто бросилась в широкие объятия, обхватывая шею Холмогорова руками и повисая на нём безвольной куклой. Космос её за талию обхватил, от пола отрывая и, вместе с ней вокруг себя прокружившись, губами прижался к её лбу.       — Фирма веников не вяжет, Вер Леонидовна, — протянул он самодовольно, подставляя щёку для Вериного быстрого поцелуя. — Всё для вас.       — Спасибо, — пробормотала Вера ему в шею, ощутив, как к глазам подкатывает влага. — Спасибо, Космос, — повторила она дрогнувшим голосом, вглядываясь в его потеплевшее от нежности лицо.       Она чуть отстранилась, наблюдая за сценой в другом конце зала: там, подхватив инструменты, уже маячило четверо музыкантов. Холмогоров пощёлкал в их сторону пальцами и дал рукой отмашку, переводя глаза к оставшемуся за столом Пчёлкину, откинувшемуся на спинку стула в обманчиво-расслабленной позе. Вера эту фальшь в нём по натянутой нитью улыбке распознала.       — Украду у тебя невесту на танец? — обратился к нему, и Пчёлкин дёрнул щекой в однобокой ухмылке, скользнув по лицу Веры, расплывающемуся в довольной улыбке, и отсалютовал им бокалом. Космос протянул Вере ладонь, заглядывая в глаза, и Вера вложила в его руку пальцы. — Гости тоже на месте не сидят, — с важным видом пробасил Холмогоров, — давайте-давайте, подтягивайтесь.       Под неспешные переливы мелодии Вера умиротворённо покачивалась в объятиях Космоса, в такт гитарным переборам кивая подбородком. И хорошо так было сейчас с ним, спокойно; она даже забыла на мгновение, что платье на ней — подвенечное, а на пальце уже поблёскивает золотой ободок обручального кольца.       Нет, это совсем не имело значения. Были только они с Космосом, была музыка, а больше ничего вокруг них и не было.       — Ни-ичего не бо-ойся, я с тобо-ой, — протянул Космос над её ухом, едва попадая в ноты, но Вера в этот момент никакой фальши не слышала — только неподдельную нежность, от которой сердце под рёбрами сжималось в тугой комок.       — Я всегда с тобо-ой, — вторила она, звонко подпевая солисту и откидывая голову назад, жмурясь от удовольствия.       Вера положила щёку на пахнувшее мужским парфюмом плечо Космоса, из-под ресниц наблюдая за по-прежнему остающимся на своём месте Пчёлкиным. Он взгляда от них с Холмогоровым, в свою очередь, тоже не отрывал, только вот эмоций на его непроницаемом лице у Веры разгадать не получалось; она эту затею тут же и отбросила, погружаясь в мягкие переливы мелодии.       Музыка затихла, и Космос — к Вериному разочарованию — выпустил её из тёплых объятий.       — Иди, — хмыкнул он, кинув в сторону Пчёлкина короткий взгляд, и дёрнул краешком губ. — А то он ща во мне дыру просверлит.       Вера, коротко поджав от досады губы, поймала его ладонь и сжала пальцами. Лицо Космоса скривила мимолётная болезненная гримаса и он, едва сжав её пальцы своими, руку из Вериного захвата вытащил, подмигнув как будто на прощание. Развернулся, зашагав к своему столику; Вера, замерев на месте и обняв себя за плечи, смотрела, как он щедро плеснул в бокал отливавшего янтарём алкоголя и осушил одним махом, опустившись на стул рядом с Лизой. Та, весело расхохотавшись, тряхнула золотистыми локонами, когда Космос чуть приобнял её одной рукой, теснее к себе прижимая.       Вера, шумно выдохнув, вернулась на место рядом с Пчёлкиным, ощущая, как его испытывающий взгляд прожигает кожу. Она глотнула шампанского из гранёного фужера и прямо взглянула на него.       — Тоже бы потанцевал, — дёрнула она подбородком.       Пчёлкин, на секунду скривившись, отрицательно мотнул головой. Вера пожала плечами и перевела взгляд на сцену: заиграла новая песня.       — Моя любимая, — узнала она композицию с первых аккордов, откидываясь на спинку стула. Пчёлкин наблюдал за ней внимательным прищуром. — Что?       — Я-то думал, ты только какого-нибудь Чайковского слушаешь и на органе играешь, — ухмыльнулся Пчёлкин.       Вера рассмеялась, растерев прикрытые веки.       — А вот, — дёрнула она подбородком, — Вера Леонидовна Черкасова и Чайковского на фортепиано сыграет, и Цоя на гитаре забацает, чтоб ты знал, — она, назидательно тряхнув пальцем перед его носом, потянулась к оставленному Пчёлкиным бокалу, одним махом проглатывая плескавшуюся уже на дне огненную жидкость. — Но если есть в кармане пачка-а сигаре-ет… — напела Вера, покачивая в такт головой. — Значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день.       Пчёлкин с кривой усмешкой на лице одобрительно хмыкнул, выудив из нагрудного кармана упаковку с куревом — точно в подтверждение её словам.       — Ты уже Пчёлкина, Вера Леонидовна, — прищурился он, скользнув ладонью по Вериному затылку и постукивая картонным прямоугольником по столу.       Вера закусила нижнюю губу, сведя брови к переносице, и неопределённо ему в ответ промычала.       — Я не буду фамилию менять, — с сомнением в голосе протянула она. — Я узнавала, так можно. Разницы всё равно никакой, а мне Черкасовой быть больше нравится.       Пчёлкин вскинул скептически брови и обвёл её напряжённым взглядом.       — Не, херня получается, — осадил он Веру недовольно. — С какого это рожна моя жена будет Черкасова, когда я всё ещё Пчёлкин?       Вера только закатила глаза, цыкнув от раздражения языком.       — Ну, раз так хочется, сам и стань Черкасовым, — поддела она его, безучастный взгляд переводя на сцену, точно хотела показать, что разговор, мешавший ей слушать музыку, окончен. — Тем более, моя фамилия намного лучше звучит, — добавила только, краем глаза замечая, как лицо его мрачнеет после её колкости.       Пчёлкин провёл языком по зубам, и Вера ощутила, как его пальцы под её волосами слегка напряглись, вжавшись в оголённую кожу задней стороны шеи.       — Знаешь, что, принцесса, — притянув её к себе за затылок, хриплым голосом прошептал Пчёлкин над самым её ухом, и Вера ощутила, как его крепкая ладонь скользит от коленки вверх, по бедру. — Я тебя за твои шуточки ночью так оттрахаю, — его пальцы, с силой смяв шёлковый подол платья, впились во внутреннюю поверхность бедра, — что ты в следующий раз десять раз подумаешь, прежде чем со мной спорить.       Вера, вскинув на Пчёлкина ошалевший от его грубости взгляд под резко и широко распахнувшимися ресницами, почувствовала, как к щекам прилила волна горячей крови. Дыхание вмиг пропало куда-то — она собственным вдохом, как костью в горле, поперхнулась.       Она замерла на секунду, челюсти крепко сжав, и медленно выдохнула, наконец; мир перед её глазами как будто подёрнулся полупрозрачной пеленой гнева, и Вера, брезгливо сморщив нос, ощерила плотно сцепленные два ряда зубов.       — Знаешь, как странно получается? — по-змеиному прошипела она, сама к Пчёлкину чуть вперёд подавшись. — На нашей свадьбе должны играть песни, которые что-то для нас значат. Но эти песни, — она кинула косой взгляд в сторону сцены, — что-то значат только для меня и Космоса, — Вера, имя Холмогорова произнеся с нажимом, расплылась в елейной улыбке.       Крылья носа Пчёлкина заметно дёрнулись, но он, опустив подбородок, невозмутимо уставился исподлобья в её прищуренные от напряжения глаза.       — Прямо в этом платье, Вера.       Пчёлкин приблизил своё лицо к ней, не разрывая контакта глаз, замерев возле Вериных губ. Вера, вцепившись в его руку, нагло сжимавшую её бедро, попыталась пальцы Пчёлкина от себя оторвать — но тщетно: он намертво вцепился.       — Мы так не договаривались, — она вскочила с места слишком резко, обратив на себя внимание нескольких гостей вокруг. Вера, оглянувшись, натянуто улыбнулась и вернулась глазами к Пчёлкину.       Он, кивнув успокаивающе Вериному отцу, вцепившемуся в них пристальным взглядом, глянул на Веру снизу вверх с приторной улыбкой на губах.       — Мы договаривались, что ты меня слушаешься, — поймав её ладонь в свою и огладив тыльную сторону подушечкой большого пальца, ответил Пчёлкин.       Вера шумно выдохнула, закинув голову назад раздражённо, и усталым жестом заслонила лоб рукой.       — Не тогда, когда тебе просто нравится в главного играть, — процедила она, расширенными глазами уставившись на сохранявшего напускное спокойствие Пчёлкина.       Он качнул головой к плечу и, проведя языком по зубам, с безучастным видом плеснул в опустевший бокал коньяка.       — Всем стало бы легче, если бы ты просто признала, что я и есть — главный, — слишком пристально наблюдая за наполняющимся алкоголем стеклом, спокойно произнёс Пчёлкин. Он, дёрнув щекой в гадком подобии кривой улыбки, отсалютовал молча смотревшей на него Вере стаканом, щуря один глаз. — Правда, Вер.       Вера, опустив подбородок, вперилась в его расслабленное лицо мрачным взглядом исподлобья. И нечего было возразить, по сути-то; разве был сейчас Пчёлкин неправ?       Она, поджав губы, завела руки за голову, пальцами путаясь в обильно политых лаком прядях волос. Подцепила гребень фаты, выуживая его длинные тонкие зубцы из причёски, и откинула полупрозрачную кисею на спинку собственного стула.       — Пойду воздухом подышу, — выплюнула она раздражённо, разворачиваясь на каблуках под насмешливым взглядом Пчёлкина.       Путь преградила фигура отца, неожиданно выросшая перед глазами.       — Вера, — позвал он и не дал двинуться дальше, опуская руку на её предплечье и мягко, но настойчиво чуть притягивая к себе. — Что за сцены? — продолжил недовольно, скосив взгляд в сторону и наигранно улыбаясь.       Вера цокнула языком, прикрывая на секунду глаза, чтобы подавить волну раздражения, поднимающуюся из-под солнечного сплетения.       — Ничего, пап, — елейно ухмыльнувшись, склонила она голову набок. — Спорили, в какой цвет красить стены в спальне.       Отец обвёл её лицо, искривлённое похожей на оскал улыбкой, задумчивым взглядом. Нервное напряжение из свинцово-серых радужек вдруг исчезло, расплавившись от едва мелькнувшего огонька сочувствия.       Отец выглядел усталым. Не таким измождённым, как при выписке из больницы после инфаркта, но сильно как будто осунувшимся и чересчур бледным. Вера в недели перед свадьбой каждый день думала о том, что драгоценное время утекает сквозь пальцы, как пригоршня песка, пока они бестолково ждут дурацкой церемонии и, в сущности, бездействуют; но это они бездействуют, а рак-то не дремлет, рак подтачивает его день за днём и с каждым часом всё бо́льшую силу набирает, по крупице отбирая остатки жизни у отца.       Вере только надеяться оставалось, что они успеют — успеют уехать, отвоевать у смерти ещё немного времени.       Вера отцовскую ладонь, покоившуюся на её запястье, легонько сжала пальцами в ободряющем жесте. На губах её заиграла примирительная улыбка; от его измученного вида всякое желание ужалить посильнее, обвинить, предъявить счёт собственных обид — хоть и жгучее, но лишнее в этот момент ¬— растворялось.       — Всё нормально. Устала просто, — она скользнула по его лицу обеспокоенным взглядом. — Ты как, нормально?       Отец утомлённо сморщился на секунду и оттянул ворот белоснежной рубашки.       — Поеду домой, — слабо улыбнулся он и ласково заправил локон волос Вере за ухо. Его ладонь, скользнув по её щеке, вдруг опустилась ей на лопатки, прижимая к отцовской груди в таком нужном сейчас Вере жесте. — Будь счастлива, девочка моя, — выдохнул он ей в макушку, оставляя на волосах короткий поцелуй. — И дай ему себя защитить, — чуть отстранив её от себя, добавил отец, заглядывая Вере в глаза до мурашек пронизывающим взглядом.       Вера, вымученно улыбнувшись, покивала, закусывая нижнюю губу. Не могла избавиться от горечью оседающего на душе ощущения, будто бы каждая встреча с ним, каждое вот такое редкое и порывистое объятие могут оказаться последними; точно какие слова они друг другу бы ни говорили, а смысл будет один. Прощай.       Потому захотелось как будто вселить в него хотя бы слабую тень надежды, а на что — сама не понимала: что он сделал всё правильно? Что не ошибся? Что этот её брак, как принято выражаться, заключён был на небесах? Вере ощутимых сил сто́ило сейчас не скривиться, а согласно кивнуть ему в ответ.       — Езжай, пап, — произнесла она тихо, — тебе нельзя перенапрягаться.       Отец только сморщился досадливо — сложно было ему принять собственное поражение перед лицом болезни — и коротко повёл подбородком.       Балкон располагался возле сцены, и Вера, ныряя в вечерний сумрак, оставила приоткрытой дверцу с тайной радостью: «Секрет» ещё выступал, и отсюда можно было слушать песни, тёплой ностальгией откликающиеся в душе, в спокойном одиночестве — будто бы действительно только для неё, а не для охмелённой праздником толпы, они и выступали.       — Замёрзнешь же, — послышался позади неё знакомый голос, и Вера обернулась: в дальнем углу, оперевшись на парапет, курил Космос.       Он, скинув с широких плеч пиджак, пропахший табаком, набросил его на Веру и остановился возле неё, тоже устремляя взгляд к музыкантам.       Они постояли так в молчании, объятые облачками дыма его сигареты, пока Вера, обхватив себя за локти ладонями, не подняла к нему глаза.       — Как тебе Лиза? — спросила она с вымученной кокетливостью, стрельнув взглядом в сторону подруги, танцевавшей в паре с незнакомым Вере мужчиной. Вот уж кому сегодняшние торжества по душе были — так это Лизе.       Космос, мазнув по фигуре Лизы глазами, одобрительно цокнул краешком губ.       — Классная девчонка, — вынес он вердикт, щелчком отбрасывая окурок за балконное ограждение.       — Ты ей нравишься, — пожала Вера плечом, поджимая губы в мягкой улыбке. — Только я тебе не говорила, — заговорщицки подмигнула она Холмогорову.       Космос потёр затылок ладонью, широко улыбнувшись, и всплеснул рукой.       — Слушай, куда вот время бежит, а? — хмыкнул он, снова привалившись к парапету. — Такими мелкими вас обеих помню, да и сам шкетом был, а сейчас… — он, закусив нижнюю губу ровным рядом зубов, замолк, уставившись в тёмное небо. — Четвёртый десяток не за горами, — тряхнул он головой, — а тебя ваще, вон, замуж выдаём.       Космос, обведя её печально-задумчивым взглядом, спрятал губы между зубами. Вера, вздохнув с тихим стоном, зажала пальцами висок и устроилась возле Холмогорова, плечом к нему прислоняясь.       Космос, тяжёлую руку ей на плечи опустив, склонился над Верой.       — Я ж знаю, Вер, это он тебе чё-то сказал, — пробормотал Холмогоров Вере в висок, — запугал, не знаю. Ты не сама мне тогда всю эту чушь высказала, — низкий голос Холмогорова отдался в Вере снова всколыхнувшимся чувством вины.       Она теснее обхватила себя руками, с силой зажмурившись.       — Кос, ты… — голос дрогнул предательски, и Вера потрясла головой. — Ты меня прости за это всё. Просто… — Вера, отстранившись, заглянула в его поблёкшие от тревоги глаза, — просто отцу хуже становится с каждым днём. Я с Пчёлкиным договорилась, что сразу после свадьбы полечу с ним на лечение, мы уже клинику нашли в Германии, всё устроили. Пускай он, — Вера, прервавшись, пожевала губы, — пускай делает, что хочет. Бизнесом управляет, деньги свои считает, над златом тут чахнет… Я с отцом хочу хоть напоследок побыть, — она горько усмехнулась, — раз при жизни не вышло нормальных отношений, то хоть, может, при смерти что получится…       Космос сверху вниз на Веру смотрел обречённо, между широких чёрных бровей залегла глубокая складка.       — Не хочу просто этих всех проблем: будет свадьба, не будет… Отец не успокоится, пока со мной вопрос не решит. Так что пускай думает, что всё устроил и спокойно едет лечиться, — Вера ощутила, как тёплая ладонь Холмогорова накрыла её собственную, — а с браком этим, может, само как-нибудь потом что и решится, — её губы свело в тревожной улыбке. — Я сейчас только об отце думаю.       И пускай это было не всей правдой — пускай сейчас половину правды Вера от Космоса всё равно утаивала, — но на душе стало чуточку легче от того, что удалось с ним объясниться, точно ластиком стереть собственные же слишком жестокие слова, которых он — Вера подумала об этом со сжавшимся от боли сердцем — совсем тогда не заслуживал.       Космос, шумно выдохнув и скривившись в болезненной гримасе, порывисто притянул Вере к своей груди, подбородком утыкаясь ей в макушку.       — Проехали, Вер, — произнёс он тихо, ободряюще проведя ладонью по её спине. — О! — сжав слегка её плечо пальцами, отстранился он и мотнул подбородком туда, где за открытой балконной дверью Вера услышала до боли знакомые переборы мелодии, — «Алиса», — Холмогоров протянул ей ладонь, приглашая на танец. Вера, сжав его руку пальцами, вторую кисть опустила Космосу на плечо, ощутив, как он раскачивает её в такт музыке. — Как бы нам встре-етиться, как поболта-ать обо всём, — завёл он строки, уже почти оскомину набившие — такими они были знакомыми.       Но она, мягко улыбнувшись, подпела ему в унисон, с отдающейся внутри тёплой негой вслушиваясь в то, как гармонично звучал дуэт их голосов: её, звонко-высокого и деликатного, и его, низкого, бархатно-низкого.       Может быть, и была где-то параллельная Вселенная, в которой они с Космосом точно также танцевали под «Алису», приникнув друг к другу в порыве нежной ностальгии, но совсем в ином качестве — там бы, в той Вселенной, на руке Холмогорова блестело бы парное Вериному обручальное кольцо; и фамилию его даже, наверное, она бы без раздумий взяла.       Может быть, где-то она и была, эта Вселенная.       Где-то, но не здесь.       Вера, счастливо зажмурившись, уткнулась лбом в ткань накрахмаленной рубашки на плече Холмогорова, ощутив, как под глазами уже собирается солёная влага. Она, не сдержавшись, даже хлюпнула носом сквозь отдающую горечью усмешку.       — Кос, спасибо тебе, — возвела она взгляд к его умиротворённому теперь лицу, закусывая губу. — Правда, спасибо, — она разглядывала с детства знакомые черты, находя в них столько милой сердцу тоски по безоблачной юности, что сердце, казалось, трепыхалось внутри пойманной в силки птичкой. — Я тебя так люблю, — Вера, выскользнув ладонью из его пальцев, обвила руками шею Холмогорова, с силой к нему прижимаясь и поспешно добавляя: — Как друга… но так люблю, Космос, — спрятала судорожный всхлип где-то под его челюстью, до которой доставала-то с трудом — даже на каблуках пришлось на носочки подняться.       — Знаю, Верка, знаю, — скользнув руками от талии к лопаткам и теснее её к себе прижимая, уверил её Космос и оставил на лбу лёгкий поцелуй. — Я тебя тоже.       Музыка кончилась как-то слишком резко, и Вера услышала донёсшийся со стороны сцены резанувший по ушам голос своего — теперь уже — мужа:       — Уважаемые гости, — начал Пчёлкин, и Вера обернулась лицом туда, где он стоял, обхватив микрофонную стойку и вперившись потяжелевшим взглядом не в зал, к которому обращался, а прямо в них с Холмогоровым, стоявшим в обнимку на холодном балконе. — У меня тоже есть подарок для невесты, — он обернулся к замершим за его спиной музыкантам, что-то у них спрашивая и снова разворачиваясь лицом к Вере. Он хлопнул себя по лбу ладонью с напускной досадой, — то есть, уже для жены, — с нажимом отчеканил, опустив подбородок, но растянув губы в отдающей гадким ехидством улыбке.       — Ну всё-ё, — повернувшись лицом к залу ресторана, присвистнул Холмогоров, руки с талии Веры не убирая. — Началось в колхозе утро. Пчёла ж у нас, ё-моё, — он хохотнул невесело, — певец дохуя.       Космос постучал себя пудовым кулаком по виску, в упор глядя на Пчёлкина; тот, махнув на него рукой, поправил длинную ножку под микрофоном, щёлкнул пальцами уже приготовившимся за его спиной музыкантам.       — Вера Леонидовна, прошу, — он повёл ладонью в приглашающим жесте, и Вера, шумно выдохнув, сделала несколько шагов к выходу с балкона. Космос, подталкивая её в спину, скользнул за ней в залитый тёплым светом люстр зал. Пчёлкин, дождавшись, пока Вера окажется возле сцены, несколько раз хлопнул в ладони. — Прошу любить и жаловать, Вера Леонидовна, — он опустил подбородок, вперив в неё масленый прищур исподлобья, — теперь уже Пчёлкина.       Вера, схлестнувшись с Пчёлкиным мрачным взглядом, растянула губы в фальшивой улыбке. Пчёлкин дал отмашку четвёрке музыкантов, и удовлетворённо помотал головой в такт разлившимся по залу гитарным аккордам.       Пел он лучше Космоса; но Вере гуляющий мимо нот басистый голос Холмогорова минуту назад казался для ушей мёдом, а вот хрипловатые переливы голоса Пчёлкина точно склизкими щупальцами мерзкого спрута дотягивались до неё и обвивались вокруг шеи, не позволяя даже сделать полноценный вдох.       — Край небоскрёбов и роскошны-ых ви-ил, — тянул он, не выпуская из цепкого захвата уже помутневших от алкоголя глаз Вериной фигуры.       Космос, замерший подле Веры, шумно хмыкнул.       — Ишь, старается, — выдохнул он сквозь смешок, и Вера помотала пренебрежительно головой, многозначительно на него взглянув.       Пчёлкин, завершая последний куплет не особенно знакомой Вере песни, снял со стойки микрофон и спустился по лестнице из трёх невысоких ступенек, приближаясь к ней и вклиниваясь между ними с Космосом. Его рука обвила Верины плечи, с силой притягивая к мужской груди.       — Я же просил, — шепнул он ей на ухо, обдавая дыханием с терпким запахом алкоголя, чтобы этого больше не повторялось.       — Ничего не было, — пробормотала она тихо, уставившись перед собой невидящим взглядом.       Вместо ответа Пчёлкин, опустив ладонь Вере на затылок, развернул к себе её лицо и опустился с требовательным поцелуем на губы, не позволяя увернуться.       — Спасибо, — оторвавшись от неё, крикнул он в ребристую головку микрофона, тряхнув рукой.       Его пальцы на Верином затылке сжались сильнее, сминая тонкую кожу; и Вера готова была поклясться: если бы вокруг никого не было, Пчёлкин — в наказание — просто схватил бы её за загривок, будто нашкодившего котёнка.       Праздник жизни — чьей угодно чужой, но не её собственной — тянулся и тянулся, мельтешил перед Вериными глазами разноцветными смазанными пятнами, сливался в одну скомканную какофонию голосов и звуков, звона стекла и пьяных тостов, пока Вера, снова вернувшись за свой стол, со стороны наблюдала за происходящим.       С Пчёлкиным больше толком и словом не обмолвились. Он сидел только рядом, молчал, то и дело вскакивая и заговаривая с мало знакомыми Вере людьми; и по голосу его даже казалось, что пребывал он в благостном расположении духа, как счастливому новоиспечённому мужу и полагалось. Только вот когда он возвращался, снова застывая рядом с Верой каменным изваянием, она кожей ощущала волны исходящего от него едва не искрящегося напряжения. Впору было от этого сжиматься всем телом, искоса бросая на Пчёлкина вороватые взгляды, чтобы хоть так убедиться: он не глядит на неё волком и не сжимает в руке какой-нибудь столовый ножик с совершенно понятным намерением.       Чувствовала себя соломой набитой куклой, которую водрузили зачем-то на алтарь: сиди здесь неизвестно зачем, вся в белое разряженная, исключительно в декоративных целях. Она и сидела, покорно выполняя назначенную функцию, и думала, что и правда: сейчас она не человек, она всего лишь функция. Может, ей и самой так даже удобнее было — больше всего хотелось самоустраниться, слиться со стеной за собственной спиной; и Вера даже горько про себя усмехнулась: стена тоже была белой, так что, быть может, она, и правда, на её фоне как-то терялась.       Нет, частью торжества Вера себя точно не чувствовала, только вот с неясным страхом думала о том, что произойдёт, когда оно кончится. Когда придёт время прощаться, выходить под руку с Пчёлкиным на ноябрьскую стужу и тут же нырять вместе с ним в салон тёплого авто, которое, по всей видимости, повезёт их знакомой Вере дорогой домой. Но не в тот дом, который за несколько лет всё-таки успела уже обжить и почувствовать своим, а в другой, пустой и необитаемый, который будет принадлежать теперь ей — и Пчёлкину.       Этот новый дом, хоть Вера и не видела его ещё ни разу, представлялся ей тёмным и почему-то абсолютно пустым, с голыми бетонными стенами и глазницами окон, зияющими зловещей чернотой. Он будет её с Пчёлкиным объединять; он — и такой же бездушный штамп в паспорте.       И ещё это висящее в воздухе между ними нехорошее напряжение, которого, наверное, кроме них никто и не видел — а потому оно, вопреки здравому смыслу, и становилось связующим для них звеном. Обволакивало Веру, затягивало в себя, как болотная трясина, и не выпускало, приклеивало к Пчёлкину тягучей вязкой жижей.       Вера бы и рада была, после того их ночного разговора в собственной спальне, сохранять в отношениях с Пчёлкиным зыбкий нейтралитет; видит Бог, она и старалась. Вроде бы получалось даже, пока этот разговор про фамилию не случился и Пчёлкин ни с того ни с сего удила не закусил, а она сама поддалась на провокацию и не упустила возможности по старой привычке пару шпилек ему во вздыбившееся вдруг эго воткнуть.       Задеть за больное, что тут скажешь, получилось у Веры мастерски; а масла в огонь — это уж очевидно в Пчёлкине считывалось — добавил Космос одним своим, кажется, присутствием в поле зрения Веры. Может, не увидь он их порывистых объятий на балконе (а он и не должен был ведь увидеть), удалось бы вспыхнувшую искру затушить, покачнувшийся злосчастный нейтралитет вернуть в прежнее шаткое, но равновесное положение.       Но сейчас, ощущая его присутствие рядом разбегающимися по коже стайками холодных мурашек, Вера точно в глухую стену тихой ярости Пчёлкина упиралась и не могла никакого ключа к нему подобрать, чтобы усмирить как-то, успокоить.       И настойчивый внутренний голос подсказывал, что наедине с ним и подавно сделать этого не выйдет — не той весовой категории противник.       Поэтому когда Пчёлкин, мимолётом глянув на запястье, поднялся и одним взглядом приказал Вере тоже со своего места встать, она ощутила, как сердце резко ухнуло вниз. Тамада бодрым голосом объявил о том, что молодожёнам пришло время, наконец, отбыть, и Пчёлкин, взяв Веру под локоть, потянул её за собой к выходу.       Толпа захмелевших гостей высыпала за ними на улицу, и Вера выхватила из пёстрой людской массы Лизино лицо. Та, приблизившись, обняла Веру, и она вдохнула родной запах фруктовых духов, зарывшись носом в светлые локоны.       — Ну, ты только не рыдай, — вполголоса произнесла Лиза на ухо, слегка похлопав Веру по спине. — Твоё семейное счастье в надёжных руках, — улыбнулась она лукаво, стрельнув глазами в сторону Космоса, — всё на мази.       Не то чтобы Вере приходилось верить в приметы, но сейчас, глядя в счастливое Лизино лицо, она с трудом подавила в себе желание сказать, что вообще-то ей, на самом деле, хотелось бы, чтобы ничего у Лизы на мази не было и чтобы сегодняшнюю ночь она провела с кем угодно, но только не с Космосом. Но вместо этого Вера, слабо улыбнувшись, прижалась лбом к Лизиному лбу, заглядывая в светящиеся радостью глаза, и легонько кивнула.       — Он сказал, что ты классная, — подмигнув, выдохнула Вера.       Лиза демонстративно закатила глаза, всплеснув руками.       — А что ещё он мог сказать? — пропела она довольно, кокетливым жестом закидывая прядь волос за плечо.       Вера, закусив нижнюю губу, согласно покивала и обернулась к ожидавшей их машине. Пчёлкин, стоявший тут же возле авто, прощался со своими родителями — с Верой они мимоходом как-то познакомились ещё в ЗАГСе, — обнимая припавшую к его груди мать.       — Мамуль, ну всё ж хорошо, — поглаживая её по спине, повторял Пчёлкин; и Вера на эту сцену смотрела, застыв, даже с долей какого-то удивления: сложно было представить Пчёлкина в роли заботливого сына.       — Верочка! — позвал её старший Пчёлкин, когда она сделала пару шагов по направлению к ним. Он заключил Веру в объятия, и она, ошеломлённая внезапным проявлением нежности в свой адрес, удивлённо вскинув брови, взглянула в лицо Пчёлкину из-за плеча мужчины. Губы сами собой всё-таки расплылись в сдержанной, но искренней улыбке, и она сама приобняла легонько отца Пчёлкина в ответ.       — Вы к нам заходите, дети, — отрывая от груди Пчёлкина заплаканное лицо, посмотрела участливо на Веру его мать. — Заходите-заходите, мы же не познакомились даже по-человечески, Витюш, — глядя снизу вверх на сына, настаивала она.       — Зайдём, мамуль, — с заигравшей на губах ласковой улыбкой заверил он, оставляя короткий поцелуй на её щеке. — Всё, ехать уже пора.       Мать Пчёлкина, прижав к груди руку, перекрестила в воздухе Веру и зажала ладонью рот, снова раздаваясь в едва сдерживаемых рыданиях и мотая головой из стороны в сторону.       — Ну всё, Наташ, — перехватывая жену из рук сына, тихо произнёс отец Пчёлкина. — Давайте, сынок, — обратился он к сыну, сцепляя ладони с ним в прощальном рукопожатии. — Правда, заезжайте вдвоём.       Пчёлкин распахнул для Веры дверцу машины, и она опустилась на сиденье, точно прячась от обступивших со всех сторон людей. Взгляд упал на возвышающееся над толпой лицо Космоса. Она, дрогнув уголками губ в неуверенной улыбке, помахала ему ладошкой; Холмогоров тряхнул сжатым кулаком на прощание. Пчёлкин хлопнул в этот же момент дверцей — и, как показалось Вере, сильнее, чем требовалось: она от громкого звука вздрогнула, прижав стиснутую ладонь, которой только что прощалась с Космосом, к губам.       Сам Пчёлкин опустился на сидение с другой стороны, положив между ними свой снятый пиджак. Вера откинулась затылком на подголовник, прикрывая глаза; почувствовала, как машина под ними осторожно тронулась. Она, чуть приподняв ресницы, скосила глаза к окну: там, за тонированным стеклом, замерли, припав друг к другу, родители Пчёлкина, а по обе стороны от них — Космос, опустивший тяжёлую ладонь на плечо матери, и Лиза, со скрещенными на груди руками вглядывавшаяся в окошко машины.       Все на этой свадьбе их почему-то любили. И от этого понимания так горько ей сделалось на мгновение, что Вера тяжело вздохнула с вымученным тихим стоном на губах.       — Впервые в жизни тебе завидую, — пробормотала она вполголоса, не глядя на Пчёлкина.       Он, повернув к ней лицо, вопросительно вскинул бровь.       — Родители у тебя милые люди, — едва шевеля от накатившей вдруг усталости губами, пояснила Вера.       Пчёлкин, прищурено исподлобья на Веру взглянув, скользнул по сиденью ладонью, опуская свои пальцы на Верины.       — Могу поделиться, — чуть придвинувшись к ней, произнёс он сквозь тихую усмешку.       Его губы вдруг оказались возле мочки её уха, захватывая нежную кожу в плен и чуть оттягивая. Рука, обвившая её челюсть, развернула Веру лицом к Пчёлкину, и она, почувствовав, как сбивается в рваный ритм собственное дыхание, чуть приоткрыла рот в попытке вдохнуть чуть больше воздуха, пропитавшегося запахом алкоголя, табака и амбровых нот парфюма Пчёлкина; но он этим воспользовавшись, проскользнул внутрь влажным языком.       Вера, на мгновение замешкавшись, упёрлась ладонью в его плечо, лицом от Пчёлкина отворачиваясь.       — Я устала, — выдохнула она, вжимаясь в дверцу за собственной спиной и тщетно пытаясь Пчёлкина отодвинуть; щёка впечаталась в холодную гладь стекла.       Его рука опустилась к груди, бесцеремонно сжимая мягкую округлость, пока губы чертили дорожку до впадинки между ключиц. Ладонь Веры, упиравшаяся в плечо Пчёлкина, сжалась в кулак, до боли впиваясь острыми ногтями в кожу. Вера рвано и шумно выдохнула, поёрзав на сидении, когда он резко опустил тонкую атласную бретельку платья, обнажая грудь. Губы, обхватившие затвердевший то ли от прохлады, то ли — и сама эта мысль её испугала — от возбуждения сосок, оттянули его, и Вера ощутила лёгкое прикусывание на чувствительной коже.       Вера, сдавленно и коротко простонав сквозь сжатые зубы, будто пытаясь спрятать от него постепенно таящую трезвость рассудка, свела плечи, горбя спину, и попыталась отгородиться от Пчёлкина рукой, в защитном жесте прикрывая обнажившуюся грудь.       Странный это был момент; Вера внутри тела отчётливо ощущала отклик на его ласки, только к растекающемуся под кожей томлению примешивалось и вязкое отчуждение: две субстанции отторгали друг друга, раствориться не могли, точно в бурлящий кипяток масла плеснули — и вот этот коктейль вспыхнул смертельным пламенем, в пепел из страха и возбуждения обращая оставшиеся в голове мысли.       Странный это был момент. Её беззастенчиво целовал собственный уже муж, как будто имел сейчас на то полное право; и Вере казалось, что право у него, на самом деле, было — а у неё, напротив, права теперь ему твёрдо отказывать не было. И те гадливые ощущения, которые она точно мелкий бисер собирала в жалкую горстку, кидала беспомощными мольбами её не трогать, ничего сейчас не значили и не могли значить — ни для неё, ни, тем более, для неё.       Она больше не имела права сказать ему «нет», не было у неё на то веских причин — не прописали их юристы-крючкотворцы в брачном договоре.       Пчёлкин, переместившись к её лицу, не убирая с челюсти цепкого захвата пальцев, посмотрел Вере в глаза затуманенным взглядом.       — А я не шутил, Вера, — облизнув нижнюю губу, угрожающе ощерился он; и в Вере этот его оскал всколыхнул отголосок липкого испуга, заставившего сжавшееся сердце пропустить удар.       Он, вдруг резко отстранившись и выпустив Веру из капкана, откинулся на спинку сидения и хрипло окликнул водителя:       — Командир, давай-ка там поднажми, — Пчёлкин, вздёрнув уголок губы в кривой ухмылке, искоса бросил на Веру многозначительный взгляд, весело подмигнув. — Сам понимаешь, не терпится.       Вера, съёжившись в противоположном конце салона, опустила веки, заслоняя лоб рукой.       Когда машина остановилась, она распахнула дверцу, во все лёгкие втягивая свежий холодный воздух. Вера, выскочив из салона, едва не срываясь на бег — тонкие шпильки туфель вонзались в землю и тонули, отчего казалось, что твёрдая почва из-под ног уходит — прошагала к дверям нового дома.       — Куда побежала-то, — раздался в тишине ночи хриплый голос Пчёлкина, и Вера ощутила скользнувшую по шёлку платья на животе его руку, вжимающую её спиной в мужскую грудь. — Ключи у меня, — он, тряхнув перед её лицом бренчащей связкой, усмехнулся Вере в шею, приникнув к покрывшейся мурашками коже. Пчёлкин вставил в скважину ключ, толкнув поддавшуюся створку, и увлёк Веру за собой внутрь дома, по-прежнему прижимая к себе спиной.       Дверь затворилась позади них с тихим щелчком — и бежать, кажется, уже было некуда.       Внутри было темно и пахло чем-то цитрусово-химическим, Вера воздух втянула с шумом, ощущая бёдрами твёрдость ниже его пояса. Брошенная на тумбу с высоким трюмо связка ключей звякнула, и Пчёлкин тесно сжал её талию обеими ладонями, не отрываясь от шеи. Вера судорожно сглотнула, откидывая в сторону голову — хотела будто отстраниться сама, но только сильнее подставила кожу под терзающие её поцелуями губы.       — Я не хочу, — уперевшись в тумбу руками, выдохнула она сквозь зубы, напряжённой струной вытягиваясь в попытке отстраниться от обдающей жаром мужской груди.       Пчёлкин, издав в её шею тихий смешок, ладонями скользнул по бёдрам вниз, сминая и задирая подол платья; пальцы его оказались на кружевной ткани трусиков, с силой вжимаясь туда, откуда по её телу расходилось предательское возбуждение.       — Хочешь, — отодвинув полоску ткани, он провёл по влажным складкам пальцем и потемневшим взглядом посмотрев на неё сквозь широкую гладь зеркала, отразившую Верино лицо с распахнувшимся от нахальных движений ртом. Она крепко зажмурилась, ощутив, как подкосились от слабости колени. — Сильно хочешь, — приспустив корсет платья, он зажал пальцами оголившийся сосок, и тут дрогнули, согнувшись в локтях, уже её руки, заставляя её нагнуться, сильнее вжимаясь бёдрами в его пах.       Вера сквозь собственный стон услышала звук расстёгивающейся молнии, и вместо его рук к её входу прижался напряжённый член. Пчёлкин, сжав её шею пальцами, заставил её поднять лицо к зеркалу, и Вера поймала его залитый тёмной пеленой похоти взгляд, когда грубым толчком он вошёл внутрь, не позволяя ей рукой, вцепившейся в нежную кожу бедра, отстраниться. Только притянул ещё ближе, глубже проникая, и лицом уткнулся в ворох растрепавшихся волос.       Вера, до боли закусив губу, ощутила, как сжимаются вокруг него её мышцы — и сама не разобрала: от чувства ли приятной заполненности, или от никуда не пропадавшего всё это время сковывающего деревенеющее тело страха перед его бескомпромиссным напором.       Пчёлкин остановился, как будто давая ей привыкнуть к себе, и снова толкнулся внутрь, срывая с её губ тихий полувздох-полустон. Его скользящие в ней движения — сначала мягкие и осторожные, а затем быстрые и жёсткие — с каждым разом становились грубее; Вера прижалась щекой к холодному стеклу зеркала, закрывая глаза и погружаясь в нарастающую внизу живота истому. Одна его рука безжалостно сжимала грудь, пока вторая не выпускала из железной хватки шею; и ей казалось, что если бы не его тесно прижимавшееся тело, она бы сползла — нет, не сползла, а просто стекла — прямо на пол на подкашивающихся ногах.       Пчёлкин, опускаясь беспорядочными поцелуями то на её плечо, то на приоткрытые от тихих стонов губы, сжал её едва не сводимое судорогой тело ещё крепче — хотя крепче, казалось, было уже совершенно невозможно, — точно хотел слиться с ней в одно целое, с силой вдавливая в свою грудь. Вера прогнулась в пояснице, издавая умоляющий стон, и он, вторгаясь до упора — Вера зашипела от боли, прогнавшей, наконец, тлевшие искры возбуждения, — сделал ещё несколько резких рывков, коротко рыкнув ей в волосы.       Пчёлкин расслабился, чуть обмякнув и неспешно скользя внутри.       — Видишь, как нам может быть хорошо, — опускаясь на её губы ленивым поцелуем, выдохнул он ей в рот.       Вера, устало нахмурившись, сглотнула, пытаясь отдышаться. Что хорошо, кажется, было ему, а не ей, говорить не стала — не нашлось теперь сил; и она только уткнулась в отрезвляющий холод зеркала лбом.       — Где здесь ванная? — не открывая глаз, хрипло произнесла она.       — Хер знает, — убирая с её шеи волосы и проводя кончиком носа по Вериному затылку, ответил он с тихим смешком. Оттянул губами кожу, ласково оглаживая ладонями её талию. — Пойдём искать? — чертя губами дорожку к линии челюсти, предложил он ласковым голосом — таким, какой Вере меньше всего сейчас хотелось слышать. Нет, эта сквозившая сейчас в нём нежность казалась ей до невозможности мерзкой, грязной, липкой — какой угодно, только не приятной.       Выпускать Веру из объятий и отрываться он не спешил — так и замер, вжимаясь грудью в её спину под звук их, сливавшееся в одно, шумного дыхания.       Вера открыла глаза, проведя ладонью по щеке, и вывернулась из его ослабших наконец объятий, ощутив, как скользнул по ногам расправившийся подол платья.       — Она тут наверняка не одна, — не глядя на Пчёлкина, выдохнула она, скрещивая на груди руки, чтобы прикрыть наготу груди, и сделала несколько шагов вглубь коридора.       Оглянулась: планировка почти такая же, кажется, как в её собственном доме; Вера наугад свернула налево, приоткрывая одну из дверей и, щёлкнув выключателем, к радостному своему облегчению обнаружила за ней сияющую белоснежным кафелем ванную. Зажмурилась от яркого света, быстро скользнув внутрь, и спешно закрыла за собой дверь, тут же щёлкнув замком.       Вера опустилась на холодный бортик ванной, выкручивая на максимум кран — так, чтобы шум быстрой струи заглушал звенящую тишину — и прижала к щекам ладони в изнеможении. Между ног, ставших ватными от слабости, чуть саднило. Сухие губы болели от слишком грубых поцелуев, и она провела по ним смоченным в холодной воде пальцем — не помогло толком, правда.       Скинула безбожно измятое теперь платье на пол, когда ванна, наконец, наполовину заполнилась — пар от водной глади поднимался седыми белёсыми клубами, — и опустилась в спасительное тепло воды. Только, казалось, какой бы напор она сейчас ни включила, сколько бы на себя ни вылила, а смыть липкую обречённость у неё всё равно не получилось бы.       Раздался негромкий стук в дверь, и Вера, закатив глаза, повернула к ней лицо, ощутив под щекой фаянсовый холод.       — Вер, — негромко позвал Пчёлкин по ту сторону; неизвестно, чего от неё теперь только хотел — всё ведь получил уже, что мог, так зачем снова мучает?       — Сука, — выругалась полушёпотом сквозь зубы и добавила, точно со стороны услышав, как собственный голос, такой непривычно низкий и хриплый, срывается почти на истеричный крик: — Я же сказала, что я устала. Отъебись, пожалуйста.       Ничего. Ничего страшного. Ещё неделя — и она уедет. Уедет в Германию, надолго; и даже — сейчас так этого хотелось — никогда больше, может, сюда к нему не вернётся.       Только протерпеть неделю; ей же это ничего не сто́ит. Неделя эта, всего семь жалких дней, будут всё равно заполнены сборами, хлопотами, какой-то суетой. Она, может, и в этом противном новом доме-то почти времени проводить не будет: днём — учёба, вечером — чемоданы, столько ведь всего надо взять — и всё не здесь, а дома. Там можно будет спрятаться от Пчёлкина, от всего окружающего, от всех окружающих.       По лицу крупными каплями заструилась влага — только не пресная, а солёная, обжигающая сильнее исходящего паром кипятка из-под крана. Это ради отца, всё ради отца. Пчёлкин сказал, что никого она, Вера, не любит; а она любит — Лизу любит, Космоса любит, отца тоже любит, сильнее всех любит, потому что больше у неё никого нет — сейчас, в чужой холодной ванне, она это отчётливее всего понимала.       Пчёлкин не знает о ней ничерта. Ничерта.       Вера, судорожно всхлипнув, зажала лицо ладонями, не позволяя звуку рыданий перекрыть шум воды.       Пролежала так, в тёплой воде, неизвестно сколько времени, пока кожа на подушечках пальцев не сморщилась неприятно — и даже после этого не нашла в себе сил вылезти из уютного кокона замкнутого пространства, где она, наконец-то, за весь день впервые оказалась одна. Растрёпанная, полностью обнажённая и способная выпустить хоть толику того кома тесно переплетавшихся эмоций, который всё её существо заполнял и изнутри распирал — вот-вот кости от напора захрустят.       Разморённая тёплым паром, Вера сама не заметила, как метавшийся в смутных раздумьях разум постепенно поддался пелене липкого сна. В полуяву дрёмы виделось лицо Пчёлкина, растворявшееся в тумане, и на его месте вдруг возникала тёплая улыбка Космоса, и Вера хотела утонуть в его искривших нежностью глазах.       Вскинувшись вдруг, выныривая из сна, она поднялась, сев в ванне и обхватывая себя за плечи. Нет, тут бы только не уснуть.       Вера, шумно выдохнув, поднялась и шагнула ступнёй с поджатыми пальцами на холодный пол, завернувшись в загодя оставленное кем-то полотенце. Подхватила валявшееся платье, отпирая дверь и прислушиваясь к намертво застывшей в доме тишине. Пчёлкина не было ни возле ванной комнаты, ни в коридоре; гадать, куда он делся, хотелось сейчас меньше всего.       Она, сжав крепче в руке шёлковую ткань платья, вдруг поняла, что тут у неё даже и одежды-то нет — только это самое злосчастное подвенечное платье, невесть как вообще не порвавшееся от натиска Пчёлкина.       Ведь её дом здесь недалеко; а там и все вещи, и — она с нахлынувшей вдруг надеждой подумала — и её собственная постель, пахнущая свежестью и уютом. Вера, поджав нерешительно губы, оглянулась к лестнице в конце коридора, которая, должно быть, тоже вела к спальням — но подниматься туда, ложиться в холодную чужую постель, видеть Пчёлкина… Он ведь, наверное, заснул уже? Хотелось, чтобы он уже заснул; но не хотелось, ткнувшись в какую-нибудь из комнат, его нечаянно увидеть…       Нет, совсем всего этого не хотелось — больше всего на свете сейчас.       Вера скользнула в платье, порадовавшись, что вопреки Лизиным увещеваниям всё-таки выбрала самый простой фасон — теперь одеться было легко, и нащупала тут же оставшийся пиджак Пчёлкина, накинув плотную ткань на плечи: её собственное пальто осталось то ли в ресторане, то ли в машине — бог его уже знает.       Выскочила на улицу, ежась от тёмного холода ночи, и огляделась, пытаясь определить, где находится. Посёлок их знала, конечно, уже как свои пять пальцев, и к вящему своему восторгу обнаружила, что до отчего дома, и правда, пешком идти — совсем ничего; если это Космос, её милый Космос, придумал подарить им новый дом в пешей близости от её собственного, то она обязательно потом его поблагодарит, непременно поблагодарит.       Шпильки туфель на пути к асфальтированной дорожке улицы снова тонули в промерзшей земле, и Вера, ковыляя на еле сгибающихся ногах, ёжилась от пробирающего до костей холода, тесно обхватив себя за плечи под пиджаком Пчёлкина, пахнущего едким табачным дымом — и запах этот как будто по коже кислотой растекался, дыры прожигая. Как жалко она сейчас выглядела, одному Богу известно; хорошо хоть догадалась разводы туши под глазами кое-как проточной водой с мылом стереть ещё в ванной.       Громко стукнув несколько раз окалевшей ладонью по калитке собственных ворот, она вдавила кнопку звонка, проклиная не спешащего открывать охранника. Наконец, за распахнувшейся створкой возникло заспанное лицо лысеющего коренастого мужичка, и Вера, плечом толкнув калитку, оттеснила его с прохода.       — Вера Леонидовна? — недоумённо спросил он, и Вера только поморщилась, проскальзывая мимо него и ничего не отвечая — ни с кем сейчас не стала бы объясняться, никаких сил бы не хватило придумывать оправдания.       Вера, ощущая, как тело бьёт крупная дрожь, пробрела к крыльцу и снова вдавила холодный металл звонка у запертой на ночь двери. Таня, появившаяся в проёме спустя несколько слишком долгих минут, на Веру мутными глазами посмотрела с изумлением.       — Вера? — пропуская её внутрь, позвала она дрогнувшим голосом. — Что случилось? Вы же должны быть…       Вера одним жестом вскинутой ладони её прервала, сбрасывая, наконец, с плеч мерзко воняющий пиджак и растирая пальцами свинцовые веки.       — Я за вещами, — хрипло выдохнула она, вынимая ступни из осточертевших туфель, и тяжело вздохнула, вперившись в домработницу измученным взглядом.       Тепло, наконец-то было тепло — потому что оказалась дома; потому что Таня, проглотив все свои ненужные сейчас вопросы, вдруг обняла её, скривив лицо в участливо-болезненном выражении; потому что пахло от неё посреди ночи почему-то выпечкой и неизменной «Красной Москвой». Вера подалась вперёд, тоже обхватывая Таню руками, и зарылась носом в её распущенные после сна волосы.       Так горько стало на мгновение, так захотелось, не сдерживаясь, у неё на плече разрыдаться, но Вера, только ладонью вытерев нос, моргнула с силой несколько раз и слабо улыбнулась, заглядывая в лицо Тани — хотела ту успокоить как будто.       И Таню она тоже любит. Таню, которая всегда рядом — даже вот сейчас.       Она оглянулась, мазнув взглядом по настенным часам — четыре часа утра. Вера вдруг посмотрела на закрытую дверь кабинета отца, из-под которой пробивалась полосочка жёлтого света.       — Отец не лёг ещё? — настороженно спросила она, переводя пристальный взгляд на Таню.       Та, приоткрыв рот, испуганно уставилась на дверь кабинета.       — Я легла, пока он ещё… — начала она сбивчиво, но осеклась, зажав губы ладонью.       — Да блять, — выплюнула Вера, в несколько шагов преодолевая пространство коридора, с замиранием сердца нажимая на металлическую ручку. — Ему же могло стать пло…       Вера судорожно сглотнула, ощутив, как мир вокруг пошатнулся; она только и успела, что схватиться за дверной косяк, чтобы не обвалиться на землю всем своим измученным телом.       Он сидел в кресле, облитый струившимся из-под зелёного абажура тёплым светом настольной лампы. Сидел, откинувшись расслабленно на спинку, а рука его, точно рука тряпичной куклы, безвольно свисла с подлокотника.       Нет, ни в какую Германию Вера больше не поедет. И нигде она не спрячется; и никто её не спрячет.       И тогда, на свадьбе, перед его уходом, они действительно попрощались.       Между глаз отца, вперившихся неподвижным взглядом в потолок, зияла маленькая — такая аккуратная — дырочка.