Принцесса выбирает дракона

      Она хитрей змеи,       хотя скромней голубки,       Чиста как херувим,       как сатана лукава,       Податлива как воск,       но как железо ржава.       Прозрачна как стекло,       но чувства так же хрупки.       Бела как лилия,       как лилия нежна,       Во всем пленительна       и фальши вся полна.

(С) Уильям, наш, Шекспир

      Пчёлкин со ствола перевёл взгляд на лицо Макса: белая от дымки лунного света кожа едва насквозь не просвечивала, как у призрака.              Пчёлкин расправил плечи, будто мог так ещё надёжней закрыть Веру — не всю, но самое жизненно важное. Только что толку, если его сейчас заткнёт единственная выпущенная пуля, а ему и ответить нечем?       Он осторожно втянул пропитавшийся страхом воздух. Макс не стрелял; и Пчёлкин, вцепившись в него взглядом, все вычислительные мощности мозга, никогда раньше не подводившего, выкрутил на полную катушку. Какие у заявившегося посреди ночи киллера карты на руках? Но что важнее: какие из них складываются комбинации? Нет, ствол — это определённо флеш-рояль, тут спорить не с чем. Но штука в том, что Макс его выкладывать на стол не спешил.       Убьёт не здесь? Так лучше: значит, только его. Хорошо бы тогда Кос догадался потом понадёжнее Веру спрятать — Пчёлкин ему не успел инструкций дать, но Белый-то тут по-любому должен будет сориентироваться. Да, при таком раскладе на Белого надо было рассчитывать, зря Пчёла оттягивал момент, прежде чем Саню в курс дела ввести: сам хотел всё разрулить. Но с пулей-то промеж глаз вряд ли выйдет.              Хорошо бы Вера ещё не завела любимую шарманку со своим упрямством, если пацаны додумаются её спрятать. Надо было ей слова врача сразу передать — так был бы шанс, что у неё инстинкт самосохранения включится. Только кто ж знал, что и суток не пройдёт, а широкий круг интересов Пчёлкина сузится до одного-единственного пункта: спасения шкуры, причём даже не своей собственной?       Или Макс за чем-то пришёл — за информацией или бабками? Тогда неплохо выдавшуюся отсрочку использовать, чтобы продумать, как самому достать пушку. Сейчас под дулом не дёрнешься — хоть Пчёлкин тэтэшник и сунул загодя под подушку, но любое движение может оказаться последним. Не для него.              И охрану никак не вызовешь — наверняка, некого уже вызывать.       Макс сделал шаг назад и медленно повёл подбородком в сторону двери, качнув дулом вверх: мол, вставай. Серебристый свет насквозь пронизывал его светло-серые радужки, и зрачки казались от этого двумя прозрачными стекляшками.              Пчёлкин, не отводя глаз от лица напротив, осторожно потянулся к валявшимся на полу брюкам. Макс его не остановил. Крепче сжал рукоять пистолета и весь ещё туже напружинился, будто готовился к прыжку.              Пчёлкин штаны натягивал, как в придурочном кино с замедленной съёмкой, и даже дышал как будто раз в минуту, чтобы твёрдый палец на спусковом крючке ненароком не дёрнулся.              Поднялся, наконец, в полный рост — пушка теперь целилась в грудь — и, коротко оглянувшись на кровать, выжидательно уставился на Макса. Тот сделал ещё пару шагов назад и снова качнул головой к дверному проёму. Пчёлкин, вздёрнув резко верхнюю губу, ступил к выходу из спальни, и на спине, где невидимую дыру между лопаток теперь жгло дуло, сейчас шерсть бы дыбом встала — будь она там.              Макс вышел из спальни вслед за Пчёлой и аккуратно прикрыл дверь; и от тихого глухого стука с души у Пчёлкина, грохоча, скатилась здоровенная каменная глыба. Веру он не тронул.              По лестнице пришлось спускаться в кромешной тьме: Пчёла слепо щурился, ориентируясь на почти не различимое возле подножья ступеней пятно сизоватого света, лившегося из дверного проёма гостиной. Макс двигался позади бесшумно, и Пчёлкину взаправду казалось, что за ощетинившимися плечами парит бесплотный призрак.              Руки пришлось задрать, а сведённые напряжением пальцы сами по себе растопырились, как паучьи лапы. Пчёла, ступив в прямоугольник света, оглянулся на Макса в полоборота с немым вопросом в расширившихся глазах. Тот двинул пушкой в сторону двери кабинета — Пчёлкина собственного теперь кабинета — и коротко кивнул.              Пчёлкин на холодную металлическую ручку надавил аккуратно и бесшумно, впуская за собой внутрь вооружённого убийцу предыдущего хозяина, и под упором дула опустился в новое, ещё не вымазанное кровавым месивом, кресло. Вспыхнула настольная лампа под зелёным абажуром, и яркий противно-жёлтый свет резанул по непривыкшим глазам.              — И чё те надо? — процедил Пчёла презрительно, когда Макс плотно закрыл дверь, щёлкнув замком. — В прошлый раз чё-то забыл?              Макс опустился в кресло напротив, вытянув на лакированной столешнице руку с направленным на Пчёлу оружием, и протяжно выдохнул.              — Типа того, — спокойно ответил он и настороженно обвёл Пчёлкина глазами. Подался вперёд корпусом, заиграв резко очертившимися желваками на квадратной челюсти. — Я к тебе пришёл.              — Вижу, блять, — Пчёлкин чуть не рявкнул, но голос сдержал — чтобы лишнего шума не получилось. Стукнул только тихо по острому краю морёного дуба запястьем сжавшейся в кулак руки.              — Не убивать, Пчёла. Поговорить, — Макс, склонив вбок коротко стриженую голову, растянул губы, из-под которых блеснули края ровных резцов.              — А чё, с Профессором, я так понял, договориться не вышло? — опустив подбородок, с нажимом отчеканил Пчёлкин.              Макс усмехнулся одним краем губ, дёрнув своим стеклянным глазом: радужки и при тёплом свете казались прозрачно-пустыми.              — С ним-то как раз всё ровно, — ответил сухо, едва заметно вскинув прямую выцветшую бровь. Он положил пушку с глухим стуком на стол, убирая сжавшиеся кулаком пальцы с рукояти. — Профессор знал, что я его убью. Сам, — Макс двинул в сторону тяжёлой челюстью, скосив глаза к потолку. — Приказал.              Пчёлкин, нервно прищурившись, медленно откинулся назад, не спуская взгляда с каменной маски вместо лица Макса, и голой спиной — рубашку не надевал — неприятно прижался к холодной коже кресла.              В ящике стола лежала пушка, и сейчас можно было бы одним рывком её достать, если сползти под стол, чтобы загородиться толстыми дубовыми досками — выгадать себе так хоть какой-то шанс в прямом противостоянии. Но Пчёла идею решительно отмёл: шанс этот к нулю бы стремился, если брать в расчёт спецназовское прошлое Макса и его звериной быстроты реакцию.              Но раз убийца пришёл говорить, то не лишним будет хоть попробовать понять, о чём — тем более что прицел дула больше в Пчёлу не упирался: от этого плечи даже облегчённо опустились. Не до конца, понятно, только самую малость.              Пчёлкин провёл задумчиво пальцем по нижней губе и упёрся локтем в ручку кресла, заслонив подбородок ладонью. Мозг по-прежнему пахал на максимальных мощностях: Пчёла едва гула в ушах от раскочегарившихся движков не слышал.              — Так о чём договариваться пришёл? В башку стрелять или в сердце? — Пчёлкин опасно оскалился; но не прикрытая даже тонкой тканью рубашки грудь как будто схлопнулась в вакууме вместе со всеми внутренностями и треснувшими от надёжно скрываемого мандража костями.              — Я пришёл, — Макс качнул подбородком, коротким движением оттолкнув в сторону пистолет, и сложил перед собой ладони замком, — сказать: наш договор, чтоб я работал на тебя, Пчёла, в силе.              Пчёлкин тихо фыркнул, проглотив смешок, и цыкнул краешком губы.              — Чёт я не выкупаю, — кинув взгляд в окно, дёрнул он щекой. — Ты Профессора как сука завалил, и теперь хочешь, чтоб я тебя к себе взял?              — Я его завалил, потому что нельзя было не завалить, — передёрнул Макс и мотнул головой, опустив лысые веки — слишком светлые ресницы было почти не разглядеть. — Его заказали. Мне. Но другого исполнителя недолго найти. Профессор — человек бывалый, не фраер. Понимал всё прекрасно. Поэтому сам приказал взяться за заказ.              Пчёлкин побарабанил по столу пальцами, отведя от Макса невидящий взгляд, едва не заискрившийся от разом и бешено закрутившихся в голове шестерёнок.              — Ему какая разница была, кто убьёт? — снова вскинул на Макса глаза. — Если убьёт.              — Ему — никакой, — Макс согласно кивнул и сжал слишком розовый для призрака рот в побелевшую нить. — Тебе зато была. После исполнения заказа я должен был получить вторую часть гонорара и сдаться ментам, такой уговор был с заказчиком. А там заявить, что меня нанял ты, — Макс облизнул нижнюю губу, по-змеиному высунув край языка. — Как видишь, я пришёл не к ментам.              — Ну и чё дёргаешься тогда? Бабло ты всё равно получил, менты не сцапали, — Пчёлкин напряжённо опустил подбородок, но кривая ухмылка смягчила облитые жёлтым светом черты. — Чё не свалил на тёплые берега?              — А чё мне там делать? — Макс лениво откинулся на спинку, свободно свесив здоровенную руку. — Мы с тобой договорились, что я под тобой буду после смерти Профессора. Я слово держу. А он, кстати, — Макс скользнул под полу кожаной куртки ладонью, вытащив чёрную трубку и повертев ею перед Пчёлкиным, — вот чё оставил. Со мной свяжутся, когда прищучат настоящего заказчика. Тогда я против него и дам показания, — он спрятал телефон за пазухой и размашистым движением утёр нос, склонившись над столом. — У меня брат на зоне. Если я всё сделаю, как договаривались, то меня по условке оформят и ему заодно срок скостят. К тебе я пришёл, чтоб ты знал, что я на твоей стороне играю, Пчёла. Тебе же нужны свои люди, а не Белого, — он чуть отклонил в сторону подбородок, настороженно сощурившись, и удовлетворённо ухмыльнулся, когда Пчёлкин накрыл губой нижний ряд зубов. — Вот я и буду твоим человеком. А Шмидту вашему я ещё фору дам, сам знаешь. Он-то, — Макс самодовольно ощерил пасть, — меня так и не нашёл.              Пчёлкин только сейчас выдохнул — а до этого воздух минут десять в лёгких держал, так ему показалось. Не побоялся теперь уже даже загородить глаза рукой, разминая кожу над бровями.              — Чё ж заказчик не зассал к тебе прийти, если ты Профессору всё спокойно мог растрепать? — скривил он рот в кривой усмешке, костяшкой указательного пальца упираясь в верхнюю губу. — Плохо вяжется.              — Через брата и зашли. Сказали, рыпнусь — он с зоны вообще не выйдет, — каменный квадрат его лица стал ещё острее, помрачнев. — В красную отправят. Им нужен был человек самого Профессора, чтобы его быстро и без лишних свидетелей устранить. На мне всё сошлось — и где нажать, знали, и к Профессору я ближе некуда.              Пчёлкин, крутанув кресло на подвижной ножке влево, упёрся взглядом в светлеющую ночь за стеклом, и недобро ей улыбнулся, обнажив звериный оскал. Удовлетворённо цыкнул, кивнув головой собственным подтвердившимся выводам.              — Одно к одному всё складывается. Реально по ментовской линии давят, — тихо произнёс себе под нос и шумно выдохнул, обернувшись лицом к замолчавшему Максу. — Раз через брата зашли, — Пчёлкин, сделав паузу, провёл языком по зубам. — Они его и придавят, если ты им не сдашься. Ты ж понимаешь.              Макс снова потянулся к оставленной на столе пушке и, крутанув её, развернул к себе дулом. Толкнул по скользкой поверхности к Пчёлкину и сложил перед собой руки.              — Поэтому меня должны поймать твои люди, — он склонился над столом вперёд, вперившись в Пчёлкина пристальным взглядом двух безжизненных стекляшек. — И аккуратно дезу слить. Они тогда занервничают, — Макс повёл головой вбок, — и наделают ошибок.              Пчёлкин мимолётом напряжённо сощурился и кинул взгляд на край расстёгнутой куртки Макса, который тот многозначительно отвёл в сторону.              — И этот твой абонент быстрее зашевелится? — озвучил он собственную догадку; Макс в ответ согласно кивнул. Пчёлкин хмыкнул и задумчиво двинул челюстью, затылком упираясь в мягкий кожаный подголовник. — Так если он тоже узнает, что ты у меня, нахера ему будет тебя вызванивать?              Макс, почесав щёку с отросшей многодневной щетиной, отрицательно мотнул головой.              — Значит, с тобой напрямую и свяжется. Поймёт же, что ты в курсе дела и тебе беспонту меня валить, — возразил твёрдо. — Да и ты сам на него можешь выйти. Дошёл, где искать? — Макс зловеще ухмыльнулся, пристально уставившись на Пчёлу, скривившего верхнюю губу от презрительной гримасы. — Кто ментов может на место поставить и где у Профессора всегда мощная крыша была?              — Нетрудно догадаться, — Пчёла, одним пальцем подцепив дно ящика стола, выдвинул самый край и задумчиво скользнул глазами по показавшейся уже ненужной чёрной металлической рукояти.              Макс кивнул на пейзаж в позолоченной раме на стене.              — По этому каналу и маякнёшь, что хочешь кое-чем поделиться, — Макс поднялся во весь свой внушительный рост и постучал по холсту костяшками пальцев. — Папочка-то у тебя?              Пчёлкин настороженно опустил подбородок, проследив за слишком плавными для грузного тела движениями Макса, и развернул кресло в обратную сторону.              — Какая? — уточнил недоверчиво, круговым движением поведя снова напрягшимися плечами.              — Та, которую ты нашёл, когда я сказал тебе код от сейфа, Пчёла, — вкрадчиво пояснил Макс; крупный нос дёрнулся в сторону от резкого шумного вдоха. — С делом жены Профессора.              Пчёла смял ладонью лицо, подёрнувшееся усталостью, и облокотился на стол.              — Нет там её, — ответил он, пристально всматриваясь в по-прежнему спокойные черты Макса: ни единый мускул у него ни дрогнул. — Я думал, ты и забрал после того, как Профессора завалил.              — Хотел на всякий. Лучше бы не в те руки этой папочке не попадаться, — угрюмо мотнул головой Макс. — Но в ту ночь её уже в сейфе не было.              Пчёла, сдерживая раздражение, негромко хлопнул ладонью по столу.              — Жена его тут причём вообще? — прижав сжатый кулак к губам, мрачно процедил он.              Макс, скосив в сторону глаза, уставился на скрывавшую сейф картину и одними губами раздосадованно выругался.              — А её те же люди заказали, — он перевёл сосредоточенный взгляд на застывшего в напряженном молчании Пчёлкина.              Тот, нервно дёрнув щекой, опустил подбородок и свёл у переносицы брови: снова шестерёнки бешено завращались; но от донёсшегося из-за двери шума Пчёла тут же резко вздрогнул.                     Вера, больно упав коленями на жёсткий холодный кафель, склонилась над унитазом. Сморщилась в болезненной гримасе и разогнула спину, утирая губы ладонью. Дверь ванной медленно открылась — она даже не подумала её запереть, — и в проёме показался одетый в одни брюки Пчёлкин, осторожно ступив в облицованное светлой плиткой помещение.              Вера скользнула по нему усталым взглядом, подмечая, как чуть виновато и напряжённо он опустил шею, поджав нижнюю губу: будто хотел что-то сказать, но не давал себе воли. Вера перекатилась с коленей на бёдра, подтаскивая к себе мягкий коврик, и спиной прислонилась к стене.              — Пчёлкин? — позвала она хрипло и протяжно, откашлявшись и прочистив горло; глаза вцепились в его лицо мёртвой хваткой.              — М-м? — по-прежнему не размыкая губ, откликнулся он и опустился на узкий бортик ванной.              Вера мрачно за ним проследила, обнимая себя за плечи в защитном жесте.              — Что тебе вчера сказал врач, не напомнишь? — сиплый от тошноты и сна голос не дрогнул, когда сухими потрескавшимися губами Вера выдохнула настороженный вопрос.              Пчёлкин, облокотившись на широко разведённые колени, смял испещрённый глубокими складками лоб и молча на Веру уставился. Она взгляда не отводила, только сурово чуть прищурив веки.              — Что тебе больше не сто́ит пить, — он коротким движением провёл по брови, скосив глаза в сторону, как будто этот её прямой испытывающий взгляд был не в состоянии выдержать.              Вера только угрюмо кивнула и нечленораздельно промычала в ответ, не раскрывая рта. Опустила крышку унитаза, облокотившись на прохладную гладь глянцевого пластика и роняя лоб на ладони.              — Больше ничего важного? — утомлённо сомкнув веки, пробормотала она как будто сама себе: потому что знала, что Пчёлкин, кажется, правдиво на её вопрос так и не собирался отвечать — считывала это в напряжённой позе его тела.              С его стороны донеслось лишь неопределённое цыканье языком. Вера зажала губы кулаком, пристально вглядываясь в его светлую макушку: голову он опустил, уткнувшись глазами в пол.              Вера помолчала с минуту, зажав серебристую кнопку слива и вслушиваясь в заполнившее тишину журчание воды.              Начни Пчёлкин сейчас что-нибудь врать, забалтывать Веру, то она, может, повелась бы — уж в умении лгать и на ходу придумывать вполне даже правдоподобные объяснения Пчёлкину вряд ли можно было бы отказать: Вера вчера сама в этом убедилась на допросе у Климова. Хотел бы задурить Вере голову — непременно придумал бы, как это сделать. Пары секунд бы хватило.              Но он не хотел, и лучше любой лжи за себя говорило его нежелание сейчас выронить ей в ответ хоть одно неосторожное слово. Потому что ложь, кажется, в этой ситуации оказалась бы бесполезной слишком быстро.              — И когда ты собирался мне сказать? — снова кинула в повисшую гулкую тишину новый вопрос, и Пчёлкин поднял к ней спокойный взгляд. — Или считаешь, мне вообще не нужно было говорить?              Он потёр большим пальцем подбородок, мотнув головой в сторону и задумчиво скривившись.              — Да не, почему, — протянул он примирительно. — Это же вот так с наскока не делается, — он затих, пошевелив в раздумьях губами, и снова обратился к Вере взглядом. — Надо как-то подготовиться, что ли.              Она запустила пальцы в спутанные после сна волосы и тяжко выдохнула. Пчёлкин наблюдал за нею, мрачно опустив подбородок и сцепив зубы до резко очертившихся линий желваков.              Её лицо передёрнулось в измученной мимолётной гримасе, и Вера втянула нервно дрогнувшими ноздрями пахнущий цветочным домашним парфюмом воздух ванной. Тошнота подкатила вновь: она, стремительно откинув крышку унитаза, снова сгорбилась над фаянсовым нутром.              Пчёлкин опустился на пол рядом с ней, собирая разметавшиеся тёмные локоны в охапку, и Вера, упираясь ладонями в пластиковый ободок, ощутила, как под прикрытыми веками собирается предательская влага.              Она подняла, наконец, голову и повернулась к нему лицом, молча всматриваясь в его потяжелевшие черты.              — Надо будет ещё раз съездить… — Руки с её затылка он не убрал, и Вера отклонилась в сторону, пытаясь выскользнуть из его слабой, но тягостной хватки. Пчёлкин, скользнув пальцами по её волосам, напряжённо сжал переносицу и коротко качнул подбородком вбок. — Обследоваться и всё такое.              Вера прижала холодную ладонь ко лбу, точно пытаясь от него заслониться. Поднялась на ноги, прислушиваясь к собственным ощущениям: тошнота, кажется, отступила, разомкнув сдавивший желудок капкан. Тихо всхлипнув, Вера пустила из крана тонкую струйку воды, плеснув в лицо тёплыми каплями и набирая ртом пригоршню освежающей жидкости.              В зеркале отразилось побледневшее лицо с залёгшими под тусклыми глазами синюшными тенями, и Вера из-за плеча покосилась на оставшегося сидеть на полу Пчёлкина. Он следил за ней настороженным прищуром, голой спиной подпирая кафельную стену; и внутри у неё что-то сжалось от того, как застыл Пчёлкин в обманчивом спокойствии, как смотрел на Веру с твёрдой уверенностью во взгляде — и эта уверенность откликалась в ней стайками холодных мурашек на затылке.              — Мне в универ надо, — выдохнула она, отвернувшись, и схватилась за зубную щётку — будто спасательную соломинку в побелевших пальцах сжала.              Пчёлкин тихо хмыкнул за спиной, мотнув в сторону подбородком.              — Нахера? — бросил он со сдерживаемым в голосе раздражением, поднимаясь вслед за ней на ноги. — Тебе сейчас опасно…              Вера с силой отвернула ручку смесителя, заглушая его слова шумом хлынувшей широким потоком воды.              — Я не хочу сидеть в четырёх стенах, — она вперилась озлобленным взглядом в собственное лицо, отражённое серебристой гладью зеркала: плечи отчётливо вздымались от ставшего тяжёлым дыхания. — И не буду.              Пчёлкин замолк, обречённо сжав губы, и нехотя кивнул, с шипением втянув сквозь зубы воздух.              — Ладно, — двинул он напряжённо челюстью и, подойдя ближе, посмотрел сквозь зеркало на её заострившиеся от упрямого гнева черты лица. — Сам отвезу.              Их взгляды перекрестились, схлестнувшись в немой какой-то схватке: её — утопленный в злобе, и его — внимательный и твёрдый до зубного скрежета. Вера даже не моргала, точно пытаясь пронзить две потемневших свинцовых радужки, выжечь их дотла и оставить только едва тлеющие безжизненные дыры.              Пчёлкин вышел, оставив Веру, наконец, одну, и она обессилено осела на жёсткую крышку унитаза, задрав к потолку лицо — так, чтобы собравшиеся в уголках глаз слёзы не заструились по щекам потоком, который слишком сложно будет остановить.              Ничего хорошего от этой новости Вера не ждала. Но ещё меньше хорошего она ждала теперь от Пчёлкина, в чьём взгляде прочла так её напугавшую непоколебимую уверенность — гранитно-твёрдую, мраморно-неуязвимую. Она, эта его уверенность, ложилась на Верины плечи тяжёлой каменной глыбой и придавливала к земле, не позволяя двинуться, и Вера вместе с ней тонула в непроглядной какой-то, мглистой пучине. Собственные страхи — слишком много их за последний месяц выкормилось на нарастающем питательном коме тревог — тугими плетьми обвивали руки, сковывали ноги, давили горло; опоясывали каждый сантиметр тела и тянули ко дну.                     Ехали молча. Напряжение в салоне витало такое, что дышалось даже с трудом: Вера отвернулась к открытому на едва заметную щёлку окну, медленно то и дело втягивая свежий струящийся с улицы воздух. Пчёлкин руль сжимал слишком уж крепко, и Вере всё казалось, что это не кожаную оплётку его пальцы до побелевших костяшек стиснули в мертвенной хватке, а её собственную шею.              — Я останусь на ночь у Лизы, — пролепетала она: губы едва слушались. Отрешённым взглядом уставилась перед собой в разводы от дворников на лобовом стекле. Вцепилась, дёрнув, в дверную ручку; но дверь ни на йоту не поддалась, как будто послушно ждала приказа от окаменевшего в молчании Пчёлкина.              Он, отмерев, шумно вдохнул, дрогнув широкими крыльями носа, и сжал в тонкую нить напряжённые губы. На Веру не смотрел: тоже вперился глазами куда-то за стекло, словно бы скользнувший по его лицу слабый отголосок омерзения, когда Пчёлкин коротко прищурился, внушила ему гадкая каша из слякоти на дороге, а не гнетущее напряжение в салоне, не вставшая поперёк горла им обоим недосказанность и, наконец, не затлевший между ними вновь пока небольшой, но уверенно разгорающийся уголёк раздора.              — Глупостей не делай, — наконец, произнёс он сквозь зубы, откинувшись на спинку кресла и не опуская с руля вытянутых рук.              Вера, закинув в бессилии голову назад, уперлась взглядом в светлый потолок салона.              — Единственная глупость, которую тут можно сделать, — дыхание стало коротким и рваным, лёгкие — всё внутри — точно сжалось от страха. — Это оставить этого ребёнка, Пчёлкин.              Он порывисто вытянул из нагрудного кармана пачку сигарет, но резко отбросил её на торпеду салона, сдавленно выругавшись.              — Чушь не неси, — его понизившийся голос как будто отяжелел, покрывшись ледяной корочкой, и вслед за ним куда-то в живот ухнуло сердце Веры, точно его плотно набили этими его словами — не словами даже, а пригоршней каменной гальки.              — Тебе напомнить, что меня только что чуть не взорвали? — поинтересовалась Вера невозмутимо, сложив на груди руки с таким видом, будто зачитывала Пчёлкину душные нравоучения. — Вместе с этим ребёнком, кстати, — она вдруг обернулась к нему лицом, натянув на губы не коснувшуюся глаз елейную улыбку.              — И чё? — он продолжал сосредоточенно вглядываться исподлобья в задний бампер припаркованной перед ними машины. — Поэтому ты своего ребёнка сама убьёшь? Чтоб у других не получилось?               Вера раздражённо выдохнула, до боли закусывая нижнюю губу.              — Пчёлкин, ты бы вместо того, чтобы рынки крышевать, в школу на биологию разок бы сходил, — Вера пошире распахнула окно дверцы, прикрывая веки и глубоким вдохом заполняя лёгкие потрескивающим от мороза кислородом: пыталась затушить распаляющуюся внутри искру ярости. — Это не ребёнок, — скользнув пальцами к виску, она с едва ощутимой болью выдернула собственный волосок и на вытянутой руке продемонстрировала Пчёлкину, скосившему к её запястью беглый взгляд. — Это всего лишь сгусток клеток, — намеренно разделяя слова, отчеканила она и, высунув в щель окна на уличный холод руку, разжала пальцы: тёмная ниточка, только что бывшая её, Веры, частью, навсегда канула в неизвестность. — И всё.              Пчёлкин, опустив веки, с силой зажмурился и негромко стукнул по оплётке руля кулаком. Вера, смерив его презрительным взглядом, снова яростно дёрнула ручку двери.              — Дверь открой, — кинула она раздражённо сведёнными от злости губами.              Пчёлкин, резко склонившись над ней корпусом, оторвал Верины пальцы от рычажка замка и одним рывком повернул к себе, тесно обхватив её подбородок ладонью.              — Я сказал: глупостей не делай, — процедил ледяным от едва сдерживаемой ярости голосом, и его пахнущее табаком дыхание опалило её губы — так близко нависло над Верой заострившееся лицо.              — Будешь так со мной разговаривать — непременно сделаю какую-нибудь глупость, — вкрадчиво отозвалась Вера, угрожающе вздёрнув бровь и уставившись на него обманчиво бесстрастным взглядом. Она упрямо выдвинула подбородок вперёд, закусив внутренние стороны щёк и ощущая, как тяжело вздымается теперь грудь; Пчёлкин смотрел на неё тяжело, не моргая, и в ответ только крепче сжал пальцами её лицо.              Вера дёрнула головой, выскальзывая из стискивающейся хватки, и, вцепившись пальцами в запястье, отбросила от себя его руку.              — Дверь, — снова приказала она твёрдо, и Пчёлкин щёлкнул кнопкой на приборной панели.              Вера распахнула поддавшуюся, наконец, дверцу, опуская ногу на утрамбованный снег тротуара.              — Вер, — позвал он спокойней, когда Вера уже успела выскочить из давящего на плечи пространства автомобиля, которое Пчёлкин непостижимым образом умудрялся заполнить целиком — до каждого злосчастного миллиметра. — Завтра в больницу поедем.              Она с силой хлопнула створкой, и с губ вместе с клубком пара соскользнуло немое чертыхание.                            Вера в который раз настороженно покосилась за сухонькое стариковское плечо в кипенно-белой рубашке перед собой. Седой профессор украдкой проследил за её взглядом и спешно поставил размашистую подпись в распахнутой перед ним зачётке, рассеянным жестом потерев острый подбородок.              — Вера, — протянул смущённо, поднимаясь из-за стола; но Вера на него так и не смотрела — всё ещё ощупывала глазами сидевшего возле стены за экзаменатором человека в строгом тёмно-синем костюме. Тот отвечал ей ровно тем же прямым и невозмутимым взглядом; и Вера в глубине чёрных почти зрачков чётко считывала: этот чужак в пыльной аудитории университета — по её душу.              Профессор тихо закашлялся, прикрыв усохшим от старости кулаком рот, и снова подал голос:              — Вера, молодой человек… — он тоже покосился на каменное изваяние в однобортном шерстяном пиджаке: молодым-то его можно было назвать разве что с большой натяжкой. — Хотел бы с вами переговорить. Я вас оставлю, — профессор попятился к двери, сцепив руки перед собой в замок и как будто не смея кинуть прямого взгляда из-под опущенного лба ни на Веру, ни на не шелохнувшегося неизвестного.              Вера только чуть заметно кивнула головой, не выпуская чужака из виду. Единственное, что она могла точно про него понять: это что по холодному спокойствию в глазах, по выглаженному воротничку светлой — но не броско-белой, а голубой — рубашки, по лощёной маске вместо человеческого лица и по сквозящей в каждой детали выверенности, вывод напрашивался только один — человек этот был из высших эшелонов вполне определённых структур. Государственных структур. Да, всем своим видом он нёс в себе это громоздкое определение — государственность.              Уверенности в собственных выводах Вере добавляла и нервозная любезность скрывшегося за дверью заслуженного университетского преподавателя, лебезившего, должно быть, перед представителем спецслужб по въевшейся в подкорку старой неизбывной памяти.              Человек — средних лет мужчина с блёклой рыжиной в аккуратно постриженном ёжике тёмных волос — со своего места поднялся, отлепившись от желтоватой стены аудитории, и пересел на место преподавателя. Бегло заглянул в так и оставшуюся раскрытой на столе Верину зачётку, дёрнув вверх уголками крупных губ.              — Похвально, Вера Леонидовна, — вернул он к ней холодный тёмно-карий взгляд. — В вашей ситуации думать об учёбе…              Вера раздражённо выдохнула, откинувшись на деревянную спинку неудобного стула и напряжённо нахмурив брови.              — Успеваемость студентов теперь проверяет Федеральная служба безопасности? — огрызнулась она, растянув губы в елейной улыбке — такой же неестественной, какая играла на губах собеседника. — Или как нынче ваша структура называется?              Болтайся на шее этого человека цепь вроде той, что, не снимая, носил Пчёлкин, или сверкай его руки увесистыми перстнями — Вера ещё могла бы записать его в ту же когорту людей, что представляли и её отец, и сам Пчёлкин, и добрая половина их подельников; но ни цепей, ни перстней — ничего вызывающего, кроме дорогого, но подчёркнуто строгого костюма и золотой — в подлинности металла она была уверена — булавки для галстука его с ними не роднило. Ничего, кроме костюма и хладнокровной звериной готовности идти по головам. Или по хрипящим от предсмертных конвульсий глоткам.              Он снова довольно ухмыльнулся, складывая в замок на столе перед собой руки с аккуратно постриженными ногтями.              — Только у таких сообразительных, как вы, Вера Леонидовна, — одобряюще ответил он и ощупал её пристальной хваткой глаз. — Алексей Вячеславович, — представился коротко, чуть наклонив в приветственном жесте подбородок. — Раз вы догадались, кто я и откуда, то вам, полагаю, не составит труда понять, — он скользнул рукой за полу пиджака и вытянул белый прямоугольный конверт, — что меня сюда привело.              Конверт, придвинутый тонкими опрятными пальцами, очутился перед Верой, и спецслужбист многозначительно кивнул на бумажный прямоугольник, уставившись на Веру тяжёлым гипнотизирующим взглядом.              Она неуверенно скользнула подушечками по шероховатой целлюлозной поверхности, распечатав чуть дрогнувшими от волнения руками клапан. Показавшаяся внутри книжечка в жёстком переплёте была похожа на ту, что Вера носила с собой в сумке: тот же бордовый цвет обложки с золотистым тиснением букв — только вот латинских, не кириллических.              Вера осторожно выудила двумя пальцами книжицу, распахнув голубовато-зелёные, а не розовые страницы и озадаченно нахмурилась: с фотографии смотрело её лицо, но имя рядом читалось чужое.              Она вскинула полный недоумения взгляд из-под сведённых к переносице бровей и с немым вопросом в глазах уставилась на спецслужбиста.              — Я от вашего отца, Вера Леонидовна, — пояснил он сухо и замолчал, будто бы из этого немногословного ответа можно былохоть что-то понять.              Вера снова опустила глаза к чужому паспорту чужого государства, со страницы которого на неё глядела почему-то она сама — такая же, как на странице российского документа, — и напряжённо закусила нижнюю губу.              — И как это понимать? — произнесла сдержанно, сжимая красную книжечку в побелевших от напряжения пальцах. — Мой отец умер. Что значит: вы — от него?.. Он не?.. Я же сама видела труп…              — Видели. Мёртв, — односложно оборвал он её суматошное бормотание. — Мы уже выяснили, что вы весьма догадливая особа, Вера Леонидовна, — он вытянул вперёд губы буквой «о», чуть причмокнув. — Значит, сможете и понять, зачем вам документы на чужое имя.              Вера, резко осёкшись, прижала похолодевшие пальцы к горлу, осторожно сглотнув ставшую вязкой слюну. Глубокий вздох вернул всполошенные мысли в русло трезвых рассуждений, и она, точно слепая по брайлевскому шрифту, очертила мизинцем золотистое тиснение букв.              — Раз паспорт не российский, — снова осторожно втянув ноздрями воздух и нервно облизнув губы, высказала она блеснувшую в тревожных размышлениях догадку и положила документ поверх распечатанного конверта. Бросила рассеянный взгляд, полный сомнений, в сторону окна. — То, видимо, для того, чтобы уехать из России. Верно?              Спецслужбист согласно кивнул, растянув губы в сдержанной улыбке.              — Верно, — эхом повторил он и накрыл ладонью правой руки пальцы левой, точно прятал под ними какую-то тайну. — Ситуация становится слишком для вас опасной, — продолжил он лишённым всяких красок голосом. — Ваш отец предполагал такой вариант развития событий. И подготовил отходной путь. Мы эвакуируем вас заграницу, — он выдержал короткую паузу, вдохнув пропахший древностью воздух университетской аудитории. — Не переживайте: там, куда вы отправитесь, всё уже готово для вашей безбедной жизни.              Вера снова взволнованно провела кончиком языка по пересохшим губам.              — А мой отец предполагал, что его убьют? — чуть склонила она голову набок, вцепившись в его лицо испытывающим взглядом.              Он только натянуто улыбнулся одними губами, едва опустив веки на всё так же блестевшие холодным равнодушием глаза. Вера в ответ мрачно ухмыльнулась, дёрнув подбородком в сторону.              — И Федеральная служба безопасности не считает нужным найти его убийцу? — спросила вкрадчиво, до боли сцепив пальцы на собственном запястье. — Раз уж вы… осведомлены о напряжённости ситуации.              — Не наш профиль, Вера Леонидовна, — едва заметно качнул он головой. — Убийства расследует совсем другое ведомство.              Вера издала тихий смешок, подаваясь на недовольно скрипнувшем стуле вперёд всем телом, и через стол склонилась ближе к нему.              — Значит, ваше ведомство может притащить мне поддельный паспорт другой страны, — отчеканила Вера и кончиком пальца подтолкнула паспорт в сторону замершего спецслужбиста, — но не может найти и наказать убийцу моего отца? — уставилась на него мрачным взглядом исподлобья, откинувшись обратно на спинку стула и скрестив на груди руки. — Интересное разделение обязанностей.              Он в ответ сдавленно, но непритворно усмехнулся — это было, кажется, первым проявлением человеческих эмоций на его лице с первой секунды их встречи — и повержено опустил голову.              — Давайте так, Вера Леонидовна, — он снова оттолкнул паспорт в сторону Веры и лукаво взглянул на неё, прищурив глаза. — Это опасная игра, и для вас будет лучше исчезнуть. А убийца, — он прервался, качнув в сторону подбородком, — несомненно, очень скоро понесёт заслуженное наказание. Мы для этого окажем всё возможное содействие.              — Так вы всё-таки знаете, кто это? — выдохнула она, уловив в его мягком тоне ноты стальной уверенности.              — Имеем представление, — лаконично отозвался он с заигравшей на губах, но не отразившейся во взгляде улыбкой.              Вера нервно постучала кончиками ногтей по столу, всматриваясь во вновь оледеневшие черты лица напротив.              — У меня есть возможность отказаться? — спросила она с сомнением в ставшем ниже обычного голосе.              — Если бы не было, я бы не пришёл сюда, — он обвёл глазами помещение. — Это личная просьба вашего отца, а не оперативная необходимость — иначе вы бы уже находились в… — он неопределённо помотал головой, будто бы подбирая подходящие слова. — Безопасном месте. Правда, не в таком комфортном, — хитро подмигнул, обнажив край верхнего ряда зубов в иезуитском оскале.              Один край её губ конвульсивно дёрнулся, и Вера медленно выдохнула.              — Он думал, что если мне подвернётся шанс уехать, я обязательно им воспользуюсь… — подытожила она с неясной обречённостью в голосе и неуверенно потёрла пальцами шершавые от трещин губы. — А мой муж? Он ведь тоже, выходит… — Вера осеклась, мрачно выдохнув. — В опасности? Или от него вы и хотите меня спрятать?              Спецслужбист мимолётно дёрнул острыми краями рта.              — Можно и так сказать, — уклончиво ответил, но слова его — туманные и невнятные — ни доли уверенности Вере не внушили. — Он будет считать вас погибшей. Как и все. Повода искать вас у него не будет, можете не беспокоиться.              Вера встала, резко отодвинув скрипнувший ножками по паркету стул, и сделала несколько шагов к окну, присев на подоконник. Обхватила себя за плечи руками, напряжённо вцепившись в спецслужбиста мрачным взглядом.              — Я беспокоюсь не об этом, — она коротким движением облизнула губы, сжав их тонкой нитью. — Просто полагаю, что вы не до конца со мной откровенны, — Вера кинула взгляд через плечо на внутренний двор здания университета, скользнув глазами по белоснежному покрывалу снега: здесь он был чистым, не тронутым ни химикатами, ни грязными автомобильными шинами. — Вы говорите, что хотите меня эвакуировать… — с нажимом повторила им же произнесённое слово, опустив в напряжении подбородок, — …и ваш план, так я понимаю, включает в себя мою мнимую смерть? — Она, поймав его короткий согласный кивок, задрала голову и взглянула в напряжённых размышлениях на выбеленный потолок. Помолчала, цыкнув удовлетворённо краем губ. — Не за тем ли же самым, для чего машину со мной только позавчера хотели взорвать? Чтобы моего мужа и подставить? Иначе вы бы просто меня увезли. Без лишних спектаклей. Поправьте, если я ошибаюсь.              Она уставилась на него с расцвётшей на губах торжествующей улыбкой. Спецслужбист, чуть развернувшись к ней телом, откинулся на спинку стула.              — До чего ж похожа, — с толикой довольного одобрения в голосе качнул он головой, расплывшись в сквозившей грустью улыбке. — Сообразительная. Даже смотришь также.              Тонкие уголки её губ поникли. Вера настороженно опустила подбородок, пристально глядя на него из-под полуопущенных век.              — Вы про маму? — голос едва заметно дрогнул, предательски сорвавшись на слишком высокую ноту. — Вы её знали?              Он медленно вдохнул, скосив взгляд к поверхности стола, и неопределённо пожал плечом.              — Довольно близко, — скользнул совсем едва потеплевшими глазами по её лицу, на секунду остановившись, точно пытался что-то в Вере рассмотреть. Кого-то рассмотреть.              Вера эту перемену в нём всё-таки подметив, растёрла пальцами висок.              — Так что будет с Пчёлкиным? — вернула она уже заданный минутой раньше вопрос, не спуская взгляда с его посерьёзневших черт. — Посадят? Или… — Вера замерла, тяжело сглотнув. — Тоже убьют? — продолжила допытываться, не услышав ответа в возникшей после её слов паузе — и от этого сердце, сначала забившееся чаще, тревожно замерло. — Только по-настоящему?              Спецслужбист, исподлобья на Веру уставившись, дёрнул губами в недобром оскале. По его лицу пробежала гримаса досады — только какой-то застарелой, выдержанной временем, слишком давно к нему приклеившейся.              — Какая вам разница, Вера Леонидовна? — спросил вкрадчиво, изучая её пристальным взглядом. — Брак у вас фиктивный, я об этом в курсе. Ваш, с позволения сказать, муж… — он чуть слышно стукнул пальцами по столу. — Вывернется как-нибудь: парень он удачливый, иначе мы бы о нём уже в прошедшем времени говорили. Вас это всё уже не будет касаться, — качнул он головой вбок в подтверждение своих слов, будто пытаясь отогнать от Веры все сомнения. — Как я уже сказал, стабильный источник неплохого дохода для вас уже приготовлен, если вас это тревожит.              — Это не ответ на мой вопрос, — упрямо вздёрнув подбородок, Вера сделала несколько шагов к столу, оттолкнувшись от подоконника. — Его ведь должны попытаться посадить? Я правильно поняла?              Спецслужбист проследил за ней и скосил в сторону глаза, качнув подбородком.              — Предполагаю, — его губы изогнулись в кривой усмешке. — Уверяю вас, он заслужил.              — Не сомневаюсь, — расплывшись приторной улыбкой, согласилась Вера и тут же посерьёзнела. — Но я ведь могу с этим помочь.                     — Видела, что там за тип сидел? — спросила Лиза, пока они шли вдоль узкого желтостенного коридора к дверям деканата. — Смотрел так — аж мороз по коже. — Она демонстративно передёрнулась. — Чего ему надо было?              Вера неопределённо пожала в ответ плечом и неловко улыбнулась. Про себя облегчённо выдохнула: хорошо, что Лиза, проскочив вперёд Веры сдавать зачёт, не ждала потом ту под дверью — и, следовательно, не знала, что Вера в аудитории добрых минут сорок провела с этим, как она выразилась, типом.              — Не в курсе, — протянула равнодушно, скосив вороватый взгляд на Лизу.              Если рассказать, то нет никаких гарантий, что она потом не растреплет всё Космосу, а тот — без доли сомнений — донесёт и Пчёлкину, последнему человеку, который должен был бы знать об этом Верином незапланированном рандеву.              В подробности их с Холмогоровым отношений Вера особенно не вникала: Лиза только обмолвилась пару раз, что они пересекались иногда — так сама и сказала: «пересекались»; и Вера только чуть вытянулась лицом, теряясь в догадках, какой глубины связь между ними под этим «пересекались» кроется.              Но, как бы то ни было, приходилось соблюдать разумную осторожность; и разговор со спецслужбистом в тёмно-синем костюме навсегда остался в стенах университетской аудитории.              В деканате она набрала знакомый номер редакции «Современной» — измятый уже листик с цифрами так и остался вложенным в ежедневнике — и, выслушав длинные гудки на том конце провода, попросила к телефону Женю, представившись полным именем — подумалось, что так он точно ответит, если уже успел прийти. Когда в трубке раздалось его изумлённое «да», Вера едва смогла сдержать внутреннее ликование. Застать его в редакции с утра — большое везение: она, собственно, на это и не надеялась — звонила, только чтобы узнать, когда он появится на рабочем месте, и набрать тот же номер из Лизиной квартиры.              — По-моему, пришло время друг другу пригодиться, — отвернувшись от тётки в толстых очках, лениво перебиравшей бумажки за столом, Вера с силой закусила нижнюю губу и покосилась на привалившуюся к закрытой двери Лизу. — У меня вопрос жизни и смерти… но преимущественно смерти.              Женя тихо хмыкнул в трубку.              — Надеюсь, не моей, — протянул он иронично, но всё-таки с долей заинтересованности в голосе.              — Пиши адрес, — Вера твёрдо отчеканила название улицы и номер дома: пребывала в полной уверенности, что Женя их сначала запишет, а уж потом решит, приехать ли. — Подъезжай сегодня. В целом, в любое время.              — Ну, если дело правда важное, — возразил Женя, цокнув языком, — то хоть сейчас примчусь.              — Тогда можешь выезжать, — хмыкнула Вера и едва не положила бледно-жёлтую трубку на старинную базу с диском, но успела спохватиться, снова прижав к уху телефон: — Стой! Подожди пару часов. Возле дома наверняка останется охрана — не надо, чтобы нас увидели вместе.              Лиза толкнула тяжёлую дверь, и весело поинтересовалась, когда они снова оказались в тесном коридоре:              — Мне хоть расскажешь, что опять за тайны? — ясные голубые глаза заговорщицки сощурились.              Вера загадочно качнула головой в сторону.              — Сама услышишь, — она хлопнула по болтавшейся на плече сумке — той же, с которой уезжала несколько дней назад на мамину дачу.              Лиза только озадаченно нахмурилась и, тут же снова повеселев и по собственному обыкновению выбросив из головы докучавшие мысли, беззаботно прощебетала:              — Ну, тогда поехали, — она опустила руку Вере на плечи, прижимая теснее к себе и звонко расхохотавшись. — На метро?              Вера, вздёрнув уголок губ, покосилась в окно на оставшуюся дежурить возле входа машину охраны и удовлетворённо покивала.              Двое амбалов выскочили из чёрного авто, когда Вера под руку с Лизой уверенно продефелировала мимо припаркованной машины; только смерила их мимолётным пренебрежительным взглядом, не сворачивая с пути.              — Твои церберы? — чуть склонившись к её уху, полушёпотом спросила Лиза, оглянувшись через плечо на телохранителей. — Звонят кому-то.              — Ясно, кому, — равнодушно ответила Вера, слегка пожимая плечом.              — И чего, они так и будут за нами ходить? — протянула Лиза недовольно уже возле входа в подземку: амбалы шли по пятам, чуть от них отстав, но из виду не выпуская.              — Если в метро не заблудятся, — ухмыльнулась Вера в ответ и с досадой поморщилась.              Уже на изъеденном мелкими трещинками асфальте подъездной дорожки у выкрашенной бурой краской металлической двери Лизиного дома Вера, остановившись, обернулась и скрестила на груди руки, дожидаясь следовавших за ней телохранителей.              — Виктору Павловичу набери, — вытянула она перед собой ладонь в просящем жесте. Лысый коренастый мужичок в кожаной дублёнке вынул увесистую чёрную трубку и, набрав нужный номер, без слов вложил её в Верины пальцы. — Я надеюсь, они за нами в квартиру не пойдут? Нам их положить негде, — не поздоровавшись, кинула она в трубку и услышала тихий смешок Пчёлкина в ответ.              — У двери постоят, — немногословно отозвался он, и Вера раздражённо выдохнула.              — Возле подъезда пусть остаются, — категорично заявила в тишину телефонной связи и, кажется, наяву увидела его напрягшиеся от недовольства челюсти. — Не волнуйся, мы двери чужим открывать не будем.              — Речь идёт о твоей безопасности, Вера, — процедил он сдержанно. — И не только о твоей, к слову.              — Хорошо, что ты напомнил, — напряжённо опустив подбородок, она крепче сжала трубку возле уха, упираясь в холодный от зимнего мороза пластик щекой. — Не заставляй меня нервничать, Пчёлкин. Мало ли, что мне в голову взбредёт, — она замолчала, вслушиваясь в повисшее на том конце настороженное молчание. — Охрана останется на улице.              Пчёлкин так ничем паузу не заполнил, Вера только услышала его тяжёлый выдох. Наконец, из динамика донёсся его чуть смягчившийся голос.              — Завтра часов в восемь заеду, — с долей усталости в не терпящем возражения тоне оповестил он. — Там есть заранее нельзя, и всё такое.              Вера, возведя к небу глаза под досадливо опущенными веками, невесело усмехнулась.              — А ты пробовал есть и блевать одновременно, Пчёлкин? — ядовито бросила она и, не дождавшись ответа, обречённо подытожила: — то-то же.              Продолжать разговор не стала: не было ни смысла, ни желания — ни нужных слов, которые они оба могли бы сейчас друг другу сказать. То ли не находились эти слова, то ли не существовали ни в одном из известных Вере языков: не придумали ещё таких. Вот и выходило, что смыслов вертелось в голове — хоть отбавляй, все важные: и у неё, и, как она чувствовала в звенящих долгих паузах, у Пчёлкина. Только как их выразить? Так, чтобы на том конце поняли?              Вера отняла от уха телефон и вернула его лысому амбалу, который, что-то от Пчёлкина выслушав, коротко и понятливо кивнул. Вера, взяв за руку Лизу, развернулась и потянула её к дверям подъезда.              — Лихо, — резюмировала та, вдавливая кнопку лифта, и расплылась в довольной улыбке. — С папашей ты так не разговаривала, — Лиза осеклась, поймав на себе помрачневший Верин взгляд, и виновато опустила глаза. — Прости. — Деревянные дверцы с шумом разъехались, и Вера нырнула в полумрак крохотной кабинки, в которой они вдвоём с Лизой едва помещались по стойке смирно. — Мне не послышалось? — Лиза внимательно уставилась на Веру, когда лифт, качнувшись, тронулся вверх. — Ну, про…              Вера, устало заслонив ладонью лоб, с силой зажмурилась и молча покивала, проведя по лицу холодными пальцами.              — Дела-а… — ошеломлённо протянула Лиза, глядя на Веру из-под широко распахнутых ресниц.              — У тебя знакомые врачи есть? — спросила Вера чуть хриплым голосом, не оборачиваясь на Лизу.              — Ну, есть, — выдохнула та с сомнением. — А что, твой благоверный тебе врача не найдёт?              Вера горько усмехнулась.              — Врачи, которых найдёт он, без его разрешения даже не чихнут, — бросила она нервно. — Не говоря уж…              Лиза вставила ключ в замочную скважину, сделав два оборота, и, привалившись к тёмно-коричневой обитой дерматином двери, вперилась в Верино лицо молчаливым взглядом, поджав напряжённые губы.              — Решила уже? — выдохнула она вполголоса, будто боясь, что кто-то может их услышать.              — Лиз… — Верино лицо скривилось от досады, и она в смятении запустила пальцы в волосы. — Не знаю. Не здесь давай.              Вера скользнула в раскрывшуюся дверь и опустилась на кушетку в прихожей, расстёгивая шубу и стягивая сапоги. Этот Лизин вкрадчивый вопрос будто улей осиный внутри разворошил, и Вера, сгорбившись и облокотившись на колени, зажала щёки ладонями, невидящим взглядом уставившись в стену перед собой.              Решила ли? Да нет, ничего она не решила — она и не понимала ещё толком произошедшего. Казалось, утренняя новость, которую Пчёлкин, струсив, так и не осмелился ей рассказать — Вера из него слова клещами вытягивала, — должна была что-то в ней изменить: то ли другим человеком Веру сделать, то ли мир вокруг перевернуть — хоть как-то в объективной реальности отразиться.              Но нет: всё — абсолютно всё, от пахнущего морозом московского воздуха до последней мельчайшей клеточки Вериного тела — оставалось ровно таким же, как и вчера, как позавчера, как неделю назад: ничего не изменилось. Но вместе с тем Вера всё равно нутром чуяла неуловимую перемену — не могла только понять, где она локализуется.              И перемена эта пугала. Под ложечкой сосало от одной мысли о том, что… Что там, в районе живота, где всё тревожно сжималось при мысли о будущем, теперь существует… живёт нечто чужеродное. Что она, выходило, теперь не одна, куда бы ни пошла, где бы ни спряталась? С ней теперь везде будет ещё… кто-то?              Там, в машине, без тени сомнений бросила в лицо Пчёлкину грубые слова о неодушевлённом сгустке клеток; но произнести это для того, чтобы защититься от его подавляющего волю желания распорядиться Вериной — и не только Вериной — жизнью, было куда легче, чем думать так же наедине с самой собой. До зубного скрежета хотелось себя в своих же словах убедить, но получалось из рук вон плохо — настолько плохо, что Вера даже не могла этого не признать. Не могла отмести осколки сомнений, царапающие подкорку: слишком глубоко они впивались изнутри в черепную коробку.              Лиза опустилась на кушетку рядом, стащив с плеч дублёнку, и угрюмо посмотрела на замершую в оцепенении Веру.              — А он что? — спросила тихо сквозь тяжёлый выдох.              Вера неуверенно пожала плечом.              — Наверняка не даст мне самой решить, — обречённо пробормотала, заслоняя пальцами зажмуренные глаза. — А мне и решать-то что-нибудь страшно.              Лиза тихо хмыкнула, приобняв Веру за плечо и потянув её за собой в сторону. Их лица — Верино, осунувшееся, и зардевшееся от мороза Лизино — отразились в узком высоком зеркале возле вешалки.              — Тогда не решай, — повела она беззаботно плечом и прижалась виском к Вериной макушке. — Тебе ж не шестнадцать. Муж — какой-никакой — есть, бабок — куры не клюют, — она, заправив локон тёмных волос Вере за ухо, оценивающе прищурилась, скользнув взглядом по её лицу. — Красивый, наверно, получится. Если в тебя пойдёт, — нахмурилась она с напускным ужасом, перекосившим миловидное личико.              Вера задумчиво оглядела собственные заострившиеся черты и, закусив нижнюю губу, взглянула в Лизины глаза.              — Лиз, — мрачно протянула она. — А с Космосом у тебя как?              Лиза убрала руку с Вериной спины, принявшись с излишней сосредоточенностью разматывать шерстяной платок на шее, и отвела от их отражения взгляд.              — Да… — буркнула она сдавленно, — ничего такого.              — Это у тебя «ничего такого», — с настороженным сомнением переспросила Вера, — или всё-таки у него?              Лиза рассеянно собрала пшеничные волосы в хвост, поднимаясь с кушетки и шагая в дверной проём комнаты.              — Не знаю я, что там у него, — донесся до Веры её чуть сквозивший раздражением голос. — Наверное, замужние женщины на уме.              Вера шумно выдохнула, ощутив укол застарелой вины в районе сердца, и сама проследовала за Лизой. Отчётливо теперь ощутила перемену в её настроении после упоминания Холмогорова: Лиза, суетливо заметавшись по просторной комнате, сжимала нервно подрагивающие губы в тонкую нить и бесцельно перекладывала вещи с места на место — валявшийся на столе браслет зачем-то кинула на подоконник, захлопнула оставленный раскрытым глянцевый журнал.              Вера опустилась на обитый бархатистым велюром диван, не зная, куда спрятать руки — сцепила их на коленях в замок, нервно поглядывая за Лизиными суматошными перемещениями из угла в угол.              Наверное, не устрой она тогда эту глупую интригу с попыткой выйти замуж за Космоса, не дай ему ложную надежду, не случись тот поцелуй — то, может, Лиза бы сейчас была счастливей; и Вера бы, наверное, не чувствовала виноватой неловкости от тлеющей в груди подруги тихой и беззубой ревности, за которую и сама Лиза-то, кажется, себя корила. Из идеи той тогда ничего так и не выгорело, зато последствия Вера до сих пор пожинала щедрой рукой.              — Мы с ним даже не общались последний месяц, Лиз, — тихо произнесла Вера. Лиза, замерев посреди комнаты, обернулась к ней, чуть опустив плечи, и махнула рукой.              — Да ладно, — отозвалась она спокойнее. — Не бери в голову. Тебе не до этого. Где там этот твой… — она деланно равнодушно покосилась на дверь, и как будто предугадала — раздалась назойливая трель звонка.              Вера, с внутренним облегчением проследив, как Лиза шмыгнула к двери, оттянула горловину водолазки, глубоко втягивая пахнущий цветочными духами воздух.              — Оцепление стои́т, — вплыв в комнату, широко улыбнулся Женя. — Даже подойти страшно.              — Тебя не заметили? — напряжённо спросила Вера, приблизившись к окну, и, чуть отведя в сторону край занавески, опустила за стекло цепкий взгляд.              — Я и не таких с носом оставлял, — Женя расслабленно опустился на мягкие подушки дивана. — Пакеты с продуктами в руки, капюшончик натянул — домой вроде как иду. Они даже не посмотрели в мою сторону, — он пристально мазнул глазами по фигуре привалившейся к дверному косяку Лизы и, растянув рот в скользкой полу-улыбке, закусил довольно нижнюю губу. — Так чего? Что за дела государственной важности?              Вера, отвернувшись от окна, посмотрела на него с полминуты в неуверенном молчании, пожевав губами, и потянулась к оставленной на диване сумке, вытягивая из её глубокого нутра белый целлофановый свёрток.              Прозрачный файл со скрученными трубочкой и перевязанными канцелярской резинкой бумагами бросила Жене, и тот, ловко их подхватив, развернул найденные на даче документы. Пробежался глазами по страницам, внимательно прищурившись: беззаботная весёлость с его лица тут же испарилась. Он растёр озабоченно подбородок большим пальцем, многозначительно поцыкав языком.              — Знакомые фамилии, — туманно протянул, не отрываясь от изучения вручённых Верой бумаг. — Где взяла?              Лиза, оттолкнувшись от косяка, опустилась на диван возле Жени, с интересом заглядывая в скручивающиеся листы. Она непонимающе нахмурилась и возвела на Веру вопросительный взгляд.              — Это неважно, — заправив за ухо выбившуюся прядь, Вера взволнованно провела кончиком языка по губам. — А вот что важно… — она, вцепившись в острые уголки, отделила три листа от общей стопки и умостилась на диван. — Три копии протоколов осмотра мест происшествия, по трупу в каждом, — Вера, положив по листку на колени Жене и Лизе, сама вцепилась взглядом в выцветающие буквы. — Адреса в одном районе, я проверила. Смерть естественная… Так написано.              Женя, согласно мотнув в сторону головой, сморщил задумчиво лоб.              — Ну, умерло трое старичков в собственных постелях, — подавшись вперёд и глянув на протокол в руках Веры, он снова откинулся на мягкую спинку. — Это и есть твой вопрос жизни и смерти?              Вера сердито цыкнула языком.              — Подожди, — ответила она сердито. — Вот. Фамилия во всех трёх протоколах. Ручкой обведена.              Женя заглянул в бумаги и хмыкнул.              — Климов… — озвучил он написанное. — А-эс. Старший лейтенант… Присутствовал при осмотре, — он многозначительно причмокнул губами и, лукаво вздёрнув бровь, посмотрел Вере в глаза.              — Так и чего? — Лиза, тоже сравнив записанные в протоколах данные, снова недоумённо свела к переносице брови.              — Не тот ли Климов, что дело твоего отца ведёт? — поблёскивая влажной эмалью крепких зубов, протянул Женя.              Вера торжествующе улыбнулась его догадке и согласно качнула подбородком.              — Я вот не верю в такие совпадения, — ответила она вкрадчиво. — Учитывая, что это материалы, — она обвела глазами бумажные листы, — моей матери.              Женя присвистнул и вернулся к изучению поблёкшего со временем печатного текста.              — Неплохие у неё были источники, скажу я тебе, — вытянулся он лицом в одобрительной мине. — Протоколы, что там ещё… выписки из домовых книг? — раздалось шуршание перебираемых сноровистыми пальцами бумаг. — Адреса… ага, вот тут совпадают.              — Выписки есть и по другим адресам, но вот… Эти совпадают с протоколами, — Вера выудила из стопки нужные документы, на вытянутых руках демонстрируя два белых листа Жене. — Смотри. В квартирах незадолго до смерти стариков регистрировали других людей. С другими фамилиями: наверное, не родственников, — Вера ткнула пальцем в даты. — Сравни. Во всех случаях буквально через неделю-другую после регистрации нового жильца старый, — она, повернув к нему лицо, взволнованно закусил губу, — умирал.              Женя, потерев ладонью подбородок, проследил за бегающим по страницам Вериным пальцем и понятливо кивнул.              — Ну, схема-то ясная, — констатировал он. — Квартирки у одиноких стариков отжимали. Прописывали к ним какие-нибудь мёртвые души, благополучно на тот свет дедушку с бабушкой отправляли и приватизировали хоромы в центре Москвы. Неплохой, наверное, навар был. Даже если учесть… — Женя, закусив край губы, задумчиво скосил глаза к потолку. — Если учесть, сколько бабла нужно было в кабинеты занести. Всё равно хорошенькая прибыль получалась.              — Это если нужно было заносить, — Вера в нервном жесте сжала между пальцами нижнюю губу. — А если ты сам из этой системы? И тебе одолжение сделают, скажем… — Вера неопределённо взмахнула рукой, — по дружбе? Или чтобы избежать проблем?              — Ты про Климова? — прищурил Женя настороженно один глаз. — Да не… — протянул разочарованно, снова сверившись с бумагами. — На некриминальный труп старичка выезжает по звонку участковый, ну, и следователь. Твой Климов, судя по всему, участковый и есть, раз по одному району все три адреса и везде он засветился… Слишком мелкая фигура. — Он цокнул языком. — Но красиво. Кому, как ни участковому, знать, по каким адресам искать одиноких беспомощных бабушек? А карьеру он хорошую сделал. И главное — быстро, — Женя удовлетворённо ухмыльнулся, побарабанив по бедру пальцами. — И пяти лет не прошло, а он уже следак по особо важным. Головокружительный взлёт.              — Уж не за какие-нибудь ли особенные заслуги назначили? — облокотившись на колени, Вера сцепила руки в замок перед собой, упираясь губами в тыльною сторону ладони, и уставилась на Женю пристальным взглядом.              Он хохотнул, снова глянув на сиявшую неярким жёлтым светом люстру, и согласно покивал.              — Вполне может быть и так, — Женя помассировал переносицу. — Я бы даже сказал, услуги. Тут вот в выписках, — он вернулся к шуршащей кипе бумаг, — ещё одна интересная фамилия мелькает. Вот, — ткнул тонким пальцем в буквы. — Некто Беляев. Зарегистрировался по адресу в Дегтярном, а через полтора месяца он же прописывается в Воротниковском… — он пролистал выписки и вытянул из общей стопки ещё одну. — А вот уже в другом конце Москвы… снова Беляев. Прямо кочевник какой-то. Помнишь историю с историческим зданием в центре? — Женя чуть виновато улыбнулся, и Вера коротко кивнула, поджав губы. — Так вот: замешана в этой афере риелторская контора с говорящим названием «Оникс». А знаешь, кому она принадлежит? Некому Беляеву — и, вот совпадение, инициалы те же. Он и на встрече «Метле» тогда был.              Вера откинулась на спинку дивана, мрачно выдохнув.              — Оникс когда-нибудь видели? — Женя задорно ухмыльнулся, переводя взгляд с затихшей Веры на всё так же молча хмурившуюся Лизу. — Чёрный такой камушек. И риелторы у нас, — он хлопнул себя по бедру, — тоже чёрные.              Женя закинул руки за голову и, задумчиво пошевелив губами, уставился в потолок.              — Но это всё так, — раздосадовано дёрнул он щекой, — бумажки просто. Ни о чём. Ну, умирали старички якобы своей смертью — спустя столько лет даже не докажешь, что там криминал какой-то был. Ну, прописывали к себе людей. Не запрещено. Остальное — наша фантазия.              — Есть ещё кое-что, — Вера потянулась к оставленному на полу целлофановому пакету и выудила ещё один перемотанный плёнкой свёрток. — Кассета с записью. Мама выяснила, кто был тем благодетелем, под чьим началом, судя по всему, и работал Климов, — она протянула Жене пластиковый прямоугольник с приклеенной сверху бумажкой: на белом узком прямоугольничке читалась написанная чьей-то — видимо, маминой — рукой фамилия.              Лиза, скосив глаза на кассету, подняла изумлённый взгляд на Верино лицо.              — Это…? — спросила она ошарашено.              — Угу, — выдохнула Вера, безнадёжно поджав губы.              — А вот это уже фигура покрупнее, — взяв из Вериных рук кассету с аудиозаписью, протянул он мрачно. — Выше только звёзды.              — Я прослушала запись, — тихо отозвалась Вера. — Мама спросила у него обо всём напрямую. А ещё она назвала дату, — она горько выдохнула, обхватив себя руками за плечи. — На записи он ей угрожает. Не открыто, но… Намекает, что если она не прекратит... Через неделю её убили.              — Погоди, — подала голос Лиза, запуская пальцы в волосы на затылке. — Её же вроде маньяк какой-то… Разве они… — она издала нервный смешок, неприятно скривившись, — убивают по заказу?              Женя, повернувшись к ней лицом, скользнул подушечкой большого пальца по нижней губе.              — Сомневаюсь, — протянул он рассеянно.              — Я не знаю, что со всем этим делать, — Вера скинула на пол ворох бумаг, устало заслонив ладонью лоб. — Ты прав, — угрюмо вздохнула она, обращаясь к Жене. — Это просто бумажки. С ними и в милицию не пойдёшь… — она осеклась, невесело усмехнувшись. — Да и какая тут милиция…              — Тянуть за ниточки, — Женя снова пристально глянул в оставшийся на его коленях протокол. — Твоя мать как-то вышла на всех участников схемы. Надо бы поспрашивать людей, с которыми она тогда работала — у редакции наверняка были какие-то материалы. Ну, или кто-то что-то, как минимум, знал, — он поднялся с места, принявшись измерять комнату шагами. — И хорошо бы раздобыть в архиве дело по её убийству. Что ты вообще знаешь о том, как..? — он сконфуженно замолк, кинув на неё сочувствующий взгляд.              — Не особо много, — обречённо выдохнула Вера, закусывая пересохшую губу. — Нашли где-то в лесополосе. Там же, где и тела других… — она напряжённо сглотнула. — Знаю, что её, кажется, задушили. Отец тогда ничего мне не говорил сам и… И никто, в общем-то, не говорил — думаю, по его же приказу. Кое-какие подробности я узнала только из новостей, и всё. Мы этого никогда даже не обсуждали.              Женя, отодвинув из-за рабочего стола невысокий стул, опустился на сиденье и, широко разведя колени, сцепил пальцы в замок.              — Хочешь спрятать дерево — прячь в лесу, — уставившись на Веру исподлобья, процедил он. — Хочешь спрятать труп — прячь среди других трупов.              Вера вскинула на него вопросительный взгляд.              — Если что-то там было нечисто, — продолжил Женя, — то такой человек, как Профессор, конечно, мог, как минимум, о чём-нибудь догадываться. А теперь и Климов этот всплыл в его деле, — Женя, оттолкнувшись локтями от собственных коленей, расслабленно откинулся на спинку стула, упиравшуюся ему краем куда-то в лопатки. — На нём концы сходятся. Неспроста.              — Думаешь, его заказали, потому что он что-то узнал? — пробормотала Вера сдавленно. — Спустя столько лет?              — Знал-то он и без этого очень много чего и очень много про кого, — погрузившись в свои мысли, отозвался Женя с отрешением во взгляде. — И про этих персонажей, надо думать, тоже мог немало рассказать. Но если у него вдруг возник повод воспользоваться некой информацией, то… — он мимолётно прищурил левый глаз. — То да, за это его могли бы и убрать.              — Зачем тогда потом убивать меня? — спросила Вера рассеянно, растерев слипающиеся от усталости веки. — Если дело только в том, чтобы не вскрылись старые преступления — причём тут тогда я? Я ничего не знаю.              — Вопрос, — согласно кивнул головой Женя. — Месть… или, что вероятней, дело не только в этом. А может, это уже был кто-то другой. Как там муж поживает? Не надоела ему ещё семейная жизнь?              Вера в ответ только тяжко вздохнула.              — Климов его и подозревает, — поджала она сомнительно губы. — Я была на допросе. По завещанию отец всё оставил мне, и если бы я погибла, то имущество досталось бы Пчёлкину.              Она угрюмо уставилась на внимательно вслушивающегося в её слова Женю, ожидая его вердикта.              — Да… — качнул он головой. — Совсем недальновидно, проблем не оберёшься. Зато Климову было бы удобно повесить твоё убийство на него, а там и заказуху на папашу паровозом подтянуть — тут уж дело техники.              Вера выдохнула с неясным облегчением: с сердца только что как будто скатился здоровенный каменный валун. У Жени, повторившего слова Пчёлкина, не было никакого интереса того защищать — а значит, можно было почти безоговорочно поверить в эту версию.              — Что со всем этим делать? — задала Вера повисший в воцарившейся тишине комнаты вопрос. — Мне, наверное, есть, к кому обратиться, но… пока я хочу сама хоть в чём-то разобраться. Понять, что на самом деле случилось с мамой. С отцом.              — Ну, можешь попробовать подключить мужа, — невесело ухмыльнулся в ответ Женя. — Ему полезно будет узнать, в какую игру он впутался.              Вера, опустив к коленям глаза, сбивчиво помотала головой.              — Нет, — отрезала она категорично. — Сейчас он только помешает мне всё выяснить. Может, и разберётся сам, но мне… Мне в лучшем случае расскажет потом. Если расскажет, — она горько выдохнула, тряхнув головой. — Или даже… может, ему будет легче с ними договориться, чтобы не ворошить прошлое.              Женя, понятливо кивнув, покосился на настенные часы.              — Тогда поеду к шефу, — пожал он плечом. — У него и в архивах, и в ментуре точно подвязки есть. И вообще, раз уж речь о цеховой солидарности… — Женя осёкся, накрыв губой нижний ряд зубов. — То поможет выудить всю доступную информацию. Свяжет с нужными людьми.              — Если отец что-то знал… — начала Вера, когда Женя резко поднялся со стула. — Может, он что-то хранил у себя? Документы, там, не знаю… хоть что-нибудь.              — Ну, поищи, если есть возможность. Лишним не будет, — без энтузиазма отозвался Женя, цыкнув краешком губ. — Хотя вряд ли он хранил что-то такое дома. А на месте его заказчиков я бы компромат вообще первым делом изъял.              Лиза, затворив за ушедшим Женей входную дверь, тенью метнулась на кухню и вплыла обратно в комнату с тёмно-зелёной стеклянной бутылкой в руках.              Она, протянув вино Вере, откинулась с тяжёлым вздохом на диван.              — Да нет, мне не… — помотала Вера головой, воровато скосив взгляд к животу.       — Ну, вам я тогда чай поставлю, — прощебетала Лиза беззаботно и приложилась к узкому бутылочному горлышку.              В тёмное ещё декабрьское утро Вера вынырнула из Лизиного подъезда, когда большая стрелка часов едва-едва прикоснулась острым кончиком к цифре восемь. Пчёлкин, однако, уже ждал у припаркованной возле бордюра машины, облокотившись на бликующий в свете уличных фонарей металл крыши.              Он глубоко затянулся, когда заметил скользнувшую из-за тяжёлой двери Веру, и щелчком пальцев отбросил недокуренный бычок на землю. Обошёл хищно сощуривший передние фары бампер и, обведя внимательным взглядом Верино лицо, ласково улыбнулся.              — Глаза чего красные? — стянув с руки кожаную перчатку, он провёл тёплой подушечкой большого пальца по её щеке, и Вера чуть съёжилась от утреннего мороза, отвернувшись лицом в сторону и выпутываясь из его лёгкого обхвата.              — К экзаменам всю ночь готовились, — буркнула она коротко, потянувшись к дверной ручке, но Пчёлкин, перехватив её запястье, надавил скользнувшей на спину ладонью между лопаток, прижимая Веру к лацканам своего чёрного пальто.              Она напряжённо выдохнула, ощутив, как мигом одеревенели от крепкого объятия мышцы всего тела. Вера конвульсивно сглотнула, просовываю между ними свою руку и упираясь ею ему в грудь — чтобы Пчёлкину не удалось стиснуть её ещё крепче.              — Как ты? — внимательно вцепившись в её лицо глазами, тихо выдохнул Пчёлкин.              Вера, устало вздохнув и закатив глаза, неопределённо покачала головой, вперив в него полный безнадёги взгляд.              — Поехали уже, — выдавила она вместо ответа и опустила голову, чтобы не видеть его сосредоточенного лица — или чтобы он перестал так напряжённо всматриваться в её.              Пчёлкин хмыкнул, отпуская Веру из объятий, и распахнул, наконец, дверцу салона, глядя куда-то поверх юркнувшей внутрь Веры.              Москва за тонированным окном, скрадывавшим и без того блёклые утренние краски, просыпалась: сонно встрепенувшись, разгоняла по автомобильным артериям струящиеся сплошным потоком всполохи фар. Вера, привалившись лбом к стеклу, только и делала, что всю дорогу наблюдала за бегущими мимо домами и людьми — всё пыталась понять: кто кого обгонял?              Пчёлкин рядом ничего не говорил, даже трубка его молчала; может, все, кто мог ему названивать, ещё спали. Вера и рада была бы, повисни он по своему обыкновению на телефоне: так гнетущая тишина в салоне не травила бы свинцовой взвесью воздух.              Но Пчёлкин молчал. А казалось, хотел что-то сказать — дёргал иногда губами так нервно, будто невысказанные слова изнутри током бились. Больно, должно быть, раз его лицо кривилось от этого мучительным терзанием.              Вера молчала тоже, но и говорить ничего не хотела, потому что нечего было ему сказать. Намерения Пчёлкина она считала ещё утром, чётко считала, доходчиво. Говори не говори — а без толку всё: она ведь так без малого двадцать лет прожила, с таким же точно человеком, которому каждое Верино слово — что крепкая зелёная горошина, упруго отскочившая от глухой каменной стены: сколько раз ни кидай — всегда обратно прыгнет, а стена всё на том же месте и останется.              Всё вокруг происходившее было донельзя унизительным. Высокое гинекологическое кресло, широко расставленные подколенники которого как будто вцепились разинутыми пастями в Верины ноги и не позволили закрыться от пристального под толстыми линзами очков взгляда врачихи, высокой женщины с длинным лицом и так оттопыренной нижней губой, будто она постоянно находилась в дурном настроении.              Вера только с силой зажмурилась, сцепив зубы и не давая втянутому в лёгкие воздуху выскользнуть наружу, когда чужая рука в противной латексной перчатке беспардонно шарила внутри неё; и перед сомкнутыми почти до боли веками почему-то всплывало опять в мрачных тонах отражение её собственного, Вериного, лица на фоне пахнущей химозным лимоном полутьмы прихожей. Прихожей не её дома — того, в который она бы больше ни за что на свете не вернулась, из которого выбежала перевернувшей всю её жизнь ночью. И по плечу снова скользило мужское чуть хриплое сбивчивое дыхание, а нагревшаяся от тепла кожи скользкая обивка подколенников чудилась не дающими вывернуться ладонями, вцепившимися в Верино тело до того крепко, что никаких сил бы не хватило даже едва трепыхнуться.              Пчёлкин остался где-то за дверью, но его присутствие Вера всё равно ощущала так явно и так навязчиво, что хотелось забиться в угол бездушно-кафельного медицинского кабинета, отгородившись от остального мира белой пластиковой ширмой.              Когда одногубая врачиха, вытянувшись в довольной улыбке, повернула к Вере пузатый монитор и ткнула палец в расплывчатое сероватое пятнышко посреди круга чёрной мглы, Вера только перевела вопросительно нахмуренный взгляд с экрана на светившуюся неуместной радостью женщину.              — Сердцебиение уже есть, — протянула она ласково, и Вера услышала глухую пульсацию собственной крови в ушах.              Она вернула к экрану глаза, как будто бы снова попытавшись разглядеть в месте, куда указывала врачиха, что-то внятное — сама не понимала, что должна была там увидеть; но оно, это что-то, было не в мониторе, а внутри неё: холодящий кожу гель под порхавшим датчиком УЗИ был материальным тому подтверждением. На секунду почудилось неясное трепыхание прямо под уверенно сжимавшей аппарат женской рукой; и Вера, судорожно сглотнув, откинула голову на жесткий подголовник кушетки, ощутив прилившую к уголкам глаз тёплую влагу. Она едва слышно всхлипнула, отворачиваясь и пряча от радостной врачихи лицо.              — Ну-ну, — сбивчиво пробормотала она, протянув Вере шершавые бумажные салфетки и откладывая в сторону датчик. — Всё замечательно, плод развивается хорошо, всё в пределах нормы. Патологий я не вижу, осталось только анализов дождаться, — она заботливо вытерла размазанную по коже беззащитно обнажённого живота прозрачную жижу. — Но я вам как опытный специалист говорю: всё у вас хорошо. Родите здоровенького малыша, не переживайте. Вы только улыбайтесь почаще, он же мамино настроение уже чувствует.              Вера мелко дрожащими пальцами прижала край салфетки к векам, присев на кушетке с подтянутыми к себе согнутыми в коленях ногами, и заслонила холодной ладонью лоб. Закусила до боли иссохшую нижнюю губу, чтобы предательский всхлип не сорвался снова, но горло отчего-то затопила тягучая горячая лава, мешавшая расправить в глубоком вдохе сжавшиеся лёгкие.              Врачиха, чуть отъехав назад на колёсиках офисного стула, нерешительно поднялась и, подхватив выехавший из принтера снимок, приложила его к взятым со стола записям — их она, высыпав на Веру ворох вопросов, сделала до этого.              — Если вам нужно время, то чуть позже медсестра проводит вас в кабинет к завотделением, — прижав локтем к боку бумажки, участливо произнесла она. — Там Роберт Моисеевич проконсультирует вас с мужем по дальнейшим шагам.              Вера нервно улыбнулась, кивнув, и опустила ноги на пол, съезжая с кушетки.              — Не нужно, — пробормотала она тихо. — Я сразу с вами пойду.              В узко вытянутое помещение со светло-жёлтыми стенами Вера, обхватив плечи ладонями, вплыла тенью за уверенно шагающей врачихой. Та, опустив кипу бумаг перед сухопарым главврачом, вежливо улыбнулась развалившемуся в кресле возле стола Пчёлкину.              Вера опустилась на сиденье напротив него, скосив взгляд к светло-коричневой поверхности столешницы и качнув шарик Ньютона, без интереса наблюдая, как пятая по счёту сфера с противоположного конца, сверкнув холодной зеркальной поверхностью, дёрнулась в сторону, откликнувшись на посланный тёплым пальцем импульс.              Врачиха тем временем до тошноты любезным голосом щебетала что-то про нормальное течение беременности, подсунув вслушивавшемуся в её слова Пчёлкину чёрный с серыми разводами снимок Вериных внутренностей. Пчёлкин, вопросительно сощурившись, глядя на снимок, покосился на врачиху, и та снова ткнула пальцем в пятно — то же самое, что показывала Вере совсем недавно; но Пчёлкин, в отличие от Веры, едва заметно, но спокойно улыбнулся, бросив украдкой мимолётный взгляд на Веру.              — До какой недели можно сделать аборт? — равнодушно прервала Вера распинающуюся женщину. Врачиха осеклась, тихо кашлянув и смущённо взглянув на главврача, сидевшего во главе стола. Тот ей коротко кивнул, встретившись твёрдым взглядом с Вериными глазами.              — До двенадцатой, — сухо ответил он, воровато взглянув на помрачневшего напротив Веры Пчёлкина. — Время пока есть.              — Что для этого нужно? — бесстрастно спросила Вера, уставившись на замершую за спиной главврача женщину.              — Роберт Моисеевич, — протянул Пчёлкин, сдержанно улыбнувшись. — Оставьте нас.              Вера невесело ухмыльнулась, скривившись, и проводила глазами две спины в белых халатах, скрывшиеся в коридоре за дверью. Пчёлкин, откинувшись на кресле, задумчиво потёр ладонью подбородок.              Вера скрестила на груди руки, молча впервшись в его лицо прямым испытывающим взглядом.              — Ну и? — спросила холодно, глядя, как Пчёлкин, подцепив глянцевый снимок за острый край, прошёлся по нему прищуренными глазами.              — Ну и, — эхом отозвался он, оттолкнув бликующий под лампами прямоугольник и вернувшись к ней взглядом. — Ну и где ты собралась делать аборт?              Он криво вздёрнул край губ, с вопросительной насмешкой приподняв бровь. Вера обвела оценивающим взглядом кабинет и пожала плечами.              — Здесь разве плохо? — протянула она невозмутимо.              — Здесь тебе ничего делать не будут, — он ответил ухмылкой — такой же ледяной, как и налившиеся свинцом серо-голубые радужки.              — Не вопрос, — Вера снова поддёрнула пальцем висящий на металлической перекладинке тяжёлый шарик, своей безжизненностью так напоминавший сейчас глаза её собственного мужа. — В Москве полно клиник. Пусть хоть в бесплатной выскребают, — она сжала в тонкую нить искусанные губы.              Ею самой сказанная фраза как будто не только передёрнувшегося в болезненной гримасе Пчёлкина хлестнула по лицу упругой плетью, но и ей, Вере, всадила резкий удар куда-то под дых; от этого даже лёгкие, конвульсивно сжавшиеся, свело короткой мелкой дрожью.              Вера упрямым взглядом вонзилась Пчёлкину в плечо, сцепляя в кулаки ладони на тесно прижатых друг к другу коленях.              — Тебе нигде не сделают аборт, Вера, — побарабанив пальцами по столу, наконец, ответил Пчёлкин отрешённо, цыкнув языком. — Хоть в Москве, хоть во Владивостоке.              От его тона, кажется, сжалось внутри, оцепенев, даже похожее на пятно существо внутри — что уж говорить о съёжившемся Верином сердце. Она зажала ладонью рот, сипло втягивая воздух и глядя на Пчёлкина пропитанным отчаянием взглядом.              — Ты понимаешь, что ты творишь? — глухо выплюнула, не отнимая от лица похолодевших пальцев. — Ты себя кем возомнил? Господом Богом?              — Я понимаю, что ты сейчас не в состоянии принимать таких решений, — бесстрастно ответил он, и ставший ниже обычного голос прозвенел стальными нотами. — И решать, в конце концов, не тебе одной.              — Зато ты горазд решать сразу за всех, — отозвалась она также холодно, всматриваясь в Пчёлкина немигающим взглядом. — Лавры моего отца покоя не дают? Так он херово кончил, Пчёлкин, — прошипела, склоняясь корпусом к нему, и вцепилась пальцами в ткань джинсов на коленях. — То, что я осталась без отца в двадцать два года, а не в два — так это повезло просто. Тебя завтра пристрелят, как собаку, и что? Ты об этом не подумал? Так вот ты и за него решить хочешь, да? — Вера кинула острый взгляд на отложенный Пчёлкиным снимок УЗИ.              Он, мотнув в сторону подбородком, опустил голову, и тяжёлый взгляд исподлобья сверкнул недоброй искрой.              — Ну, вот видишь, — Пчёлкин гадко ухмыльнулся. — За ребёнка уже переживаешь, — протянул с напускным весельем и тут же посерьёзнел. — Или за меня?              Вера смяла лицо ладонью, отвернувшись к двери и замолчав. Повисшая в кабинете тишина отдавалась в ушах глухим уханьем пульсирующих сосудов. Уперевшись губами в костяшки сжатых в кулак пальцев, она обречённо смежила веки, и между бровей пролегла глубокая складка.              — Нет, правда, Пчёлкин, — выдохнула она негромко. — Ты понимаешь, что ты сейчас делаешь?              Он, встав с кресла, сделал несколько шагов в сторону Веры и опустился перед ней на корточки, накрыв своей ладонью её вцепившиеся в ткань джинсов пальцы.              — Я прошу не пороть сейчас горячку. Хорошо? Не делать того, чего потом не исправишь, — произнёс он потеплевшим вдруг голосом, оглаживая подушечкой мизинца тонкий ободок обручального кольца на Вериной руке. — Ты испугалась, и всё. Но так же тоже нельзя, это ж… — Пчёлкин затих, качнув головой в сторону стола, на котором остался поблёскивать глянцевым покрытием снимок, и неуверенно улыбнулся. — Он же живой. Вон, эта сказала, даже сердце бьётся.              Вера повернула к Пчёлкину лицо, исказившееся залёгшим в глубоких складках лба мучительным переживанием. Беспорядочно помотала подбородком, будто пыталась все липнувшие надоедливыми мухами гадкие мысли разогнать. И противнее всего было от того, что Пчёлкин сейчас был прав, прав во всём: и в том, что она испугалась, и в том, что сама Вера была не готова твёрдо и безоговорочно решиться на непоправимое — только непоправимым был бы любой вариант развития событий, какой путь она ни выбери.              Вера вообще не умела выбирать путей: шла всегда заранее кем-то проторенной дорожкой. Шла и не оглядывалась, да и вперёд тоже не смотрела — незачем было.              — А как можно-то? — практически пропищала в ответ сдавленно. — Чужими жизнями распоряжаться, как будто это игрушки какие-то? Так можно?              Можно было, она прекрасно знала, что — можно. Сама свою жизнь всегда простодушно вверяла в чужие руки. Но бессилие рухнуло теперь тяжёлым грузом на её осунувшиеся от слабости плечи: ей самой, не умевшей выбирать собственного пути, выпало распоряжаться чужой жизнью.              Наверное, эта глухая пульсация отдавалась в голове так громко и так часто, потому что в ней и правда не одно сердце сейчас билось; грудь от прерывистых вдохов едва ходуном не ходила — кажется, кислорода ей тоже не хватало потому, что теперь его требовалось едва ли не в два раза больше.              — Ну, а ты сама-то не то же самое надумала сделать? — вполголоса отозвался Пчёлкин, озвучив её собственные мысли и подняв на неё спокойный взгляд. Он прошёлся подушечкой большого пальца по бившейся на её запястье тонкой венке. — Не только же мой ребёнок. Твой тоже.              Прав, он снова прав — казалось, ещё противнее от собственного поражения ей не могло сейчас стать.              — Никакой это ещё не ребёнок, — процедила Вера, но слова эти звучали теперь совсем не так уверенно, как день назад, и она упрямо поджала губы, ощутив это изменение в предательски сорвавшемся на конце фразы голосе и конвульсивно сглотнув подкативший к горлу ком. — Пятно. Видел? И всё.              Пчёлкин дёрнул краешком губ, понятливо кивнув и чуть опустив веки, отчего лицо его показалось на секунду умиротворённым.              — М-м, — протянул он неопределённо, возвращаясь в покинутое минуту назад кресло, и упираясь локтями в пластмассовые ручки. — Ну, пятно не пятно, а ни на какой аборт ты не пойдёшь. Ща успокоишься, послушаешь, чё врачи говорят, и…              Вера, вздёрнув верхнюю губу в яростном оскале, вскочила и резким взмахом смела со стола оставленные врачихой бумаги вместе с легковесной конструкцией ньютоновских шариков, глухо звякнувших о красный ворс ковра, устилавшего пол. Пчёлкин осёкся, вздёрнув брови и вцепившись в неё пристальным взглядом, подавшись вперёд корпусом, будто готовясь к прыжку.              — Нет, Пчёлкин, не успокоюсь, — вкрадчиво прошипела она, упираясь ладонью в деревянную столешницу и склоняясь лицом над напружинившимся Пчёлкиным. С трудом расцепляя сжавшиеся от накатившей ярости челюсти, Вера процедила: — Сам всё решил, значит? Ну, тогда слушай: только попробуй сделать хоть что-нибудь, что мне понравится. Только попробуй указать, что мне делать. Только тронь — я тебе обещаю, что ты пожалеешь. Не пустишь на аборт? Замечательно. Нажрусь таблеток, — она, пошарив по полу взглядом, пнула упавший возле ног снимок.              — Каких ещё таблеток, Вер, — утомлённо сморщился Пчёлкин, смяв ладонью подёрнувшийся морщинками лоб.              — Любых, Пчёлкин, — выплюнула Вера в ответ, когда её лицо оказалось в сантиметрах от его потяжелевших черт. — Ему от любых херово станет, ты понял? Это не бумажки твои, в которых я ничего не понимаю. Нет, — она по-волчьи ощерилась в опасном оскале, — тут я всё понимаю. Прекрасно понимаю. Хоть слово одно мне не понравится, — края её губ передёрнулись, — хоть одно, — она, скосив глаза вниз к разметавшимся по полу бумажкам, острым носком сапога наступила ровно на то место, где белело пятно, у которого, как оказалось, уже где-то внутри Веры билось сердце, — и ты пожалеешь. Хочешь этого ребёнка? — она, замолчав, брезгливо сощурилась, вцепившись в его лицо глазами. — Тогда привыкай думать, как на нём отразятся твои поступки, папаша.              Ещё совсем недавно, сидя в кабинете убитого отца, Вера думала о том, что оставленное в её пользу завещание — это тот козырь, которым нельзя было не воспользоваться; но сейчас, выходит, ей на руки выпала ещё одна карта — и Вера, почувствовав себя опытным игроком, по звериному какому-то наитию воспользовалась ею ровно так же, как и в прошлый раз: выставила сопернику собственные условия игры.              Она резко вскинула вверх запястье, скользнув взглядом по циферблату часов.              — Мне пора, — бросила она равнодушно, переступив через разбросанный по полу ворох бумаг.              — Куда ты собралась? — донёсся из-за спины голос решительно поднявшегося из кресла Пчёлкина.              Вера, опустив пальцы на дверную ручку, медленно обернулась, горделиво вздёрнув подбородок.              — К юристу, Пчёлкин, — ледяным тоном процедила она в ответ, наблюдая, как он раздражённо меняется в лице. — К своему юристу.