Принцесса выбирает дракона

      — Сигаретой угостите? — просипела Вера — голос был чей угодно, но не её собственный — и уставилась на молодого парнишку в приплюснутой милицейской фуражке.       Тот, сморщив гладкий лоб, замешкался и похлопал по карманам брюк. Выудил красную пачку «Примы» и протянул Вере бумажную палочку.       Она задумчиво вгляделась в сигарету и скривилась.       — Всю пачку можно? — кивнула на уже нырнувший обратно в карман картонный коробок.       Парнишка, стащив фуражку с белобрысой головы, неуверенно поджал губы. Вера, заметив его сомнение, цыкнула языком и, прищурено обведя прихожую взглядом, раздражённо выдохнула. Вцепившись пальцами в переплетения тонких металлических ветвей тиары, так и оставшейся в волосах, рывком её сняла и протянула белобрысому.       — Меняю, — коротко выдохнула она. — Камни настоящие, — она цепко прошлась взглядом по украшению. — Правда, не знаю, какие.       Вряд ли уж Пчёлкин подарил бы ей стекляшки — хоть в этом на его счёт она была уверена.       Парнишка нахмурил светлые брови, почти терявшиеся на вытянувшемся от удивления лице, пожал плечом, снова вынув «Приму» — её место в кармане тут же заняла тиара, — и отдал пачку Вере.       — Зажигалку бы ещё, — исподлобья на него глянув, попросила она.       Белобрысый весело хмыкнул.       — На колечко поменяете? — расплывшись в глупой улыбке, кивнул он на обручальное кольцо, золотистой змеёй обвившее Верин палец на вытянутой в просящем жесте руке.       Она мрачно вздохнула, опустив ниже подбородок и не отводя от него глаз.       — Ладно-ладно, — вскинул он ладони примирительно и отдал Вере дешёвенькую пластиковую зажигалку.       Вера, слабо улыбнувшись, коротко его поблагодарила и, завернувшись в найденную в гардеробе шубу, негнущимися ногами выплелась на крыльцо. Даже сквозь мех ощутила холод каменной поверхности, пальцами запутавшись в растрёпанных волосах и подставляя тонким иголочкам мелкой мороси лицо.       Сил не было. Физических — даже дрожащими пальцами шевелила с трудом, вытаскивая из полупустой пачки сигарету; но главное — не было сил хоть что-нибудь почувствовать.       Опустошение. Такая пустота, такой вакуум, что — она была уверена — даже воздух на ощупь был плотнее неё самой — или того, что внутри у неё осталось. И осталось ли? Нет, кажется, ничего внутри не осталось. Всё схлынуло, всё. Утекло в какую-то пробоину, точно не у отца во лбу безжизненно зияла дыра, а у неё самой. И глаза у Веры, наверное, такие же сейчас были, как у него. Мёртвые.       Сухое горло разодрала затяжка горького дыма. Вера его глотала, будто жаждущий — спасительную влагу, ощущая, как голову начинает вести от никотинового яда. Был бы то настоящий яд, будь эта тонкая белая бумага пропитана мышьяком, цианидом, стрихнином — она бы ещё крепче затягивалась; но нет, никотин, если и убивал, то слишком медленно.       Уже расцвело. Небо, затянутое глухой однотонной пасмурью, глотало клубы поднимающегося белёсого дыма и висело над нею безразлично и даже как-то фатально, точно вот-вот покачнётся и обрушится на Веру всей своей чугунной тяжестью.       Где-то в доме шныряли приехавшие по её собственному звонку люди в тёмно-серой форме; во дворе остались брошенными грязно-жёлтая копейка и серебриста девятка, заляпанная осенней слякотью.       Вера, заслонив лоб ладонью с зажатой тлеющей сигаретой, привалилась к перилам крыльца и равнодушно смотрела в оставшиеся распахнутыми ворота — охранник, отвечавший сейчас на вопросы прибывшего на девятке следователя, их даже не потрудился закрыть.       Голова только работала на удивление ясно. Полупустая голова; и от тех скудных остатков мыслей, что клубком сплетенных змей копошились внутри, становилось тошно.       Отца убили. Убили в день её, Вериной, свадьбы. Отняли те жалкие крохи времени, что милостиво оставлял ему безжалостный рак — не такой безжалостный, как холодный металл пули, вот что сегодня выяснилось.       Отца убили, и Вера осталась одна. Поёжившись, она плотнее закуталась в тяжёлый мех, который почему-то отдавал его парфюмом — рядом, в гардеробе, должно быть, висело отцовское пальто.       Когда в широком проёме растворённых ворот появилась знакомая мужская фигура, Вера чуть распрямилась, пальцами сминая мягкий картон сигаретной пачки.       Пчёлкин, печатая по мокрой земле широкий шаг, под ноябрьским дождём чуть сгорбил спину и пригнул голову, ладони спрятав в карманах брюк. Он, завидев сидевшую на крыльце Веру, неприятно сморщился и обвёл глазами двор.       — Это чё за цирк с конями? — кивнув на жёлтую с тёмно-синей полосой на боку копейку, спросил он, тяжело уставившись на Веру.       Она, горько усмехнувшись, обхватила губами почти истлевшую сигарету и выпустила тугой ком дыма, подняв на Пчёлкина косой взгляд из-за полупрозрачной завесы.       — Милиция, — пояснила она коротко, пожав плечом.       — Вижу, что не артисты балета, — огрызнулся он, раздражённо двинув челюстью. — Нахера приехали?       Вера, опустив голову, выудила новую сигарету, пристально разглядывая красную картонку упаковки.       — Я позвонила, — скривила она губы в брезгливой усмешке.       Пчёлкин раздражённо шикнул сквозь зубы, растерев ребром ладони брови, и сделал несколько шагов к Вере, напряжённо над нею нависнув.       — Зачем? — уставился на неё исподлобья, глаза сощурив до мелких трещин.       Вера, подняв к нему лицо, широко улыбнулась с зажатой между зубами сигаретой и вскинула брови, подпалив огоньком зажигалки её кончик.       — А куда звонят, когда находят труп? — спросила беззаботным — отдававшим только неясным исступлением — тоном, ловя каждый мимолётный отголосок проступающих эмоций на заострившихся чертах лица.       Пчёлкин, завернув губы на полураскрытом рте внутрь, качнул подбородком в сторону и дёрнул крыльями носа.       — Какой, блять, труп, Вер? — резко переспросил, как будто надеясь в её словах услышать до идиотизма неуместную шутку.       Вера, помолчав, локтями упёрлась в колени и упала лбом на холодную ладонь.       — Не мой, к сожалению, — выдохнула устало, ощутив, как Пчёлкин опустился на крыльцо рядом с ней.       Он вдруг выхватил из её рта дымящуюся сигарету, затянулся сам и брезгливо поморщился.       — Ты это где достала? — вытянув из её ослабевших пальцев пачку, повертел ею перед глазами и снова затянулся. — Чё не «Беломор»? — усмехнулся невесело, спрятав упаковку в большом кулаке, и повернулся к Вере лицом.       — Что было, — безучастно ответила Вера и вцепилась в его сжатый кулак, второй рукой пытаясь вернуть себе отобранную пачку.       Пчёлкин, зажав между губами сигарету, накрыл её руки свободной ладонью и, крепко обхватив оба запястья, пальцами подцепил подбородок, заставляя посмотреть ему в лицо.       — Какой труп, Вер? — спросил настороженно, шевеля одними губами — сигарету так и держал между зубов — и цепко вглядываясь в неё.       Вера, сцепив до скрипа зубы, тяжело сглотнула, молча выдерживая его мрачный и прямой взгляд. На пороге показалась заплаканная Таня, и Пчёлкин, покосившись на неё, прикрыл на мгновения глаза.       — Блять, — кинул он, убрав от её лица свою руку, и вынул изо рта сигарету, пуская облако горького дума.       — Вера Леонидовна, вас следователь зовёт, — дрожащим голосом позвала Таня, и Вера измождено смежила веки.       Пчёлкин, отпустив её запястья из крепкого захвата, опустил голову, поморщившись, и снова глянул на Таню.       — Ты хоть объясни, что за кипиш, — сминая лицо ладонью, спросил он устало.       Таня, хлюпнув носом, сцепила на груди руки.       — Леонида Георгиевича, — слабым голосом произнесла она тихо и зажала рукой рот, крепко зажмурившись. Совладав с собой, добавила: — Застрелили.       Пчёлкин, вперившись в неё тяжёлым взглядом, челюсти сжал до заходивших желваков и медленно выдохнул.       — Почему мне не позвонила? — вернув глаза к Вере, мрачно спросил он.       Вера, пробежавшись взглядом по его сведённым сдерживаемой злостью чертам, подозрительно сощурилась и забрала, наконец, тлеющую сигарету из его пальцев.       — А ты милиция? — выпуская клуб дыма прямо Пчёлкину в лицо, спросила равнодушно и замерла в ожидании совершенно ненужного ответа.       Пчёлкин, с силой сжав веки, помассировал пальцами переносицу и дёрнул щекой. Он, вцепившись в Верино лицо глазами, напряжённо помолчал, на мгновение в свои мысли погрузившись, и поднялся, ступая по лестнице к входной двери.       — А он ведь именно этого в вашей сделке не предусмотрел, да? — спросила Вера Пчёлкина равнодушно, скривившись в пренебрежительной гримасе. — Кому надо убивать умирающего?       Пчёлкин, задумчиво на неё взглянув, тряхнул перед Вериным лицом «Примой». Наклонившись, резко вырвал у неё изо рта сигарету и щелчком пальцев отбросил её себе под ноги, затушив подошвой ботинка       — Ты ща от них блевать начнёшь, — кинул через спину и спрятал упаковку в карман.       Вера, безразлично глядя ему в спину, проследила, как Пчёлкин скрылся в дверном проёме. Она сглотнула горький привкус табака на языке, нервно шикнув сквозь зубы. К горлу подкатил гадкий тугой ком, вставший поперёк трахеи и не дававший сделать глубокого вдоха, чтобы расправить сжавшиеся под рёбрами лёгкие.       — Вера Леонидовна, — снова проскулила Таня, сильнее обхватывая себя руками. — Они спрашивают, где вы были ночью…       Вера, проведя рукой по волосам, поднялась сама и измученно взглянула на Таню. Губы дёрнулись в слабом подобии улыбки, и Вера прижала к щекам ледяные ладони.       Шубу в прихожей сбросила на пол, в мягких домашних тапочках ступая по испачканному слякотью полу — заполнившие дом чужаки в погонах уличную обувь снять даже не подумали.       Посреди гостиной, напряжённо сведя плечи и спрятав руки в карманах, уже стоял Пчёлкин и, опустив шею, буравил прожигающим взглядом сидевшего на диване за журнальным столиком следователя в строгом сером костюме. Пиджак, застёгнутый на все пуговицы, казалось, мешал ему двигаться, и потому следователь, как по струнке вытянувшись, держал спину исключительно прямо.       — Следствие разберётся, — уткнувшись в канцелярский планшет с записями и не глядя на Пчёлкина, низким голосом произнёс он и, обведя на листке бумаге что-то коротким карандашиком, поднял на вошедшую Веру пронзительно-карие глаза под тяжело нависающими веками. — Вера Леонидовна Черкасова? Дочь, верно?              Такие глаза, должно быть — так ей подумалось — человеку его профессии подходят как нельзя лучше: он ими хватал, как стальными щипцами, к месту пригвоздив, а потом каждую косточку прощупывал, ища самые мелкие червоточинки. И Вера невольно поймала себя на мысли, что в ней он такие червоточинки непременно найдёт.       Она, молча кивнув, тяжело опустилась в велюровое кресло подле дивана и скрестила руки на груди.       — Климов Александр Сергеевич, следователь по особо важным делам, — постучав грифелем по листу, представился он и вцепился в неё внимательным взглядом, пустившим неприятный холодок по коже. — Это вы нашли убитого?       Пчёлкин, мрачно уставившись после его вопроса на Веру, двинул челюстью. Она, коротко скосив в его сторону глаза, поджала губы и снова кивнула.       Климов, быстро что-то записав себе в бумажки, причмокнул губами.       — Где вы были ночью? — задал такой же равнодушный вопрос и посмотрел снова так пристально, что ей захотелось опять с головой юркнуть в брошенную на полу прихожей шубу и спрятаться от пронизывающего взгляда.       — Сначала на свадьбе, — начала она скрипучим то ли от курева, то ли от усталости голосом; следователь прошёлся глазами по её платью, и Вера нервно одёрнула на коленях мятый подол. — Потом мы поехали… — она тяжело сглотнула, — в новый дом.       — Ваша свадьба? — уточнил следователь, покосившись на дёрнувшего шеей Пчёлкина. — Что было потом?       Вера шумно выдохнула.       — Потом я пришла сюда, — ответила, растирая пальцами веки, под которыми точно песок скопился. — И нашла его.       — Пришли? — переспросил Климов. — Значит, этот ваш новый дом недалеко?       — Да, — просипела она. — Тут… — Вера махнула ладонью куда-то за окно, — пару минут пешком.       — Вы были одни?       — Да, — бестолково кивнув, согласилась Вера.       — Значит, вы отправились среди ночи, в одиночестве, после собственной свадьбы, в дом к отцу? — Климов сжал в кулаке карандаш, выжидательно уставившись на Веру. — Зачем?       Вера, затравленно покосившись на Пчёлкина, который смотрел на неё, казалось, ещё внимательнее, чем следователь, опустила глаза на колени. Этот её мимолётный взгляд следователь поймал, тоже коротко взглянув на Пчёлкина, и едва заметно повёл бровью, снова обращая всё своё внимание на некстати заколебавшуюся Веру.       — Хотела взять вещи, — откашлявшись, выдохнула она. — Там, в том доме… — она замешкалась, — ничего нет. Я хотела… — спрятаться. Она хотела спрятаться от собственного мужа — вот что надо было бы сейчас ответить; но решительности под прямым взглядом Пчёлкина выложить как на духу эту мучительную правду не хватило. Она только замолчала, помотав головой, и закрыла глаза ладонями.       — Какие же вам были нужны вещи в первую, — следователь едва заметно дёрнул губами в неприятной для Веры ухмылке, — брачную ночь?       Сквозь пальцы заметила, как Пчёлкин мотнул головой в сторону, растянув рот в недоброй гримасе. Рук от лица не отняла, и, наверное, со стороны казалось, что это её порывистое движение — жест безутешной скорби; но Вера, сжавшись под испытывающим прищуром Пчёлкина, ощутила поднявшуюся изнутри волну липкого стыда.       — Ты не обязана отвечать, Вер, — донёсся до неё спокойный голос Пчёлкина.       — Какая разница, — этот гадливый стыд, остриём длинного когтя пересчитавший все её рёбра изнутри, заставил Веру ощетиниться и сжать губы до белёсой нитки. Она, сцепив ладони в замок, уставилась на следователя напряжённым прямым взглядом. — Хотела во что-то переодеться, всё.       Следователь понятливо вскинул брови, натянуто улыбнувшись и снова что-то записав на испещрённом мелким почерком листе.       — А вы, — он перевёл глаза к застывшему грозовой тучей Пчёлкину, — знали, что ваша жена ночью ушла из дома? Отпустили её одну?       Пчёлкин растёр подбородок пальцами и раздражённо дёрнул крыльями носа.       — Хотите задавать вопросы — присылайте повестку, — отрубил он коротко. — Без адвоката я с вами говорить не собираюсь. Моя жена, — он скосил к Вере взгляд, — тоже.       — Пришлю, — равнодушно улыбнулся Климов, согласно кивнув. — Это пока не допрос, мы всего лишь беседуем, Вера Леонидовна, — он снова повернулся к Вере. — Если вы хотели взять вещи, зачем зашли в кабинет к отцу?       Вера тяжко вздохнула: вопросы, которыми сыпал в неё следователь, казались совсем неправильными и неуместными, а главное — не по адресу обращёнными. Не у неё надо выпытывать, где она была ночью, а вот хоть у того же Пчёлкина: пускай он от них отбивается.       — Увидела, что свет горит, — процедила она. — Отец был сильно болен. Недавно перенёс инфаркт. Я подумала, что ему могло стать плохо.       — Понятно, — односложно резюмировал следователь и пробежался по записям глазами. — Сколько было времени?       — Четыре утра, — мрачно ответила Вера.       — Во сколько вы вышли из дома? — продолжал допытываться он, и Вера устало поморщилась.       — Не знаю. Идти недалеко — может, было уже около четырёх, — она откинула голову на спинку кресла, прикрывая глаза.       — Итого… — протянул следователь задумчиво, побарабанив пальцами по планшету. — Никто не может подтвердить, где вы были примерно с… скажем, половины четвёртого, — он пристально всмотрелся в Пчёлкина, — до четырёх. До этого времени… — он облизнул губы, цыкнув языком. — Вы были вместе с мужем? — его вопрос прозвучал больше утвердительно, но от этого тон Климова стал как будто ещё подозрительней.              Он, воткнув острый карандашный грифель в бумажный лист, устремил на Веру немигающий взгляд. Она, конвульсивно сглотнув, дёрнула горлом, и молча скрестила со следователем глаза, едва заметно опустив подбородок в согласии. Климов стремительно скосился на застывшего с непроницаемой маской на лице Пчёлкина.              — Какие у вас с отцом были отношения? — карандаш в руке следователя вдруг отмер, стремительно забегав с тихим шуршанием по целлюлозной поверхности.       Вера, откашлявшись, вопросительно уставилась на него из-под сведённых бровей. Пчёлкин, смяв ладонью лицо в усталом жесте, шумно выдохнул.       — Вер, — позвал он негромко. — Ничего не говори.       Вера, переведя на него взгляд, скрипнула зубами.       — Я зашла в дом только в четыре. Отец уже был мёртв, — процедила она сдержанно. — Меня видела Таня, видел охранник.       — Мы пока не знаем, во сколько произошло убийство, — вкрадчиво улыбнулся следователь. — Но удобно, что вы обратили внимание домработницы на время, когда зашли, — Вера вглядывалась в его невозмутимое лицо, ногтями впиваясь в мягкий велюр подлокотника кресла. — Почему вы не открыли дверь своим ключом? Зачем позвонили в звонок и разбудили домработницу?       Вера растерянно оглянулась на Пчёлкина. Он, сделав несколько медленных шагов, сел в кресло напротив и сам молча уставился на Веру, опуская подбородок и постучав задумчиво пальцами по подлокотнику. В глазах его отчётливо читалась настороженность, и ответа Вериного он как будто ждал не меньше следователя.       Вера дёрнула неуверенно краешком рта, нахмуренно вглядываясь в его потяжелевшие от раздумий черты лица. С губ сорвался тихий и рваный выдох, и Вера покачала неуверенно головой, заслоняя рукой лоб.              — Не было у меня при себе ключей, — надсадно выдохнула она.       Поднялась под скрещенными на её фигуре взглядами двух мужчин, подозревавших её, кажется, в убийстве собственного отца, и свела на груди руки в попытке защититься.       Пчёлкин, проследив за ней мрачно, повернулся лицом к следователю.       — Вы меня услышали, — проведя языком по зубам, вступился за Веру. — Повестка, адвокат. Не смею больше задерживать, — он коротко качнул головой, исподлобья уставившись на сохранявшего невозмутимый вид следователя. — Тут больше говорить не с кем.       Следователь, елейно улыбнувшись, поднялся с места, зажимая подмышкой планшет с записями. Вежливо кивнув Пчёлкину лёгким движением головы, он прошёл к выходу из гостиной, где всё ещё стояла, съёжившись, Вера.       — Следствие во всём разберётся, Виктор Павлович, — мягко протянул он. — Не стоит ему мешать.       — Не сомневаюсь, — Пчёлкин, ответив следователю такой же приторной улыбкой, поднялся из кресла и преодолел расстояние между ними в несколько шагов. Потянулся к Вере рукой, опуская ладонь ей на локоть, но она, покосившись на него встревоженным взглядом из-под дрогнувших ресниц, дёрнулась, отстраняясь.       Вера, шумно от усталости и раздражении выдохнув, ступила к лестничному подъёму и, опустив на перила руку, обернулась к Климову.       — Вы закончили? — спросила она скупо, кивнув на суетящихся в кабинете отца людей.       — Второй этаж ещё не обыскали, — подал голос белобрысый парнишка, зажимавший под локтем фуражку — тот самый, у которого Вера выменяла подаренную Пчёлкиным тиару на полупустую пачку «Примы».       Он стоял, привалившись к дверному косяку, и Вера заметила, как быстро блеснули камни её украшения, когда парнишка спешно спрятал тиару в кармане мешковатых брюк. Пчёлкин это его вороватое движение тоже успел уловить, и глаза его напряжённо сощурились.       — Зачем вам второй этаж? — спросила недовольно, возвращаясь взглядом к следователю. — Вряд ли убийца экскурсию по дому устраивал.       — Нужно обыскать весь дом, Вера Леонидовна, — пояснил Климов, пожав плечами. — Такой порядок. Улики могут быть где угодно, — он многозначительно вскинул брови, склонив вбок голову.       Вера вперилась в него тяжёлым взглядом. Больше всего сейчас хотелось избавиться от снующих по дому чужаков, от вопросов этих идиотских, от невесть откуда взявшихся вообще подозрений. И даже не от подозрений этого спокойно ухмыляющегося следователя, а от подозрений Пчёлкина, которые Вера чётко в напряжённой его фигуре почувствовала и на которые он, в самом-то деле, не имел никакого — ни малейшего — права. Уж кто угодно, но не Пчёлкин.              Прогнать их совсем, наверное, не вышло бы — да и не имело смысла: пускай ищут следы убийцы, застрелившего отца; но сама она испытывала только жгучее желание спрятаться за дверью своей комнаты.       — Нет, — отрубила она твёрдо. — Обыскивайте кабинет, весь первый этаж, если надо, и уходите.       — Тут не вам распоряжаться, Вера Леонидовна, — стальным голосом возразил следователь, заправляя плясавший до этого в его пальцах карандаш под металлический зажим планшета. — Мы обыщем весь дом. В частности, вашу комнату.       Вера, медленно опустив подбородок, до скрипа сжала челюсти, обозлённым взглядом прожигая в лице следователя дыру. Стиснула крепче перекрещенные на груди руки и дёрнула бровью. Усмехнулась коротко, скосив в сторону взгляд. Пчёлкин, прислонившийся к дверному косяку, глядел на неё испытывающее, спрятав в кармане брюк руку. Он сдавил пальцами в широкой ладони виски и обратился к следователю:              — Александр Сергеевич, — сквозь тяжёлый вздох произнёс он и качнул подбородком в сторону двери прихожей. — Пойдёмте побеседуем.              — Беседовать вы со мной отказались, — цыкнул краешком губы Климов раздосадовано. — Лёш, — кивнул он белобрысому, — обыскивайте.              Тот, нерешительно замявшись, обернулся на вставшую посреди лестницы Веру. Она, вздёрнув подбородок, смерила Климова снисходительным взглядом. Голова работала ясно — вот за что она сейчас была благодарна судьбе. Вера не поддалась обездвиживающей панике, не замерла беспомощно, как случалось с ней обычно; опустошение, которое она пыталась заполнить едким табачным дымом, сидя на холодном крыльце, сыграло ей на руку.              Вера зацепилась глазами за телефон на тумбочке позади следователя.       — Ну, раз не мне распоряжаться, — звонким голосом подытожила она и прошла мимо него к тумбе, распахивая пухлую телефонную книжку, покоившуюся подле трубки. Пальцем провела по строкам цифр и имён, задумчиво хмуря брови и закусывая нижнюю губу, постучала ногтем по нужному номеру.       Приложив к щеке трубку, она снова обернулась к следователю и вцепилась в него мрачным взглядом.       — На месте? — бросила в трубку сонно отозвавшейся на том конце секретарше и облегчённо вздохнула, услышав утвердительный ответ. — Вера. Черкасова. Павел Иванович знает.       Вера уверенно ухмыльнулась в напрягшееся лицо следователя.       — Здравствуйте, — протянула она в трубку, — дядь Паш. Да, я, — покивала она машинально. — Вы уже в курсе? — Вера тяжко выдохнула в трубку, заслоняя лоб рукой. — Да. Не знаю... Дядь Паш, — она на секунду замолкла, прочистив горло. — Тут ваши… коллеги, — она многозначительно уставилась на следователя, — кажется, не хотят понимать, что мне сейчас совсем не до их общества. Я устала, — с нажимом произнесла, — и хочу лечь спать в своей комнате. А им очень нужно там зачем-то порыться. Проясните им, пожалуйста, ситуацию. Пускай умерят пыл. Да, — коротко кивнула, — им никто не мешает обыскивать остальные комнаты. Этого более, чем достаточно.       Вера, отняв трубку от уха, протянула её следователю. Тот, вслушиваясь в слова на том конце, губы поджал и лицом как будто даже побледнел. Вера продолжала прожигать в нём дыру взглядом, ощущая, как тяжело вздымается грудь.       — Понял, — коротко бросил в трубку следователь и вернул телефон Вере, повержено опуская подбородок.       — Да, — вернулась к разговору Вера. — Конечно. Если вы возьмёте под контроль… Я позвоню позже. Не надо, с похоронами… — она, судорожно сглотнув, отвернулась к зеркалу, проходясь взглядом по собственному осунувшемуся лицу. — С похоронами мы сами. Спасибо.       Вера, опустив трубку на базу, шумно выдохнула и прикрыла веки, устало заслоняя ладонью лоб. Обернулась, наконец, к следователю и вопросительно вскинула бровь.       — Вопросов больше нет? — спросила, шагнув к нему и вперившись прищуренным взглядом. Тот отрицательно мотнул головой. — За звёздочками на погонах впредь следите внимательней, — она обвела пренебрежительно его фигуру глазами и снова вернулась к мрачному лицу. — Обидно будет потерять, — Вера, прошагав к лестнице, прытко преодолела несколько ступеней и обернулась. — А если вам так неймётся кого-нибудь обыскать, то… — она взглянула на замершего у подножия Пчёлкина, смерив его уничижительным взглядом, — уточните у Виктора Павловича, по какому адресу он проживает.       Следователь, сморщившись в кривой полу-улыбке, мимолётом посмотрел на Пчёлкина и кивнул в сторону выхода вытянувшемуся по стойке смирно в дверях кабинета белобрысому. Тот, спешно подхватившись, засеменил к следователю, но путь ему преградила рука Пчёлкина с вытянутой вперёд ладонью.       Он, скривив губы в кривой ухмылке, похлопал пальцами в манящем жесте и глазами стрельнул на оттопыренный карман брюк белобрысого. Тот, замявшись, перевёл на Веру сомневающийся взгляд и нахмурился.       — Ну, нахера тебе лишние проблемы, друг, — прищурив один глаз, протянул Пчёлкин и склонил голову набок. — Подумают ещё, что украл.       Парнишка, с досадой цыкнув языком, выудил из кармана тиару и вложил в раскрытую ладонь Пчёлкина. Тот вручил белобрысому пачку «Примы» и проводил того глазами, переведя мрачный взгляд на привалившуюся к стене лестничного проёма Веру.       — Серьёзно? — дёрнув щекой, процедил он. — Чё дом не подарила? Знаешь, сколько она сто́ит?       — Больше, чем убийство моего отца? — Вера, спрятав между зубами губы, напряжённо уставилась в лицо Пчёлкину, ловя в дёрнувшихся от хлёсткого вопроса чертах тени эмоций.       Крылья его носа нервно вздрогнули от резкого выдоха. Пчёлкин молча выдержал Верин взгляд, играя желваками на сведенной челюсти, и, наконец, опустил веки, в усталой гримасе вскидывая брови.       — Мне откуда знать, Вер, — выдохнул он вполголоса, возвращаясь к ней помрачневшими глазами.       — А кому же ещё, Пчёлкин? — вернула она ему вопрос и, не дожидаясь ответа, развернулась, перепрыгивая через ступеньки — спрятаться хотелось. От всех.              — Стой, — привалившись к перилам, строго окликнул её Пчёлкин. Вера замерла, закатив глаза, и обернулась на него через плечо. — С ментами без моего ведома, — отчеканил он холодно, — и без адвоката даже не думай говорить.       Тело отца отдали только через пару дней — после заключения судмедэксперта. Могли и дольше провозиться — помог Берсеньев, тот самый Павел Иванованович, старый друг отца, которому Вера в день убийства и звонила.              Вера про него знала только, что носил он генеральские погоны, что сама она называла его дядей Пашей, потому что с детства знала, и что служил он в ведомстве на высоком чине, каком — толком не запоминала никогда. И ещё знала, что номер его — и рабочий, и личный, домашний — был записан на первой странице пухлой телефонной книжки: на всякий случай. Кто бы знал, что случай окажется таким.       От того, что кто-то вообще допустил даже мысль, даже малейшее подозрение в её сторону, Веру как ушатом ледяной воды окатило. Тогда, сидя напротив допытывающегося следователя, она именно в нём увидела главного врага для себя, потому что тот был чужаком; но позже, лёжа в собственной постели и уперевшись безразличными глазами в белый потолок, вспомнила прикованный к себе взгляд Пчёлкина, пропитанный гадким — нет, не подозрением, а каким-то пониманием. Стремительным шевелением мысли. Пчёлкин слова следователя анализировал и находил, кажется, убедительными.       Пчёлкин допускал возможность, что Вера могла стать убийцей собственного отца.       Могла.              Эта возможность, которую Пчёлкин допускал, была у неё с точки зрения Климова. И Пчёлкин — так думала Вера, вспоминая его заметавшийся в размышлениях взгляд — не подозревал, он подозрения отводил. От себя. Климов ему просто удачную мысль вовремя подбросил.       У Пчёлкина, по большому счёту, алиби тоже не было: Вера не знала, где он находился ночью, пока она сама лежала в ванной. Они не видели друг друга, и каждый, будучи уверенным в своей невиновности — или желая убедить в ней окружающих, — этот аргумент мог использовать против другого. Вера — против Пчёлкина; но и Пчёлкин, чего она боялась, мог рассказать об этом следователю. Разница заключалась лишь в том, что Вера ночью оказалась дома, нашла труп отца, и каждое её действие — звонок в дверь, невольно брошенный взгляд за часы — следователь за минуту умудрился поставить ей в вину, извратить намерения, придумать злой умысел там, где его не было и быть не могло.       Это, в конце концов, был её отец.       И если этот аргумент что-то значил для самой Веры — нет, не что-то, он значил всё, всё оправдывал, — то никто другой не воспринимал его серьёзно. Даже адвокат, которого Пчёлкин притащил к ней в дом, с которым заставил разговаривать, во внимание эти её слова не принял — только отмахнулся небрежно и продолжил задавать идиотские вопросы. Вера на них отвечала так же, как и следователю — потому что адвокат то же самое и спрашивал; снова описывала подробности той страшной ночи, и голос её звучал так бесстрастно, точно не с ней это всё произошло.       С кем-то другим. В трансе собственных воспоминаний, которые, не выходя все эти дни из комнаты, прокручивала в голове, ей виделось, что за самой собой она наблюдает со стороны. Смотрит чужими глазами на Пчёлкина, прижимающего до боли похожую на Верину тщедушную фигурку к тумбе в тёмной прихожей нового дома, пахнувшей химозным лимоном. На нагое дрожащее тело в корыте ванны, сияющей белоснежным фаянсом; на ковыляющий нетвёрдой поступью по мёрзлой земле силуэт в измятом шёлковом платье и воняющем табаком мужском пиджаке. На перекошенное от ужаса женское лицо с собственными — но на самом деле не её, конечно, — чертами лица.       Не с ней это всё произошло. С кем-то другим.       Вера говорила — и адвокату, и следователю — только правду. Ей было достаточно, что в эту правду верит она сама, хоть и чувствовала в собеседниках семена подозрительных сомнений.       Да, Вера говорила только правду — за исключением одного-единственного вопроса, отвечая на который, она не врала, нет, но утаивала истину. Часть истины.       Утаивала от себя, прятала глубоко-глубоко, комкала и заталкивала пугающий ответ на самое дно души, чтобы самой в конечном итоге даже забыть, что там похоронено.       <i>Почему вы ушли в дом к отцу в ночь после собственной свадьбы?</i> Потому что хотела взять вещи. Потому что в новом доме не во что было переодеться, кроме осточертевшего платья. Не было даже пижамы. Не было маски для сна — а Вера всегда спит в пижаме и маске и не может по-другому.       В ту ночь она обнаружила своего отца мёртвым в собственном кабинете, обнаружила с дырой промеж лба, и под этим воспоминанием, впечатавшимся калёным железом в подкорку, спрятать можно было что угодно — какое угодно другое воспоминание. Разве может быть что-то хуже?       Нет, больше ничего плохого с ней не произошло. С этим ничто не шло в сравнение.       А если бы и было что-то ещё, то Вера, кажется, разошлась бы сейчас по швам, треснула и надломилась. Не выдержала бы.       Так что Вера просто вернулась за одеждой. Просто хотела переодеться. Это было правдой, и это должно было снять с неё любые подозрения.       Однако снять с неё подозрения, на самом деле, должно было и ещё одно обстоятельство, вскрывшееся несколькими часами позднее после того, как дом покинули сотрудники органов: исчез Макс. Испарился. Не выходил на связь.       Он отвёз отца домой, он был в доме, он был в его кабинете.       И исчез.       Вера бы, может, и не заметила его пропажи, не узнала бы, что у Макса, кажется, была возможность застрелить отца, если б не подслушала разговор Пчёлкина с охранником, дежурившим в ту ночь и пропустившим через ворота саму Веру.       Замерев возле дверей своей комнаты в опустевшем доме, когда уехали, обыскав все комнаты, кроме её спальни, милиционеры, Вера слышала, как об исчезновении Макса Пчёлкину доносил охранник. А тот, в свою очередь, спросил, знает ли об этом следователь, и, получив отрицательный ответ — следователю о Максе не сказала и Таня, которую проинструктировал охранник, — велел им обоим и дальше хранить молчание.       Пчёлкин не хотел, чтобы следствию стало известно, что в ту ночь Макс был в кабинете отца.       Пчёлкин не хотел, чтобы следствию стало известно, что отца застрелил именно Макс.       Надёжный и верный человек, служивший у них уже бог знает сколько лет, которому отец доверял безопасность её, Веры, собственной дочери. Человек, которого отец пустил бы в кабинет, человек, который всегда носил при себе оружие и легко мог направить его на Профессора. Человек, который внезапно исчез.       Отца, Вера была уверена, застрелил именно он. Не Пчёлкин, который и мог бы уйти из дома, пока она, запершись, сидела в ванной; но не стал бы, конечно, выполнять грязную работу собственными руками, не стал бы светиться сам. Уж тут-то она Пчёлкина изучила достаточно хорошо.       Пчёлкин не стал бы светиться сам, он бы нанял человека, которому Профессор доверял, а потом спрятал бы все концы в воду и позаботился о том, чтобы этот человек исчез.       Зачем бы ему иначе пускать следователя по ложному следу, не указывать на явного — даже Вере очевидного — подозреваемого, прекрасно понимая, что подозрения теперь упадут — уже упали — на неё?       И что теперь с ней, Верой, может стать, если Пчёлкин приложит все усилия, чтобы подозрения эти в отношении неё только усилились?       Единственного человека, который мог бы в этой ситуации её спасти, должны были на днях хоронить. Предусмотрел ли он подобный вариант в их с Пчёлкиным сделке? Если бы убили Веру, то Пчёлкину, по его же собственным словам, самому светили бы неприятности с законом; но что, если это Веру бы… посадили? Она бы не умерла, не исчезла, она осталась бы жива, но не мешалась бы Пчёлкину под ногами — что тогда?       Главный вопрос, на который при таком раскладе надо было бы найти ответ: зачем это нужно Пчёлкину? Просто избавиться от неё, чтобы самому сохранять полную свободу действий? Может быть, проучить? Отыграться?       Или, быть может, между отцом и Пчёлкиным возникли разногласия, и Пчёлкин, едва став законным Вериным мужем, избавился от мешавшего Профессора?       Но стал бы тогда отец в последнюю их встречу просить Веру позволить Пчёлкину защитить её, если имел что-то против него? Нет, отец, кажется, не видел в Пчёлкине врага — совсем наоборот: ирония состояла в том, что отец видел в нём для Веры единственную остававшуюся защиту.       Вот только Вера теперь понимала, что ждать от него сто́ит чего угодно, кроме защиты. И неоткуда теперь ей этой защиты ждать, у неё только она сама, едва по швам не трещавшая, и осталась.       Из комнаты она все эти дни — а сколько их, этих дней, было, Вера не знала, потому что все слились в одну длинную, бесконечную полосу — почти не выходила, Таня, всё такая же заплаканная и нервная, только еду ей приносила, оставляя поднос на рабочем столе. Вера на её вопросы о самочувствии отвечала односложно, разговаривать не хотела, и всё думала — последует ли и Таня приказу Пчёлкина молчать о Максе? Знает ли она, что тем самым подставит Веру — и если знает, неужели на самом деле на это пойдёт?              А может, Таня её тоже подозревает, и потому из неё пропала вся участливая заботливость, с которой та раньше к Вере относилась?       Неужели теперь Вера в собственном доме была окружена одними врагами? Таня, служба безопасности отца… Пчёлкин? Все они готовы были её обвинить? Подставить?       Вера не знала, обретался ли Пчёлкин в доме ночами, но днём он точно появлялся: зашёл одним пасмурным утром к ней в комнату, и Вера, ожидавшая увидеть Таню с неизменным подносом в руках, всполошено подхватилась, когда вместо домработницы на пороге оказался он.       Он молча завис, плечом приникнув к дверному косяку, исподлобья на неё тяжело уставившись и перебирая в голове ему одному понятные мысли. Пожевал губами неопределённо, скосив взгляд в сторону, и тихо произнёс:       — Похороны завтра в десять, — он посмотрел на Веру, прижавшуюся к изголовью кровати, задумчиво и тревожно. Устало прижал ладонь ко лбу, смяв лицо, и обвёл глазами комнату. — Ты здесь сутками сидишь?       Вера, закусив губу и не сводя с него напряжённого взгляда, ничего отвечать не стала, только одеяло натянула ближе к подбородку.       Пчёлкин понятливо кивнул, невесело ухмыльнувшись и сощурившись, не отводя от неё взгляда. Постоял ещё немного, скрестив на груди руки, и оттолкнулся от косяка двери.       — Скажи-ка, — цыкнув языком, он опустил глаза к полу и накрыл губой нижний ряд зубов. — Зачем ты всё-таки тогда ушла?       Вера тяжело сглотнула, опуская веки и сжимая рот в тонкую нить.       — Я хотела взять… — начала раздражённо уже в который раз, но Пчёлкин ей договорить не дал.       — Это я уже слышал, — оборвал он её резко, вцепившись стальным прищуром в её лицо. — Ментам будешь затирать, а мне говори правду.       Вера, поймав его прямой пристальный взгляд, поджала губы нерешительно и опустила глаза на собственные ноги.       То чувство стыда, которое Вера уже было похоронила под терзавшими душу мыслями о смерти отца, в присутствии Пчёлкина снова растеклось внутри склизкой мерзкой жижей, и только сильнее заклокотало, забурлило от его вопроса — или от ответа, который Вера давать не хотела.       Потому что тогда слишком многое придётся объяснить. Рассказать. Пережить. И всё это разом, скопом, перед человеком, которому меньше всего хотелось довериться.       Губы её судорожно дёрнулись острыми краешками вниз, и она сдавленно произнесла:       — Тогда мне сказать больше нечего, — Вера сползла по изголовью вниз, переворачиваясь на бок, чтобы не видеть Пчёлкина. Или чтобы он не мог видеть её.       Вера услышала, как Пчёлкин стукнул пару раз костяшками пальцев по дереву косяка — как будто в каких-то размышлениях — и закрыл дверь.       Он ушёл, и этой ночью Вера заперла дверь в свою комнату.       Что отец умер — действительно <i>умер</i> — Вера поняла только на похоронах. Не уехал, не исчез, не отправился на лечение заграницу, а умер. Это осознание пришло только в тот момент, когда она увидела чёрный лакированный гроб, а в нём — отдалённо напоминающего отца человека.       Черты его лица заострились, цвет кожи отдавал в какой-то неестественный персиковый оттенок с кукольными пятнами румянца. Дыры́, которую Вера видела собственными глазами, во лбу больше не было — умельцы в ритуальном бюро залатали чем-то, так сказал Пчёлкин.       — Он вообще крещёный был? — спросила его Вера сипло, сжимая в сведённых почти до судороги пальцах маслянистую тросточку церковной свечи, на кончике которой живо подрагивал хрупкий огонёк. По отделанному светлым камнем помещению храма заунывно разливалась молитва.       Пчёлкин, исподлобья уперевшись взглядом в лицо покойника, рассеянно моргнул, Верин вопрос услышав, и чуть повернул в её сторону подбородок.       — Не знаю, — он беглым взглядом окинул её лицо и вернулся глазами к гробу. — Но при такой жизни хочешь не хочешь, а в бога поверишь. Чё ещё остаётся?       Вера ладонью заслонила глаза.       Всё сливалось в какое-то неразборчивое мельтешение ярких пятен перед глазами.              Вот она едет на заднем сидении машины Пчёлкина за чёрным вытянутым хвостом катафалка, в котором везут отца — она его не видит, конечно, но твёрдо знает, что он там. Вот блескучие золотые купола, крестами распятий подпирающие грудившиеся на небе тучи. Вот угрюмые лица, которые тесной толпой Веру окружают и от этого ей самой совсем не хватает воздуха. Вот тягостно-мрачное и постоянное присутствие Пчёлкина рядом — он от неё не отходит ни на шаг. Вот гипнотизирующий маятник ходящего туда-сюда кадила, распускающего клубы белого дыма. Вот саван — белоснежный, как выпавший в это утро первый снег — покрывает тело отца. Вот запах ладана, приятный, но отдающий обречённостью и неизбежным концом. Вот блики свечных огней. Вот отец. Вот она. Вот гроб.       Вот глубокая яма два на полтора в промёрзшей земле.       Вот стук последнего заколоченного гвоздя.       Вот горсть земли, брошенная её рукой.       Вот и всё.       Вера так стояла ещё долго — вперившись ничего не отражающим взглядом в разрыхлённую землю на свежей могиле, в угрожающе огромную красно-зелёную груду венков у креста, в фотографию отца под бликующим стеклом, на которой он был моложе лет на пятнадцать, чем тот отец, которого она сама запомнила.       Да, только сейчас Вера поняла: всё, что ей от него осталось, — воспоминание. Страшное воспоминание, запечатлевшееся в сознании в пятом часу утра после её свадьбы.       — Вер, — на локоть опустилась мужская ладонь, и Вера, вздрогнув, обернулась рассеянно на окликнувший её голос Пчёлкина. — Поехали?       Она, вокруг себя оглядевшись, поняла, что на кладбище больше никого не осталось: только она да глотающий табачный дым Пчёлкин. Но это жутковатое кладбищенское одиночество в окружении графитово-чёрных камней с выбитыми датами промежутков чужих жизней ничуть ей сейчас не претило. Люди вокруг — вот они мешали. Говорили, соболезновали, плакали, но иногда втайне чему-то своему усмехались или, быть может, обсуждали что-то бытовое и никак с её, Вериным, горем не связанное. Вот они мешали. Мешали своей жизнью.       — Там… — Пчёлкин снова подал голос, —… на поминки уже все собрались. Поехали, — он слегка потянул её за локоть к себе, и Вера, слабо кивнув и подушечками ледяных пальцев зажав веки, поддалась — свежая могила отца осталась где-то за спиной.       Вера — в отличие от многих собравшихся в этот день женщин — не плакала. Ни сегодня, ни накануне, ни во все эти слившиеся в одну тягомотную массу серые дни. Глаза оставались предательски сухими даже тогда, когда выдавить хоть каплю влаги из себя нестерпимо хотелось. Всё внутри сковало какое-то непреодолимое оцепенение, сжало её крепкими силками и не отпускало.       Пчёлкин — кажется, из-за того, что она не билась в конвульсивных рыданиях — косился на неё иногда подозрительно; Вера его вороватые взгляды на себе ловила и только устало прикрывала на мгновение веки — что ей ещё оставалось?       По мрачной иронии ресторан, в зале которого буквой «п» выставили длинные прямоугольные столы, оказался тем же самым, в котором всего несколько дней назад Вера танцевала в белом подвенечном платье: теперь только вокруг все одеты были в чёрное, не было ни цветочных украшений, ни музыки — только свечи горели и тише намного было, ни смеха не слышно, ни громких голосов.       Здесь людей было меньше, чем у могилы, и лица в основном Вере были знакомы. Они говорили что-то об отце по очереди, поднимаясь из-за стола; говорил даже Пчёлкин — Вера не вслушивалась ни в его слова, ни в чьи-нибудь другие; сидела просто, сложив руки перед собой, безучастным взглядом перед собой уставившись. И когда Пчёлкин, закончив, вопросительно на неё взглянул, предлагая и ей произнести речь, она только рассеянно помотала головой, спрятав лицо в пригоршне ладоней. Пчёлкин понятливо кивнул, и тогда поднялся с места Юрий Ростиславович, а за ним — Космос, и кто-то ещё, кто-то ещё, снова кто-то ещё… Пятнами. Всё перед глазами шло какими-то пятнами.       Всё-таки что-то в ней надломилось, пробежала где-то внутри глубокая трещина, сквозь которую теперь утекали все силы. Вера спину чуть сгорбила, скрещивая перед собой руки на столе и обхватывая ссутуленные плечи ладонями.       Голоса, печальные и торжественные, смолкли, их заменило бряцанье тарелок и столовых приборов; а потом и тихий, вполголоса, но навязчивый гул досужих разговоров. Пчёлкин рядом поднялся, вынимая из кармана пачку сигарет, и кивнул Холмогорову в сторону балкона — того самого, где недавно совсем Вера сама стояла с Космосом в вечерних сумерках.       Холмогоров головой качнул, тоже с места встав, и чуть сжал увесистой ладонью Верино тонкое — сейчас казавшееся ещё тоньше — плечо.       — Ты как? — шепнул он Вере на ухо, склонившись над ней, и Вера слабо кивнула, проводив взглядом их удаляющиеся спины.       Встала сама: хотелось хоть на минуту спрятаться от копошащихся вокруг людей, и небыстрым шагом направилась в сторону туалета. В небольшом помещении за тяжёлой дубовой дверью прислонилась к мраморной стойке раковины, плеснув в измождённое лицо с потухшим взглядом холодной воды, и отвернулась от зеркала: смотреть на себя сейчас было неприятно.       На входе обратно в зал дорогу ей преградил полноватый широкоплечий мужчина с коротким ёжиком седых волос; Вера, оторванная от собственных мыслей, вскинула на него непонимающий взгляд и узнала в обвисающем от старости лице Берсеньева, помогшего ей тогда, в день убийства, приструнить следователя. Внутри колыхнулся лёгкий отголосок чувства благодарности: хоть кто-то ей тогда помог.       — Верочка, — ласково приобнял он её, чуть прислоняя к своим плечам. — Соболезную, моя дорогая.       Вера, не сопротивляясь, прикрыла глаза, лицом прижавшись к мягкой ткани тёмно-серого пиджака, и одними губами выдохнула тихое «спасибо». — Послушай, если тебе какая-нибудь помощь… — участливо затараторил он, отстраняя Веру от себя на вытянутых руках. — Любая, Верочка. Я всё что в моих силах готов… А в моих силах, — он, склонив вбок голову, добродушно улыбнулся, — очень многое, ты знаешь.       Вера, заправив машинально прядь волос за ухо, закусила пересохшую нижнюю губу и подняла встревоженный взгляд на Павла Ивановича.       — Дядь Паш, — неуверенно начала она и, сбившись, прочистила горло. — У нас следователь был, они… — Вера, шмыгнув носом, прижала сцепленные в замок ладони к животу. — Они, кажется, думают, что это я. Но это бред какой-то, — Вера устало обернула лицо к окну, возле которого они разговаривали. — Они не ищут настоящего убийцу…       — Вер, я ситуацию полностью контролирую. Держу руку на пульсе, — сжав длинными пальцами её плечо, Павел Иванович опустил ладонь Вере на щёку и заставил заглянуть ему в застиранно-голубоватые глаза. — Будь уверена, следствие все версии проверит. Этот следак, Климов, он спец опытный, я сам его к вам направил, когда узнал. Он во всём разберётся, а я прослежу, чтобы попусту не растрачивались.       Вера, кинув взгляд ему за плечо, пересеклась глазами с Пчёлкиным, курившим на балконе в компании Холмогорова и слишком пристально за нею наблюдавшим.       Она сглотнула, поджав в сомнениях губы, и искоса глянула на колышущуюся тюль прозрачно-белой занавески, тихо вздохнув и заломив пальцы.       — Есть кое-что, чего они, мне кажется, не знают, — негромко произнесла она и из-под нахмуренных бровей посмотрела в лицо Павлу Ивановичу. — Я слышала, как охрана докладывала, что пропал Макс, мой охранник, он в тот день привёз отца домой и был… — голос дрогнул, и Вера шумно вздохнула. — Был у него в кабинете. Последним. Но Пчёлкин… — она осеклась, легонько качнув головой в сторону. — Мой муж не хочет, чтобы этот Климов о нём узнал. Он приказал всем молчать. Получается, надо срочно искать Макса, а милиция теряет время.       Берсеньев, цепко всмотревшись в Верино взволнованное лицо, громко втянул воздух мясистыми ноздрями и обернулся — туда, где всё ещё за ними наблюдал Пчёлкин, переговаривающийся о чём-то с Космосом. Вера, опустив подбородок, затравленно взглянула на него, и Павел Иванович, вернувшись к ней глазами, этот её опасливый жест заметил, подозрительно прищурившись.       Он пожевал губами в раздумьях, не выпуская из виду Вериного лица, и втянул щёки, медленно и многозначительно кивнув головой.       — Да, этого мне не докладывали, — протянул он настороженно. Его глаза, сощурившись, превратились в две едва различимые щёлочки. — Макс… Я помню его, он долго у вас служил. Лёня ему сильно доверял, раз к тебе приставил.       Вера закусила до боли внутреннюю сторону щеки и беспомощно уставилась на Павла Ивановича.       — Велю проверить эту версию. Пусть поищут, куда он мог подеваться, — облизнув кончиком языка губы, подвёл он итог. — Вер, — его ладонь накрыла замок её сцепленных пальцев и ободряюще сжала. — Ты не переживай, у нас так заведено просто, порядок такой — всех подозревать, всех проверять. Никто на полном серьёзе не будет тебя обвинять. А Климову я скажу, чтобы он сочувствие хоть проявил, а то мы, ж, знаешь, люди толстокожие, в нашем деле без этого никуда.       Вера, слабо дёрнув уголками губ, сбивчиво покачала головой.       — Спасибо, дядь Паш, — вполголоса выдохнула она.       Он, опустив веки, добродушно улыбнулся.       — Не за что, Вер. Лёнька мне… — его лицо подёрнулось в болезненной гримасе, фразу он не закончил и секунду помолчал. — Мы с ним столько прошли. Я ему обязан. Найдём мы эту сволочь. Ты вот что лучше скажи… — Павел Иванович, резко обернувшись к балкону и мазнув по Пчёлкину напряжённым взглядом, деликатным тоном обратился к Вере: — Муж-то… ты как считаешь, Вер… — посмотрел на Веру проникновенно, крепче сжав руку на её пальцах. — Он не мог?       Вера отвела глаза, украдкой глянув на Пчёлкина, неуверенно сжимая губы в тонкую нить и с тяжёлым вздохом прикрывая глаза.       — Не знаю, — тонким слабым голосом ответила ему, заглядывая в сосредоточенные глаза, и неопределённо пожала плечом. — Не знаю, — повторила как будто себе самой.       — Он тебя не обижает? — задал новый вопрос Берсеньев, чуть склоняя голову, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с Вериным. — Мне можешь сказать, я помогу.       Вера прикусила губу, опуская ресницы, и отрицательно мотнула головой — но получилось не очень-то убедительно.       Павел Иванович притянул Веру к себе за плечи, опуская ладонь ей на затылок, и она уткнулась в терпко пахнущую сандалом и табаком грудь. Все вокруг курили, от всех исходи этот едкий, щекочущий ноздри запах, так ей всегда претивший.       — Ничего, мы разберёмся, — похлопав её по спине, полушёпотом уверил Павел Иванович и, отстранившись, кинул взгляд на запястье. — Ты прости, мне уже бежать пора. Служба не спит, — его пальцы сжали плечо, — звони в любое время.       Вера невесело улыбнулась и, проводив его взглядом, обернулась к столу, за который уже усаживался Пчёлкин, всё также пристально за ней следивший. Она, скрестив руки на груди в защитном жесте, заслонила лоб рукой, с силой зажмурившись.       — Верк, — окликнул её приближающийся Космос. — Чего такое?       Вера помотала головой, отнимая от лица руку.       — Устала просто, — дёрнула она краешками рта неуверенно.       — Пчёла сказал тебя домой отвезти, если хочешь, — Космос огладил её по плечу ладонью и заглянул в лицо. — Поедешь?       Она отрывисто покивала, с надеждой глядя на Холмогорова, расплывшегося в сочувственной улыбке.       — Пошли тогда, — резюмировал он уверенно. — Тут уже нечего делать.       Вера плелась за ним к машине, морщась от бившего в лицо порывистого ветра. Снег, утром падавший пушистыми хлопьями, теперь таял и превращался в коричневую слякоть, расплывался под ногами гадкой грязной кашей.       — Как себя чувствуешь вообще? — спросил Холмогоров, когда машина выехала на зажатую между двумя стенами голого леса дорожную полосу.       Вера неопределённо пожала плечом, измученно откидывая затылок на мягкую спинку кресла.       Космос, неприятно сморщившись, кинул на неё полный боли взгляд и опустил на её ладонь свободную руку.       — Хер пойми чё творится, — цыкнул он уголком губ, конвульсивно мотнув подбородком в сторону. — Кому ваще упёрлось его убивать? — Холмогоров порывисто стукнул рукой по оплётке руля, и Вера невольно от громкого звука вздрогнула. Он, виновато на неё покосившись, произнёс тише: — Извини. Я в смысле, он же уже…       Холмогоров потёр ладонью затылок и втянул сквозь зубы воздух.       — Ну, не было смысла его это самое… — всё так же сбивчиво попытался пояснить Холмогоров. — Пчёла уже по факту его место занял. Профессор, конечно, не перестал от этого быть Профессором, но все ж уже понимали, что карта бита.       Вера не ответила, только пожала безразлично плечами, взглядом утыкаясь в стекло, подёрнутое белёсой рябью разводов от стекающей мороси.       — Короче, неясно нихуя, — мотнул Космос головой, поджимая губы. — Это ж ты его нашла? — помолчав, спросил он приглушённым от нерешительности голосом.       Вера повернулась к нему лицом, задумчиво уставившись куда-то поверх плеча Холмогорова, и коротко кивнула с тихим вдохом.       — Я нашла, — повторила она хрипло и смяла щёку ладонью, из-под полуопущенных ресниц глядя на Холмогорова безжизненными глазами. — А все думают, что раз я нашла, я и убила, — она горько ухмыльнулась и, перекатившись на затылке, уставилась в лобовое стекло. — Не знаю, Космос, кому это вообще нужно было. Может, тебе у Пчёлкина и спросить?       Холмогоров, сжав руль до побелевших костяшек пальцев, шикнул сквозь зубы, раскачивая головой из стороны в сторону.       — Пчёле тоже как будто лишние проблемы не нужны, — с сомнением протянул он. — Вер, — позвал Холмогоров, оторвавшись от дорожного полотна и устремляя на неё сосредоточенный взгляд. — Что ты видела? Расскажи.       Вера опустила веки, втягивая пропахший табаком воздух салона, и пожала плечом, скрещивая на груди руки.       — Да ничего, — ответила она тихо. — Что свет в кабинете горит, видела. Дверь открыла, а он там в кресле… — она сглотнула. — Сидит. Дыра от пули во лбу.       — Дверь закрыта была? В кабинете всё на своих местах? — не унимался Холмогоров, и Вере захотелось эти его липнущие к коже вопросы — такие же, как у следователя и адвоката — скинуть с себя, оторвать и отбросить.       — Закрыта. Не знаю, на своих или нет, но беспорядка не было, — Вера запустила пальцы в волосы. — Он сидел в кресле, как будто работал, не знаю… Зачем ему посреди ночи нужно было что-то делать? Он после больницы по режиму жил. В ресторане сказал, что устал, почему тогда сразу не лёг?       Холмогоров замолчал. Вглядывался в прозрачную гладь лобового стекла, задумчиво шевеля губами и хмуря широкий лоб.       — Вер, — прервал он, наконец, повисшую тишину, откидываясь на спинку сидения и крепко вцепляясь пальцами на вытянутых руках в руль. — Ты-то там как оказалась вообще посреди ночи?       Вера обернулась к нему лицом, но Холмогоров на неё не смотрел — приклеился глазами в бегущую под ними мокрую полосу серого асфальта и сжал напряжённо челюсти. Она пробежалась по его до предела как будто натянутой фигуре и опустила подбородок, дёрнув губами в кривой ухмылке.       — О чём вы там с Пчёлкиным так задушевно беседовали? — вопросом на вопрос ответила она, голос звучал ровно и даже чуточку насмешливо. — Помирились, что ли?       — О том, что ситуация — полное дерьмо, — слегка стукнув по рулю ладонью, Холмогоров бросил взгляд в боковое зеркало. — И чё ждать, непонятно.       Вера, понятливо помычав, плечом прислонилась к дверце машины.       — А мне кажется, о том, что это я его застрелила, — равнодушно оспорила Вера слова Холмогорова и закусила нижнюю губу в разочарованно-злобном оскале. — Он ведь так тебе сказал, да?       Космос не ответил, глянув на Веру сквозь зеркало заднего вида и болезненно скривился.       — И ты ему поверил, — подвела она итог бесстрастным голосом, ладонью растирая плечо под шерстяной тканью пальто, почему-то сейчас совсем не гревшего. — Из нас двоих ведь это я тот человек, который без сомнений может кого-нибудь убить. Я, а не твой, — она, на секунду прервавшись, с силой сжала губы и выплюнула сквозь зубы, — Пчёла.       Космос раздражённо повёл подбородком в сторону, тряхнув тёмными вихрами чёлки.       — Вер… — начал он, но Вера его остановила, вскинув ладони:       — Да ничего страшного, — оборвала его решительно. — Всё нормально.       Нет, не нормально, ничего не было сейчас нормально. Даже Космос, на которого она рассчитывала, от которого ждала только безоговорочной поддержки, перед Пчёлкиным её не защитил — не просто не защитил, а принял, кажется, его сторону. Позволил себе усомниться в Вере, и даже не тайно, подспудно, своих мыслей не выдавая, а настолько усомнился, что решился задать практически прямой вопрос ей в лицо. Не боялся, что её это заденет. Потому что считал, что правда не может её уколоть?       Вряд ли думал, что она бы и правда утвердительно ответила ему на вопрос, но хотел ведь что-то в ней прочитать, проанализировать её реакцию, чтобы решить — кому из них с Пчёлкиным двоих можно верить.       Машина в тягостном молчании, наконец, остановилась, но Космос, шумно втянув воздух сквозь зубы, повернулся к ней всем телом, в своих мыслях что-то Вере сказать колеблясь.       — Вер, я не считаю, что ты могла… — начал он тихо, с толикой вины в сапфировых глазах глядя на неё.       Вера, встретившись с ним прямым взглядом, грустно поморщилась в подобии улыбки. Она устала; устала ждать от всех вокруг подлости, ждать предательства, устала отбиваться от этих подозрений.       — Нет, Кос, если бы не считал, то не спрашивал бы ничего, — она смяла пальцами переносицу и невесело хмыкнула, резко качнув головой в сторону своего окна, за которым виднелась стена глухого забора её дома. — Ну, чтобы тебе легче было, Кос, давай скажу, что я правда не очень-то хороший человек. Знаешь, как я хотела свадьбу эту расстроить? — Вера вперилась в Холмогорова испытывающим взглядом, опустив подбородок и ощущая, как тяжело начинает вздыматься грудь от ставшего вдруг трудным дыхания. — Узнала, что Белова от мужа ушла. Ты же мне сам про них с Пчёлкиным говорил, помнишь, Космос? Вот я и попросила её с ним поговорить. Надеялась, они сойдутся, и Пчёлкин от меня тогда отстанет. А я за тебя замуж выйду, чтобы жизнь себе не портить, — всё тело, будто в лихорадочном ознобе, разбила мелкая противная дрожь, и Вера крепко сжала кулаки, острыми ногтями впиваясь до боли в мягкую кожу ладоней. — А тебе ничего не говорила, потому что знала, что ты тогда на это не согласишься.       Она до невозможности близко поднесла своё лицо к его, вздрогнувшему вдруг будто от удара хлыста — а так ведь оно и было, так ведь она и хотела: хлестнуть его посильнее, до свиста воздуха, чтобы аж алая ссадина на ровной коже осталась, чтобы след долго-долго затягивался.       Так ей осточертело это в себе носить, так надоело чувствовать себя перед ним виноватой — а сейчас он сам стал перед ней виноват; не просто виноват, а почти что перешёл в стан врага — и значит пришло время счёт смерить, поквитаться. И пусть это она сейчас выглядела в его глазах мерзкой и гадкой — какое Вере до того было дело? Она сама себя такой и чувствовала, так что пускай Холмогоров — как там выражался Пчёлкин? — поймёт, с кем имеет дело.       Она резко распахнула дверцу машины, выскакивая на ноябрьскую промозглую стынь, и хлопнула створкой так свирепо, что в ушах будто что-то от громкого звука оборвалось.       Тугой узел между ними Вера разрубила одним лихим движением, чтобы ничего их больше не связывало. И пускай думает, что хочет. Уже подумал самое худшее, что ж теперь терять?       И снова сплошной чередой потянулись безликие серые дни. Сколько их было — много или мало, Вера не знала и не считала. Просыпалась, засыпала, видела мутные и липкие сны, от которых вскидывалась в ночи, давясь собственным криком, завязшим в горле, и ещё долго навязчивую пелену кошмаров пыталась от себя отогнать, пока сердце билось разом и в висках, и в глотке, и ухало вниз, в живот.       За окном было то темно, то светло, то сизо-синие сумерки угрюмо зависали над внешним миром, с которым Вера, казалось, теряла уже всякую связь. Из комнаты выходила, воровато оглядываясь, убеждаясь, что вокруг царит мертвенная тишина и покой, нигде не слышатся ничьи шаги и всякие признаки жизни родного дома угасают и хотя бы временно замирают.       Замок двери на ночь всё так же запирала, потому что ночью никто из желанных посетителей зайти к ней не мог — Таня, приносившая еду, спала; а мог, наверное, зайти Пчёлкин и в своей бесцеремонной манере нарушить её — да и чьё угодно — личное пространство.       Он и появился однажды, не ночью, днём, но появился — непрошенный, незваный гость, от которого Вера, наверное, в большинстве своём и пряталась.       Тихо побарабанил в дверь — три коротких стука — и, медленно опустив золотистую ручку двери, показался в дверном проёме, снова привалившись плечом к косяку. Обвёл Веру цепким взглядом и, коротко шумно выдохнув, неспешным шагом прошёлся по комнате, отодвинул стул и уселся к Вере лицом, скрестив пальцы в замке между широко разведённых коленей.       — Чё, сидишь? — прищурив глаз и склонив голову вбок, протянул он оценивающе и усмехнулся. — Может, тебе в монастырь тогда? Будешь там сидеть, — он смял устало лоб ладонью, — грехи отмаливать.       Вера шумно вздохнула, уперевшись ладонями в матрас и поднимаясь, садясь на кровати и прижимаясь спиной к изголовью. Посмотрела на Пчёлкина исподлобья выжидающе, будто допытываясь, зачем пришёл.       Он выдержал её прямой взгляд, помолчав, указал глазами на оставшуюся открытой дверь.       — Чё запираешься-то? — спросил с ноткой насмешки, но смотрел всё так же серьёзно.       — А ты ночами зачем приходишь? — огрызнулась Вера, напряжённо вытянув губы. Спрашивала ли она только о своей комнате — или хотела знать, зачем он остаётся в доме по ночам, не уточнила.       Пчёлкин цыкнул уголком губы.       — Да подзаебало крики твои ночами слушать, — мотнул он непринуждённо головой. — Каждый раз думаю, что снова убивать кого-то пришли.       Вера провела рукой по спутавшимся волосам, сжимаясь под его пристальным взглядом и обхватывая себя за плечи руками.       — Вот чтобы не пришли убивать, и запираюсь, — произнесла сухими губами, пробежавшись по ним влажным кончиком языка.       Пчёлкин расслабленно хохотнул и, потянувшись к ней рукой, слегка хлопнул по бедру под одеялом.       — Смотри-ка, не так всё плохо, как я думал, — ощерившись в широком оскале, протянул он почти довольно. — Огрызаться не разучилась, значит, жить будешь, — он резво поднялся, пробежавшись глазами по комнате, и вернулся к ней взглядом, цепко посмотрев сверху вниз. — Давай-ка, вставай, — он махнул пару раз ладонью, — пройдёмся пойдём, а то скоро вон, — он кивнул подбородком ей за спину, — скоро со стенами сольёшься.       Вера упрямо помотала головой в отрицании и крепче натянула на себя одеяло. Пчёлкин на это её движение закатил глаза и, резко откинув нижний край, обнажая тонкие икры, непреклонно повторил:       — Дава-ай поднимайся, — и, считав в лице Веры всё то же упрямое несогласие, помотал с досадой головой и просунул руку ей под колени, второй скользнув за спину. — Или сам подниму.       Вера уперлась ладонями ему в грудь, от себя отталкивая и пытаясь из захвата крепких рук вырваться, и недовольно выдохнула:       — Сама встану, не трогай. — Она опустила голые ступни на мягкий ковёр, поджимая под себя пальцы, и выпрямилась, вцепившись пальцами в шёлковую ткань пижамной рубашки и до предела оттягивая её вниз, чтобы прикрыть бёдра.       Пчёлкин стоял, вытянувшись напротив неё в полный рост, слишком близко, так, что, наверное, чувствовал на груди её дыхание.       — Одевайся и пошли, — он заправил локон волос ей за ухо и сделал шаг назад, присаживаясь на стол. — Давай только до темноты попробуем управиться, — он покосился на лившийся из оконного проёма блёкло-серый свет.       Вера с сомнением проследила за его взглядом и устало нахмурилась. Под его нахальным взглядом натянула спортивные штаны, кое-как пытаясь отгородиться дверцей шкафа — получалось, надо сказать, паршиво — и влезла в свободный вязаный свитер, в котором её тщедушная фигурка едва не утонула.       — Куда? — нехотя шагая за Пчёлкиным, спросила она, уставившись ему в спину, и натянула длинные рукава свитера так, чтобы тонкие пальцы в них спрятались.       Пчёлкин, спустившись по лестнице и накидывая в прихожей пальто, протянул ей её собственное и, многозначительно хмыкнув, скривил губы в однобокой улыбке.       — Недалеко, — подмигнул он весело. — В пределах ваших угодий.       Вера, вынырнув на холодный воздух, поёжилась и обняла себя руками под накинутым на плечи пальто. Пчёлкин, подождав её у подножья крыльца, опустил руку Вере на талию, когда она спустилась по ступеням, и увлёк за собой, огибая полудугой дом и проведя её на задний двор.       Газон, ещё кое-где зеленеющий, был покрыт плотным слоем грязно-жёлтых, уже преющих от постоянных дождей, листьев. Деревья за ним высились совсем плюгавыми уже кронами: кое-где только виднелись всполохи рыже-алой дубовой и осиновой листвы, да разлапистые ели упирались остроконечными шапками в небо.       Пчёлкин, потянув её за собой по вымощенной камнем дорожке, устремился прямо в этот небольшой кусочек леса, вдававшийся в участок. Деревья отец ещё при переезде решил сохранить, не выкорчёвывать многолетние толстые стволы, оставить прямо так, в первозданном виде, и от того задний двор всегда казался Вере уединённым и уютным.       — Ну, Вера Леонидовна, — прервал, наконец, молчание Пчёлкин, запрокидывая голову и устремляя взгляд в проглядывающее между голыми остриями веток небо. — Рассказывай, что ты там надумала, пока в своей темнице сидела.       Пчёлкин остановился, оборачиваясь к ней и пряча в карманах тёмных брюк ладони. Вцепился в неё пристальным взглядом, склонив голову вниз и с хитрецой ухмыляясь.       Вера, скрестив на груди руки, мрачно уставилась на него исподлобья.       — Кто его убил, Пчёлкин? — спросила с вызовом, прикладывая все силы, чтобы голос звучал твёрдо.       Он досадливо поморщился, широко улыбнувшись и помотав головой.       — Не, ты не так хочешь спросить, — цыкнул он языком. — Спрашивай, как есть.       Вера, пожевав губами в нерешительности, резко выдохнула.       — Ты его убил? — с нажимом произнесла она и вцепилась в его невозмутимое лицо сощуренным взглядом.       Пчёлкин, пнув с дорожки на землю мелкий камушек, проследил за ним задумчивым взглядом и вернулся глазами к Вере.       — А мне-то нахера? — спросил он беззлобно, пожимая плечом. — Он бы мне и так уже не помешал, Вер. Чтоб тебя в Германию, что ль, не пустить? Я и так мог, — он расплылся в довольной улыбке. — Сама понимаешь.       — А до этого мешал? — резко прервала Вера Пчёлкина, по-птичьи склонив голову к плечу.       Пчёлкин, дёрнув щекой, отрицательно мотнул подбородком.       — Да и до этого не мешал. Если кому и было на него зуб точить, то точно не мне, Вер, — Пчёлкин серьёзно уставился на неё, выпуская изо рта облако пара на морозный воздух.       Вера, опустив руки, сделала к нему несколько шагов, глазами упираясь Пчёлкину в шею с поблёскивающей нитью золотой цепи.       — Это был кто-то близкий, — медленно протянула она низким голосом, — кто-то, кого он сам пустил и от кого, — она подняла испытывающий взгляд к его лицу, — он этого не ожидал.       Её зрачки, суетливо шныряя из стороны в сторону в окружении тёмных густых ресниц, будто одним разом хотели охватить все его черты, каждый предательски дрогнувший в напряжении мускул.       — Угу, — не размыкая плотно сжатых губ, он, так же, как и Вера, пристально вцепился в неё глазами, склоняя голову. — Это был кто-то близкий, от кого он такого, — Пчёлкин вздёрнул многозначительно брови, — точно не ждал. От кого даже защищаться бы не стал.       Подушечки его пальцев, едва касаясь, пробежались по Вериной щеке, задевая нижнюю губу. Вера её судорожно закусила, оттягивая сухую кожу, и конвульсивно сглотнула подкативший к горлу ком.       — Где Макс, Пчёлкин? — спросила она, до скрипа сцепляя челюсти.       — Ищут, — качнул он головой.       — Почему его ищет не милиция? — упрямо вздёрнула Вера подбородок.       — Потому что, Вера, — растягивая гласные, ответил Пчёлкин, — лучше, чтобы первыми его нашли мои люди, а не менты.       — Чтобы он не рассказал, кто его попросил застрелить моего отца? — Вера сжала пальцами полы пальто, стягивая их ближе на груди.       Пчёлкин, пренебрежительно сморщившись, хохотнул.       — Попросил, — сквозь тихий смех выдавил он. — Заказал, Вер. Если это Макс, то кто-то твоего отца заказал.       — Ну и кто его заказал? — с нажимом отчеканила она, не перенимая его веселья.       Пчёлкин неопределённо пожал плечом, скосив глаза к небу и вынимая из нагрудного кармана металлическую зажигалку.       — Ну, хочешь, накидаю тебе пару вариантов, — повертев блестящий коробочек между пальцами, прищурился он. — Ты им, правда, не обрадуешься, — он, опустив подбородок, пристально на неё взглянул. — Руку дам на отсеченье, идею с домом в трёх шагах отсюда Кос подкинул. Кос, который прекрасно понимал, что у меня на эту ночь, получается, не будет алиби. Кто знает, где я был. Всплывёт потом где-нибудь пушка с моими пальцами — и привет. Будешь мне передачки носить-то? — он довольно осклабился, большим пальцем подцепляя Верин подбородок. — Или счастливые влюблённые ускачут в закат?       — Ты был со мной, — коротко опровергла Вера его слова. — Он это знал.       Пчёлкин спокойной улыбнулся и покачал головой.       — Вот именно. Уж с тобой-то Холмогоров легко бы договорился, — протянул он. — Да и, — Пчёлкин вскинул брови, — не был я с тобой, Вер. Вот и второй вариант, кстати. Ты-то где была?       Она с шумом втянула опаливший холодом сухие слизистые воздух, отдающий его парфюмом, и облизнула губы.       — Ты обвиняешь меня в убийстве собственного отца? — спросила с вызовом, ощущая, как сбивается прерывистое дыхание.       Пчёлкин, дёрнув краешками губ, мимолётно прищурился и схватил её ладонь, разворачиваясь и заставляя последовать за собой дальше по дорожке, туда, где виднелось глухое полотно забора.       — Про эту калитку ты ведь точно знаешь, — остановившись, он упёрся рукой в узкую створку дверцы, выходящей на глухой лес.       Вера, мазнув взглядом по выкрашенным в терракотовый цвет деревянным доскам, неуверенно кивнула. Пчёлкин удовлетворённо кивнул.       — Ага, — он побарабанил пальцами по дереву. — А ещё, наверное, знаешь, что камера, — он ткнул пальцем в белое пластиковое устройство, чёрным бездушным глазом уставившееся за забор, — вот эта камера, которая направлена как раз в сторону нашего, — Пчёлкин весело подмигнул, — дома, откуда ты могла прийти, три дня как к тому моменту не работала. Сломалась. И заменили её только после убийства, — Пчёлкин прямым непреклонным взглядом уставился Вере в лицо, как будто ловил каждое мимолётное выражение в осунувшихся чертах. — Чего скажешь?       Вера беспомощно оглянулась, словно искала за своей спиной какой-нибудь — чьей угодно — поддержки.       — Он ведь не стал бы тебе даже сопротивляться, — тихо, так, что Вера едва его слова могла разобрать, произнёс Пчёлкин. — Что было потом, Вер? Ты дала Максу денег, чтобы он уехал и отвёл от тебя подозрения? А потом позвонила в дверь, чтобы тебя увидели Таня и охрана? С пушкой обращаться ты умеешь, я видел. Где ты её достала? Куда дела?       Пчёлкин тяжело смотрел на неё исподлобья, и Вера сделала два шага назад, ступая с твёрдой каменной поверхности дорожки на мягкую землю, едва не запнувшись и раскидав в сторону руки, пытаясь сохранить равновесие.       — Он ведь всё равно бы умер, да, Вер? — продолжал он, не выпуская её лица из цепкого захвата глаз. — И ещё можно попытаться подставить меня. Ну так что, — Пчёлкин неприятно дёрнул щекой, — мне ждать, что у меня где-нибудь найдут ту самую пушку? Макс её подбросит?       Вера, остановившись, замерла — будто вмёрзла прямо в эту землю — и судорожно замотала головой.       — Ты чушь несёшь, — только и смогла выдохнуть ему в ответ. — Я бы никогда не…       Пчёлкин, вздёрнув верхнюю губу в опасном оскале, дёрнул шеей в сторону и, оттолкнувшись от калитки, на которую всё это время опирался, в два широких шага преодолел расстояние между ними, зажав в капкан между пальцами Верин подбородок и заставляя поднять лицо.       — Вера, — процедил он сквозь сжатые зубы, — если это ты, скажи мне сейчас, и я всё улажу, пока не поздно, — Вера, широко распахнув ресницы, всматривалась в его сведённое напряжением лицо, — скажи, как всё было, чтобы я знал, где прятать концы. Твой мент уже ищет Макса, — он чеканил каждое слово, не давая ей вырваться из цепкой хватки. — Его найду либо я, либо они — рано или поздно. Найдут они — и он всё им расскажет, Вера, — Пчёлкин остановился и сжал губы в тонкую нить, голубыми радужками обводя перекошенное страхом лицо. — Я знаю, что ты не хотела. Испугалась. Не понимала, что делаешь. Ты ошиблась, но всё ещё можно исправить. Ты помнишь, что я тебе обещал? Ничего не изменилось, Вер.       Вера упёрлась сжатыми до боли кулаками в его грудь в бесплотной попытки от себя оттолкнуть и, рвано вдыхая с шумом холодный воздух, обезумевшим болванчиком мотала в отрицании головой. Губы, с которых сорвался громкий всхлип, растянулись в болезненной гримасе.       — Я не убивала его, я не убивала его, — едва шевелящимся языком повторяла она, ощущая на языке солёный привкус струившейся из глаз влаги. — Я не убивала, я бы никогда… — она, захлебнувшись словами, только обессилено ударила его кулаком куда-то в солнечное сплетение, из-за пелены слёз уже не видя его расплывающееся пятнами лицо.       Всё, что копилось в ней эти долгие дни — дни, которые растянулись, казалось, на годы, на десятилетия, — всё вырвалось наружу безнадёжно запутанным тугим комом эмоций. Настолько сильных, что разобрать: где был страх, где обида, где горе утраты, где злость на него и где была благодарность ему же — нет, невозможно было сейчас разобрать, распутать, упорядочить.       Она разрыдалась ещё горше, когда Пчёлкин, убрав её ослабевшую руку, упиравшуюся ему в живот, притянул Веру за талию к себе, опустив на затылок ладонь и успокаивающе поглаживая спутавшиеся локоны.       — Тихо, — скомкано бормотал он где-то возле её уха, губами прижимаясь к виску.       — Я не убийца, — промямлила Вера, точно со стороны слыша, как безобразно и неразборчиво звучат её слова, слетающие сиплым полушёпотом с не слушающегося языка. — Не убийца, я не убивала, это не я…       — Хорошо, — он, отстранившись, обхватил её заплаканное лицо обеими ладонями, приподнимая голову. — Вер, сейчас только правду, слышишь? Ничего плохого не случится, что бы ты ни сказала. Ты его застрелила?       Вера, с трудом распахивая слипающиеся от слёз ресницы, рывками глотнула несколько судорожных вдохов и лихорадочно помотала головой.              — Ладно, — Пчёлкин, прижавшись к ней лбом, шумно выдохнул и снова отстранил лицо. — Это не ты. Я верю.       — Я не знаю, кто… — слабым голосом пропищала Вера, утыкаясь носом в его плечо.       — Я тоже не знаю, принцесса, — опуская подбородок Вере на макушку, задумчиво протянул Пчёлкин. — Самое главное, не знаю — зачем. Сдаётся мне, — он громко цыкнул языком, — это пока цветочки. Потом и ягодки пойдут. Отцу я твоему, конечно, — Пчёлкин, шумно втянув воздух носом, выдохнул, раздувая щёки, — сочувствую, но не хотелось бы, чтобы и нас задело.       Вера судорожно всхлипнула, чувствуя новый поток сочащейся между век влаги. Дыхание выровнять никак не получалось, плечи так и подрагивали беспорядочно под его руками.       — Ну чё ты, — спустя прошедшую в молчании минуту, позвал тихо Пчёлкин. — Весь запас решила на меня вылить? — он, чуть отстранившись, весело кивнул на намокший ворот собственной рубашки. — Чё-то холодно сейчас купаться, Вер.       Она, зажмурившись, прижала к мокрым щекам холодные ладони. Вдохнула глубоко, замерев на несколько растянувшихся невозможно долго мгновений, и выдохнула, возвращая себе пошатнувшееся от его напора равновесие. Дыхание чуть выровнялось, но плечи всё равно то и дело будто от икоты подрагивали.       — Но кто-то всё-таки нанял Макса, — не отнимая рук от лица, произнесла Вера хриплым после плача голосом и исподлобья покосилась на Пчёлкин с подозрением. — Я не верю, что он сам… решил, — слова едва не застряли в горле, и Вера сглотнула солёный вкус слёз.       — Кто-то нанял, — повёл безразлично плечом Пчёлкин, пряча в карманах ладони. — Поэтому я твоего Макса и ищу.       Вера, скрестив на груди руки, развернулась к Пчёлкину спиной, пошевелив задумчиво саднившими от соли губами.       — Если это не ты, — всхлипнув носом, она повернула в его сторону голову и взглянула через плечо. — И точно, — с нажимом произнесла, уверенно мотнув головой, — не я, то тебе нет смысла его искать. Пускай ищет милиция и допрашивает.       — Вер, — раздосадовано откликнулся Пчёлкин и сделал к ней шаг.       — Это ведь не ты? — упрямо кивнув для убедительности, повторила она.       Пчёлкин, скривившись, отвернул лицо, слишком внимательным взглядом впиваясь куда-то в чащу леса в стороне.       — Такие вещи ментам на откуп не отдают, — вернувшись к ней глазами, он тяжело опустил подбородок. — Его свои должны наказать.       — Его должен наказать закон, — упрямо процедила Вера сквозь сжатые губы, — он убил моего отца, я имею право голоса.       Пчёлкин, раздражённо кинув в тишину леса сдавленное ругательство, резко развернулся на каблуках и закинул голову назад, подставляя лицо к небу.       — Дай мне с ним поговорить, если найдёшь, — глядя ему в спину, попросила Вера удивляясь тому, как уверенно звучал сейчас её голос. — А потом отдай милиции.       Он опустил шею, уставившись себе под ноги в тяжёлых раздумьях. Потёр ладонью лоб и, молча повернув к ней голову, сосредоточенно посмотрел Вере в лицо.       — Ладно, — сквозь мрачный выдох согласился он и протянул ей ладонь. — Пошли. И кстати, —добавил он, когда Вера, сомнительно нахмурившись, вложила свою руку в его. — Завтра юрист приедет. Завещание оглашать.       Вера одёрнула полу пальто, понятливо кивнув, и зашагала вслед за Пчёлкиным обратно к дому. Могла ли она верить Пчёлкину? Могла ли отбросить теперь терзавшие её все эти дни подозрения и исключить его из списка подозреваемых? Особенно учитывая, что, по большому счёту, этот донельзя короткий список из одного-то имени и состоял — его имени.       Вера не знала. Но Пчёлкин ведь ей поверил?       Юрист, тот самый, которого Вера видела в больнице с Пчёлкиным — с беспорядочной шапкой тёмных кудрей на голове и в старомодной роговой оправе очков — и правда, приехал на следующий день, к вечеру.       Вера спустилась из своей комнаты вниз, тихо поздоровавшись, и покосилась на появившегося в дверях кабинета отца Пчёлкина.       — В-вера Леонидовна, — заикаясь, слишком высоким голосом произнёс юрист. — Б-борис Абрамович К-каганович, — он протянул ей пухлую ладонь с короткими пальцами и, слегка сжав Верины пальцы в приветственном жесте, поправил перекладину оправы на носу. — М-мои соболезнования. Леонид Г-георгиевич был мне д-добрым д-другом.       Вера, слабо улыбнувшись, кивнула, поблагодарив его одними губами и, глядя, как Пчёлкин жестом пригласил Кагановича в кабинет, обречённо сморщилась: надеялась, что они устроятся хотя бы в гостиной.       — А ещё п-платил очень м-много б-бабок, — полушёпотом усмехнулся ей на ухо Пчёлкин, передразнивая юриста, и опустил руку ей на талию, подталкивая вперёд.       Вера, обхватив себя за плечи ладонями, ступила в освещённый желтоватым светом люстры кабинет, окидывая помещение угрюмым взглядом. Ничего тут с того самого дня не изменилось, только кресло другое поставили. Веру едва заметно передёрнуло: она смутно ощутила, что ждала как будто снова увидеть тут бездушно уставившегося в потолок отца с обвисшей вниз безвольной рукой.       Пчёлкин, место во главе стола предложив Кагановичу, сам опустился на диван возле противоположной стены, мазнув цепким взглядом по опустившейся в кресло Вере.       Совсем недавно, но будто в другой жизни, они сидели ровно так же — Вера в кресле, а Пчёлкин напротив, — только за столом был живой ещё отец. Тогда он положил перед нею стопку бумаг с брачным договором, который накрепко привязывал Веру вязью юридических формулировок к Пчёлкину; и сейчас, казалось, всё повторялось слишком дословно: снова бумаги, снова слова, сложенные в тяжеловесные конструкции, снова получающий в свою полную власть всё, вплоть до Вериной жизни, Пчёлкин.       Вере лишь хотелось быстрее с этим покончить, выслушать Кагановича и выскочить из гнетущей духоты кабинета отца, навевавшего слишком яркие ещё воспоминания.       Вытащив из кожаного дипломата запечатанный жёлтый конверт, Каганович продемонстрировал его сначала Вере, а потом и Пчёлкину. Она небрежно кивнула, заслоняя лоб рукой, и тихо пробормотала:       — Давайте только не затягивать, — откинувшись на спинку кресла, она плотнее закуталась в вязаную кофту.       Каганович утвердительно покивал, вскрывая конверт, и вытащил несколько листов, пробегаясь по ним цепким взглядом и, уперевшись широко расставленными локтями в стол, откашлялся.       — Я, Черкасов Леонид Г-георгиевич, д-двенадцатого сентября тысяча д-девятьсот… — начал он, тон голоса для серьёзности опустив на октаву вниз.       Пчёлкин, расслабленно раскинувшийся на кожаном диване, лениво махнул ладонью.       — Борис Абрамыч, — дёрнул он щекой, — давайте сразу к делу.       — В-виктор П-авлович, — оторвавшись от завещания, серьёзно взглянул на него Каганович и поджал губы. — Т-такой п-порядок, — упрекнул он Пчёлкина и снова вперился тёмными глазами под бликующими стёклами очков в бумаги. Его монотонный голос, бубнящий московские адреса принадлежавших отцу квартир, Веру усыплял. Она, глубоко вздохнув, с силой поморгала в попытке скинуть накатывающую дремоту и уставилась на бесстрастно зачитывающего последнюю волю отца Кагановича. — …и всё моё имущество, которое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим… — краем глаза Вера заметила, как Пчёлкин, оторвав спину от мягкой диванной спинки, упёрся локтями в колени, вцепившись в Кагановича напряжённым взглядом на склонённом вбок лице. — …завещаю дочери, Черкасовой Вере Леонидовне, восемнадцатого января тысяча девятьсот, — Пчёлкин, не дав юристу закончить, резко поднялся и выхватил из его рук бумаги, прищуренным взглядом впиваясь в строки текста.       — Виктор Павлович, вы не… — возмутился было Каганович, но Пчёлкин, презрительно поморщившись, жестом ладони прервал его слова.       Вера, вернувшись глазами к Кагановичу, провела пальцами по волосам и облизнула пересохшие губы.       — Всё? — она, поднявшись из кресла, сделала шаг к двери и вопросительно уставилась на Кагановича, в смятении на неё смотревшего. — Я могу идти?       — Чё за херня, Борь? — помахав бумажками перед лицом Кагановича, раздражённо кинул Пчёлкин.       — В-вера Леонидовна, вы единственная н-наследница, — вставая в полный — невысокий — рост, кивнул Каганович. — В-вам п-принадлежит в-всё недвижимое и д-движимое имущество, а т-так же, — он, с силой моргнув, глубоко вдохнул, — к-контрольный п-пакет акций «С-стройИнвеста».       Пчёлкин, невесело хмыкнув, отбросил бумаги на стол и накрыл растянутой губой нижний ряд зубов, смяв ладонью лицо.       — Ну и что, — Вера безразлично пожала плечом. — Я ими всё равно не могу распоряжаться, — она шумно вдохнула и помотала головой, устало прикрывая глаза. — Если мы закончили, я пойду.       Каганович, выйдя из-за стола, прошагал к ней, мелко семеня ногами, и сцепил перед собой руки в замок.       — В-вера Леонидовна, — позвал он, — я п-предоставлял юридическую п-помощь вашему отцу и г-готов в-впредь отстаивать в-ваши интересы, — он оглянулся на замершего позади Пчёлкина, — из уважения к н-нашему с Леонид Г-георгичем д-долгому сотрудничеству.       — Борис Абрамович, — хмуро ответила Вера, устало качнув головой. — У нас есть брачный контракт, согласно которому всем распоряжается мой муж, — она дёрнула подбородком в сторону Пчёлкина. — Предлагайте свою помощь ему.       Вера уже хотела развернуться, чтобы выйти в коридор, но Каганович её остановил, положив ладонь ей на локоть.       — П-подождите, В-вера Леонидовна, — заглянул он ей в лицо расширившимися глазами. — В-вы не п-понимаете. З-завещание, — он кинул взгляд на оставленные на столе бумаги и потряс головой, — имеет б-большую юридическую силу, чем к-контракт. П-по нему в-вы — п-полноправная собственница.       Вера непонимающе уставилась на Кагановича и перевела взгляд на ухмыляющегося Пчёлкина, сцепившего между зубами белёсую сигарету. — Ну, вот и, — он, обнажив опасный оскал, в издевательской гримасе вытянул лицо и, пугающе весело глянув на Кагановича, передразнил его тонким голосом: — й-й-йагодки. Пчёлкин, зажав пальцами сигарету, вытянул её изо рта и, моментально посерьёзнев, в упор уставился исподлобья на Кагановича, криво ухмыльнувшись.